Правильный ответ

      «Поездка к родителям, поездка к родителям, поездка к родителям, поездка…» — только эта мысль всю ночь преследовала Гоголя. Хоть Федор и успокоил его на вечерней прогулке, эти мысли все еще мелькали в отдаленных уголках сознания и ночью вылились в тревожные сны. Николаю было не свойственно переживать, он же удачливый и умный, до момента каминг-аута не существовало вещей, в которых бы он сомневался или волновался. Но сама мысль о том, что он перестанет быть частью своей любимой семьи просто потому что ему нравится не девушка вызывала неприятное чувство, которое тяжелым грузом давило на плечи, словно прижимая к земле. Еще и этот сон, в котором от него сначала отказывается мать, затем отец начинает гневную тираду. Это настолько реально, что Гоголь поверил в действительность сна с первых секунд. Светлая просторная кухня, на которой пахнет запеченным мясом и яблочным пирогом, оливье на столе в алюминиевой кастрюле, звуки бегающих в другой комнате сестер. И Достоевский. Федя с теплой улыбкой, пытающийся как-то противостоять отцу Коли в споре, отвечающий без агрессии, но заметно напряженный. А Коля молчит, он не может вставить ни слова и просто крепко сжимает руку возлюбленного, в надежде, что ничего более страшного не произойдет. Осуждающий взгляд матери особенно зацикливается на их сплетенных пальцах, и он почти чувствует, как руку обжигает адское пламя. Она ничего не говорит, лишь иногда качает головой в знак солидарности с отцом, и от того, что Коля не слышит ее голоса становится еще более жутко. Но он не слышал и своего голоса, точнее, его не слышал вообще никто — Гоголь открывал рот, ему казалось, что он что-то говорит, но голос застревал где-то в горле. Аргументы отца, которые изначально были привязаны к религии и продолжению рода, вскоре перешли на крик, что свелся к одной единственной мысли — «мой сын не может быть пидором, а если он все-таки хочет быть с мужчиной, пусть сваливает из моей жизни далеко и никогда не возвращается».Федя что-то ответил… К счастью, досмотреть этот сон не вышло. Коля проснулся в начале шестого утра, тихо встал с кровати и пошел на кухню. Следом за ним с кровати спрыгнул Гоголь младший. Он не знал можно ли считать это стопроцентным кошмаром, но предпочел обдумать это прямо сейчас, когда проснулся. Мало ли что его разыгравшееся воображение придумает и воплотит в реальность, стоит ему еще раз заснуть. В кошмарах всегда ужасы, там убийства, кровь и страшные монстры; там нет светлых стен, запаха вкусной еды, который не пропадает с началом пугающих действий. Но этот сон действительно заставил его испугаться, хотя если смотреть на ситуацию трезвым взглядом это тоже самое, что пережил Достоевский, и он чувствует себя отлично, разорвав общение с теми, кто не поддерживает его взгляды. Но в голове Коли просто не укладывалось, как можно прекратить общаться с семьей. Он налил себе прохладной воды, неожиданно вспомнил о пачке сигарет Федора на балконе, но быстро передумал к ним прикасаться. Табак ему не нравился, особенно, когда им воняло от собственных рук. А все про то, как становится легко после выкуренной сигареты — сплошное вранье, придуманное, чтобы как можно больше людей становились зависимыми. Но все это не касалось Достоевского, конечно же, от его рук почти никогда не пахло табаком, а курил он потому что… Вот тут Коля действительно не знал, потому что не интересовался особо. Сколько он помнит, Федя всегда курил. Николай медленными глотками выпил воду, смотря куда-то в стену. В кухне не было темно, даже несмотря на то, что свет он не включал, уличный фонарь довольно слабо, но все же освещал уютную кухню. Гоголь сделал пару шагов от окна к стене, держа кружку в руках. Задерживаться долго тут нельзя было, мало ли Федя проснётся, но возвращаться в кровать особого желания не было. «С другой стороны, если папа устроит скандал и выкинет меня из квартиры, у меня останется Федя. Мы с Федей — семья. У нас даже дети есть — Гоголь младший и Васька. Они никуда не денутся, и я вполне буду счастлив, если мы останемся только вчетвером» — мысленно рассуждал Николай. «Может быть потом мы сможем даже узаконить наши отношения… Не то чтобы мне это нужно, просто чтобы мы официально были не просто двумя мужиками, живущими вместе, а супругами». «А свадьба у нас была бы минималистичная, на двоих. И мы