Злата, имя такое

      Ни на следующий день, ни через день, ни через два Смауг так и не отменил своего наказания. Вот и приходилось мне все так же сидеть на цепи и ждать неизвестно чего. Знаете, когда ваше передвижение ограничено всего пятнадцатью шагами вокруг одной-разъединственной колонны, волей-неволей начинаешь тосковать по тому времени, когда в твоем распоряжении была вся сокровищница. Чертов дракон (или все же оборотень?), к тому же, не иначе как в воспитательных целях, решил со мной совсем не разговаривать. И вот это было, пожалуй, пострашнее любого ограничения свободы.       А потом я как-то случайно заметила, что острые грани камней и прочего сверкающего мусора перестали больно впиваться в кожу при ходьбе. Даже решила перепроверить, не глюк ли это моего больного воображения. Для этого я вытащила из ближайшей кучи сокровищ парадные ножны, обильно изукрашенные самоцветами (сам меч, как я чувствовала, был сломан и валялся в другом конце огромного зала), и буквально прыгнула на них босыми ногами, заранее готовясь к боли. Но ничего не произошло. Совсем ничего, понимаете?! Да я даже никакого дискомфорта не почувствовала, что уж говорить о боли или кровотечении…       К тому же золото, раньше казавшееся мне холодным и вообще весьма неприятным на ощупь, вдруг стало теплым и будто бы мягким. Оно походило на тончайшую шерсть, в которую хотелось завернуться с головой и проспать тысячу лет, ни на что не отвлекаясь. Однажды Смауг, все так же исправно приносивший мне еду (хотя я подсознательно ожидала более жестокого обращения, и, как следствие, морально готовилась к голодовке), застал весьма необычную картину. Я, ругаясь на длину цепей, которые уже успели оставить на запястьях нехилые такие синяки, под недоуменным взглядом своего тюремщика, пыталась зарыться в кучу золота. И, что самое удивительное, спустя энное количество бесплодных попыток у меня это вышло! Той ночью я спала как никогда сладко, а на утро решила, что всевозможные тряпки, раньше исполнявшие роль постели, мне больше не понадобятся. Теперь-то я понимала парня, который, превратившись в птеродактиля-переростка, любил вздремнуть, нырнув в свои многочисленные богатства…       Стоп! Так, может, я и сама превращаюсь в дракона? Мысль эта показалось мне настолько чудовищной, что я, отбросив в сторону рубины, которыми любовалась до этого, попыталась сбежать, совершенно забыв про оковы. Как итог — свалилась обратно на пол, умудрившись ничего себе не повредить. Падение, правда, простимулировало мозговую деятельность. Вооружившись зеркалом, а точнее — небольшим серебряным подносом, в котором без труда можно было разглядеть все, что угодно, я принялась внимательнейшим образом изучать себя. Глаза остались прежними, серо-зелеными, что не могло не радовать, хотя подсознательно я готовилась к вертикальным зрачкам, как у Смауга, и какому-нибудь не менее экзотическому цвету радужки. Уши, к счастью, не заострились и не вытянулись, в чем я убедилась, просто пощупав их. Язык не раздвоился, хотя я и не была уверена, что он такой у дракона. Чешуи ни на лице, ни на открытых участках кожи не наблюдалось, да и ногти по-прежнему оставались ногтями, а не чем-то иным. Кажется, участь стать крылатой ящерицей мне не грозила… В чем же тогда дело?       … А золото пело, шептало, кричало тысячью разных голосов. Золото торопилось рассказать свою историю, захлебывалось словами, проглатывало целые предложения, плакало и смеялось, перебивало друг друга. О, что это были за истории! Шекспиру и не снились подобные страсти! Любовь, дружба, ненависть, обманы, предательства и страшные семейные тайны — чего только в них не было! Какие только секреты о людях и нелюдях, живых и давным-давно умерших я не узнала.       Здесь хранилось ожерелье с изумрудами, выменянное правителем Дейла на кольчугу для старшего сына. Здесь, в плену драгоценной шкатулки, томились чистейшие бриллианты, вставленные в оправу из серебра и приготовленные специально для какого-то Трандуила. Здесь, погребенное под золотыми монетами, было похоронено кольцо, что ковал лично король Трор для своей возлюбленной…       И в какой-то момент, когда слушать о чужих горестях и переживаниях стало совсем невмоготу, я заговорила сама. Как я откуда-то знала, этого не требовалось, достаточно было лишь мысли, но за несколько дней (или недель? Я потеряла счет времени…) мне настолько надоела тишина, что хотелось услышать хоть чей-нибудь голос. Так что я рассказывала своим собратьям-сокровищам о доме, о своем детстве, о брате и об отце, о друзьях… Забавные случаи из жизни чередовались пересказом любимых фильмов, книг и чтением стихов.       