***
«Принц Уэльский» прибыл в порт Лондона точно по расписанию, в субботу, в два часа пополудни 14 марта. Доктор Уотсон спустился по трапу, тяжело опираясь на трость с резным набалдашником из слоновой кости и хромая так, как хромал в первый день после выписки из госпиталя Бомбея после ранения. Так и не подаренная Холмсу курительная трубка упокоилась где-то в холодных водах Северной Атлантики…Глава 6
21 февраля 2019 г. в 17:01
Уотсон стремительно вышел из каюты, плотно прикрыв за собой дверь. На палубе было темно. Южные ночи наступали резко, почти не оставляя времени мягким полутонам сумерек. Яркий серп народившегося молодого месяца зиял на небе тоненькой царапиной, а звёзды, хоть и многочисленные, не могли обеспечить достаточно света. Почти наощупь пробравшись к корме, Джон ухватился за приятно холодящий ладони и остужающий разыгравшееся возбуждение металлический бортик. Вообще-то, сейчас следовало бы подумать. Вернуть утраченное спокойствие, объяснить себе, что всё это лишь последствия волнительных событий предыдущих дней, банальная реакция организма на перенапряжение. Но мыслей не было. В голове образовалась блаженная пустота, и доктор в медитативной расслабленности наблюдал за бурлящими у борта парохода волнами, чёрной кипящей лавой расступающейся перед железным монстром. Возможно, ему надо было стать моряком. Соль и ветер, солнце и штиль – дикая природа вокруг, дарящая свободу страждущей душе.
Сколько он так простоял, Джон не знал. Возвращаться в каюту казалось невозможным – замкнутое пространство после бескрайнего моря, будоражащее присутствие Шерлока рядом вместо умиротворяющего одиночества. Джон нащупал шерстяной плед и накинул его на плечи, устраиваясь на одном из расставленных по палубе шезлонгов. Ему приходилось ночевать и в гораздо более спартанских условиях, а ночная свежесть и легкие брызги лишь только закалят тело.
Снился ему злобно скалящийся пес (почему-то с лицом губернатора Блэквуда), который кружил рядом, рыча и наскакивая, стремясь вырвать что-то из высоко поднятых рук Уотсона. А Джон то бежал, то замирал на месте, уже не помня, с чего началась эта гонка и за чем она ведётся, но чётко ощущая, что своё отдавать он не намерен. Ногу сводило резкой болью, и он не понимал, происходит ли всё это по-прежнему во сне или же дело в жестком ротанге плетёного шезлонга, на котором он ворочался, стремясь устроиться поудобнее.
Проснулся Джон от того, что слепящий глаза свет даже через закрытые веки делал красным всё вокруг. Над океаном всходило солнце. Уже привычный к буйству бесчисленных ярких красок благодатной Индии, доктор всё равно был потрясен грандиозностью зрелища. Пылающий огненный шар заливал потоками крови прерывисто дышащую грудь океана, и Джон увидел в этом не радость рождения нового дня, а, скорее, агонию умирающей ночи. Почему-то эти ассоциации были близки его состоянию тревожного ожидания.
Опасаясь в помятом и не достойном приличного джентльмена виде столкнуться с другими пассажирами, желающими полюбоваться утренними пейзажами или же мучимыми морской болезнью, Джон осторожно выбрался из своего ночного пристанища и тихо спустился на вторую палубу. Матросы как-то чересчур озабоченно сновали по кораблю. Если раньше их практически не было видно, а появлялись они лишь по зову пассажиров, как бесплотные джины, то сейчас перемещались хоть и профессионально расторопно, но с заметной нервозностью.
– Что-то произошло? – на всякий случай уточнил Джон у пробегавшего мимо стюарда.
– Нет, нет, всё в порядке, – не слишком уверенно успокоил тот. – Вам не о чем беспокоиться.
Однако такое заявление возымело прямо противоположный эффект: Уотсон подозрительно прищурился и огляделся.