больше никого бы не позвали». Возвращаясь в спальню, он прихватил Гоголя младшего с собой, тот мявкнул, но послушно проследовал в кровать. Федя не проснулся, и Коля аккуратно залез под одеяло, почти моментально чувствуя, как его обнимают. До пробуждения тревожных снов не было, возможно помогли внутренние монологи, возможно он просто ничего из приснившегося не запомнил. Пробуждение было намного приятнее, чем ночью, даже несмотря на то, что Достоевского рядом не было. Но был запах свежезаваренного кофе и Васька, сопящий где-то под ухом. Он потянулся, размял шею и проследовал на кухню. — Доброе утро! — Коля сонно улыбнулся, заходя в комнату, затем обнял Достоевского, сложив руки на животе, удобно уложил подбородок на его плечо. — Утра, чудо, — Федор повернул голову и чмокнул Николая в висок, кофе в турке на плите был уже почти готов, — спешу тебя оповестить, что я люблю тебя до одури, и это не лечится. — И хорошо, что ты неизлечимо болен, значит точно от меня никуда не денешься, — он усмехнулся, — хотя я даже и не подумал бы тебя от этого лечить. — Если бы ты был врачом, я бы не завидовал твоим пациентам… Хорошо, что к живым людям ты притрагиваться не будешь. — Федь, ты зачем всю романтику сломал? — Коля шутливо нахмурился, усаживаясь на стул. — Обидел меня еще. Между прочим, я бы был превосходным педиатром, знаешь ли. Но так уж и быть, разрешу тебе в качестве извинений принести кружку кофе и поцелуй. Федор улыбнулся, поставил кружку на стол и мягко чмокнул Колю в макушку, после чего насыпал котам корма с горкой и сел рядом. Своеобразный завтрак, состоящий только из кофе кончился быстро. Времени на душевные беседы на кухне не было, скоро предстоит дорога к родителям, так что надо было подготовиться, хотя бы физически. Ментально он почти успокоился, ведь ничего страшного не случится. К любому исходу, даже самому плачевному, Гоголь был почти готов. Быстро приняв душ, Коля выбрал, что ему надеть, ненадолго зависнув около шкафа. Чтобы чувствовать себя комфортнее, он натянул любимые полосатые штаны, затем высушил волосы и убрал их в привычную косичку. Затем ненадолго завис, наблюдая, как Федя натягивает водолазку. — Как думаешь, если я подведу глаза, шансы на удачное завершение встречи резко уменьшатся? — отрывая взгляд поинтересовался Гоголь, застегивая пуговицы на рубашке. — Так они же знают, что ты красишься, вспомни те огромные стрелки на прошлый Новый год, — Федор медленно закончил надевать водолазку и повернулся, — думаешь, подведенные глаза их сильно шокируют? Если хочешь узнать мое мнение, то мне нравится все, что ты делаешь. Только не перестарайся, у нас не так много времени. «Огромные стрелки», про которые напомнил Федор были чуть ли не лучшим творением, которое Коля смог самостоятельно нарисовать на своем лице. Не важно, что на это ушла целая куча нервов и почти пачка влажных салфеток, ведь вышло красиво. От воспоминаний прошлой большой встречи с родственниками он улыбнулся, в надежде, что сегодня все пройдет также гладко. Маленькая косметичка, лежащая в шкафу, не блистала особым разнообразием продуктов, но полностью удовлетворяла потребность Гоголя в макияже. Да и куда ему много цветов, если он пользуется только тремя? А захочется нарисовать радугу на половину лица — акварель в помощь. Да вредно, да держится фигово, но отлично помогает утолить редкие всплески желания сотворить на лице что-то яркое и необычное. Красился он не плохо, но недостаточно хорошо, чтобы закупаться кучей профессиональной косметики и тратить часы на продуманные тяжелые макияжи. Поэтому Коля в основном подводил нижнее веко какими-нибудь тенями и рисовал стрелки, если хватало терпения вывести ровный уголок. На учебу он почти не красился, обычно только если надо было приходить ко второй-третьей паре. Правда на последнем курсе времени на это почти не оставалось, но радовало то, что его одногруппники относились к накрашенному временами парню нормально. Возможно потому что на первом курсе Николай зимой ходил в ярко-красном пуховике и полосатом черно-белом шарфе, выделяясь на общем тусклом фоне. Возможно потому что в первый день, когда он решился прийти на учебу с макияжем, он прятал за шарфом засосы, и все подумали, что у него просто очень оригинальная девушка. Ну, Федора действительно можно было считать оригинальной девушкой, хотя бы потому что он