Пожиратель смерти

Дождь шел и на следующий день. Гарри не знал, хочет ли он посиделок в винном погребе, но Люциус решил не повторяться. Он привел Гарри в музыкальный салон. В дальнем углу стоял белый рояль, рядом с ним — красавица-арфа. На столике у окна расположился старый патефон, как сказал Люциус, — нерабочий. — Вчера — вино, сегодня — музыка. Я уж думал, вы пойдете по нарастающей. Табак, кальян, какие-нибудь галлюциногенные зелья и зелья, вызывающие эйфорию. Малфой поморщился: — Нет. Это вам точно не нужно. Единственный стимулятор, который я признаю — хорошее вино. Но не будем им злоупотреблять. Музыка — тоже яркая часть жизни, она способна вызвать эйфорию, зажечь кровь, а ведь именно это нам и нужно? — Давайте попробуем. — Но сначала надо починить патефон, — Малфой улыбнулся и протянул руку. Гарри пожал ее. — Скажите просто, что вы тянете время, чтобы с моей помощью и без палочки починить все, что у вас есть сломанного. — Вы разгадали мой коварный план, Поттер. Поэтому сейчас вам придется поработать. Знакомая теплая ладонь обхватила запястье и в тот же миг словно кто-то отдернул пыльный занавес — мир предстал перед Гарри в новых, ярких цветах. Послышался какой-то звук. В первый момент Гарри даже не понял, что это звучит музыка. Граммофон шипел и трещал, видимо, пластинка была совсем старой, но и сквозь этот треск слышалась мелодия. Резкая и зажигательная. — Саксофон, — пояснил Малфой. — Вы любите джаз? — Не люблю. Но в вашем состоянии это именно то, что надо. Садитесь и слушайте. Живите! Малфой усадил Гарри на диван, а сам устроился рядом. Близко, но не слишком. Гарри чувствовал его взгляд, какой-то слишком пристальный, но не оборачивался. Более того, закрыл глаза, погружаясь в мир музыки. Рваный ритм вливался в уши, зажигая кровь и заставляя сердце отвечать ему. От голоса саксофона по спине бежали мурашки. Гарри никогда не любил подобную музыку, но было в ней что-то такое, что пробуждало все его тело к жизни. Одна композиция закончилась, началась другая, потом третья. Гарри слушал. Он даже не наслаждался, он пил этот музыкальный коктейль, плыл в нем, сливался с ним, впитывая всеми фибрами души. Он не заметил, как Малфой поднялся, и открыл глаза, только когда музыка стихла. Малфой менял пластинку. — Это... невероятно, — сказал Гарри хрипло. Ему было сложно говорить, в горле стоял ком. — Правильно подобранная музыка в правильном месте должна способствовать излечению. Но на этом наш музыкальный час не закончен. Попробуем кое-что еще... — Что? Малфой положил пластинку, опустил иглу и завел ручку. Это был уже не джаз, а классика. Вальс — Гарри сразу узнал знакомый темп. Раз-два-три, раз-два-три. — Потанцуем? — Малфой протянул руку. — Потанцуем, — согласился Гарри. Он надеялся, что не слишком опозорится. Краснея, Гарри обхватил Малфоя за талию, и только потом осознал, что танцует не с девушкой. Но самого Малфоя это, видимо, не смутило — он положил руку Гарри на плечо и позволил вести. Раз-два-три, раз-два-три — они кружили по комнате под звуки венского вальса, и Гарри не знал, куда прятать глаза. Он краснел, бледнел и наслаждался. Кажется, он несколько раз сбился с шага, но Малфой сделал вид, что ничего не произошло. У Гарри потели ладони, ему было страшно — он сам не понимал почему — и хорошо. Он чувствовал под пальцами тонкий шелк мантии, а под ним — живое крепкое тело; чувствовал дыхание Малфоя на своей щеке, его запах с едва заметной ноткой какого-то одеколона. Он ощущал, как Малфой