Об откровенности и власти

      Утренний час пик. Сливаясь с толпой, Саске шагает твёрдой походкой по авеню вдоль витрин кафе и магазинов, над которыми высятся этажи офисных помещений. Зябко, ветер пробирает до костей, треплет волосы, больно щиплет сухие пальцы, что уверенно сжимают ручку портфеля-дипломата. Он двигается автоматически, абстрагируясь от фонового гула голосов и машин: то следует вперёд в общем темпе массы, то столь же инстинктивно вместе с толпой замирает на перекрёстке на каких-то тридцать секунд. По другую сторону улицы такое же скопище делового центра, частью которого и он сейчас является. И даже не серость и однообразность является объединяющей чертой всех этих людей. Уставшие выражения их лиц — вот, что ты видишь повсеместно. То ли от скорого ритма, в котором течёт жизнь, то ли от самой жизни. Поэтому он был рад, что где-то внутри него что-то ещё болело. Значит, ты жив. Ты — человек, если ты можешь испытывать чувства — ты жив.              Дождевая капля неожиданно бьет младшего Учиху по носу, отвлекая от безрадостных мыслей. Он возводит глаза к чёрному небу. Вот-вот хлынет дождь. Саске хочется кричать, стянуть камень с шеи, как туча разразиться влагой, после которой обязательно наступит просветление и солнце будет лениво светить ему в глаза сквозь тонкую пелену растягивающихся облаков, а Саске будет щуриться и ругаться, и плакать от счастья.               В кармане пальто юноша нашаривает пачку сигарет. До начала занятий остается не так уж много времени, до второй пары он не дотерпит, так что курить придётся на ходу. Прикрыв уже ничего не чувствовавшей от холода ладонью сигарету в зубах, он пару раз чиркнул зажигалкой и сделал первую затяжку. На душе — дерьмо. И Саске продолжает вариться и вертеться в нём который день. Хотя Саске уже и не разграничивает себя с дерьмом.              «Что такого-то? — спросите вы. — Ну не разговаривают, ну игнорирует, не отвечает на звонки, в перерывах между парами говорит, мол, занят. Ну не появляется дома, не ночует — обычная ссора, всё наладится. Зачем так себя изводить? К чему эта драма? К чему. Этот. Фарс. В конце концов, в этом мире есть гораздо более масштабные проблемы, такие как голод и поголовная бедность, бесконечная боль людей, потерявших близких в войне, на фоне которых проблемы “золотого миллиона” кажутся смешными».              Дело в том, что всё это говорил себе и Саске, пытаясь сохранять бесстрастность. И в определённый момент ему это даже удалось сделать. Видимо, рефлексия достигла столь огромных масштабов, что злость на брата из-за того унижения, которое ему пришлось пережить той ночью, и из-за того, что его так открыто динамят, вошли в конфликт с осознанием собственного эгоизма и чувством вины перед Итачи за содеянное.              Результатом стала ретрофлексия, он стал апатичным. Юноша оказался в ситуации, когда излить душу было некому. Потому что никто не сможет понять. Потому что даже самые близкие друзья начнут осуждать. Потому что Саске не нуждался в чьей-либо жалости. Единственным, перед кем он обнажал свои слабости, был Итачи. И знаете что? Саске сам себе расставил западню, потому что брат по этим слабостям бил. Бил, как по той щели в доспехах. И Саске продолжал под его удары подставляться. Видимо, это особая форма мазохизма. Но он не может перестать из-за этого любить его. Он не может закрыться и отдалиться. Иначе всё вокруг блекнет. Весь его мир замыкается на Итачи. Не так: весь мир — Итачи. Он мог злиться на него, он мог его порой ненавидеть, он его и сейчас ненавидит. Но желание обладать им — тот самый недостающий пазл в гештальте Саске, мешающий обрести ему внутренний покой и гармонию.              