парень. Одногруппники, конечно к середине первого семестра прекрасно поняли, что девушка Гоголя на самом деле парень, ведь как-то раз Достоевский заглянул к нему на обеде. И само собой удивленный этим событием Коля не сдержался и набросился на него с объятиями. — Красный или оранжевый? — поинтересовался Николай, поворачиваясь к Феде. Без всяких дополнительных вопросов Федор окинул его оценочным взглядом, словно прикидывая какой цвет подойдет больше. Вряд ли он стопроцентно понимал, куда именно планировался быть нанесенным оттенок, но примерно прикидывал что все-таки на глаза. Гоголь прекрасно знал, что Достоевский не сильно разбирается в макияже и вообще в комбинировании его с одеждой, но серьезный вид и прикусанная губа возлюбленного создавал впечатление, что тот действительно прикидывает, что будет смотреться лучше. Возможно Федя просто изображал на лице бурную умственную деятельность, но даже если это маленькое притворство, Коле нравилось, как серьезно тот был настроен. — Выглядишь, как черно-белое пятно, мне нравится эта сдержанность, но думаю красный будет смотреться гармоничнее с кроссовками. С другой стороны, в твоем шарфе есть все цвета радуги, так что к нему подойдет любой цвет, даже зеленый, — Достоевский сел напротив, внимательно всматриваясь в его лицо. — Тебе вообще очень идет красный цвет, так что я остановлю свой выбор на нем. — Ты выбрал правильный ответ! — улыбнулся Гоголь, возвращаясь к макияжу. — А зачем ты тогда спрашивал? Это была проверка на что-нибудь? — Нет, просто пока ты объяснял свою точку зрения, я понял, что ты прав. Дорога до родителей не была столь сложной, но Коля впервые почувствовал, что его укачивает. Тошнотой во время поездок на общественном транспорте он не страдал, поэтому спихнул все на нервозность. Люди в метро почти не смотрели на них. Только редкие старушки обращали внимание, стоило Федору приобнять его за талию, когда количество людей резко возрастало, и в вагон вваливалось полсотни человеческих ног. А ему это нравилось, нравилась эта необязательная, но милая забота, и даже если бы к ним кто-то пристал, Коле было бы все равно. Если Федя рядом, значит ему нечего бояться. Ни гопников-гомофобов, ни родителей, которые могли бы выкинуть его из семьи, это все так плавно уходило на второй план, стоило ему увидеть, как Федя улыбается или приобнимает его. К концу дороги, правда, чувство тошноты усилилось, и казалось Достоевский тоже начал волноваться. Это было почти незаметно, но за длительное время, проведенное вместе, Коля научился это распознавать. Легкая улыбка, казавшаяся больше неживой, взгляд, который внимательно рассматривает прохожих, он смотрел на Колю, и тогда все исчезало, но все равно нервозность позже возвращалась. А еще он выкурил три сигареты, пока они шли до дома. Обычно столько разом Федор позволял себе курить только когда поджимали сроки, и он работал всю ночь, чтобы успеть к дедлайну. Неожиданно Коля остановился, смотря на многоквартирный дом перед собой, глубоко вздохнул и потупил взгляд на слякоть под ногами. Он собирался с мыслями: обдумывал, что скажет, стоит ли ему вообще как-то обнимать или целовать Федю, как вообще себя вести в новых обстоятельствах. Когда они еще числились друзьями, все было одновременно просто и сложно — нельзя целовать, но можно флиртовать в шутливой форме, нельзя обнимать, но можно хлопать по плечу. Он настолько привык к тому, что надо играть роль друзей в глазах родителей, что беспокоился, что сегодня просто затупит и потеряет ориентацию, не понимая, как и что делать. — Если не хочешь идти, мы можем повернуть домой и посмотреть какой-нибудь фильм, — подал голос Достоевский, останавливаясь рядом. Аккуратно положил руку Коле на плечо и прижал к себе. — Нет, мы же уже пообещали, плюс, кто как не мы съедим все, приготовленное матушкой? — немного нервно усмехнулся Гоголь и уложил голову поудобнее на плечо. Вместо ответа Федя его поцеловал, нежно-нежно. Он расплылся в улыбке, но вздрогнул через секунду, когда из ближайшего подъезда вывалилась кучка подростков. Коля моментально выпрямился и поправил шарф, но Федор не дал ему пойти вперед, взяв за руку: — Мне напомнить, что мы встречаемся не первый год и в подобных милостях нет ничего зазорного? — Просто мы живем в России, Федь, надо быть чуть аккуратнее, — он потянул Достоевского в сторону подъезда. — Идем, мы