Украденная любовь

— Усаги, ты слушаешь? — Мамору дотронулся до её плеча, и Уса вздрогнула от неожиданности. — Прости, я задумалась. Прослушала, что ты спросил, — она покраснела и опустила взгляд, так как на какое-то время она полностью погрузилась в невесёлые мысли, забыв, что пришла к Мамору заниматься. — И как давно ты в задумчивости? — улыбнулся он. — Я спросил, поняла ли ты то, что я объяснял последние минут десять. Усаги стала свекольного цвета и посмотрела на лежащий перед ней листок с решением задачи, исписанный мелким аккуратным почерком Мамору. — Прости, — выдохнула она. — Прости, пожалуйста. — Ничего страшного. Давай, ещё раз объясню. Смотри… — Прости, — перебила Усаги, — но что-то сегодня я совсем не могу сосредоточиться. Прости, что трачу твоё время зря, тебе самому ещё много всего нужно сделать. Я лучше пойду. — Уса, подожди, — Мамору схватил её за руку, пресекая попытку сбежать. — Давай поговорим. Усаги на мгновение застыла, затем проглотила вставший в горле ком и села на место. — О чём? — она нервно облизала губы, глядя в злосчастный листок — посмотреть Мамору в глаза не хватало духу. — О том, что с тобой происходит. Я же вижу, что тебя что-то очень сильно тревожит. Я могу чем-то помочь? — забота в голосе Мамору разрывала Усаги сердце. — Нет, прости, — её глаза щипало от слёз. — Это шестое «прости» меньше чем за пять минут, — Мамору не смог скрыть сквозившую в словах горечь. Усаги сжалась в комок, не зная, как объяснить свои чувства, не причинив Мамору боли, которую он не заслуживал. Повисло неловкое молчание. — Ты любишь Алмаза, но боишься мне в этом признаться. Я прав? — его слова разорвали бьющую по нервам тишину. Усаги вздрогнула всем телом и распахнутыми от страха глазами посмотрела на Мамору. Даже себе она не решалась признаться в том, что было и так очевидно. А он так точно и спокойно, в одном предложении, озвучил главную боль её сердца. Когда, а главное, откуда он узнал? — Я не хотела, чтобы так получилось. Не хотела тебя обидеть. Прости меня… — по её щекам градом покатились слёзы, капая на одежду и сцепленные руки. — Не надо, Усако. Тебе не за что извиняться, — Мамору глубоко вздохнул. — Скорее я должен просить у тебя прощения. Усаги замерла, непонимающе глядя в его печальные синие глаза. — Давай выпьем чаю? — Мамору слабо улыбнулся, понимая, что всё-таки не готов к откровенному разговору. Усаги понимающе кивнула. — Что ты помнишь из прошлой жизни? — Мамору поставил чашки с дымящимся напитком на стол и решил продолжить разговор немного издалека. — Немного, — Усаги следила за причудливым танцем одинокой чаинки в чашке. — Лишь отдельные моменты, остальное как в тумане. Помню Дворец и светлые залы, помню длинные широкие коридоры с большими окнами и мягкий свет, который проходил сквозь них. Помню маму, — Усаги замолчала, печально улыбнувшись. — Помню, мы прятались ото всех на большом балконе. Было холодно, ты укрыл меня своим плащом и… И мы… Она снова замолчала. Это было одно из её любимых воспоминаний. Нежность и любовь, которая сквозила в каждом его взгляде, ласки его языка и рук, признания. Их признания. Он клялся, что любит её больше жизни, она — что никогда и никого не будет любить так, как его — всем сердцем, всей душой, до последнего вздоха. — А ещё что-нибудь помнишь? — Мамору старался казаться невозмутимым, хотя прекрасно понимал, о чём думала Усаги. — Помню, как пролила на твою одежду вино на каком-то приёме, и ты сказал, что мне придется расплачиваться танцем. А я так разволновалась, что совсем не попадала в такт и отдавила тебе все ноги. Тебя почему-то это страшно веселило. Ещё помню, как мы встречали восход. Не знаю, на какой планете, но это было волшебно. Усаги опять умолкла. Тот восход был самым сокровенным и дорогим из всех воспоминаний. Трудно было описать словами то сказочное ощущение умиротворения, единения с природой и полного слияния душ, что она испытывала тогда. Первые лучи огромного