Небо, ещё недавно освещённое первыми солнечными лучами, теперь заволокло тучами, как будто, так и не уступив место дню, вновь возвращалась ночь. Тёмные грозовые облака клубились над пароходом, на западе сбиваясь в сплошную чёрную мглу. Джон не первый раз совершал длительное плавание и знал, как неприятен шторм в открытом море. Судоходные компании громко уверяли, что именно на их корабле пассажир не почувствует разницы между землёй под ногами и водой под килем, рекламные проспекты с шикарными танцевальными и ресторанными залами описывали мягкость и плавность хода, не мешающего развлечениям в любое время и на любой вкус, но на деле всё оказывалось не так радужно. Разыгравшаяся качка настигала пассажиров независимо от класса судна и могла оказаться весьма тяжёлой; благо, обычно Джон был не очень восприимчив к морской болезни, потому не выражал претензий.
Буря началась мгновенно. Ещё минуту назад сгустившаяся темнота и насыщенность воздуха озоном лишь предвещали грядущее ненастье, но вот уже несколько почти вертикальных разрядов молний засверкали одновременно со всех сторон, сопровождаемые оглушительным грохотом и потоками воды с неба. Укрыться от такого ливня было просто невозможно, и Джон за несколько секунд оказался мокрым с головы до ног. Ветер хлестал по лицу, начисто сдувая дождевые капли и тут же омывая новой порцией влаги.
Первый толчок произошёл неожиданно. На миг показалось, что палуба уходит из-под ног, проваливаясь в бездну. Джон ухватился за попавший под руку поручень и с трудом удержался на месте. Послышались крики и проклятия, когда кто-то из пассажиров, не такой удачливый, как он, отлетел почти к противоположному борту судна.
Матросы призывали всех срочно вернуться в свои каюты. Нескольких английских леди, беспечно отправившихся в такую погоду на утренний моцион, под руки вели (почти несли) обратно стюарды в белых костюмах. Джон заметил пожилого японца (или корейца - он и в более спокойной обстановке не разбирался в национальных особенностях восточных народов), вцепившегося в корабельный колокол. Тот качался из-за бури, а маленький азиат болтался на веревке языка, как дополнительный маятник.
Лайнер сбавил ход приблизительно до пятнадцати узлов, но это не особо улучшило их положение. Джону захотелось побыстрее вернуться к себе, чтобы укрыться от бури за крепкими перегородками и водонепроницаемыми стенами. Даже не пытаясь хоть чем-то прикрыться, он бросился вниз по направлению к своей каюте.
Холмс резко обернулся на звук приоткрывшейся двери. Он спокойно сидел в кресле с книгой в руках, одетый в свой выходной фрак, это чёрное великолепие, и был лишь слегка бледнее обычного. Никаких других следов вчерашнего его состояния видно не было.
Джон же ввалился в каюту, промокший и запыхавшийся, как будто за ним по пятам гналась стая голодных волков. Он быстро скинул верхнюю одежду, оставаясь лишь в брюках и нижней рубашке.
– Извини, что пришлось пожертвовать приличиями и соответствующим костюмом, но на улице просто ужас что творится. Настоящая буря.
В этот момент, как будто в подтверждение его слов, очередной наклон судна заставил не закреплённую намертво мебель в каюте прийти в движение. Корзина с фруктами, так и стоявшая на столике у зеркала, где вчера её оставил Джон, опрокинулась, и ананасы, рамбутаны и манго рассыпались по полу.
– Ты так ничего и не ел? – озабоченно спросил Джон, бросившись собирать их. – Давай я хотя бы помою для тебя фрукты.
– Я совсем не голоден, – отмахнулся Холмс. – Хватит уже всё время обо мне заботиться. Лучше займись собой – ты весь промок.
