Об откровенности и власти

      К дому Учих подъехала новенькая «GMC», загудели автоматические роллетные ворота, черный кроссовер заехал внутрь. Дверца автомобиля чуть слышно хлопнула. Нажатием кнопки водитель закрыл гараж, установил сигнализацию, а затем направился через прачечную по коридору. Каблуки мягко застучали по паркету и стихли в прихожей. Не включая свет, — комната и так была достаточно освещена пульсирующими огнями гирлянд, — мужчина поставил на тумбу кожаный портфель-дипломат, снял клетчатый шарф, повесил на плечики пальто, разулся. В глубине дома грустно звучали струны рояля — так Учиха понял, что брат не спит. Очередной ноктюрн: Саске любил Шопена, несмотря на его простоту, а Итачи больше нравились баховские фуги. Мужчина пробежался взглядом по помещению: стол, очевидно, приготовленный Саске для него, остался не тронут. Свечи погасли, а блюда давно остыли. О празднике напоминала лишь мерцающая рождественская елка у камина.       «Разумеется, он расстроен».       На кухне горела подсветка вытяжки, а библиотеку, казалось, поглотила тьма. Приблизившись мягкой поступью к комнате, брюнет замер, прижался тяжелой головой к дверному косяку — усталость навалилась: нервы, долгая дорога, проблемы с рейсом, переоформление билета, пересадка… Брат оставил тяжелые портьеры открытыми. Бледное лицо освещал один лишь лунный свет. В хрупких чертах Саске таился обманчиво ангельский вид: белая рубашка, бледные руки за клавишами, растрепанные волосы. Как и Итачи, пугающе красивый, только старший — с более горькими нотками, как черный кофе или стопроцентный шоколад; смотрит по-особенному, сидит по-особенному, двигается… Будто с легкостью и трудом одновременно, будто вкусно, но горько. Итачи был сложной головоломкой, которую кому-то предстояло решить. А Саске... он оставался еще юным, свежим и наивным, хотя и со своими проблемами и переживаниями.       И то, что Итачи увидел, было явной проблемой: тонкие пальцы размеренно танцевали по черным и белым клавишам, играли, но не говорили; ни одной фальшивой ноты, но вся композиция фальшива. Исполнение звучало чисто, ровно, бесстрастно, апатично. Итачи засмотрелся и рефлекторно облизал нижнюю губу. Нет, всё же говорили. Единственное слово — «бунт».       А потом опус кончился. Комнату окутала тишина и юноша замер, сидя склонившись над инструментом.       — Ты играть разучился? — обрушился голос на тишину, а Саске подпрыгнул, едва не падая с банкетки.       — Ты…! — сорвалось с его губ резко, когда он обернулся. Итачи это сразу не пришлось по вкусу. — Неужто Вы, Ваше венценосное величество, соизволили почтить меня своим вниманием? — потянул юноша язвительно, наклоняясь к стоящей где-то поблизости бутылке.       «Значит, пьян», — молча констатировал Итачи, наблюдая, как младший брат пьет с горла и неустойчиво приближается.       — Какая… неожиданность! — прошептал парень, подходя совсем близко, выдыхая последнее слово брату в лицо; рот преобразился в гадкой ухмылке; в нос Итачи тут же ударил резкий запах спиртного, и он вынужденно поморщился.       — Приятная, я надеюсь? — поинтересовался старший Учиха ледяным тоном, не меняя позы. Только руки сложил на груди.       — О да-а, — выдохнул Саске почти томно, развязно растягивая последнюю гласную.       — Ты пьян... — не спросил, а констатировал мужчина, окидывая парня внимательным взглядом. Его стройное тело скрывала лишь одна белая рубашка длиной до середины бедра. «Моя рубашка», — окатило Итачи. — Почему она на тебе? Ты был в моей комнате? — спросил спокойно, протягивая руку, чтобы дотронуться до ткани, пытаясь тем самым сделать реальность более осязаемой, но Саске ловко увернулся и громко рассмеялся в ответ, а темные глаза неестественно заблестели.       — О, ты заметил! У меня для тебя есть подарок, — произнес он и начал медленно расстегивать пуговицы, — нечто, что тебе точно понравится.       Когда за воротом показались черные полоски ремней, что-то внутри закрутилось в воронку и забурлило. С каждой расстегнутой пуговицей, с каждым новым участком бледной кожи внешне непроницаемого Итачи окутывало гневом. Рубашка тихо упала к ногам, и Саске, наконец, продемонстрировал себя по всей красе. Полуголое тело исполосованное геометрией кожаной сбруи требовало полного обнажения. Так бывало. Игры подсознания: достаточно одного аксессуара, чтобы сохранялось желание раздеть. Юноша пригладить ладонью волосы и плотоядно усмехнулся.       Итачи хмыкнул и сложил руки на груди.       — А мне казалось, тебя такие вещи заводят, — подтрунивал Саске. Реакция брата, впрочем, была вполне ожидаемой.       — Кто тебе позволил заходить туда без разрешения? — спросил старший Учиха, не меняясь в лице.       Вопрос был в очередной раз проигнорирован. Вместо этого юноша вновь приложился к бутылке, бросив насмешливое: «Твое здоровье!». «Бывает же. Инстинкт самосохранения напрочь отбило», — подумал Итачи, размышляя о пределах собственной выдержки. Поставив бутылку с громким стуком на баснословно дорогой инструмент, Саске продолжил:       — Знаешь, Итачи, меня не покидает странное чувство дежавю, — поделился он с видом глубокой задумчивости, демонстративно прикладывая указательный палец к губам. — Вот только не пойму, отчего же? Откуда оно взялось? Ты не знаешь? — продолжил он и, сделав шаг назад, с противным звоном сел ягодицами на клавиатуру.       Мужчина тяжело вздохнул, прикидывая количество нулей в чеке за починку рояля.       — Ну же, не молчи, — подначивал Саске, строя из себя капризную девчонку. Одну ногу он поставил на банкетку, а вторую сексуально отвел в сторону, акцентируя внимание на второй составляющей «подарка». Взору открылись гениталии, эротично обтянутые красными бикини — теми самыми, которые, по задумке Дейдары, должны были стать остроумной шуткой.       Бледные пальцы беззвучно погладили клавиши, и юноша посмотрел на брата кокетливым взглядом, соблазняя и опасно балансируя на грани пай-мальчика и бляди.       — Как я тебе? Нравлюсь?       — Весьма эротично, — заметил Итачи не без иронии, бросая ответку, — но рыдающим и связанным, с соплями и слюнями, ты бы мне понравился куда больше.       Помолчав несколько секунд, он добавил:       — Думаю, мировая политика тебе ни к чему. По тебе плачет место на панели. Составишь достойную конкуренцию местным шлюхам.       Юноша глухо рассмеялся и выдохнул: «Спасибо за комплимент!», а затем снова коснулся пальцами клавиш, по нисходящей проиграв рукой хроматическую гамму.       — Купил бы меня? — спросил он в итоге глумливо. — Раз уж у нас так идеально совпадают вкусы.       — Зачем? — Итачи поднял брови в легком удивлении. — Я не дрочу на образ собственного брата.       Саске вновь ухмыльнулся — Итачи, как оса, знал в какое место нужно жалить — и снова потянулся к бутылке.       — Сукин ты… — он сделал глоток, — … сын.       Мужчина от такого заявления чуть воздухом не поперхнулся, Саске тем временем с ногами забрался вверх на банкетку.       — Брат! — воскликнул он эмоционально, вскидывая руку вверх, будто провозглашая популистский лозунг. — О, мой великолепный брат! — А в голове так и кружилось: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». — Я… люблю тебя! — пылко. — Как же я люблю тебя, Итачи! Мое сердце так и полнится этой безграничной любовью!       «Какая же ты дрянь!» — завертелось у мужчины на языке. А Саске спрыгнул на пол — совсем легко, как пушинка, — и покружился на носочках как девочка, глядя куда-то вверх, скатываясь то ли в балет, то ли в контемп. Ему до одури нравилось ломать комедию, но чаша терпения старшего брата была переполнена.       — Would you like to dance with me, brother?* — произносит юноша намеренно с британским акцентом и тянет слащаво эту блядскую «а», протягивая руку в приглашающем жесте. На лице цветет похабная улыбка, взгляд затуманен. Итачи требуется пару секунд для того, чтобы обуздать своего внутреннего зверя и не сорваться. Он чуть ухмыляется хищно, что больше походит на оскал, оставляя приглашение младшего без внимания. Внешне совершенно спокоен и бесстрастен, лишь эта улыбка и сосредоточенный взгляд предупреждают о неминуемом приближении бури. — No? What a pity! Would you like to...spank me then?** — продолжает младший из братьев, имитируя движение стека, игриво поднимая брови. Итачи прикрывает веки, дрожа от гнева.       — I’d love to***, — отвечает Итачи нарочито добродушно, улыбается совершенно фальшиво одними уголками рта и с изяществом истинной леди касается пальцами ладони брата. Приглашение принято. А затем одним резким движением руки под локоть делает рывок и выворачивает руку младшего, фиксируя ее у своей груди. —— *Потанцуем, брат? (англ.) **Нет? Какая жалость! Может… отшлепаешь меня тогда? (англ.) ***С удовольствием! (англ.) ——       — Ааа, — завыл Саске моментально, стоя в полусогнутом положении. — Больно, блять! Пусти!       — Рот свой поганый закрой, — прошипел старший, пылая яростью, и, сжав второй рукой челюсть младшего брата, запрокинул его голову вверх. — Вперед, давай, — приказал он и толкнул юношу по направлению из комнаты.       По пути Саске всё спотыкался, орал и сбито матерился, насколько позволяла поза и положение. Мужчина привел парня в ванную и потащил к прозрачной прямоугольной душевой кабине, повернул кран на пару оборотов, и, удерживая брата, окунул под струи. Саске отчаянно дергался и вырывался, рискуя приложиться головой о что-нибудь твердое. Видимо, ледяного душа оказалось недостаточно, чтобы его утихомирить. Встяхнув юношу за плечи, Итачи залепил брату отрезвляющую пощечину — второй раз за месяц. Ситуация рискует превратиться в тренд. Ни секунды на то, чтобы опомниться. Пальцы крепко сжали темные волосы и вновь окунули под воду.       — Пу-сти! — проорал Саске, захлебываясь, но Итачи не сдвинулся с места, а мокнул вместе с братом.       — Ты, мразь, будешь говорить мне, что я сукин сын? Ты себя вообще слышишь? —прорычал Итачи сквозь шум воды. Желание, если не утопить, то избить Саске, стремилось к апогею.       В какой-то момент юноша успокоился, и Итачи, сменив гнев на милость, включил горячий душ. Кабину стал медленно заполнять пар, сползая каплями под дверцам и кафелю. Внутри гулко бились два сердца, и каждое щемило от досады.       — Когда-нибудь меня из-за тебя посадят, Саске. Вот только не знаю, будет ли у тебя возможность порадоваться.       Юноша шутку не оценил. От обиды из глаз непроизвольно стекали слезы. Он перестал сопротивляться несколько минут назад, когда продрог до костей. И сейчас замер в ожидании, стоя подчиненно на коленях спиной к брату, будто превратился в безвольную куклу.       Когда мужчину отпустило, он приподнял юношу за плечи и ступил к нему ближе. Саске подчинился, но в знак протеста стоял молча, не оборачиваясь. Влага стекала по волосам, по подбородку, громко барабанила о поверхность плитки. Застывшие, как роса, на ресницах слезы были в тот момент единственным облегчением. Хотелось громко заорать, но парень будто не мог. Сожалел ли? Нет. Да. Возможно.       — Итачи. Прости, — сказал и развернулся, глядя на брата слишком взрослым взглядом. Мужчина провел ладонью по его острому плечу, и юноша шагнул ближе. — Прости, — повторил он.       И старший Учиха простил, но смотрел на брата всё так же серьезно. Радужка Саске была цвета ночи, в ней плескалась грусть и обреченность. То, что упало ему на плечи, было по-своему тяжко. Мужчина знал, что не нужно недооценивать чужие проблемы. Правда, тогда он не знал, что совсем скоро это станет и его проблемой.       Итачи заботливо отвел пряди младшего назад и с теплом погладил его по макушке. Юноша прикрыл глаза, поддавшись наслаждению, и, неловко нащупав кран, закрыл его. Тишину разбивали лишь одиночные капли.       — Итачи, — сломанным голосом прохрипел он и посмотрел на старшего. — Я…, — всхлипнул. — Я тебя…       — Молчи, — отрезал старший. Да, это должно было быть признанием. Из глаз юноши продолжали катиться слезы, теперь Итачи отчетливо это видел. Как и то, что брат пытался пересилить себя и справиться с рыданиями. Ни звука не сорвалось с его губ, только грудная клетка продолжала вздрагивать нервно.       Итачи сжал зубы и огляделся в поисках того, что можно сломать, но вместо этого, замахнувшись, ударил кулаком по плитке. Парень от неожиданности дернулся, глядя с растерянностью и удивлением. На лице старшего брата на секунду сверкнула гримаса боли. И тут же сошла на нет. Боль была ему привычна. Вечный спутник и друг. Итачи прикрыл глаза на несколько секунд, пытаясь ее глубже распробовать, а когда открыл, увидел как по кафелю скатываются несколько капель крови. Сущий пустяк. Ничего серьезного он бы себе не смог сделать. А потом взглянул на ошарашенного Саске, и, рванув за харнесс, прижал брата к себе. Защитить его нужно было от себя же. Парень тут же нырнул в теплые объятия и, чтобы заглушить рыдания, уткнулся мужчине в плечо. Рубашка и плотно затянутый галстук Итачи насквозь промокли, очерчивая мощный торс. По ткани размазывалась слюна младшего Учихи, а грудь продолжала беззвучно сотрясаться. Юноша ненавидел себя в тот момент за то, что плачет, но перед накрывшей истерикой оказался бессилен. Пальцы в надежде на спасение сжали мокрую ткань на спине.       — Тише, — мужчина продолжал заботливо гладить брата, чувствуя, как ему тяжело. Да, Саске было по-своему трудно. Гибель родителей пришлась на его первый десяток. И Итачи пришлось заменить ему всех. Пришлось вытаскивать его из состояния апатии и учить жить. Просто жить, пытаясь этой жизнью наслаждаться. Сердце внутри отдавало гулкой болью, и парень хотел бы простоять так вечность. Только вот время досадно утекало. Вздрогнув в последний раз, он отстранился.       — Ненавижу тебя, — сказал холодно, и со всего размаха ударил брата по щеке в ответ. Так сильно, что тот отшатнулся.       Итачи опешил на секунду, а после громко засмеялся.       — Ты, я смотрю, не промах, — заметил он, с легким негодованием поджимая губы, а после, цепко сжав в кулак лямки портупеи, сказал: — Советую больше так не делать.       Выйдя из кабины, мужчина первым делом стащил с себя галстук, а после и всё остальное, представ перед братом в чем мать родила. Одно чистое полотенце взял себе, а другое бросил Саске. Увидев нагого Итачи, юноша смутился, хотя раньше и не смущался вроде. Вытираясь, он не мог отвести от брата восхищенного взгляда. Длинные блестящие волосы, глубокие мышцы спины, кое-где изуродованные шрамами, аппетитные ягодицы. Боковым зрением мужчина почувствовал на себе этот изучающий взгляд и решил, что с этого момента делать так больше не стоит. Всё уже не так, как раньше. И без того сложные отношения осложнились еще больше. Он это понимал. Открытым оставался лишь один вопрос: «Что со всем этим делать?». Саске стал взрослым. И от этого всё сказанное и сделанное им звучало для Итачи оглушающе серьезно.       — Саске, — обратился он к юноше, который в тот момент промакивал полотенцем волосы, — мы с тобой не закончили. Отдыхай сегодня, насколько это возможно в твоем состоянии, а завтра обсудим. — И, переведя взор на харнесс, добавил: — И да, сними с себя эту штуку. — А затем направился в сторону выхода.       Юноша в момент среагировал и решил: что бы не случилось, он возьмет на себя ответственность за всё, что будет после. В тот же миг он перехватил брата за запястье, чувствуя сильный прилив смелости и наглости. Сердце стучало как бешеное. Кровь кипела от переизбытка адреналина. Разворот. Итачи ничего не успевает сообразить, только чувствует ладонь на затылке, крепко держащую его голову, и влажные губы, сминающие в поцелуе его собственные. Сердце пропускает пару ударов. «Господи, Саске!» — вопит рассудок. Губы брата такие сладкие, настойчивые, такие… Он целует влажно, жадно, будучи не в силах насытиться. Итачи, к его ужасу, захлестывает возбуждение — от требовательности движений, от этого момента абсолютного доминирования, от того, насколько уверенно Саске его целует. Член сладко тянет. Полотенце падает с бедер. Младший Учиха прижимает брата к краю раковины, чувствуя бедром его твердый член, и от этого пьянеет. Жилка на виске пульсирует слишком громко. А Итачи… отвечает и задыхается, не в состоянии перехватить инициативу. В его сознании сейчас ни-че-го. Чистый лист. Пусто. Только он, брат и эта резкая вспышка страсти. Он подумает обо всём потом. Он обязательно обо всём подумает. Но наслаждение сейчас, а последствия после. Саске цепко держит мужчину за голову. Сейчас он ведет эту игру. Язык грязно толкается брату в рот, колено вжимается в его внушительное достоинство. Губы Итачи такие мягкие, вкусные, соблазнительные. Юноше мало, и он ловит себя на мысли, что может брата изнасиловать. И это намерение абсолютно серьезно. Развернуть и насухо вставить. Брать, пока брат не начнет рыдать — от боли и наслаждения. Пока не начнет умолять остановиться или продолжить.       Влажные губы наконец отстраняются, но тут же переходят на шею, целуя и ласково и грубо. Рука скользит по горячему члену. Итачи протестующее мычит и отталкивает Саске. Глаза полыхают яростью, страстью и — о Боги — смущением. Тыльной стороной ладони он вытирает дрожащие пунцовые губы. Дыхание сбито. Тонкие изящные ноздри гневно раздуваются. Юноша смотрит на него во все глаза, совершенно ошарашенно, будто не осознавая, что сделал.       — К чему ты меня склоняешь?! — кричит гневно Итачи, сжимая всё еще саднящие кулаки. — Ты хоть осознаешь? — А затем хватает полотенце и быстрым шагом покидает комнату.       Парень так и застывает с открытым ртом, глядя на себя в зеркало, касается дрожащими пальцами губ. «Это произошло, — стучит мысль набатом. — Это произошло. И это было… прекрасно!». ***       Итачи откинулся на постель. В правой руке тлела сигарета — длинная, с зеленым знаком доллара на фильтре. Самое качественное, что он в своей жизни курил — лимитированная коллекция Мадары Учиха. Последняя в пачке. «Блять», — выругался он и ударил кулаком по кровати. Докурив, он выбросил бычок в бак, накинул халат на свое обнаженное тело и спустился на первый этаж. Возбуждение не отпускало, отдавая где-то внутри болезненным спазмом. И он уже успел списать всё это мракобесие на тематический контекст, на то, что у него давно никого не было. На то, что единственный человек, который посмел бы зажать его вот так, был… Итачи мотнул головой, прогоняя навязчивые воспоминания, убрал оставшиеся на столе тарелки в холодильник, взглянув на них с сожалением, набрал в стакан воды, выключил свет и, вернувшись, за пять минут отрубился.       