Работа сельским врачом

Слова поляка отозвались в моей голове глухим шумом. Сбежать? Сбежать отсюда, где я практически единственный, кто может спасти жизни людей, которые попадают в такие ситуации, где они не могут помочь себе без помощи врача. Оставить их буквально умирать, умирать в одиночестве, обдуваемых суровой русской вьюгой, сломанных, словно фарфоровая кукла грубым плугом, что не пощадит их. Но с другой стороны... я не смогу оставаться тут вечно. Будет задано много вопросов на которых я не смогу дать вразумительные ответы. И один из них это... Феликс. Да, Феликс. Ведь не так просто будет объяснить всем вокруг почему он, уже здоровый все еще рядом со мной. И наши странные взгляды друг на друга... Нет, мы отнюдь не похожи на друзей, даже если мы будем все отрицать. А второй, и, даже более важный, чем первый, так это мой возраст. За то время, пока все обитатели флигеля состарятся и умрут я, наверное, приобрету лишь пару морщин, если весь литовский народ не вымрет. А если умрет он, то умру и я. Я почувствовал, как меня подергали за рубашку, пытаясь вывести из легкой прострации, в которую я впал. Я потер рукой переносицу и посмотрел в глаза, полные ожидания. Я не мог ответить ни да, ни нет сейчас. Ведь «нет» может привести к потере, а «да» я просто не могу сказать, ведь я тут нужен. И я до сих пор не понимаю, что важнее. — Торис, не молчи. Мне страшно, когда ты не реагируешь ни на что, — зеленые глаза сверкнули в свете окна и посмотрели еще более выпытывающе. Я никогда не мог долго выдерживать такого взгляда, отчего я отвел глаза и что-то невнятно пробормотал прежде чем ответить. — Понимаешь, Феликс, — сказал я, кусая обветренные губы, чувствуя, как с них слезает огрубевшая кожица, — Я очень хочу уйти с тобой отсюда, чтобы никто нам больше не мешал и не разлучал. Но..., — я даже удивился тому, что поляк так мерно и тихо меня слушает, не возникая по поводу «никаких но», — Но я не могу бросить людей на произвол судьбы. Ты же понимаешь, что могло бы статься с таким же как ты, скитающемуся по морозу, если тут нету врача. Понимаешь же? — Да, я понимаю,— он опустил взгляд, будто рассматривая рисунок деревянного пола и тихо, даже приглушенно, продолжил, — Но ведь ты должен что-то придумать, не так ли? Ты же не оставишь меня опять одного?! Я немного опешил от такой постановки вопроса. Ведь я один мало чего могу сделать, без его терпения и помощи. Точнее, ничего не могу. Не смогу выбрать, что для меня важнее, долг или Лукашевич, которого я не видел почти столетие. — Даже если я захочу, я не смогу тебя оставить безболезненно... —Значит, ты готов меня оставить, так? Хоть и не без боли, но оставить? — в его голосе слышались нарастающие нотки истерики и я уже практически не знал, что мне делать: в любую минуту от крика сюда могли прийти фельдшер со своей женой, и что же тогда? Я же просто провалюсь со стыда под землю, и тогда даже побег мне не поможет. — Нет, Феликс, я не...я не оставлю. Просто подожди, я придумаю что угодно, лишь бы уйти с тобой и не оставить людей умирать, поверь мне. Ты же мне дороже, дороже кого угодно и ты сам это знаешь, — в порыве чувств и оправданий, что крутились в моей голове как осенние листья, я и не заметил, как резко поднял его голову, держа щеки в своих руках и заглядывая в так любимые мной глаза, что сейчас были затуманены слезами, — я ведь люблю тебя, ты знаешь! Не знаю, почему я сказал эту фразу. Может, она и не нужна была, но на секунду она породила тишину в палатах. Мои щеки стало легко покалывать от приливающей крови, а лицо Феликса приобрело возмущенный, но в тоже время и смущенный вид. — Но тогда почему же...