Джон с сожалением посмотрел на испорченную одежду:
– Да, похоже, пиджак привести в порядок будет затруднительно. Но и выбрасывать жалко, он мне нравился… Однако, в крайнем случае, у меня ещё есть запасной. А я вот не слишком понимаю, для чего так нарядился ты? Фрак, сегодня? Если на корабле и планировались какие-то светские мероприятия – то их непременно отменят.
– Почему ты всё время считаешь, что я одеваюсь для кого-то? – мгновенно ощетинился Шерлок. – Может, всё это - дань знаменитому английскому вкусу? Или же просто для тебя?
Уотсон ошарашенно уставился на Холмса:
– Что значит "для меня"?
– По-моему, я выразился вполне ясно. Насколько я могу судить, именно этот костюм произвёл на тебя особое впечатление. И почему я не могу сделать приятное моему компаньону и соседу?
– А, ну если это для эстетичности…
Джон не знал, что и думать. Всё сказанное было достаточно странно и не вязалось со всем предыдущим поведением Холмса. Он предположил, что тот всё ещё мог находиться под влиянием каких-либо веществ, но сейчас Шерлок выглядел абсолютно трезвым и сосредоточенным и продолжал говорить.
– Да, для человека, который сделал многое, чтобы помочь незнакомцу, испытывавшему серьёзные затруднения в чужой стране, причём совершенно бескорыстно. И продолжающего на протяжении всего нашего путешествия помогать и дальше. Возможно, это называется благородством. Или честью. Или как-то ещё. Мне трудно судить, с таким я раньше никогда не сталкивался.
– Ну, не стоит уж слишком сильно преувеличивать мои заслуги, – смущённо пробормотал Уотсон. – Уверен, любой порядочный человек на моём месте поступил бы так же.
– А меня не интересуют другие! – внезапно, нарушив свою размеренную речь, воскликнул Холмс. – Меня интересуешь ты! Потому что это ты со своими улыбками и восхищением влез в мою жизнь и всё в ней перемешал. Это твоя вина!
– Если бы я мог тебя понять, то я бы извинился. Наверное… – растерянно произнёс Уотсон. – Но я не понимаю. Честно. Вчера ты обвинял меня в том, что я сентиментальный идиот, зануда и ещё чёрт знает в чём. Сегодня говоришь о каких-то улыбках.
– Я сам себя не понимаю. В этом беда! – с отчаянием воскликнул Холмс. – Мне надо искать камень, а я думаю о том, куда ты пошёл и как скоро вернёшься! Или почему столько времени проводишь в этом дурацком ресторане и в обществе мисс Хупер.
– Какой камень? И причём тут Молли Хупер? – не понял Уотсон. Речь Холмса становилась всё более быстрой и сумбурной, и доктор не мог уловить её смысл.
– Неважно. Не в этом суть. Суть в том, что моя работа и вся моя жизнь под угрозой. Не хотите осмотреть больного, доктор? Возможно, вас заинтересует нетривиальный случай – поломка в механическом человеке, как вы изволили выразиться, – Шерлок демонстративно расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке, обнажая кусочек алебастровой шеи. – Теперь я не могу думать холодной головой и поступать рационально.
«Это похоже на приглашение», – подумалось Уотсону на мгновение, – «Поощрение к действию». Если бы это произнёс не Холмс, Джон решил бы, что с ним флиртуют. Но, вспоминая презрительные слова об «эмоциональном дефекте», сказанные совсем недавно, доктор с трудом мог поверить в заинтересованность. Холмс не мог или не хотел испытывать чувства, а Джон слишком дорожил своим с трудом собранным сердцем. Ему понадобился не один год, чтобы стать уравновешенным порядочным джентльменом и если не полностью избавиться от необычных пристрастий, то хотя бы постараться почти не думать о них. А тут несколько фраз и взглядов разбудили все так тщательно скрываемые в глубинах души запретные желания.
– Возможно, вчера мы оба были слишком резки, – примирительно сказал он. – Прошу прощения. Стоит сделать выводы и не повторять тех ошибок снова.