Чувство вины и отвращения к себе смешивались с мыслями о том, что было сказано/сделано не так, и как это было дóлжно сказать/сделать. И становилось несносно, хотелось перестать думать и чувствовать. А вообще он боялся. Он боялся, что присущий Итачи рационализм приведёт его к принятию (не)правильного решения. Здесь уж с чьей колокольни глядеть.              Когда Учиха оказался в здании факультета, стало немного легче. Ты просто отвлекаешься. Знаете, когда не желаешь коммуницировать с окружающими, но приходится? Это отвлекает, но как только ты опять оказываешься один на один с собой, дерьмо накрывает тебя с новой силой. Наруто что-то весело рассказывал ему о своих похождениях, о новостях мира сего, травил несмешные анекдоты. Он видел, что Саске плохо, но почему — не знал. Молчит же как партизан, не вытащить ни слова.              — Может, вечером ко мне? — предложил друг. — С тебя — алкоголь, с меня — девочки… или девочка, ménage à…* — призадумался на секунду, — ну как пойдёт уже, —говорит шутливо и щурит глаза по-лисьи.              Слова Узумаки вызвали на его лице невольную улыбку.              — …à deux**, разве что. Я пойду — пара, — объяснил он.              — Ты хочешь à deux? Но только я сверху! — кричит он вдогонку на весь коридор, притягивая к себе взгляды учащихся, жаждущих хлеба и зрелищ.              Саске смеется. Искренне, но получается немного грустно.              — Никогда, — парирует, не оборачиваясь.              «Придурок» — думает и поднимает руку в прощальном жесте, направляясь в сторону аудитории.              Перспектива напиться до потери сознания маячила перед ним не первый день. Но поступить так — значит поддаться ещё одной слабости — значит унизить себя ещё больше. Нет. Не стоит забываться. Нужно стойко добиваться своего. Слова о том, что любовь Итачи к нему взаимна, прозвучали тогда с уст Саске неискренне, и пускай. Это не отрицает уверенности младшего Учихи в наличии этих чувств. Как бы мужчина не отрицал их, слишком явными были доказательства. Самое смешное — это то, что в тот момент Саске и правда одолевала стойкая убеждённость в том, что брат уже полностью его, с потрохами. Проебался. Бывает.              Коротко поздоровавшись кивком головы с тем немногочисленным составом языковой группы, что сегодня присутствовал, Саске вальяжно плюхнулся за парту рядом с Нарой.              Просидев в молчании пару минут, юноша бегло глянул на наручные часы.              — Неужто опаздывает, — Учиха покачал головой, цокая языком при этом. — Непорядок.              За полгода преподавания этой особы ненависть к ней впиталась Саске в кровь. Когда-то они с Шикой поставили её на спор, мол, «кто первый». Не то чтобы она была мега-красоткой… даме под тридцать, но формы «что надо». Здесь первоочередное место играло другое — азарт. Однако, увы. Не дала обоим. Младший Учиха и так и этак. И ухаживал и откровенно приставал. Но она, мол, замужем. Принципы-хуинципы. Неважно. В итоге эта сука так его возненавидела, что докапывалась до Саске все полгода, не прощала ни одного опоздания, ни одного пропуска.              Шикамару, лениво раскинувшийся на стуле, гипнотизировал пространным взглядом потолок.              — Ты не знаешь?              — О чём ты?              Нара хмыкнул и перевёл на Саске безразличный взгляд.              — Больше здесь не преподает. Уехала. Насовсем.              — Мм... — только и смог выдавить из себя Саске. В целом ему было параллельно. — Невосполнимая потеря, — заключил он иронично.              Шикамару наклонил в его сторону голову и также лениво заметил:              — Я удивлён, что твой брат тебя не проинформировал.              — Итачи? Он здесь причём?              Нара вскинул брови.              — Оу… Ну как тебе сказать… — потянул Шикамару многозначительным тоном. — В общем, увидишь, — подытожил, едва заметно ухмыляясь.              У Саске глаза на лоб полезли.              — В смысле? Ты серьезно? — Юноша замер на долю секунды, осмысляя. — Он на замене?              