почему эти люди важны для тебя так же, как и я? — громкость слов все возрастала и возрастала, а мои оправдания все иссякали. — Это мой долг, и я не могу с ним ничего сделать. Но тебя я не отпущу. Видя, как Феликс уже сочиняет небольшую тираду, чтобы помусолить все, что было сказано ранее, я таки решился. Глубоко вдохнул, зажмурился, будто мы все еще подростки и находимся на поле, усеянном пшеницей, и дотронулся до его обветренных губ. Это было так неуверенно и так нежно, что если бы это было лет сто пятьдесят назад я бы удивился себе. Но сейчас я просто не мог иначе. Ведь он не сказал мне, что любит сейчас так же, как любил тогда. Да и я не делал этого с того самого, самого темного дня в своей жизни, но тогда это было нечто большее, чем просто поцелуй. А сейчас, мне просто хотелось заткнуть его и перестать ссорится сейчас, когда мы наконец-то вместе. Первые несколько секунд мне казалось, что все пропало, ведь не было никакой реакции, а открыть глаза мне было попросту страшно. Но если бы я разомкнул свои очи, я бы увидел, как он опешил, будто и не зная, что должно быть дальше. Он, забывший, что такое хоть какое-то тепло за это время, крепче прижался и все-таки ответил, рассчитывая на что-то продолжительное. Но я решил не рисковать и практически тут же нехотя оторвался, открывая глаза и улыбаясь. Феликс скорчил немного недовольную рожицу, сморщившись, но тонкие борозды на его переносице быстро разгладились и его губы растянулись в самодовольной ухмылке. Он вышел из моих объятий и привычно уткнув руки в бока, начал вышагивать по комнате, словно залихватский шляхтич. — Ладно, я подожду, — он начал вышагивать по комнате, перекатываясь на носки, отчего я издал тихий смешок в руку,— но смотри мне, если я прознаю, что ты ничего для этого не делаешь, уйду в метель!— он задрал нос, взмахнув блестящими в свете проходящего через окна солнца, и остановился, посмотрев на меня. —Конечно, я постараюсь. Ведь особо долго я тебя здесь не могу оставить, это будет странно.— неожиданно для себя задумался я, смотря на блондина, застывшего в необычной позе. В этот момент мне в голову пришла небольшая идея: послать запрос в министерство об отставке и тогда, они довольно скоро пришлют мне замену и мы сможем спокойно уехать. Нужно было только придумать вразумительную причину. — В любом случае, мне некуда идти. Так что, если совсем все будет тотально плохо, то я сделаю щенячьи глазки и останусь тут. Ты же главный? — прервал мои размышления Феликс. — Да, даже не знаю. Никогда об этом не задумывался. Обычно принимаем коллективные решения, вот как. — Но я уже знаю, за что будет твой голос. — Лукашевич подмигнул мне, когда в дверь постучались и вошел Иван Афанасьевич, чтобы проверить состояние больного. Я заметил искорку удивления в его глазах, когда я, обычно спавший до посинения на выходных, болтал в такую рань с пациентом, который стоял так, будто играл в какой-то плохой трагедии главную роль. При всем том, я слышал краем уха, что этот пациент, частенько прятался под одеяло в смущении, ибо тут он еще никого не знал. Так что, сцена для фельдшера была очень странная, отчего он кашлянул и пригладил свои усы, вопросительно смотря на меня. — Доброе утро, Иван Афанасьевич. — благожелательно поздоровался я, всем своим видом показывая, чтобы Феликс шел в кроватку. — Доброе-доброе, Торис.— мужчина вошел глубже в палаты, в то время как поляк присел на ближайшую кровать,— Чего не спите, выходной же, а у вас сплошные бессонные ночи! — Да вот, привык уже спать понемногу, оттого и встаю не свет не заря. — я попытался отговориться, неловко улыбнувшись и дотронувшись до болевшей шеи, — Спать допоздна в моей профессии, ну уж очень плохая привычка! Я тихо рассмеялся, смотря то на Феликса, то на фельдшера, через полуприкрытые глаза. В его живописном лице я заметил какую-то гримасу, как мне сначала показалось, но потом я понял, что это едва сдерживаемая улыбка. Господь всемогущий, как бы он чего не подумал о нас плохого! — Как пациент?