красно-оранжевого диска едва разбавили новыми красками бледность посветлевшего на горизонте неба. Прозрачная, словно горный хрусталь, поверхность безмятежного моря окрасилась розовым, а идеально белая крупная галька заискрилась, словно алмазы в лучах яркого света, заставляя сердце замерать от восторга. Над головой, где восходящее солнце ещё не успело рассеять ночную тьму, словно драгоценные камни, продолжали сиять яркие звезды. Она чувствовала его теплое дыхание, нежные поцелуи, которыми он неспешно покрывал её шею и плечи. Под мягким пледом, которым были укрыты их обнаженные тела, он продолжал её гладить, выводя пальцами на её ноге и животе замысловатые узоры. Она доверчиво прижалась к его груди спиной, наслаждаясь красотой мира, растекающейся по телу приятной истомой и запахом его тела, смешанным с её собственным. Её память не сохранила саму ночь любви, лишь сладкое послевкусие, но и оно было не менее прекрасно. Они молчали. Им не нужны были слова, чтобы знать, что в тот момент у них была одна душа на двоих. Взгляд Усаги остекленел. Это было то самое воспоминание, которое отгоняло любые страхи и сомнения, когда Мамору не было рядом, когда в их отношениях был разлад, когда ей надо было сражаться на пределе физических и моральных сил. Именно это воспоминание дарило ей веру в бесконечную, словно сама вселенная, любовь. Ради этого она жила и дышала. Почему вдруг самое ценное, самое дорогое сердцу воспоминание померкло? Почему, глядя в знакомые синие глаза, кроме дружеской нежности и благодарности она больше ничего не чувствовала? Как могло обратиться в прах то прекрасное, что было между ними и должно было быть в будущем? — Прости, — душу Усаги мучали раскаяния, а горло сдавили подступающие рыдания. — Не надо, Усако, не плачь, — Мамору тяжело вздохнул. — То, о чём ты рассказываешь, да и то, о чём молчишь, было не со мной. Я даже не уверен, что ты вообще меня помнишь. Но это даже к лучшему. — Но… Но… Как… — Усаги запиналась не в силах сформулировать вопрос, признание Мамору её обескуражило. — Был проведён один древний обряд — «заклятие подмены», в котором я принял непосредственное участие. Суть его заключалась в том, что во всех твоих воспоминаниях я занял место того, кого ты любила. Ты никогда не должна была его вспомнить, и любовь, что ты хранила в сердце, навсегда должна была достаться мне, — Мамору сглотнул, глядя в её побелевшее лицо, но взгляда не отвел — он должен был с честью признаться в том, что совершил. — Алмаз старался помешать, но силы были не равны, да и обстоятельства сложились против него. В общем, помимо того, что всё происходило на его глазах, он, как и весь клан Тёмной Луны, по моей вине был заточен в безвременье, где должен был провести вечность. Не знаю, как ему удалось вернуться. Поэтому в отличие от нас с тобой, Алмаз не умирал и не перерождался со времён Серебряного Тысячилетия. Но и это ещё не всё. Тот древний ритуал сорвал печать, и выпустил Металлию… Усаги зажала рот рукой, чтобы не закричать. Накопившиеся за долгое время чувства и переживания рвались наружу, словно беспощадный горный селевой поток. В ушах зазвенело, грудь как будто сдавило тисками, комната пошатнулась, и перед глазами всё поплыло. Мамору быстро понял, что Усаги вот-вот потеряет сознание, поэтому крепко обнял её, чтобы она не упала и не ударилась. Но почувствовав ставшие привычными объятия Мамору, Усаги вцепилась в его рубашку и разрыдалась, и ему ничего не оставалось, кроме как крепче прижать её к себе и усесться вместе с ней. На смену шоку и потоку горьких чувств пришли не менее печальные мысли. В голове Усаги калейдоскопом проносились слова и картинки. Неудивительно, что подслушанный разговор Алмаза с братом одновременно шокировал и тронул её. Но зачем Алмаз поддержал её заблуждения? Почему не опроверг несправедливые обвинения? Зачем напугал? Хотя и она хороша, могла бы догадаться, что он врал насчёт своего коварного плана, когда Кермисайт сказала, что