Lovesong verse

Вообще я планировала сделать фанфиковый бум в понедельник, обновив каждый фик, но события минувшего дня несколько подкосили меня, и я нашла еще один предлог пролить слезы. Простите. ------------------------------------------ 23 апреля 2018 года. Он не знает, виновато ли во всем истощение, или же что он сам не в состоянии собраться с мыслями, постепенно задремав на стуле. Может, и то, и другое. Может, лекарства, наконец, возымели эффект, постепенно превращая все вокруг в излишне быстрое и размытое, а цвета и звуки смешались в одну общую какофонию – но Курт больше не в силах, не в силах выносить это. Его щеки раскраснелись, а глаза опухли от слез, и все лекарства в нем давно уже растворились, удерживая на неудобном больничном стуле, пока голова не опускается, и он сам засыпает. Пока чья-то рука не трогает его плечо, и парень подпрыгивает, а после стонет, потому что голова трещит, его рука болит, и единственная мысль сейчас: «Где я?» – Полегче, солнышко, – успокаивает его голос, и Курт моргает. Замечает потертый ковер, одинаковые стулья и стопку журналов. Медсестра встает перед ним на колени, протягивая стаканчик из-под кофе. Хаммел с благодарностью принимает его здоровой рукой, делая глоток холодной воды, мечтая, чтобы голова перестала кружиться. – Как ты себя чувствуешь? – Нормально, – бормочет он, и все встает на свои места. Прошлая ночь, Блейн, скорая помощь, громкие крики, удары, операция и… – Блейн, как он? Он… Боже, он в порядке? – За этим я и пришла, – объясняет медсестра, и лишь ее легкая улыбка удерживает Курта от того, чтобы окончательно не сойти с ума. – Доктор сказал, что он достаточно стабилен, если ты хочешь повидать его. Это может занять лишь пару минут, потому что в ближайшее время ему предстоит вторая операция. Хаммел кивает и тут же поднимается на ноги, чуть раскачиваясь. – Осторожно, – говорит женщина, поддерживая его за локоть. – Тебе нужно отдохнуть. Курт с непониманием смотрит на нее. – Мне нужно его увидеть, пожалуйста. Я должен… с ним ведь все будет в порядке, правда? Он… он будет жить? Медсестра смотрит ему в глаза с невероятно теплым выражением. – Доктор вскоре поговорит с тобой обо всем, но его состояние все еще очень критическое. Сейчас мы пытаемся сделать все, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Хаммел просто кивает в ответ, не доверяя собственному языку – ему нужно увидеть Блейна, убедиться, что он все еще жив. Медсестра, кажется, все понимает, поэтому выводит его из комнаты ожидания и ведет через двери в реанимацию. Она останавливается в конце коридора (вход здесь выглядит иначе), потирая его руки в, должно быть, успокаивающем жесте. Это не помогает, на самом деле. – Я попрошу тебя надеть маску и вымыть руки перед тем, как мы зайдем. Потому что его голова все еще раскрыта для снятия отека, и он очень восприимчив к инфекции. В закутке рядом с помещением находится раковина, и медсестра берет поврежденную руку Курта, нежно моя ее под теплой водой, а затем помогает надеть маску. В ней неудобно и душно, но Хаммел даже не думает возражать. – И, Курт, это может выглядеть немного пугающим, но мы все еще стараемся сделать для него все, что в наших силах. – Ммм, – ему удается выдавить, чувствуя горячее давление в глазах и стараясь подавить его, прикидывая, что нельзя мочить маску. – Пойдем со мной. Все происходит слишком быстро и слишком медленно. Каждое мгновение, каждый шаг вперед занимает словно тысячи лет, хоть и проходит всего лишь секунда, и Курт даже не уверен, что дышит, задыхаясь под маской, а после вдыхая теплый воздух отделения интенсивной терапии. В комнате темно, лишь тусклый свет дает представление о помещении, наполненном тихим жужжанием и пикающим сигналом. Курт чувствует, как тяжело становится в груди, а во рту внезапно пересыхает, когда медсестра отпускает его руку – Хаммел делает шаг вперед. Вокруг стоит огромное количество оборудования, и Блейн