— он кивнул на сидящего, который чуть повел плечами,— не пора ли выписывать, а то засиделся уже, лишь место занимает? Я сделал задумчивое лицо и кое-как удержался от тяжелого вздоха облегчения. Да, было намного легче, что Иван Афанасьевич завел этот разговор сам, ведь я бы иначе долго не знал, как подступиться к теме того, что Феликс тут поживет пару месяцев, после чего я благополучно дождусь нового врача и уеду в Петербург, прихватив его — будто нам, какое совпадение, по дороге! Я будто уже открыл рот для того, чтобы начать говорить, но тут же захлопнул, будто рыба. Я посмотрел на Ивана Афанасьевича, покривил рот, будто настоящий взрослый и опытный врач, отчего у губы Феликса растянулись в немного детской улыбке. Стараясь играть задумчивость как можно правдоподобнее, я даже походил по комнате, и только после изрек: — Вы правы, дорогой друг, что он почти здоров. Но все же, я не стал бы его выставлять на мороз — зима нынче лютая. Да и судя по всему, ему идти некуда, сами видели, в каком состоянии я его подобрал, — в голове пронеслась мысль, что я говорю не про сложившуюся за много веков личность, а про какого-то щенка. — Ну, что ж...мыслите здраво. Но ежели прижмет и не будет в палатах места? Я аж вздрогнул, представляя, сколько работы будет, если палаты будут доверху забиты больными. Нет, конечно, я люблю помогать людям, но спать хочется всегда. — Тогда и подумаем, что с ним делать. А так, его может, и к хозяйству приобщить можно... — с кровати послышалось тихое фырканье — Ведь так, Феликс? — Коне-е-ечно так, — фраза прозвучала несколько издевательски, отчего я напрягся и почувствовал себя до жути неловко — будто я сам произношу такие вещи в такой ситуации. — Ну, ежели так, то ладно, — фельдшер пригладил усы и немного покачивающейся походкой пошел к выходу, — я сообщу вам, если будут какие-нибудь важные новости. Иван Афанасьевич вышел за дверь, а я от напряжения рухнул на кровать, подняв в воздух пыль, в солнечном свете так похожую на мириады маленьких звезд. Сидя на своей кровати, Лукашевич отчего-то звонко рассмеялся и я улыбнулся, даже не подняв на него вопросительный взгляд. Как давно я не слышал этот смех. Громкий, с мягкими переливами. Такой близкий и родной, а главное — искренний. Как только я увидел бледного и такого несчастного поляка, я уже думал, что последний раз я слышал этот смех так давно, что я и представить боялся думать, когда это было. От таких воспоминаний немного ныло в груди, практически у самого сердца. Феликс быстро перебрался ко мне на кровать и как-то по особому тоскливо спросил: —И что теперь? —Надо писать...,—процедил я, дотронувшись до руки Лукашевича и аккуратно, будто боясь, что она рассыпется в моих руках в пыль, сжал ее. —Куда писать? - поляк нахмурил брови в недоумении. Несколько помедлив, я встал с кровати и подошел к комоду, в котором я хранил вещи, которые могли пригодится в непредвиденный момент. К ним относился листок бумаги и огрызок карандаша. Найдя твердую поверхность — в моем случае мне помогла подставка, на которую ставили лежачим больным еду — я сел на кровать и начал думать, чувствуя увлеченный взгляд Феликса через плечо. — Просить отставки, куда еще. Что я могу сделать кроме этого?— карандаш неприятно скрипнул по бумаге, отчего меня передернуло, — Останется тогда только дождаться, когда настанет тот день, когда мне сообщат о прибытии нового врача. Спустя много времени и огромного количества перечеркиваний, я получил более-менее пригодный для пересылки текст: «Ув. И.