ни Алмаз, ни Сапфир не использовали свои способности рядом с Мудрецом, ведь все их силы уходили на ментальную защиту от него. Но почему Алмаз ушёл? Почему отказался от неё, ведь вначале он не собирался этого делать? Усаги немного успокоилась, мягко высвободилась из уютных объятий Мамору и вытерла мокрое от слёз лицо рукавом кофты, продолжая при этом икать и шмыгать носом. — Усаги, я понимаю, что разрушил ваши жизни, украл ваше счастье, и ничего кроме ненависти я не заслуживаю, но… — голос Мамору дрогнул. — Мне, правда, жаль. Если можешь, прости. И за то, что раньше не набрался храбрости с тобой об этом поговорить, тоже прости. Мамору с замиранием сердца смотрел на Усаги. Он понимал, что просил о невозможном, понимал, что слова, пусть и сказанные от чистого сердца, ничего не исправят. Он боялся её взгляда, полного боли, отчаяния, ненависти и презрения. Но, несмотря на то, что глаза Усаги были красными и опухшими от слёз, она посмотрела на него привычно ласково. — Если то, что ты говоришь, правда, то я не помню Эндимиона, не помню и не знаю того человека, который совершил всё это. Но я знаю тебя, Мамору Чиба, — Усаги улыбнулась. — Ты, конечно, бывал противным и вредным, но ты был рядом, защищал и оберегал меня. Ты помогал, поддерживал в трудную минуту, и мне было хорошо с тобой. Мне не за что тебя ненавидеть или прощать. Мамору несколько секунд молчал, а потом горько усмехнулся. — Усако, ты такая… Да я даже слово подобрать не могу, — он нервно провел по волосам и нежно улыбнулся. — Ты такая одна. Спасибо. Усаги улыбнулась в ответ, и комната вновь погрузилась в тишину. — Пойдешь к нему? — Мамору сам не знал, зачем задал вопрос, ответ на который казался очевидным. — Не знаю, — тихо ответила Усаги, глядя в одну точку на светлых обоях в гостиной Мамору. — Я хотела, но… — Но? — искренне удивился он. — Но я не понимаю, почему Алмаз ушёл, почему не рассказал правду. Из-за гордости? — Самому не верится, что я это говорю, — пробормотал Мамору и продолжил значительно громче. — Не думаю, что он тебя разлюбил, Усако. Любить всю жизнь одну женщину, похоже, у него в крови. Дело в том, что должно было быть два обряда: первый «заклятие подмены», а второй «заклятие вечной любви». Хотя правильнее было бы назвать его проклятием, и ни о какой любви, конечно, речи не идёт. Последний ритуал заключался в том, что две души навечно привязывались друг к другу. И какие бы чувства люди к друг другу ни испытывали, пусть даже самую жгучую ненависть, они были обречены быть вместе сквозь все свои возможные перерождения, пока их души не исчезнут из мироздания, растворившись в энергии космоса. — Но это же ужасно, — Усаги вновь побледнела, а её губы задрожали. — Кто мог бы на такое решиться? — Ну, например, тот, кому судьба родной планеты была важнее, чем древние легенды и сказки о любви, в которые он не верил, — криво усмехнулся Мамору. Усаги посмотрела на него глазами, полными неподдельного ужаса. — Не волнуйся. Этот обряд не был проведен, — успокоил Мамору. — Но Алмаз об этом не знает. Возможно, он думает, что правда вместе с его чувствами принесет тебе только боль и страдания. Какое-то время Усаги судорожно переосмысляла услышанное. Многое в поведение Алмаза теперь выглядело иначе. Уса поняла, что не сможет спать, есть, да вообще ничего не сможет пока не поговорит с Алмазом. — Я знаю, что ты хочешь бежать к нему, — Мамору заметил её суетливые движения, — но раз уж сегодня выдался день моих нелёгких признаний, пусть будет ещё одно - мне больно тебя терять, Усако. Она замерла, не посмев высвободить свою ладонь из его. — Но я от всего сердца желаю тебе счастья, — Мамору отпустил её руку. — Прости, но по-другому я не могу, — Усаги закусила нижную губу, стараясь не расплакаться. — Спасибо тебе за всё. — Я тебя провожу, — через силу улыбнулся Мамору. Когда за закрытой дверью его квартиры стих звук шагов Усаги, Мамору громко выругался и с силой ударил по двери кулаком.