Black Carnival

— Аллен, проснись, — рыжеволосый юноша вздрагивает и поднимает голову с бумаг. На щеке у него следы чернил, пальца в пятнах, волосы до лопаток в большом беспорядке, в пустых глазах — ни проблеска узнавания.       Мариан вздыхает и приваливается к столу бедром. Потом ставит на столешницу кружку кофе, предварительно пару раз проведя ею перед лицом у сонного парня. В глазах того сразу прибавляется осознанности, руки — очень изящные, с тонкими запястьями, музыкальными пальцами и аккуратными ногтями — цепко обхватывают нагретые кипятком бока сосуда.       Ну просто белочка с орешком, а не парень.       Аллен втягивает сразу половину жизненно необходимого напитка и шумно выдыхает после. Щеки медленно, но неуклонно краснеют от жара, медно-золотые ресницы подрагивают, глаза цвета грозовых туч поблескивают удовлетворением.       Мариан Кросс отводит взгляд. Ему зрелище Аллена в такой момент противопоказано — каждый раз такое чувство, что он подсмотрел что-то чрезвычайно… Личное, почти интимно связанное с другом. Что-то, что он не мог перенести спокойно. Что-то, что вызывает у него противоречивые чувства.       Мариан уже не раз ловил себя на том, что засматривается.       Аллен был ему не ровня.       Аллен был на целую ступень эволюции выше, хотя меньше всего на свете у него получалось демонстрировать это людям. Оно и к лучшему, безусловно.       Мариан считал, что тот совершенно напрасно уродился таким скромником.       Мариан считал, что ему повезло бы больше, если бы Аллен был, как они с Неа.       Но Аллен был, как третья часть близнецов, и отлично ладил с ними обоими. С порывистым, шумным Неа, с тихим, чаще всего следующим за братом, но являющим собой собранность и рассудительность, Маной.       Аллен был словно бы золотой серединой Д. Кемпбеллов.       Рыжий сирота, маленький гений, который совместно с близнецами в свое время освоил большинство преподаваемых личными учителями наук. Наверное, когда твой проверяющий — Тринадцатый Ной, окажется стимул для подобного. Да и тонкости работы с магией эти трое тоже постигали именно с Одаренностью, который любил дисциплину. Мариан прибился к ним потом, превратив трио в квартет. И на одну горячую голову стало больше. Бедный Мана умаялся вразумлять друзей.       Когда Аллен подрос и мог бы отплатить Семье верностью, юноша подумывал на эту тему. Всерьез так подумывал — посвятить свою жизнь этим сомнительным созданиям. Образумил его Неа — на кой-черт Ноям еще и Аллен? Аллен пригодится самому Неа и Мане — они точно люди, но все еще являются частью этой же самой Семьи. Если подумать — нет ничего странного в том, чтобы заботиться о детях, даже если третий ребенок никаким боком к твоим двоим не относится.       Мана рассудил, что это здраво. Неа поддакнул. Кросса не спрашивали, но он был согласен с близнецами — отдавать Уолкера невесть кому он не желал, даже если это стало бы платой за проявленную нелюдями человечность.       На том и порешили. А через несколько месяцев образумивший Аллена Неа стал Ноем сам, оставив брата-человека и друзей ради того, чтобы научиться жить новой жизнью. Жизнью не человека.       Это был удар.       Больше всего страдал Мана — близнец уже не человека, его «перекашивало». Слабое здоровье, маленькая выносливость, болезненность внешняя — наверное, из таких людей и получаются мученики, блаженные и святые, но друзья видели друга в лучшем состоянии, и прийти смогли только к одному выводу: без близости брата, как и заложено у близнецов, второй страдает. Наверняка страдал и Неа, но тот был Ноем и было непонятно — эта загадочная связь с братом-человеком держится вопреки всему, или же нового Четырнадцатого тоже «корежит» без уравновешивающего его близнеца?       Аллен не стал долго гадать и думать, и без предупреждения остальных связался с Майтрой. Одаренность, памятуя о том, как боятся люди связываться с Семьей Ноя, на паренька глянул с уважением — хоть он и учил этого сорванца, как «своих» двоих, но Аллен особенно не стремился когда-нибудь стать им третьим ребенком семьи. Однако не побоялся связаться с одним из самых непонятных его представителей, хотя раньше вокруг него нарезала круги Мечта, и эту чертовку Неа гонял от друга всем, что под руку попадалось. Нравиться Мечте — это опасно для жизни.       