– И ты опять будешь исподтишка пялиться на меня, сводя этим с ума, а потом делать вид, что ничего не происходит?
Джон вспыхнул.
– Прости. Я не хотел, чтобы это стало заметно и причиняло тебе…
– Да всё ты хотел! И до сих пор хочешь! – с яростью воскликнул Холмс. – Только предпочитаешь делать вид, что этого нет, и любоваться, вздыхая, на старые фотографии!
– Этот разговор не имеет смысла, ты снова лезешь в то, что понять не в состоянии! – задетый за живое, возмутился Уотсон. – У нас слишком разные представления о долге, преданности и чувствах.
– Ну так не хочешь меня просветить?
Уотсон огляделся вокруг, не зная, что предпринять. Разговор всё больше выходил из-под контроля, грозя привести к новой ссоре. За дверью бушевала и грохотала буря, но внутри каюты всё кипело и сверкало не меньше.
– Опять хочешь сбежать? Храбрый солдат против армии врагов, но трус наедине с одним мужчиной! – зло выплюнул Шерлок. – Почему тебе так трудно признать, что ты неравнодушен ко мне?
Желваки Джона заходили, и он с трудом сдержал готовую сорваться в ответ грубость:
– Не тебе говорить о прямолинейности и честности. Да и какой смысл в признаниях? Вчера ты ясно дал понять, что чувства и отношения тебя не интересуют.
– Вчера это казалось разумным решением.
Холмс говорил отрывисто, будто шёл вброд по скользким камням на дне стремительно несущейся горной реки:
– Эмоции нарушают все планы, отвлекают от дела.
– А сегодня, – спросил Джон тихо, – что-то изменилось?
– Сегодня шторм, – ответил Шерлок, как будто это что-то объясняло.
– Да, я вижу.
Джон тяжело вздохнул. Холмс был непостижим, и, похоже, не было никакой возможности хоть немного приблизиться к разгадке его настроения.
– Если хочешь, я уйду. Хочешь – останусь, – твёрдо сказал Уотсон. – Обещаю, что сделаю так, как ты скажешь. Я не могу понять тебя, но уверяю, что точно не хочу причинять вред.
– Останься, – на грани слышимости произнёс Шерлок.
Джон подошёл и присел рядом с Холмсом на кровать. Что бы там ни было, жребий брошен. Скрываться дальше не имело смысла, и Уотсон, как мужчина и солдат, должен был взять ответственность на себя. Он осторожно приблизился, захватывая тонкие длинные пальцы Холмса в свою ладонь. Пальцы были ледяными. Джон склонился над ними и выдохнул немного тёплого воздуха, пытаясь согреть. Холмса прошила резкая дрожь.
– И что дальше? Могу я сделать то, чего, как ты уже успел понять, хочу так долго? – спросил Джон, продолжая ласкать трепещущие руки.
– Да, я не против, – почти беззвучно прошептал Шерлок. – И я, кажется, тоже этого хочу.
И Джон наконец-то прикоснулся к лицу, не дающему ему покоя уже столько времени. Кожа была гладкой и нежной, слегка прохладной, без следа щетины. Он кончиком пальца проследил по острой скуле линию к губам, замерев на капризно изогнутой излучине верхней. Шерлок сидел, не шевелясь, кажется, даже не дыша, как мраморная статуя, не поощряя, но и не препятствуя. Лишь тоненькая жилка на шее пульсировала со скоростью телеграфного сообщения, выдавая то, что он не бесстрастен. А Джон боялся хрупкости этого момента, боялся, что не так всё понял, что Холмс одумается и вновь посмеется над его сентиментальностью, и что всё кончится, так и не начавшись.
– Ты великолепен, – прошептал Джон, обводя пухлые манящие губы. Наверное, даже если бы его сейчас попросили, он уже не смог бы остановиться. – Неповторим. Ты сводишь с ума. Ты угрожал моей жизни, когда мы встретились, и ты всё же забрал её, даже не воспользовавшись оружием.