Нара кивнул утвердительно. И, судя по реакции, новость Саске сначала не особо понравилась.              — Блять! — выругался он.              Его взбесило то, что он узнал обо всём в последний момент, будучи совершенно не готовым к столь скорому рандеву. На самом деле он ждал следующей лекции Итачи как манны небесной, ибо это был, по сути, единственный шанс за несколько последних дней вывести брата на прямой контакт. И на грядущую лекцию у него уже были соответствующие планы, которые, при должной настойчивости, могли бы сбыться.              — Надолго?              — Понятия не имею.              — Но, какого…? — вырвалось у младшего Учихи. — У него даже нет нужного образования и явно не хватает компетенции, — с раздражением заметил он.              Нара пожал плечами, искренне не понимая, чего Учиха так бесится.              — Видимо, у нашего учебного офиса другое мнение на этот счёт.              — Вот как… — потянул он задумчиво, складывая на парте руки треугольником, погружаясь в свои мысли. А затем, спустя какое-то время, с лёгкой улыбкой на устах и недобрым блеском в глазах заключил: «Ну что же, это не так уж и плохо».              — Buongiorno, carissimi!***— с таким приветствием вошёл, вернее, буквально влетел Итачи в небольшую по размеру аудиторию для семинаров. Студенты, до этого лениво болтавшие между собой, при виде преподавателя встрепенулись. Уверенной походкой он пересёк комнату, останавливаясь у преподавательского стола, на край которого присел Саске, скрестив руки на груди.              — Buongiorno, cara professoressa!****— ответил юноша в одностороннем порядке, не сдвинувшись с места.               Взгляд зацепился за неопрятный внешний вид старшего: съехавший набок узел галстука, немного помятая рубашка, выбившиеся из хвоста пряди, чуть напряжённое дыхание… Опоздание и внешний вид… Саске побледнел. Итачи никогда себе не позволял такого. Тут же родилось с десяток вариантов объяснения происходящего, но в воображении обязательно всплыли самые безрадостные картины — с оргиастическими гулянками, на манер тех, что изображены на холстах Тициана и Рубенса.              — Прекрасно выглядите, — сказал он с явным сарказмом в голосе на почти чистом итальянском, жестом указывая на рубашку брата.              В целом, плюсы положения были извлечены Саске сразу: в отличие от несчастных, что изучают язык всего полгода и сейчас застыли где-то между «простым прошедшим» и базовыми глаголами, Учиха младший владел им почти свободно, что явно было ему на руку.               — Жаркая ночь была?              «Неприкрытая провокация, — тут же заключил про себя Итачи, обходя брата со стороны, — и сразу ревность. Ну кто же так играет? Сдержанней нужно быть со своими эмоциями, сдержанней».              Губы мужчины растянулись в короткой недвусмысленной усмешке.              — Божественная, — ответил он едва слышно, доставая папку из дипломата.              Саске прикрыл глаза на секунду, делая глубокий вдох. Ресницы подрагивали от гнева.              «Спокойно».              — Прошу Вас, займите своё место, дабы мы могли начать занятие, — сказал Итачи исключительно вежливо, указывая на стул рядом с Шикамару.              — Боюсь это слишком далеко, сэр. Я желаю наслаждаться каждым Вашим словом.              — Ваша тяга к знаниям действительно... поражает. Присядьте, обещаю, Вы ничего не пропустите.              — Я предпочту остаться на месте.              — Тогда я буду вынужден попросить Вас удалиться.              Юноша криво усмехнулся и ответил:              — В таком случае я буду вынужден написать жалобу на имя ректора за Ваше опоздание, — прозвучало невинно.              Итачи не сдержался и рассмеялся своим бархатным смехом. Мягко. Приглушённо. Нет, это правда смешно и очень плоско.              — Пишите.              «Маленький глупый Саске, твои манипуляции не могут не веселить» — подумал, глядя на младшего брата с лёгкой ироничной улыбкой. Так смотрит лев на маленького котёнка.              — В любом случае, — продолжил Итачи, — до тех пор, пока Вы не займёте своё место, занятие не начнется.              В воздухе повисла гнетущая, почти звенящая тишина. На Саске устремили взгляды десяток уебков-одногруппников. «Что пялитесь? Глаза бы вам повыкалывать, предатели чёртовы!» Пришлось капитулировать и занять своё место.               Блицкриг не удался, что же, придётся возглавить длительную наступательную кампанию. Шикамару пнул его локтем в бок и посмотрел с выражением: «Ты что здесь устроил, придурок?» Последний ему ничего не ответил, сосредоточив взор на широкой спине и аппетитной заднице преподавателя.              Тот писал что-то на маркерной доске, а Саске прожигал его фигуру глазами, сканируя на наличие дополнительных свидетельств «прелюбодеяния».              — Меня зовут Итачи Учиха, — выдержав паузу, сказал он, тыча маркером в запись.              Твёрдый тон его голоса и выдержанный взгляд, которым мужчина обвёл аудиторию, заставили публику сконцентрировать на нём всё своё внимание.              С губ Саске сорвался смешок.              «Строит из себя бог знает что. Показушник. Препо-давааа-тель».              Старший брат перевёл на него взгляд, опасно щурясь, будто предупреждая: «Не играй с огнём».              Юноша облизнул губы и ответил брату лёгкой улыбкой, а в глазах блестела насмешка.              — Я буду преподавать вам итальянский ближайший месяц, — продолжил он, садясь в кресло. — Предлагаю начать со знакомства: вы поднимаетесь, представляетесь, говорите, почему выбрали именно этот язык, а также рассказываете что-то о себе или своих академических интересах. На итальянском, естественно…              Итачи сейчас что-то говорил, и Саске вроде главную суть поймал, но в слова не вдумывался. Он слушал голос. Его тембр, его интонации. Он гипнотизировал его руки. Эти длиннющие пальцы, с которыми юноша определённо знал, что делать. Широкие запястья и его манера жестикулировать… Саске сглотнул. «Почему ты родился таким красивым…? Сплошное безумие».              Итачи чувствовал на себе взгляд. Саске его провоцировал. Он будто мысленно отдавался сейчас Итачи во всех позах. Мужчина коротко выдохнул. Когда на тебя так смотрят, тяжело сохранять равнодушие. Нет, не так. Когда Саске на тебя так смотрит, тяжело сохранять равнодушие.              Но Итачи ещё держался. Пока студенты один за одним продолжали изумлять его своим воистину искусным владением языком, он, исправляя их на особо болезненных для его слуха моментах, продолжал периодически поглядывать на Саске, ощущая на себе всё тот же взгляд. Брат вертел между пальцами ручку. Грёбаную металлическую ручку. Вертел. Между пальцами.              Итачи понял, что он засмотрелся и отвлёкся. Он тут же взял себя в руки и обратил внимание на заканчивавшего свой рассказ Шикамару.              — Вы очень хорошо владеете языком, — похвалил он Нару. — Вас приятно слушать.              Юноша поблагодарил преподавателя, и очередь говорить перешла к младшему Учихе. Итачи внутренне уже настроил себя на очередное представление.              — … мои интересы? — повторил он ровным тоном, уткнувшись задумчивым взглядом в парту, продолжая сверху вниз скользить пальцами по чёртовой ручке, переворачивая её каждый раз. — Мне нравится играть на фортепиано… — ответил спокойно и серьёзно, поднимая на Итачи глаза, — …для брата, — добавил, не отводя взгляда.              Итачи хотелось засунуть эту ручку Саске в задницу. Саске знал, что на самом деле Итачи хочет ему туда засунуть.              — Я выбрал итальянский, потому что я люблю Италию… Столь сильно, как брата. Пожалуй, брата даже сильнее, — уточнил с лёгкой иронией в голосе. — В детстве мы с ним часто отдыхали на побережье Адриатического моря. И время, проведённое с ним там — это лучшие воспоминания моей юности… Хотя нет, не лучшие, — исправил он себя секунду спустя, и на его лице снова появилась кривоватая улыбка.              Эта улыбка будто говорила: «Ты думаешь, я забыл, как ты называл меня той ночью, как толкался мне в рот и выгибался от моих прикосновений? Ты думаешь, я это забыл?»              — Лучшее — продолжил он, — это то, что было пару недель назад, когда мы с ним, напившись, пошли к нему наверх. Всё началось с масса…              — Достаточно, — прервал его Итачи коротко, раздражаясь, зная, что некоторые из присутствующих всё же улавливают суть разговора.              — Вам не интересно, что было дальше?              — Ни капли.              «Ну что же ты так, Итачи! Нельзя быть таким честным. Это вне рамок преподавательской этики».              — Однако других Вы дослушали до конца. Получается: равны все, но некоторые равнее? — процитировал он Оруэлла.              — Это не относится к учебному процессу.              — Вы сами попросили рассказать «о себе», а прерываете мой рассказ на прямо-таки кульминационном моменте, — покачал он головой нарочито неодобрительно.              Итачи внешне оставался спокоен, приказывая себе не вестись на провокацию, но внутри закипал.              — В любом случае, — продолжил Саске, — эта история заслуживает того, чтобы стать достоянием общественности! Это — повествование о самом масштабном в моей жизни унижении. А Вы же такое любите… — шепчет низким голосом, лицезрея каменное лицо Итачи, — мне ли не знать. М-да, так меня в грязь ещё никогда не втаптывали.              «Нет, это уже переходит все границы» — думает Итачи. Склонившись через стол к брату чуть ближе, он вполголоса ответил:              — Правда? А мне казалось, что тебе понравилось. Ты так старался.              «Сука».              Саске едва не задохнулся воздухом. Губы сжались в твёрдую полоску. Он глядел на мужчину, как Саддам на Барака, не иначе. Чудилось, ещё секунда, и Саске плюнет брату в лицо или съездит кулаком по этой самодовольной преподавательской роже. Это был удар ниже пояса, но Итачи на этом не остановился, а принялся добивать Саске ногами.              — А что касается кульминации... плохо старался, видимо.              — Ублюдок! — взревел младший Учиха, и, резко перегнувшись через парту, схватил преподавателя за ворот рубашки. Итачи даже не дёрнулся, а только ответил ему едва различимой насмешкой в глазах.              — Уважаемый, немедленно покиньте аудиторию, — говорит он спокойно уже по-английски. — Нам не нужны неуравновешенные личности на занятии.              «Соси хуй, Саске».              В глазах младшего брата ненависть и презрение, он брезгливо отпускает Итачи, спешно берёт портфель и ретируется.              Оказавшись в пустом коридоре, юноша прислонился к стене спиной, чувствуя, как руки подрагивают то ли от волнения, то ли от злости, а сердце отбивает барабанную дробь в груди. «Ублюдок» — повторил он про себя, мечтая собственными руками свернуть брату шею. От переизбытка отрицательных эмоций вкупе с общей усталостью Саске почти тошнило. К горлу подкатывала горечь.              Домой он приехал на такси. Оставаться в университете не было желания. Он был злой, расстроенный, уставший и чувствовал себя безумно одиноко. Крис ещё не пришла, и такой пустой без Итачи дом (но сверху донизу наполненный его вещами) навевал смертную тоску. Слова брата отпечатались на подкорке и каждый раз, всплывая в сознании, долбили будто по обнажённым нервам. До самого вечера он провалялся в кровати, пытаясь отвлечь себя фильмами. Потом поужинал, перекинулся парой слов с Крис, и, расположившись прямо в гостиной, принялся разгребать накопившуюся учебную канитель.              