Black Carnival

      Иногда Тики казалось, что зима была создана, чтобы он все время замирал, и, какой-то беглой, прячущейся в самом темном уголке сознания мылью, понимал: он стоит в самом центре готового произведения искусства. «Госпожа Природа, побудьте ассистентом, принесите листы и краски, да, масло, и для опоры что-нибудь, нет, снег на стуле не мешает, но если смахнете, то да, спасибо.»       Аллен, лежащий на снегу, раскинувши руки — это черный силуэт в строгом пальто, паутина белых волос, рассыпавшихся нитями по белому же пуху свежего снега, темные ботинки, голенищем обтягивающие худые лодыжки. У Аллена от холода краснеют щеки и наливаются алым губы. Аллен смотрит из-под покрытых от долгой прогулки инеем ресниц, и Тики ощущает отчаянное желание зацеловать его ледяное лицо.       Но вместо этого он гнется ниже и торопливо делает эскизы чего-то в необозримом будущем, подумывая о том, что лучше бы он взял камеру. Аллен ведь не вечно будет лежать в снегу — не хватало еще отморозить себе что-нибудь. Малыш создан из плавных линий, начертанных на белой бумаге зимы тонкой кистью с насыщенного тона неоднородной акварелью. Тики впитывает этот образ и представляет себе, как лягут краски. У него быстро замерзают пальцы, но он терпит. Аллен же словно совсем не мерзнет — ровно дышит, и облачка пара растворяются в морозном воздухе.       Закончив свое черное дело — будущее жертвоприношение на алтарь искусству — Тики молча уходит, чтобы, освободив руки, вернуться — и шлепнуться в снег там же, перетянув Аллена на себя, укрыв своим пальто поверх того, что уже есть. Так они погружены в снег оба, и если повернуть голову — уткнешься носом в белую стену. Тики предпочитает смотреть на видимую ему часть лица Уолкера, и не ощущать, как под его затылком тает снег, пропитывая спутанные волосы, которые он полгода не мог подстричь. Вот и сегодня опять собрал в хвост и пошел.       Спустя десять минут Тики уже трусит домой с хихикающим Алленом на плече. На заднице у него мокрое пятно талой воды, волосы на затылке успели заиндиветь, на сгибе челюсти — свежий засос. У Аллена есть повод хихикать, а Тики, заталкивая его в душ и влезая под теплые струи сам, не скрывает болезненного стояка — заслуженного результата бесстыдных провокаций. Аллен притихает на несколько минут, прижатый в стенке и слишком замерзший пока, чтобы активничать, но. Однако это не мешает ему нетерпеливо облизываться, перехватывая капельки воды с кожи любовника, и та девственная белизна, которой Тики любовался еще полчаса назад, сменяется оттенком розового жемчуга, а нежный мальчик превращается в мальчика развратного до крайности. Видеть его на коленях перед собой, иступленно ласкающего крупный перевитый венами член, подобно еще одному шагу к безумию, подобно сладкой пытке, подобно личной дороге в ад. Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь.       Тики стонет, запрокинув голову, лопатками вжимаясь в матовые дверцы душа, пока Аллен доводит его до края и отправляет за него, с лаконичной элегантностью массируя его поджатые к телу яйца и щекоча кончиком языка узкую щель на головке. От оргазма шумит в ушах, и Тики боится открывать глаза, перед которыми еще сверкают вспышки, способный только дышать, пока сильные тонкие пальцы поглаживают ему бедра и Аллен, испачканный спермой, урчит от удовольствия и своей власти над ним.       Тики целует его припухшие от усердного сосания губы, сжимает руками знакомое до последнего изгиба тело и шепчет, теряя голову от любви и похожей на одержимость нежности: — Малыш… Сладкий мой… Моя слабость… Мое проклятье… — он целует тонкую длинную линию шеи, вжимается бедрами в тело, слыша ответный стон. Тонкие пальцы касаются его лица, а он целует их, эти узкие ладони, эти суставчатые пальцы, которые его мальчик ненавидит, целует и лижет их, прикрывая глаза и не слыша ничего от нахлынувших чувств. Его радость… Его нежный, хрупкий, уязвимый мальчик… Знает ли он, какую власть имеет над ним? Знает ли, сколько раз Тики был готов убить, уничтожить, смять тех, кто смели причинить ему боль?       Это была вторая их зима вместе, еще более безумная, чем первая. Они уехали из города, сняли дом в глуши, и у большого камина, на мягкой шкуре, Тики любил своего малыша больше раз, чем мог показать на пальцах.       Аллен смазанно простонал, выгибаясь и царапая ему плечо. Тики поцеловал его руку, куда получилось дотянуться, и блаженно закатил глаза, когда головка в очередной раз проехалась между ягодиц и упершись в анус, почти мгновенно скользнула внутрь гостеприимного тела. — Да, да, хороший мой, да, вот так, сожми покрепче… — промычал он, перехватывая тело аманта поустойчивее и погружаясь глубже, до упора, слыша рваное дыхание — Аллена трясло, и в такие моменты он всегда дышал открытым ртом. Глаза закатились, и стоило думать, что ему очень хорошо. Не менее хорошо, чем Тики.       Податливое тело послушно словно свело вокруг его члена, и мужчина отбросил прочь всякое промедление, медленно и уверенно двигаясь внутрь и наружу, снова и снова, практически насухую. Аллен откинул голову и рвано стонал, Тики целовал его беззащитную шею. Последний секс был у них утром, и немного смазки внутри по прежнему делали жизнь чуть лучше, да и слюна была отличным материалом. Но ощущения все равно были сильнее, реакция малыша не давала сомневаться.       И все-таки ему нравилось. Тики шептал ему что-то, иступленно, не помня, что именно он говорит, зная, что зовет лишь его, лишь своего Аллена.       Новый оргазм наступил совсем скоро, и юноша разодрал ему спину, крича в голос — так, как любил это Тики. Да, крики ему нравились, если это были крики удовольствия и их причиной был он. Наверное, это было то, что они выяснили раньше всего — никакой сдержанности он не желал. Лучше уехать вдвоем в глушь, чем терпеть, что нет возможности услышать, насколько его ангелу с ним хорошо.       Наскоро помывшись, они выбрались из кабины один за другим, закутались в полотенца и халаты, и выбрались в комнату. Разомлевший было Аллен мгновенно принялся собирать их разбросанные вещи, часть уже вскоре поставив стираться, а Тики с сигаретой в зубах устроился по памяти доделывать очередной эскиз, иногда сверяясь с совершенным оригиналом, и жалея, что все-таки под рукой была не камера.