Как быстро доктор поменял свои взгляды! Несколько часов назад он считал, что его сердце будет разбито, если он допустит хоть какие-то отношения с этим человеком, и готов был бежать куда угодно, чтобы спастись от этого, а сейчас собирался ринуться в омут страсти с головой.
Холмс медленно откинулся в кресле, полный какой-то отчаянной решимости.
– А ты всё разрушил, – пробормотал он. – Все мои принципы, привычки, доводы. Ты смотрел на меня так, что я не мог нормально думать. Ты оставлял ожоги на моей коже своими взглядами.
– Я честно старался остановить всё это, – пробормотал Уотсон. – Поверь мне. Но было слишком поздно. Похоже, хоть я и не верю в судьбу, наша встреча была именно судьбоносной.
– Ну, в нашей встрече главным оказался мой правильный расчёт, – в голосе Шерлока снова появилась привычная уверенность. – Я выбрал тебя и не прогадал.
– И теперь пожинаешь плоды.
– Как видишь, я хороший садовод.
– А я нетерпеливый доктор! Сними уже это всё! Не могу больше ждать, – Джон выдернул Холмса из кресла и начал быстро освобождать от его парадного облачения. – Этот костюм великолепен, но ты хочешь снова издеваться надо мной? Я и так с ума сходил, пока все эти гарпии кружили вокруг тебя, стремясь ухватить кусок побольше.
Шерлок самодовольно усмехнулся.
– Я знал, что этот фрак произведет на тебя впечатление. Знаешь, чужой успех на публике неплохо подогревает чувства.
– Так ты всё это делал нарочно? Заставлял меня столько времени смотреть и ревновать?
Холмс взмахнул длинными ресницами с порочным и одновременно невинным видом:
– Я не виноват, что вы такой ревнивец, доктор. Тем более, повода совсем не было.
– Конечно! Да эти девицы чуть ли не на шею тебе вешались! И это называется "нет повода". Но теперь ты мой! – Джон начал расстегивать пуговицы на тонкой рубашке (он бы хотел порвать её на куски, отомстить за то, как она сводила его с ума, заставляя терять голову). Неожиданно пол резко накренился (а они почти забыли, что снаружи бушует шторм), и не удержавшись, Уотсон упал на кровать, увлекая за собой и Шерлока, придавливая его всем своим весом к перине.
– Как я смотрю, вы не такой уж поборник трезвости, а доктор? Тоже употребляете виски? – Шерлок выгнулся навстречу, прижимаясь ещё сильнее.
– Возможно, это передалось от тебя.
Шерлок озорно улыбнулся:
– Я не пил сегодня. Дополнительные стимуляторы остались в прошлом.
– Как и я. Но ты пьянишь меня сильнее вина.
Дальше вести членораздельную беседу стало затруднительно, потому что Джон наконец-то добрался до открытой нежной кожи на груди Шерлока, и его губы и язык могли заниматься лишь бесконечными страстными поцелуями.
Но через пару минут палуба внезапно вновь накренилась, и свеча, стоявшая на столе, со змеиным шипением опрокинулась в стоявший рядом тазик для умывания. Каюта погрузилась в полную темноту.
– Так, пожалуй, даже лучше, – прошептал Шерлок. – У тебя удивительно чуткие руки, я всегда хотел почувствовать их на себе.
– Значит, предлагаешь дальше рассматривать тебя пальцами? Ну что же…
Уотсон кончиками пальцев медленно двинулся по груди Холмса вниз, наощупь добираясь до пуговиц ширинки брюк, и расстегнул их. Под ними неожиданно ничего не оказалось.
– Чёрт побери, – выдохнул он. – Вот это я бы хотел видеть.