опаздываем почти на десять минут. В лифте Николай вновь почувствовал тошноту, он прижался к одной из стенок и закрыл глаза, тяжело дыша. Мысленно он повторял, что все будет хорошо, но этот метод убеждения уже не работал. Лифт, как на зло, полз мучительно медленно и казалось вот-вот остановится. Федя, выглядящий уже чуть более собранным, крепко сжимал его руку, но ничего не говорил. А оно и не надо было. Вчера все было сказано, потом еще раз обдумано утром и двадцать раз повторено мысленно. Ничего нового не будет, осталось только убедить себя в том, что Достоевский вчера был прав, ведь Достоевский всегда прав. Лифт остановился, Коля последний раз глубоко вздохнул, и пошел к знакомой двери, а потом завис на минуту. Надо стучаться? Или просто открыть дверь? Или что вообще делать? Федор в очередной раз крепко сжал его руку и с легкостью открыл дверь, произнеся на ухо: — Расслабься, все будет хорошо. Они тебя любят, и меня любят, и точно не будет проблем в том, что мы любим друг друга. Николай кивнул и переступил через порог. Послышался звук цоканья когтей по ламинату и из дальней комнаты выскочил пухленький неуклюжий мопс в умилительном розовом свитере. Следом за ним выбежала маленькая Оля, которая очевидно совсем недавно пыталась надеть на мопса свитер. Она остановилась в середине коридора и громко огласила: — Мам, пап, Федя с Колей пришли! Из кухни неожиданно послышался звон посуды. Он был уверен, что звук был изначально, но только сейчас, от громкого голоса сестры Коля наконец вышел из вакуума, образовавшегося вокруг. Через секунду из кухни показалась матушка в фартуке с ложкой в руках, за ней медленно появилась Маша и отец. Они все выглядели привычно приветливо и уютно, в их глазах не было осуждения или ненависти. Он вздохнул с облегчением и широко улыбнулся. — Мы чутка задержались, толкучка в метро невероятная! — произнес он и наклонился к мопсу. — Привет, Джози, ты заметно похудела с нашей последней встречи. Погладив собаку, Коля стянул с себя пальто и кроссовки, Федор вперед него пошел здороваться с родителями. На секунду Гоголь замер, но когда матушка привычно обняла Федю, а отец крепко пожал ему руку, всякое сомнение пропало. Все в порядке, они не против. — А Аня с Лизой куда делись? — поинтересовался Достоевский. — Что-то очень тихо, странно. — Я их в магазин послала, за горошком, совсем забыла о нем вчера, — улыбнулась Мария Ивановна, матушка Гоголя. — Надеюсь, они скоро вернутся, потому что все почти готово. Коль, помоги с нарезкой, а то твой отец, пока режет колбасу, половину съедает. Феденька, можешь пока посидеть с Олей? А то она пытается одеть Джози сразу во всю одежду в доме. Достоевский кивнул и, подхватив девочку на руки, пошел в гостиную. Отец шутливо забурчал, что ему не нужна помощь, и вообще нормально он режет колбасу, просто пробу снимает. Ситуация выглядела непринуждённо и совершенно обыденно. Когда Федор опустил Олю на пол, та сразу устремилась к шкафу с игрушками и вытащила оттуда все из подаренного на Новый год набора «Юный парикмахер». Он прекрасно понимал, к чему все это ведет, и морально приготовился к тому, что через десять минут он станет самым красивым мужчиной на свете. Достоевский уселся на мягкий белый ковер перед диваном и чуть наклонил голову назад. Не зря утром мыл голову. Ситуация с родителями проходила настолько гладко, что он невольно пытался прислушаться к тому, что происходит на кухне. Но судя по отсутствию криков, звонкому смеху и мирном редком постукивании посуды, все действительно было хорошо и не так напряженно, как предполагалось. — Какие планы на сегодняшнюю прическу, дорогой профессионал? — поинтересовался он. Оля опустилась на диван позади, предварительно разложив все предметы для работы рядом. Куча розовых резинок, крабиков, накладных прядей, расчесок и маленький фен, который при нажатии кнопки крутил маленький пропеллер внутри. — Сделаю тебе колоски, два. Будет очень красиво, — ответила Оля и принялась расчесывать его волосы. — И розовые волосы добавлю, и фиолетовые. — Звучит, как прекрасная идея. Через пять минут тщательного расчесывания волос, Оля неожиданно решила, что голову надо смочить. При чем она не предупредила, что планирует использовать воду. Звук пшика пульверизатора, а затем мелкие капельки воды, опустившиеся на волосы и лицо. Достоевский зажмурился и