Смешливость и улыбки пропали, когда Майтра попал к ним в дом и увидел, в каком состоянии находится Мана. Тринадцатый долго и со вкусом ругался, шуганул набычившегося было Кросса — Мариан до сих пор с содраганием вспоминал магический талант Ноя и то, с какой легкостью тот им управлял. Второго Д.Кемпбелла упаковали в теплое одеяло — бледного, горячечного, впадающего в бред — и унесли без лишних промедлений. Может быть, понимая, что случилось и видя больше, чем видели простые смертные. Может быть — по каким-то еще причинам.       Но, в любом случае, в двухэтажном домике на отшибе, Аллен и Мариан остались одни.       После этого Уолкер и вдарился в науку и медицину. Он читал, много читал, выписывал, делал пометки и — засыпал над бумагами. Уже полгода прошло, как Аллен безвылазно работал над чем-то Мариану совершенно не ясным, параллельно подтягивал Кросса по каким-то мелочам, вроде образования, учил колдовать, и едва ли уже уступал в этом самим Ноям, будучи человеком, если таковое было возможно, и…       И с ума сходил от переживаний за неизвестно куда и на сколько пропавших близнецов, заглушая тревогу работой.       А Мариан… А что Мариан, собственно? Мариан смотрел на это личико и понимал, что пушистое опахало ресниц, разрез глаз, серо-серебристая радужка, пухлые губы, медные волосы и ладное тело сводят его с ума. Не выходят из головы. Он пялится не прекращая, позволяет себе мысленно некоторые вольности, и в итоге ловит себя на том, что       испытывает к Аллену далеко не дружеские чувства.       Словом, Кросс влип, и влип конкретно так, потому что, несмотря на возраст, гормоны и мнение общества, Аллен Уолкер душою и телом принадлежал лишь одной женщине, краше которой он себе и вообразить не мог: науке.       Тягаться с наукой и страстью Аллена никаких сил не было. Ни сил, ни умения, ни денег.       Кросс, тайком успевший обзавестись Чистой силой, вздыхал, много курил и пил, как не в себя с горя, просыпался с рыжими женщинами, понимал, что снова не то. Разочаровался в рыжих и перешел на шатенок и брюнеток. Потом открыл для себя красоту блонда — словом, Кросс состоялся, как талантливый любовник и как никто другой знал, что нужно, чтобы впечатлить женщину.       Но при всем при этом, он старался не приближаясь не бросать Аллена. Просто держаться на некоторой дисстанции, чтобы не испортить другу жизнь своей сволочной натурой, подверженной непостоянности и потаканию желаниям. Испортить то, что у них было — крепкую дружбу — для него было хуже обещания попадания в Ад. Потерять Аллена — подобно смерти. Он бы такого не выдержал и наложил на себя руки.       Потом судьба сделала очередной вираж, и однажды на пороге их дома снова появился Майтра. Одаренность о чем-то долго толковал со своим третьим учеником, на выходе одобрительно оценил плетения на доме — Мариан старался на досуге как-то обезопасить горе-ученого, который даже дверь забывал закрыть. Отметил у уже мужчины плащ и серебряные нашивки с розой ветров, и рукоять револьвера с едкой зеленью, но делать ничего не стал — только попрощался и ушел.       А еще через пару дней Аллен собрал свои журналы, колбы, прочую дребедень, обнял ошалело моргающего спросонок Кросса и... ушел. Просто пропал. Сколько его Кросс не искал потом, опомнившись — друг как сквозь землю провалился.       Так их хулиганская партия рассыпалась окончательно.       Через пару лет подавшийся в Черный Орден Мариан услышал о трагедии Семьи Ноя от ватиканских чинуш. О смерти Четырнадцатого Ноя, чье имя засекретили. О безумии Тысячелетнего Графа, про которого не было слышно последние двадцать лет.       После этого стало понятно, что все его друзья мертвы почти наверняка. Их идеи и планы никому больше не нужны. Мариан, вполне себе успешный маг и экзорцист, больше никого не ждал.       Но в алкоголе забывался с отчаянием человека, чье горе постоянно, незыблемо и неисцелимо.       А еще он никогда больше не позволял себе увлекаться рыжими. К тому же, рыжие все до боли напоминали ему… Аллена.