выглядит слишком маленьким, слишком неестественным, слишком не Блейном. Его лицо бледное, левая сторона закрыта бинтами, а часть головы и вовсе скрыта от взора Курта пластиковой занавеской и еще бинтами, чему Хаммел невероятно рад, не уверенный, что смог бы справиться с этим. Даже самого осознания, что там, что случилось с мужчиной, которого он любит больше всего на свете, достаточно, чтобы горло болезненно сжало, словно невидимой рукой, а сердце заныло. Между губ Блейна вставлена трубка вентилятора, его грудь медленно опускается и поднимается с равными, ритмичными паузами. Трубочки, отвечающие за внутривенное поступление необходимых веществ, оплетают его руки, скрываясь где-то под больничным одеялом. Курт мешкается, нерешительно протягивая руку к кровати. Это Блейн, но в то же время нет, и все для них теперь изменилось, стало абсолютно отличным от произошедшего всего несколько часов назад, когда они весело смеялись в парке, скармливая друг другу кусочки шашлыка и целуясь на небольшой скамейке. То, что все могло так быстро стать совершенно другим, кажется невозможным, словно это– какой-то глупый сон, и что вот-вот Хаммел очнется, и все будет в порядке. Но та боль в груди, и показная невозможность легких расширяться для дальнейшего существования, то, как он не может отвести от Андерсона взгляда – всего в побоях, синяках, такого сломленного – напоминает Курту, что все слишком реально, чтобы оказаться простым лишь сном. В самом худшем смысле. – Ты можешь к нему прикоснуться, если хочешь, – произносит медсестра, ее голос мягкий и понимающий. Курт смотрит на нее, видит, как та ему улыбается, и делает шаг вперед, преодолевая расстояние между собой и кроватью. Рука Блейна прямо здесь, и Хаммел не может осознать, почему так нервничает, краем сознания, правда, понимая, что все это из-за окружающего оборудования и ощущения какой-то хрупкости, от которой перехватывает дыхание, а тело становится в сотни раз тяжелее, чем всегда. Кожа Андерсона холодная, напоминает ему о словах доктора, что Блейн был специально охлажден для операции, а рука все еще неподвижна. В обычное время даже во сне рука брюнета всегда находила ладонь Курта, переплетая их пальцы. Словно естественный рефлекс. Но не сейчас. – Я… – голос Курта ломается, когда он пытается что-то сказать, крепче обхватывая ладонь парня. – Мне так жаль. Грудь Блейна поднимается и опускается, вдох, выдох. – Это все я виноват, Блейн, и теперь тебе так больно, Боже…. Это все моя вина, – Хаммел закрывает глаза, не доверяя себе в том, что тотчас не свалится на пол в полнейшем отчаянии. Часы ожидания, неопределенности, незнания того, что же произойдет… А теперь он здесь, видит Андерсона впервые за несколько часов с тех пор, как их разлучили в машине скорой помощи, с тех пор, как его словно оторвали от Курта – и это слишком. – Мне так жаль, – пауза. Хаммел проводит подушечкой большого пальца по костяшкам руки Блейна, краем глаза замечая, что медсестра покинула комнату. – Пожалуйста, Блейн… борись, хорошо? Ты нужен мне. Нужен здесь, со мной, я… – Курт делает глубокий вдох. – Я не смогу без тебя. Ты мне нужен, Блейн, и мне так жаль. Боже, я даже словами не могу… Одинокая слеза скатывается по щеке Курта, пропитывая нежную ткань маски. – Ты всегда был борцом. А это всего лишь еще одна битва, слышишь? Ты можешь, я знаю, ты можешь. Он сжимает ладонь Андерсона, будто передавая через это прикосновение часть своих сил, мечтая сделать большее, нежели просто беспомощно наблюдать, как его жених страдает из-за одной глупейшей ошибки Курта. Хаммел стоит здесь еще какое-то мгновение в полном молчании, поглаживая ладонь парня и наблюдая за ритмичными движениями его грудной клетки на мониторе, что олицетворяет его сердце, все еще бьющееся, все еще качающее кровь, все еще сражающееся. – Курт? – голос отвлекает его внимание от Блейна. Медсестра стоит в дверях с сожалением на лице. – Извини, солнышко, но прошло уже десять минут. Хаммел кивает, и все в нем кричит в знак протеста, чтобы он остался с Блейном, но Курт понимает, что это в интересах Андерсона, и что, находясь тут, он не поможет ему исцелиться, а только подвергнет большей опасности. – Хорошо, да, – говорит он и оглядывается на брюнета, последний раз сжимая его ладонь. – Мне нужно идти, Блейн, но я вернусь сразу, как только они позволят мне, слышишь? А ты продолжай бороться. Его рука дрожит, она такая холодная и пустая, когда приходится отпустить пальцы Андерсона. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. После он едет домой. Это не совсем выбор Курта. На часах уже почти четыре утра, поэтому медсестра вызвала ему такси и наказала немного поспать, принять душ и поесть что-нибудь, если удастся. Операция Блейна не начнется еще какое-то время, и ничего хорошего не выйдет из того, если Хаммел окончательно себя изнурит. Курт не протестует – на самом деле, для этого не осталось сил, поэтому он просто садится в машину, называет свой адрес и по ходу движения разглядывает размытый бликами город. Несмотря на ранний час, автомобили снуют туда-сюда, освещая улицы ярким светом фар, а несколько человек бродят по тротуарам, не боясь холода. Хаммел задается вопросом, как могут они спокойно проживать этот день, словно он такой же обычный, как вчера, если прошлой ночью мир перевернулся с ног на голову? Он прислоняется лбом к прохладному стеклу и закрывает глаза, не в силах вынести это. Хаммел платит наличкой по приезду, чувствуя себя невесомым и тяжелым одновременно, поднимаясь на лифте на свой этаж. В квартире все так, как они оставили с уходом. Заметка о концерте Блейна так же висит на холодильнике, его толстовка перекинута через спинку дивана, несмотря на постоянные напоминания Курта, что у них есть абсолютно функциональный шкаф в спальне, а ключи так и лежат, брошенные на столешницу, потому что Андерсон всегда их забывает. Они слегка звенят, когда Хаммел приподнимает их, перемещая на специально предназначенный для этого крючок. Одежду он хватает по пути в спальню, и ткань в его руках такая тонкая и немного поношенная, такая родная. Вокруг слишком тихо, слишком пусто, и отсутствие Блейна делает все абсолютно неправильным, словно это место – не то, что они называли своим домом в течение прошедших трех лет. Курт останавливается перед шкафом, крепко сжимая толстовку в руке, разыскивая вешалку. Вместо этого он находит воспоминания: вот Хаммел настаивает на вечерней прогулке, Блейн закатывает глаза, но довольно снимает с себя эту самую толстовку и переодевается во что-то более подходящее по стандартам Курта. Андерсон целует его в щеку, а после они берутся за руки и вместе выходят в прохладный Нью-Йоркский вечер. Дыхание тут же легким облачком срывается с губ, и парни идут по направлению к тому месту, где готовят их любимые шашлыки, и привкус лука задерживается на губах каждого, пока они целуются. Курт, слишком нетерпеливый в желании поскорее добраться до дома, тянет Блейна в другую сторону, и их пальцы переплетаются в том месте, где вовсе не должны были, темная аллея, толчок к стене, громкие крики и захват. Невероятно разъяренный Блейн, дерущийся за них, ржавая труба, кровь, страх. Хаммел стягивает с себя одежду, что выходит неловко с только одной работающей рукой, и кровь (о, боже, кровь Блейна) по-прежнему везде вдоль рукавов, капельками рассыпавшись по джинсам… Он переодевается в толстовку Андерсона, и запах парня, столь терпкий и теплый, прямо здесь, окружает его. Курт чувствует себя опустошенным, оцепенелым, а в ушах звенит – вот он падает на кровать, и записка, оставленная Блейном этим утром, скатывается по подушке. Хаммел проводит по ней пальцем, питая огромную надежду, что она не окажется последней, что написал Андерсон. Курт притягивает подушку брюнета к своей груди и зарывается в нее лицом, вдыхая аромат любимого, и погружается в беспокойный сон. продолжение следует…