Помните, я жаловалась на чересчур пристальное внимание, которое оказывал мне дракон, когда я мылась? Забудьте об этом! Потому что знать, что на тебя смотрит не просто дракон, а, ко всему прочему, еще и молодой мужчина, оказалось еще более смущающее. Но из-за цепей, что оставались на мне даже во время купания, у меня не было возможности прикрыться, хотя бы таким образом скрываясь от чужого жаркого взгляда. Точнее, возможность была, но стоило мне только, к примеру, скрестить руки на груди, как Смауг дергал за цепи — и эта чисто символическая преграда тут же пропадала.       Мои мольбы снять «украшения» с запястий разбивались о маску ледяного спокойствия, а просьбы не смотреть приводили к тому, что он превращался в человека и наблюдал за мной с еще более близкого расстояния. Попытки саботировать прием водных процедур так же не нашли понимания, так что теперь иногда меня до них несли, затем скидывали в воду и наблюдали не только процесс мытья, но еще и вынужденный стриптиз. — Чертов извращенец, — ругалась я, в очередной раз выжимая насквозь мокрую тунику. — Ничего такого, — отозвался Смауг. — Да и ты уже давно должна была привыкнуть и не стесняться. — Что? Привыкнуть? — я бросила мокрый предмет одежды на бортик бассейна. — Ну да, — шипяще протянул парень. И как он только умудряется, если шипящих звуков там и в помине не наблюдается?! — Я все жду, когда тебе надоест устраивать этот нелепый спектакль с сопротивлением каждый день. Все равно же ничего этим не добьешься. — Может, это мой способ доказать, что я не до конца стала твоей игрушкой. Что у меня есть своя воля. — Злата, Злата, — покачал головой Смауг, — сокровища говорят с тобой, поют колыбельные, шепчут тайны, да и ты делишься с ними личными вещами, неужели ты еще не поняла? — Не поняла что? — Ты стала частью сокровищ. — Что ты имеешь в виду? — трогая изрядно остывшую воду, спросила я. — Ты же уже с месяц зовешь меня своим сокровищем. — Одного моего слова, что ты — моя, недостаточно для древней магии, — произнес парень, снимая рубашку через голову. — Мне и другим сокровищам нужно было привыкнуть к тебе, связать тебя со всеми предметами в сокровищнице. Поэтому ты слышишь их. Поэтому они говорят с тобой.       В то время, как я пыталась понять и осознать услышанное, Смауг разделся и принялся спускаться по широким ступеням купальни, ничуть не стесняясь своей наготы. — Ээээ, что ты делаешь? — чуть ли не пропищала я, возмущаясь этому факту. — Вода остыла, — совершенно спокойно отозвался он. — Но это не повод устраивать совместные купания, — быстро отплывая на другой край бассейна, отозвалась я. — Ты уже зубами стучать начала, — сверкнул глазами Смауг и окунулся с головой.       Возможно, в первые несколько дней моего пребывания в Эреборе я и опасалась совместных купаний с драконом, но со временем успокоилась — ящер никогда не лез в воду… До этого момента.       Я нервно потеребила браслет. Что же такое творится-то? Сначала тебя ошарашивают новостью, что ты еще одна монетка в копилке (хотя чего это я, это давно уже не новость), а потом лезут к тебе в бассейн. Голым! «Надо валить отсюда», — лампочкой Ильича загорелась в голове мысль, и, развернувшись в воде, с целью ее осуществить, я врезалась в Смауга. — Куда-то собралась? — Да. Ты прав. Я замерзла. Я намылась. Я хочу есть, — начала я выдавать какой-то бред, не зная куда смотреть. — Вода нагреется через пару минут, — произнес парень, ловя прядь моих волос и наматывая на палец. — Пожалуй, я все же пойду… — смотря в светящиеся янтарным светом глаза, пробормотала я. — А кто тебе позволит уйти, сокровище мое? — улыбнулся дракон, приближаясь все ближе, хотя казалось, что ближе уже некуда — я всеми клетками кожи ощущала исходящее от него тепло. А приблизься Смауг еще на миллиметр, я рисковала получить не хилый такой ожог.       Внезапно он остановился и, насторожившись, принюхался. — Что такое? — глядя, как лицо парня начинает покрываться чешуей, спросила я. — Я чую чужака.