***

      Когда в сорок лет он услышал этот голосок — первым делом подумал, что у него пьяные галлюцинации. Рыжий мальчик плакал и просил папу, которого он звал Маной, очнуться. Рядом была перевернутая карета и парочка поднимающихся, прихрамывающих лошадей. Люди шептали, что местный герцог сбил циркового артиста и осиротил ребенка, который и до этого был сиротой. Откуда люди знали такие подробности, Мариана не интересовало — маленький городок, тут все всё про всех знали и очень быстро.       Волновало другое. Имя — Мана. И рыжий мальчик, который достучался до его мозга в пьяный угар своим тонким жалобным голоском.       В глаза бросилась бедная потрепанная одежда, рыжие волосики, серые глаза. И сорвавшееся с губ умирающего мужчины сиплое «Аллен» — потом грудь поднялась в последнем вздохе и со свистом опустилась. И больше не поднялась.       Мариан подошел ближе и вздрогнул. Вот, значит, куда делся пропавший Мана? Вот, значит, как Нои позаботились о своей «семье»? Вот ради кого погиб в драке со всеми сразу Неа? И… — Аллен? — мальчонка вскинул глаза и Кросс чуть не отшатнулся. Один в один, как из детских воспоминаний. Хоть как причеши и одень, но эти глаза, волосы, лицо, эти губы и голос — из Мариана было не вытравить воспоминания.       Это не мог быть Аллен. Аллену, если тот жив, сейчас как и ему — уже за тридцать, ближе к сорока. Мальчишка, которому и двенадцати не дашь, не мог быть Алленом.       Но сходство было пугающим.       Мариан старался не думать.       Он связался с добрыми людьми. Умершего Ману похоронили, но про мальчонку впопыхах забыли. Мариан старался следить за ним хоть краем глаза, но тоже сплоховал. Опомнился только к ночи дня погребения, уже приняв на грудь — и немало.       Мальчишки не было. Никто его не видел. Никто вообще не помнил, чтобы какой-то мальчик крутился тут после похорон. Кросс похолодел от ужаса — Аллен мог и не крутиться. Аллен мог остаться прямо на кладбище.       Зима, кладбище, новый покойник, убитый горем ребенок. Поставить плюсы между пунктами и после равно получишь одно: Тысячелетнего Графа.       Тогда уже Генерал протрезвел моментально, схватил Приговор и кинулся на кладбище, молясь святым и демонам, чтобы не было совсем поздно.       Он опоздал позорно. Негнущаяся рука мальчишки, которую он приметил еще раньше, уже сделала все сама. Аллен пострадал. Был ранен акума — Маной, с болью подумал Мариан — по глазу, был им же проклят. Судя по магии, в которой покойник был не слаб, несмотря на болезненный вид — успешно проклят. Поседел он тут же, чуть ли не на глазах. Мариан сам чуть не поседел, увидев белеющие ресницы и серебро чуть заснеженной головки.       Аллену было больно, он плакал.       И ненавидел руку, которая отняла у него отца, пусть даже акума, во второй раз.       Мариан ненавидел себя — не уследил за мальчонкой, который точно Аллен. Которого даже Мана — болезненный, слабый, вроде бы безумный Мана — берег лучше.       Если бы Приговор убивал людей — Кросс бы застрелился. Чуть попозже. Когда обеспечил бы мальчику какую-никакую, а все равно безопасность.       Но потом было некогда. Переезды. Потакания желаниям. Пристальное внимание за мальчиком. Неугасшая, но уже застарелая, любовь или желание, продолжали цвести в груди. Он не понял, когда Аллен научился оплачивать его долги успешно, но как и раньше — пользовался чужой добротой и отличными мозгами.       Аллен был умным мальчиком.       Кросс был ужасным взрослым и топил стыд в пойле разной дороговизны.       Так они прожили бок о бок четыре года.       А потом Мариан понял, что — всю жизнь бегал, и вот теперь пора бежать по-настоящему.       Без очков, седой, нескладный подросток, Аллен, даже проживая жизнь заново по чьей-то прихоти, не утратил своей притягательности и соблазнительности. Мариан понял, что пропадает — снова смотрит на пушистые ресницы, уже теперь белые. Смотрит в ясные, не скрытые толстыми стеклами очков, серые глаза. Оказалось, если мальчишка не читает по ночам — зрению некуда было портиться. Волосы были белыми, короткими. Но мягкими.       Кросс радовался, что они короткие. Если бы маленький Аллен рос в себя прежнего — он бы не сдержался. Он и так еле-еле держал себя в руках. Но стопорился на несоответствиях — манере речи, знаниях, обращениях. Каждое «учитель» резало сердце, каждая искренняя улыбка будила в почти уже старике не стариковский огонь.       Мариан сходил с ума, разглядывая тело спящего друга — ученика — по ночам, и вдохнул свободнее только когда снова остался один.       Один, но в компании бутылки невесть где взятого алкоголя.       Кросс вздохнул.       Может быть, не Аллен ушел от него тогда, без малого тридцать пять лет назад. Может быть, это Мариан сбежал первым. Немного раньше. Стараясь делать вид, что он по прежнему рядом.       Может быть, Уолкер понял, что если ничего не будет сделано вообще — так оно и останется.       И пошел вперед.       И Мана новому Аллену тоже завещал: «Не останавливайся, продолжай двигаться вперед!»       Мариан запил вином горечь сигареты.       Мертвым душой или телом некуда было больше двигаться. Для них «дальше» не существовало.       Мариан точно чем-то был мертв. И принадлежал двум оставшимся четвертям их квартета.       Мариан играл живого, двигался. Но все это было ложью.       Судьба памяти о них, уже стариках — если бы близнецы дожили, конечно — осталась с Алленом. Снова молодым. Не помнящем о прошлом.       Аллен шел вперед, и вместе с ним ходило сердце Мариана.       Сердце, которого, по слухам, у Генерала не существовало.       Не может существовать то, что он добровольно когда-то вложил в чужие руки, безмолвно умоляя сохранить. Настолько безмолвно, что Аллен даже не понял.       Если бы Приговор мог убить человека…       Мариан уже привычно вхолостую выстрелил себе в висок и со вздохом уложил голову на подушку, отбрасывая револьвер.