В! Прискорбно сообщаю Вам, о том, что прошусь в отставку. Служба в селе Д. Петроградской губернии меня утомила, да и сам я чувствую, как меня покидают силы и я не могу достойно выполнять свой долг. Прошу прислать нового врача как можно скорее!» Постоянно хотелось что-то подписать, вписать, уточнить, добавить деталей. Но как только я подбирался, думал, что вот оно, приходит — тут же чувствовал что-то неприятное и зачеркивал, разводя только грязь. Оставалось только заполнить форму, которую я бегло прочел тогда, когда уезжал из Петербурга. Не понимаю, как она отложилась у меня в голове так отчетливо, будто я знал, что меня ждет. А Феликс все это время молчал, тихо прижавшись к моей руке. Сам не понимаю, почему не согнал его, не сказал, что осторожность превыше всего. Но сейчас я себя чувствовал так...так, будто я наконец-то дома, где я и должен был быть всегда. Умиротворение и тепло — вот, что я чувствовал рядом с этим солнечным парнем. Я коротко поцеловал его в щеку, все так же краснея и встал. — Я пойду оформлять. Ты же понимаешь...что я не могу тебя таскать с собой везде, — сказал я с некой грустью в глазах, подходя к двери. —Да ты, типа, не волнуйся. Все в порядке,— он потупил взгляд,— И спасибо тебе. За то, что не забывал. В палатах повисла тишина. Я знал, что это для него важно, я помнил, как он говорил, что хочет быть великим, чтобы никогда не умереть и чтобы о нем помнили всегда. Он хотел вечности и той самой стабильности, которой, казалось, никогда рядом с ним и не было. Я прикрыл глаза и улыбнулся. —Я никогда бы не забыл. Даже под самыми страшными пытками. Последнее, что я видел перед уходом, это его улыбку, будто стыдливую. Только чего ему стыдится? Того, что он склонил меня к уходу с работы? Но я сам выбрал это, и это...было неким плюсом, наверное. Иначе бы, я нажил себе проблемы, например, Аннушку в жены. Нет, она, конечно, прекрасна, но я просто не смогу с ней быть! Я же самостоятельная страна. Придя в свою комнату я быстро заполнил форму и вместе с запиской положил в пожелтевший конверт. Оставалось только отправить. Почту у нас забирали и приносили каждый раз по понедельникам и средам. Значит, завтра я и отдам конверт без всяких терзаний. Оставалось решить два вопроса. Первый из них был самый сложный - как сказать обитателям флигеля, что я уезжаю? Ведь мы жили душа в душу и у меня не должно было быть особых причин, чтобы уходить. Конечно, я мог сказать им прямо в лоб, что, вот, это Феликс, я его люблю и мы вместе уезжаем в Петербург. Но какой свиньей я тогда буду! Я даже не хотел это себе представлять. Распластавшись на кровати я думал, думал о том, что самый лучший вариант — это бездушно солгать им, сказав, что министерство сверху меня заменяет, и я ничего с этим не смогу сделать. Даже если все напишут жалобу, то ее просто проигнорируют. Другой вопрос — как мне спокойно дожить до момента моей замены, не сойдя с ума от того, что Феликс вновь рядом. Каким бы он ни был взрослым и самостоятельным, он, все же, любил, когда его опекали. Особенно, когда это делал я, ведь я всегда был рядом и не мог ему отказать. Солнце уже близилось к закату. Я лежал на кровати, смотря на конверт, что держал в руке. Этот пожелтевший кусок бумаги, внутри которого лежат два важных документа поможет мне быть там, где я хочу и где я нужен сейчас. Я знал, что буду чувствовать намного больше боли. Боль от того, что Иван рядом, боль от его ударов, когда он находится в пьяном угаре, хоть это и было не слишком часто. А еще тот леденящий ужас, из-за которого я иногда не мог даже пошевелиться. Но вместе с этим, у меня наконец-то появится место, куда я буду бежать каждую свободную минуту и не жалеть об этом. Я буду чувствовать домашнее тепло и, наверное, буду жить ради этих моментов. У меня появится не призрачный смысл в собачьей верности и ожидании, а осмысленная цель и осмысленное место, где я хотел бы быть. Я почувствовал, как мои глаза начали смыкаться, а сам я начал проваливаться в глубокую и черную бездну. Так тяжело было ей противится, даже зная, что сейчас не больше 5-6 часов вечера. После нескольких минут бесполезной и жестокой битвы я сдался и уснул, чувствуя, как зимнее солнце еле пригревает мое замученное лицо.