слегка поежился. Обычно этим пульверизатором Мария Ивановна опрыскивала цветы. Пока он сидел с закрытыми глазами в квартиру почти что вбежали Аня и Лиза, что-то громко обсуждая. До него донеслась часть диалога, определенно начавшегося еще до его прихода в квартиру: — Вот черт, мы опоздали к их приезду. А я говорила, что надо побыстрее бежать! — протянула Аня, заходя в комнату. — О, привет, Федор. — Они все равно бы не начали обед без нас, что ты волнуешься? Или ты хотела поговорить с ними? — Лиза проследовала за ней. — Добрый день, — кивнул он, за что получил недовольный вздох Оли. — А вы давно с Колей вместе? — Аня, недолго думая, сразу перешла, очевидно, к интересующей ее теме. — Кто из вас сверху? Лиза закрыла дверь и села на пол рядом, Аня заняла место на диване. О том, что у этих двоих возможно нездоровый интерес к геям, Федор почти забыл, не придумав, как реагировать на подобного рода расспросы. Учитывая их возраст, лучше было бы никак не отвечать, но эти двое мертвого из могилы достать смогут, по словам Гоголя. — Не думаю, что с моей стороны будет правильно рассказывать подобные тонкости, не посоветовавшись с Колей, — мягко ответил он. На голову прицепили что-то длинное и массивное, скорее всего накладную прядь. — Значит я буду расспрашивать только тебя о твоей жизни, — заявила Аня и откинулась на спинку дивана. — Ты гей? У тебя были девушки? Сколько у тебя было отношений до Коли? Ты его любишь? — Вы живете вместе с окончания школы? Наверное, и встречаетесь лет семь, ты бы не смог вытерпеть Колю, если бы не любил его уже тогда, — в разговор подключилась Лиза. Куча вопросов от младших сестер Гоголя вполне ожидаемые, особенно по рассказам Маши. То, как на них отвечать надо было обдумать еще вчера, но он искренне надеялся, что столько интереса к их совместной жизни не будет. А он был, и был очень большим, так что надо было срочно что-то придумывать. — Не понимаю. Почему вам это так интересно. Сомневаюсь, что вы Машу подобным образом расспрашивали о ее парне, — протянул Федор. — Я би, девушки были, парни были, Колю люблю. Живем вместе семь лет, душа в душу. И не надо больше вопросов, если Коля захочет на них ответить — я отвечу, но сначала спросите у него. — Значит я права, они встречаются уже семь лет и только сейчас решили об этом сказать, — констатировала Лиза. «Не правда, мы встречаемся восемь лет. А если брать в расчет те полгода неопределенности в наших отношениях, то еще больше», — мысленно заметил Федя и сам удивился длительности этих отношений. Самые долгие, хотя изначально он не был уверен, что они буду вместе хотя бы год. Отношения в подростковом возрасте редко, по его мнению, могли привести к чему-то серьёзному. А для Коли это вообще первые и единственные отношения, Федя его конечно любил до одури еще в юношестве, но почему-то был уверен, что ветреному Гоголю понадобиться сменить партнера пару раз. Но он не сменил, даже не думал, кажется о расставании ни минуту. И они вместе уже настолько долго, что Достоевский не помнил никого из своих бывших. Да и не хотел даже пытаться этого сделать. Гоголь — прекрасный, самый яркий и красивый, самый приятный в общении и интересный. Он может позвать гулять в три ночи, а может провести неделю, занимаясь вязанием нового свитера, может сидеть в шумных компаниях и шутить громко-громко, а на следующий день валяться с ним в обнимку, не желания никого пускать в их маленький уютный мир. Никто больше так не сможет, столько противоречий в человеке не должно существовать, но Коля превосходно справляется с этим. Стоило ему вернуться к размышлениям о превосходстве Николая, тот появился в комнате. — Коля, быстро разреши Феде говорить про ваши отношения, он не хочет отвечать на вопросы, — потребовала Аня, сложа руки на груди. Выглядела она как юный босс мафии. — Не хочет — пусть не отвечает, — в тон ответил Николай и оценил происходящее на голове Федора. Великолепные два колоска с яркими прядями выглядели отлично и аккуратно. — Какая красота! Оля, ты с каждым разом делаешь все более и более крутые прически, можешь в следующий раз и мне что-нибудь сделать? — Эй, не отбирай мою работу моделью. Оля станет самым востребованным парикмахером, и я напишу статью о ее первых работах. Оля кивнула, она сама была уверена в том, что станет самым лучшим парикмахером, и Федя обязательно напишет статью.