Неожиданно загудевшие роллерные ворота в гараже, оповестившие юношу о прибытии брата, заставили Саске встрепенуться. Войдя в коридор, Итачи обнаружил следующую картину: Саске в одних спортивках, такой домашний, уставший, обложившись грудой бумаг и развёрнутыми в разных местах книгами, работал на диване за ноутбуком. На журнальном столике бардак: несколько немытых кофейных чашек и груды оберток из-под шоколадных батончиков.              — Чего приехал? — спросил злостно вместо приветствия.              — Вообще-то, если ты забыл, это и мой дом тоже, — сухо ответил Итачи, расстёгивая пальто.              — В отличие от тебя, я об этом не забывал. Неужели по мне соскучился? — опять желчь и ирония.               — О, да. По тебе я скучал, — отозвался старший спокойно с нотками безразличия в голосе, направляясь наверх.              Саске лишь фыркнул, наблюдая за его удаляющейся фигурой. Видимо, забрать что-то нужно. На работе уже не сосредоточиться. «На сегодня хватит» — подумал, сохранив документ и отставив ноутбук в сторону.              Когда Итачи снова появился в гостиной, Саске спросил:              — Останешься на ночь сегодня? — прозвучало с лёгкой надеждой в голосе.              — Это вряд ли, — ответил, кладя папку с документами на тумбу. Саске тоскливым взглядом заскользил по удаляющейся фигуре брата, который направился на кухню, чтобы набрать из встроенного в холодильник ледогенератора фильтрованную воду. Ничего не ответив мужчине, он растянулся на диване и устало прикрыл глаза.              Опустошив залпом стакан, Итачи пересёк кухню и, оказавшись в гостиной, присел на самый край дивана, на котором лежал Саске. Рука опустилась на коленку брата.              — Ах да, хотел предупредить, — сказал серьёзным тоном, немного сжав пальцы, — если ты будешь продолжать свои выходки, мне придётся принять меры.              — Оу, угрозы, и что же ты сделаешь? Выпорешь меня? — спросил саркастично, чуть приоткрыв глаза. Итачи хмыкнул, мол, «наивный».              — Саске, существует масса других рычагов влияния. Поверь, более эффективных, чем физическое насилие.              — Это намёк на финансовую подоплёку дела? Хватит уже меня как котёнка в это носом тыкать. Деньги родителями были оставлены не одному тебе.              — Безусловно. Но я твой опекун, и до твоего совершеннолетия мне решать, как тебе этими деньгами распоряжаться.              — С такой заботой тебя дóлжно давным-давно лишить опекунства.              — Поверь мне, если я буду заботиться о тебе исходя из твоего понимания этого слова, опекунства меня лишат гораздо раньше.              «Как остроумно!» — подумал Саске, скривив мордашку.              — Забирай свои манатки и проваливай.              — Не указывай, что делать мне в моём собственном доме.              Саске повернулся на бок, уткнувшись носом в мягкую обивку дивана. Просто устал. Ему было плохо без Итачи, и он бы хотел его сейчас завалить на этот самый диван и спать с ним рядом. Ну или просто попросить остаться. Но он так не сделает и не попросит. Учиха, что тут скажешь. Гордость. Да и позволили бы ему?              — Я тебя предупредил: ещё одна подобная выходка, и твоя дебетовая карта будет заблокирована, —сказал Итачи напоследок и покинул дом.              «Чёрта с два, Итачи».              Предупреждения брата не оказали на Саске должного влияния, и следующий раз ситуация фактически повторилась. Однако, смысла блокировать карту уже не было, ведь Саске предусмотрительно снял всю доступную сумму, что Итачи на неё положил.              «В конце концов, мозги мне были даны для того, чтобы хоть иногда ими пользоваться» — думал тогда Саске, доставая из банкомата наличку.              Буквально на третьем занятии Итачи, решив, что этот цирк пора прекращать, сам вышел на прямой разговор.              «Саске, тебя я попрошу остаться» — сказал он в конце занятия.              — У тебя что сейчас? — спросил Итачи будничным тоном.              — В смысле? — оторопел юноша.              — Какая пара?              — У меня окно, — парень посмотрел на мужчину озадаченно.              — Отлично! А я на сегодня закончил. Не хочешь прогуляться до центра и попить кофе где-нибудь? — предложил Итачи абсолютно спокойно, и это после всех тех колкостей и язвительных улыбок, которыми попеременно доводил его на паре Саске.              Парень окончательно растерялся.              — А я-то думал, что я для тебя теперь навсегда персона нон грата... — ответил он откровенно. — Я «за», — вымолвил искренне и по-доброму, — если только ты не собираешься устроить мне за углом тёмную.              Забрав из гардероба верхнюю одежду, молодые люди вышли на улицу. Итачи угостил брата сигаретой, потому что «бери пока дают, я-то курю не дерьмо» и прикурил её своей зажигалкой. Невинно, но интимно. Саске блаженно затянулся, выпуская клубы дыма, и посмотрел на брата. Говорить ничего было не надо. И так понятно, что обоим хуево. Саске подумал, что наконец они оба обнажились и ведут себя честно. Никаких игр и насмешек. Но надолго ли?              Быть рядом с Итачи — хорошо. В молчании они неспешно шли вдоль парка, думая каждый о своем или каждый об одном и том же. Молчание не угнетало. Никогда не угнетало. Просто идти вот так рука об руку — хорошо. Итачи привёл его в то самое заведение, куда обычно бегают все студенты в перерывах. Единственное хорошее в округе. На самом деле в их городе не так уж много уютных кофеен — поразительная черта относительно небольших по размеру американских городов. Места внутри было не очень много, но свободный столик где-то в углу для них нашёлся.              — Чего ты добиваешься? — начал спокойно Итачи, сделав глоток из кофейной чашки. В помещении стоял аромат обжаренных зёрен, было очень тепло и уютно, хоть и капельку шумно. Ссориться совсем не хотелось. Саске чувствовал себя сейчас так расслаблено. Он мог бы ответить очередной колкостью, но он, как и Итачи, устал.              — Я хочу, чтобы ты вернулся домой. И я не буду больше донимать тебя и провоцировать. Давай восстановим статус-кво?              У Итачи пульсировала в висках единственная мысль: «Сказать ему или нет?»              Он окинул брата взглядом. «Как он вырос… — подумал и сердце сдавила нежность. — Главное этой же нежностью его потом не задушить. Держи баланс, Итачи».              Пауза затянулась. Саске смотрел выжидающе. Смотрел своими красивыми, потухшими глазами. Итачи смалодушничал.              — Давай.              Кажется, Саске отпустило. Ноющая постоянная боль внутри прекратилась, а пустота заполнилась теплом. Воцарилась гармония.              — С единственным условием, — продолжил старший из братьев, — ты никогда не переступишь грань и перестанешь претендовать на большее.              Разъяснений не понадобилось, Саске прекрасно понял, о чём он.              — Это не проблема. Если ты будешь рядом, — произнёс твёрдо, а Итачи подумал, что он уже перешёл грань, но ничего не сказал. — Вот только… — начал Саске, и мужчина посмотрел на него вопросительно, — ты обещал мне кое-что. Я хочу, чтобы ты это выполнил.              — О чём ты?              «Ну начинается. Я по твоей мордашке вижу, что ты всё понял. Не первый год тебя знаю».              — Не делай вид, что ты забыл.               Итачи хмыкнул.              — А ты наглее, чем я думал, — усмехнулся он. — Хорошо.              — Когда? — не унимался Саске, опасаясь, что его в очередной раз обведут вокруг пальца, и найдутся тысячи причин, по которым планы не смогут сбыться.              — Когда ты хочешь?— спросил, глядя на брата по-отечески, улыбаясь слегка загадочно.              — Сегодня, — отрезал уверенно. Итачи посмотрел на Саске, как на придурка, взглянул на наручные часы и заключил:              — В шесть вечера будь в моей комнате.