подстраивается под его движения, чувствовал участившийся пульс на запястье. Вальс затих, а вместе с ним остановился Гарри. Малфой посмотрел на него, и.... Он не знал, зачем это сделал, просто захотелось почувствовать еще что-то, другое, новое. В общем, он поцеловал Люциуса Малфоя. Прямо в губы. Поцеловал и отпрянул, сгорая от стыда. Но не убежал, хотя ужасно хотелось. — Признаться, не ожидал, — хмыкнул Малфой. — Видимо, от танца эмоции захлестнули. Или вы перепутали меня с кем-то? — Захлестнули, — выдохнул Гарри. — Простите, я не знаю... — Не извиняйтесь. В вашем состоянии проявление любых, даже странных эмоций — благо. Но лучше сейчас вам уйти. У вас есть девушка, потратьте ваше внимание на нее. Идите! — Малфой остановил пластинку, и Гарри ушел. Черт-черт-черт! Что же с ним творится? В голове царил такой сумбур, что Гарри шатало, пока он бежал по дорожке от дома к воротам. Он же ненавидит Малфоя. Хорошо, сейчас уже совсем не ненавидит — никто за последний месяц не принес ему столько радости и новых впечатлений, как Малфой. Никто! Только рядом с ним он снова и снова чувствовал себя живым, ощущал и гнев, и счастье, и радость, и много других, сложных эмоций, которых не было в его беспросветно серой не-жизни. Что удивительного в том, что он увлекся? Ничего. Но надо быть внимательнее. Надо помнить, что Люциус Малфой — враг, которому нельзя верить, сколько бы хорошего он сейчас ни сделал. Он притворяется! Его настоящее лицо — маска Пожирателя смерти. Гарри повторял это себе снова и снова — и с ужасом понимал, что совершенно себя не убеждает. Все аргументы сметались одним фактом — только с Малфоем ему было хорошо. Остального в последние месяцы просто не существовало. Остальное казалось сплошным серым пятном, туманом, и лишь рядом с Малфоем... с Люциусом мир обретал краски. Его смятение продержалось почти до самого вечера, но и оно отступило. Привычная мгла опустилась, лишая эмоций, чувств, желаний. Гарри попытался с холодной головой разобраться, что чувствует к Малфою, но ему было слишком лень. Он лежал и смотрел в потолок, а в голове все еще слышал мелодию вальса — раз-два-три, раз-два-три, и сердце стучало ей в такт. Погода не улучшалась, поэтому музыка и танцы ждали Гарри и на следующий день — вместе с бокалом красного вина. — Представляете, оно так и не испортилось, Поттер. Все же воскресить вино — не то же самое, что пытаться оживить давно мертвые кусты, так что мы можем подрабатывать на винодельнях. Малфой улыбался, и ему это поразительно шло. Гарри вообще заметил, что тот как будто сильно помолодел. А может, он просто стал лучше к нему относиться, и теперь Малфой кажется ему симпатичнее. Все может быть. Или дело в алкоголе? Гарри допил свой бокал и пригласил Малфоя на новый танец. К черту! Гулять так гулять. Он живет только здесь и сейчас — оставит эту комнату, и, не пройдет и пяти часов, мир вновь посереет, жизнь исчезнет. Целитель говорил, что у него погас источник жизни, — ну что ж, похоже, он нашел себе другой. Плохо это или хорошо, Гарри сейчас не думал. Он просто хотел жить. Очень хотел. И с каждым днем, как он приходил в Малфой-мэнор, это желание становилось все сильнее, — но исчезало, стоило эйфории схлынуть. Гарри обнимал Малфоя, чувствовал тепло его тела — и это было прекрасно. Он слегка погладил его по спине, провел немного вниз. Малфой слегка напрягся, но ничего не сказал. Решил, что случайность? Нет, это не случайность — Гарри погладил его снова. Просто это было очень