– Ну так попробуй…
Уотсон скользнул рукой между ног, и судорожный вздох Шерлока подсказал ему, что он на правильном пути. Он аккуратно раздвинул коленом его бедра, обеспечивая себе более лёгкий доступ к цели. Не прекращая нежные поцелуи, Джон пальцами начал медленно ласкать колени и бедра Холмса, постепенно приближаясь к манящей расщелине.
– Ты такой сладкий, необыкновенный, волшебный. Как же я хочу тебя!
– Это я уже понял, – задыхаясь, пробормотал Шерлок. – Но пока ты всё только больше говоришь…
– Сейчас всё будет, Шерлок, потерпи, сокровище моё! Только принесу кое-что, чтобы нам обоим было комфортнее.
Джон опрометью скатился с кровати, почти на четвереньках дополз по ходящему ходуном полу до шкафа с багажом и начал наощупь шарить в своём медицинском чемоданчике. К счастью, искомый пузырёк попался почти сразу, и он тут же вернулся в постель, чтобы не дать упрекнуть себя в медлительности дважды. Он завис над Шерлоком, пускай и не видя в темноте его лица, но ощущая на своей коже его прерывистое глубокое дыхание.
– Ты самый прекрасный из всех, кого я знал, – прошептал Уотсон, прижимаясь к губам Шерлока в ещё одном поцелуе, а потом медленно двинулся вперёд, прижимая, поглощая и сливаясь в единое целое со своим любовником.
Казалось, никого и ничего не было раньше в его жизни. Только сегодня, только этот мужчина, только эта ночь и эта страсть. Джон покрывал поцелуями бархатную кожу, и она теплела и розовела под его ласками. Неожиданно за окном иллюминатора ударил гром, сотрясая корпус корабля. Дрожь прошла по водонепроницаемым переборкам. Но они оба, похоже, даже этого не заметили. Лихорадочный жар обладания затопил обоих, толчки становились всё сильнее и глубже.
– Быстрее, Джон, ещё! Давай же! – голова Холмса запрокинулась, и ему, вероятно, было неудобно в такой позе, но он и не думал останавливаться.
– О, да!!! – свирепый вой ветра на улице слился с утробным рыком Шерлока. Он выгнулся над постелью, со всей силой сжимая Джона внутри себя, и кончил. Через мгновение Джон последовал за ним.
Они лежали, не разжимая объятий, стараясь выровнять дыхание. Джон повыше натянул на обоих одеяло, чтобы согреться, пока их ещё немного потряхивало от недавней мощной разрядки, а сам выводил замысловатые узоры на широкой груди Шерлока. Подобно скульптору, заявляющему права на девственный кусок мрамора резцом, он хотел оставить свои следы на этом теле если не навсегда, то хотя бы на это мгновение.
То, что он хотел высказать, нельзя было произносить вслух. Это могло усложнить всё и без того запутанное, что так внезапно случилось между ними. Но чувства распирали, требуя выразить их в ласках. Джон водил пальцем по стройному предплечью, по гладким ключицам, покрывая их таинственными знаками. «Ты великолепен… Безупречен… Как джин из волшебной сказки». – вот что пело его сердце, и он бы расписал этими словами всё тело, на хинди, латыни или английском, если бы не боялся, что Шерлок расшифрует его письмена и рассмеётся над такой сентиментальностью.
– Ты меня щекочешь! – пожаловался Холмс и перекатился на живот, придавливая собой, но не выпуская руку Джона. – Если ты думаешь, что я похож на кота и меня нужно чесать, то ты ошибаешься.
– Я бы провёл так весь остаток пути, – мечтательно проговорил Джон. – Кот ты или нет, но я бы не выпускал тебя из постели, ласкал, и нежил, и кормил бы, а то ты такой худой.
– Пожалуй, это звучит неплохо… Всё, кроме откармливания.