А вот Саске уснуть не мог. Голова всё еще гудела от алкоголя, а пальцы пробивало мелкой дрожью. Прижавшись спиной к спинке кровати, он слушал грустную музыку в наушниках и много курил. В полной темноте. В голове то и дело крутились детали их поцелуя, отрывки диалогов. Итачи понравилось. Это было так очевидно и странно для Саске. Будто в окружавших башню плотным кольцом стенах появилось брешь или будто через ров с водой ему спустили мост. Это приглашение? Он желанный гость или варварский захватчик? Как бы там ни было, Итачи так просто не сдаст позиции. Саске вздохнул. Слишком много мыслей.       Сон оказался прерывистым, и проснулся парень от того, что горло душило болью. Часы показывали чуть больше десяти. Кое-как поднявшись, он закрыл распахнутое окно. Голова кружилась, а тело пробирало ознобом. Выбрав толстовку потеплее, он забрался в теплую ткань, сполоснул холодной водой лицо в ванной и спустился на кухню. Брат уже был там: сидя в кресле, он привычно читал утреннюю газету.       Итачи, в целом, жил по строгому расписанию. Вернее, дело было уже в привычке: когда бы он не ложился, время подъема всегда было ранним. Обычно ему нравился его режим, хоть он и недосыпал, нравилась утренняя тишина и неторопливость. Но в тот день невозможность проспать до полудня, а лучше — до самого вечера, его огорчила. Утро встречало проблемами, от которых хотелось сбежать, и мужчина точно знал: их в его жизни будет становиться всё больше. Учиха вздохнул и потер глаза, опираясь ягодицами о столешницу в ожидании, когда гудящая кофемашина закончит готовить напиток бодрости. Когда Саске появился внизу, капучино оказался допит, а утренние новости прочитаны. Застыв на последней ступеньке, парень задержался на брате. Итачи отвел взгляд от текста и посмотрел в ответ. Каждый знал, о чем думает другой. Слишком много времени они прожили вместе.       Постояв так немного с некоторой неловкостью, парень засеменил к шкафчикам на кухне и принялся в них копаться.       — Что-то ищешь? — нарушил тишину Итачи, вернувшись к чтению, вернее, к его подобию.       — Градусник, — ответил Саске слегка охрипшим голосом и вновь посмотрел на брата — слегка укоризненно, будто пытаясь внушить чувство вины. Газету пришлось всё же отложить.       — Сядь, — приказал мужчина, указывая на кресло напротив. Бросив попытки хоть что-то найти, юноша без пререканий подчинился и завернулся в теплый плед.       — Хочешь кофе? — поинтересовался между делом Итачи, доставая аптечку.       — Ага, — сказал Саске и уткнулся в телефон. Безразличие брата его слегка бесило. Казалось, что бы не происходило, мужчина никогда не снимал маску спокойствия. И это было и хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что с таким Итачи юноша всегда чувствовал себя надежно. А плохо, потому что Саске хотелось хоть иногда видеть на его лице какие-то другие эмоции. Такие как этой ночью, например.       Аппарат снова угрожающе загудел, а Итачи, подойдя к младшему брату, всучил ему градусник. Прохладная рука осторожно легла поверх челки. «Похоже на то», — только и сказал он, а парень фыркнул. «Похоже на то», — мысленно передразнил он брата. Несмотря на недомогание, ему нравилось, что всё было в норме. Даже если они оба эту норму ловко имитировали.       — Я еще не завтракал, — заметил Итачи, щелкая выключателем на плите. — Голоден? — спросил он, поставив на конфорку сковороду, и щедро плеснул масла.       — Угу, — юноше всё еще трудно было говорить, поэтому он прикинулся лингвоинвалидом. Аппетита, на самом деле, не было, зато был повод провести время вместе. Такая возможность была в дефиците.       — Ну, что там? — крикнул Итачи, нарезая помидорки-черри, и Саске взглянул на прибор.       — Девяносто девять.       — Жить будешь, — заключил мужчина, засунув в рот сигарету. Несмотря на то, что Учиха стоял у плиты в одних пижамных штанах и распахнутом халате, он выглядел устрашающе грозно.       Юноша закатил глаза и, замотавшись в плед как в плащ, подошел к брату: яйца, бекон, помидоры — пахло вкусно. Итачи затянулся и всё так же сурово на него посмотрел.       — Кофе стынет, — сказал он и указал взглядом. Взяв горячую чашку в пальцы, парень осторожно забрался ягодицами на столешницу. Да, наблюдать так было удобнее. Они немного помолчали, пока Итачи с сигаретой в зубах продолжал работать над своим шедевром кулинарного искусства. Юноша с трудом, но с наслаждением глотал горячий кофе, искоса поглядывая на брата.       — Ну и что это вчера было? — наконец сказал старший Учиха, убавляя огонь.       — Тебя не было всю неделю, — пожал плечами Саске, будто это всё объясняло, и достал из пачки Итачи сигарету. Подкурив себе, он заметил с иронией в голосе: — Как странно у вас проходят конференции, прямо на Рождество.       — Хочешь сказать, я летал в Сиэтл, чтобы занятно потрахаться? — в голосе так и сквозило раздражение.        — Я не знаю, зачем ты летал в Сиэтл. Ты не сказал ни о том, когда поедешь, ни о том, когда вернешься.       — И ты посчитал это достаточным поводом, чтобы порыться в моих вещах? — мужчина насмешливо поднял брови, а после переставил сковороду на соседнюю конфорку.       Юноша отвел взгляд в сторону: что тут скажешь. Он действительно поступил нехорошо.       — Мой рейс задержали. Ты же знаешь, это нормально для Сиэтла, — сказал мужчина, имея в виду погоду. Саске сделал затяжку. — И ездил я туда чисто по деловым вопросам. — Звучало весьма убедительно.       — Давно ты этим увлекаешься? — спросил парень, всё еще думая об увиденном.       — Да, — коротко ответил тот. — Со смерти родителей. — На самом деле, это не было первопричиной, но частично могло сойти за оправдание. Юноша невольно поморщился: семь лет прошло, а вспоминать и говорить о них всё так же трудно.       — А почему ты так разозлился.... тогда? — он сделал особый акцент на последнее слово.       — Потому что я знаю, что такое тема, — флегматично ответил Итачи, сервируя стол стаканами и тарелками. Парень решил ему помочь.       — Тема?       — БДСМ, если так угодно.       — Понятно. Я, по-твоему, слишком мал для таких вещей.       — Насколько я знаю, у тебя и обычных отношений-то не было.       — А у тебя что, были? — бросил Саске скептически, но на деле с сомнением.       Мужчина отвлекся от сервировки приборов и посмотрел на брата внимательно, но ничего не ответил.       Ревность всколыхнулась с новой силой.       — Еда стынет, — только и сказал Итачи.       До какого-то момента они завтракали в тишине, звеня стаканами и стуча ножами и вилками. Приготовлено вкусно, но Саске кусок в горло не лез, и он снова спросил:       — И как оно в реальности? БДСМ? — звучало слегка иронично.       — Не так, как в твоей порнухе, — парировал Итачи, и сделал пару глотков сока.       — Так может расскажешь?       — Ты можешь и сам зайти в интернет и почитать. — Юноша хмыкнул. А Итачи поднялся из-за стола и принялся убирать посуду. Как-то всё было неправильно, думал парень, задумчиво водя вилкой по тарелке.       — Давай уже, — сказал старший из братьев несколько минут спустя.       — Было вкусно, — ответил Саске, виновато покосившись на тарелку. — Мне просто не здоровится. — Он вздохнул печально. А Итачи выбросил остатки еды в урну, и, загрузив посудомоечную машину, сказал:       — Пошли за мной.       Интрига. Брат, как оказалось, следовал в библиотеку. После их ночной встречи это место навевало какие-то нехорошие воспоминания. А еще здесь было чисто — к удивлению и стыду младшего Учихи. Прикусив нижнюю губу, он наблюдал, как брат усаживается на банкетку. «Играть я буду один», — предупредил он. Губы юноши невольно растянулись в легкой улыбке. Казалось, Итачи не садился за инструмент целую вечность, а ведь когда-то он так любил музыку. На самом деле, и сейчас любил. Просто играть как раньше, он уже не мог. Обретенная с годами привычка к самоконтролю не позволяла ему надолго погружаться в творческое состояние.       Несколько минут прошли в полной тишине. Заняв позу слева у рояля, так, чтобы было видно лицо, юноша взволнованно ждал. Прикрыв на пару секунд веки и вздохнув, Итачи наконец вступил. Первые ноты отозвались в сердце Саске радостью. «Шопен. Вальс», — ликовал он, а волнение только нарастало. На губах расцвела искренняя улыбка.       Каждое касание клавиш отражало чувство. Сначала сдержанное, а в середине композиции — по мере того, как рос темп — страстное. И вновь сдержанное, с оттенком меланхолии, и снова страстное. По кругу. Парень смутился. Настолько хорошо и легко играл брат. Великолепная интерпретация. А после тема повторилась снова. Красота в простоте.       Доиграв, мужчина взглянул на брата и улыбнулся: в уголках рта застыли отзвуки грусти. Итачи погладил клавиши, будто решаясь, и начал. Вновь Шопен. Но в этот раз тот самый печальный ноктюрн. Саске слышал его тысячу раз, снова и снова. Но в исполнении Итачи он звучал по-особенному: как констатация трагичности, как принятие. Бледное лицо оставалось почти непроницаемым, только грудь вздымалась слегка взволнованно, а тело чуть заметно покачивалось в такт.       Парень не сводил с Итачи взгляда, и вместе с ним грустил. Это был укор — то, как мужчина смотрел на него тогда, пока длинные пальцы бегло играли. Он будто указывал: «Говори о своих чувствах так, Саске, и никак иначе». В последний раз прозвучали струны, и юноша замер в оцепенении. Воспоминания нахлынули: как играла мама. Он неловко обнял себя руками и посмотрел в окно.       «Последняя», — сказал мужчина тихо, привлекая внимание брата.       «Этюд c-moll, — узнал Саске, — революционный».       Без промедления скорый темп. Импульсивная игра. Подъем. Напряжение. Горестная борьба. Надежда. Перелом и триумф. А затем падение. Юноша понимающе ухмыльнулся, глядя брату в глаза, и встретил такую же насмешку в ответ. Всё закончилось столь же стремительно, как и началось. А всему тому, что так отчаянно желал, было не суждено сбыться.       Комнату давно поглотила тишина, но в голове Саске продолжали играть ноты.       — Возвращайся в постель, — сказал Итачи, вставая. Но юноша стоял не шевелясь и расфокусированно смотрел перед собой.       — Я думаю, — ответил Саске, продолжая диалог, — нужно бороться за то, что тебе дорого, даже если в итоге тебя ждет разгромный проигрыш.       — Да, — согласился Итачи. — Только этот этюд был о борьбе за свободу.       Увы, это не то, что маленький Саске тогда мог понять.