приятное ощущение — гладкой ткани и твердых мышц под ней. — Поттер... — Гарри. Мистер Малфой, мы танцуем уже второй день, так что... думаю, вы уже можете называть меня по имени. — Вы считаете? — Малфой остановился и посмотрел Гарри в глаза. — Вы понимаете, что... Я даже объяснить вам толком не могу, но это ненормально. Вы просто ко мне привыкли, потому что... — Живу только рядом с вами. Я знаю. Я уже как-то выбирал между жизнью и смертью — и выбрал жизнь. И снова собираюсь ее выбрать. Я хочу жить! — Я знаю, Гарри, — Люциус вдруг коснулся ладонью его лица. Это тоже было приятно. Кажется, он становится эмоциональным наркоманом. Гарри вздохнул, забрался рукой в густые волосы Люциуса, привлек его к себе и снова поцеловал. Кажется, на этот раз он хорошо знал, что и почему делает. Он этого хотел! Хотел почувствовать вкус его губ, хотел узнать, как это, потому что ни с кем другим ему пока этих ощущений не светило. В первый момент показалось, что Люциус ответил на поцелуй, но в следующий миг его губы плотно сжались. Он перестал обнимать Гарри, а потом и вовсе отпихнул. — Прекратите. Разочарование было подобно ведру холодной воды. — Гарри, вы делаете самую большую в жизни ошибку, — продолжил Люциус уже мягче. — Я понимаю... — Я тоже, — оборвал его Гарри. — Вам противно. Ну как же, гриффиндорец, мать — магглорожденная, — и вы. Или дело в том, что я мужчина? Люциус смотрел на него как на безумца, потом вздохнул и попытался положить Гарри руку на плечо, но тот отпрянул. Обида и разочарование продолжали душить его — вместе со стыдом. — Дело не в том, кто вы. Вспомните, кто я, какого пола, на сколько лет старше, сколько вреда принес вам и вашим друзьям. — Люди меняются... — Вы уверены, что я изменился? — Малфой улыбнулся. — Я все так же не люблю магглов и магглорожденных… Впрочем, к вам это не относится, вы — формально — чистокровный маг. Пол, в общем-то, тоже не имеет для меня особого значения. Но наши отношения совершенно невозможны. — Возможны, пока я не излечусь. Вы сами утверждали, что я должен влюбиться. И вот... — Влюбились? — Не знаю! Но больше кандидатов нет. Джинни... я люблю ее, но невозможно влюбиться, когда при виде якобы любимой девушки не чувствуешь ничего, кроме тоски. Да и нет ее сейчас рядом. К тому же это касается не только ее. — Так позовите ее! Приводите сюда… Посмотрите на нее, пока вы живы. Гарри не хотелось вмешивать в это Джинни, ему не хотелось рисковать ее дружбой, потому что все мысли у Гарри сейчас были совсем не о ней. Ему казалось, что не заметить это может только слепой. — Нам же все равно нельзя будет разговаривать, она будет меня отвлекать… Не хочу. И, раз я вам не настолько противен, а вы — мне, почему бы... Или это из-за вашей жены? — О, Мерлин! Гарри... идите домой и хорошенько подумайте о том, что вы тут несли. Почитайте подшивки газет про Пожирателей. Вы обязаны ненавидеть меня, а не влюбляться! Ненависть — тоже очень сильное и способствующее жизни чувство. — Не хочу ненавидеть. Дамблдор говорил, что смерть побеждает любовь. — Ну и целуйтесь тогда с Дамблдором! Уходите! Придете завтра. Надеюсь, погода будет хорошей, а то в этом доме вы совсем уже рехнулись. Гарри ушел, кипя от стыда и гнева. Он почти не слышал доводов Люциуса. Они были не важны, важно было только то, что он чувствовал. А он чувствовал, что Люциусу небезразличен. В его взгляде было больше тоски и отчаяния, чем ярости, и, когда Гарри его поцеловал, первым его порывом было не оттолкнуть, а ответить.