– Ну, разве что всё же надо будет сходить за едой, у нас тут запасов явно не хватит, – вернулся к бытовым вопросам Джон. – И, может быть, за покупками и подарками. Завтра по расписанию мы прибудем в Порт-Саид. Там планируется большая остановка, часов на шесть, пока таможня будет досматривать пароход. А на набережной огромный рынок, можно посмотреть что-нибудь интересное. Я бы поискал что-то для Гарри и для тебя. Говорят, там можно купить и продать всё, что угодно.
Шерлок взволнованно подскочил над кроватью:
– Так остановка завтра? Ты гений, Джон, мой проводник света! Порт-Саид, да!
– Тебе там что-то нужно? – Джон нежно провёл пальцами по нервно вздымающейся груди Шерлока. – Не знаю, удастся ли тебе самому без документов покинуть корабль, я бы не стал рисковать. Но я готов выполнить любое твоё поручение, которое окажется в моих силах.
– Нужно как следует подумать. Это важная информация. А пока давай спать: похоже, завтра будет непростой день.
«Теперь, похоже, у меня никакой день не будет простым, – подумал Джон. – Но это и к лучшему, не променял бы все эти трудности ни на что другое!»
Он опасался, что под впечатлением от всего произошедшего не сомкнёт глаз, но даже не успел заметить, как провалился в крепкий сон. Пароход трясло и качало, порывистый ветер с дождём бились в иллюминаторы, но он, держа Шерлока в объятиях, ощущал себя спокойным и расслабленным, как в блаженном райском саду. Казалось, прошло совсем немного времени, однако, когда Уотсон в следующий раз открыл глаза, за окном было уже светло. По тому, что качка полностью стихла, можно было заключить, что буря прошла и они, скорее всего, уже прибыли в порт.
Джон огляделся по сторонам и снова не увидел Холмса. Это становилось не очень приятной традицией. Правда, на этот раз на столике у кровати, придавленная серебряным подсвечником, лежала записка. «Не ищи меня и веди себя так, как будто мы никогда не были знакомы. От этого зависит успех одного очень важного дела». Никаких других объяснений того, куда Шерлок направился и когда вернётся, не было.
Джон решил последовать оставленному указанию. Он спокойно собрался, позавтракал и вместе с остальными пассажирами отправился на причал. Он провёл всё время стоянки в городе, на рынке Порт-Саида купил коробочку восточных сладостей, отрез роскошного голубого шёлка взамен испорченного сари для Гарри и замечательную трубку вишнёвого дерева для Холмса. Почему-то Джон думал, что тому очень пойдёт курить. Но нервозное состояние мешало Уотсону спокойно наслаждаться покупками и достопримечательностями. Казалось, немного помогла расслабиться чашечка крепкого чёрного кофе, выпитая им в таверне у причала, но всё равно спокойно сидеть на месте, смакуя напиток или глядя на морской пейзаж в окно, Джон не мог. Ему не терпелось увидеть Холмса и узнать, чем тот занимался всё это время.
Поэтому Уотсон вернулся на пароход, не дожидаясь окончания стоянки, и сразу же прошёл к себе в каюту. К его разочарованию, там по-прежнему никого не было. Через час раздался оглушительный пароходный гудок, и «Принц Уэльский», добросовестно следуя графику, отчалил из египетского порта по направлению к Лондону. Однако Шерлок так и не появился. Джон прождал его весь вечер, потом не запирал двери всю ночь. Он понимал, что расспрашивать кого-либо о его спутнике слишком опасно, а узнать что-то о Холмсе самому было невозможно.
Все оставшиеся три дня плавания Уотсон провёл у себя в каюте. Первое время он прислушивался к любому шуму на палубе, подскакивал от любого движения вблизи своей двери, но вскоре перестал. Теперь стало очевидно, что Холмса нет на корабле, и он, скорее всего, вышел в Порт-Саиде. Удалось ли ему задуманное и что вообще за дела у него там были, Джон не знал. Единственное, что у него осталось – это записка в несколько строк и воспоминаний на целую жизнь. Продолжать надеяться на предстоящую встречу было бессмысленно.