Black Carnival

— Фиддлер — не злой. Ему просто с даром не повезло, — вздыхает Мечта в общей комнате. Остальные или молчат, или ворчат, что никакая «не злость» малоаппетитного содержимого не исправит. Замерший возле дверей Гниение прерывисто втягивает воздух сквозь побелевшие губы и делает шаг прочь, обратно в темноту. Из уголка глаза у него срывается горькая слеза.       Пока никто не видит, так можно.       Что Фиддлер не злой, знает, в основном, только он сам. Ну и Мечта вот. Графу вообще без разницы, какой он там, лишь бы с остальными хоть как-то клеилось. История Четырнадцатого у всех уже застряла в печенках, как острый осколок стекла. Но отмахнуться от нее не получается. Как же. Первый предатель за семь тысяч лет. Позор их всех. Позор им всем. Не уследили.       О том, что некоторых членов Семьи он бы тоже, того, Гниение старается не думать даже. Особенно, пока рядом Правосудие. Но иногда — как вот сейчас — деться от этих мыслей некуда. Обида, злость и огорчение расцветают махровым цветом.       Фиддлер раним до отвращения к себе.       Но с нежным самолюбием и низкой самооценкой, которую другие ухитряются вбить в землю выше маковки, ничего сделать пока не получилось.       Внутри у него — лаборатории вирусов и плантации паразитов. Сложно сказать, как все это умещается, но то, что других убивает, делает его сильнее. Фиддлер любит своих «тварюшек» или «питомцев», как их с неизменным отвращением называют остальные, нежнейшей любовью.       Он каплей своей крови, растворенной в воде, может убить слона. Может ею же выкосить чумой целый город или страну, если хорошо разойдется. Никакая повальная вакцинация не работает против нескольких десятков новых штаммов, которые он может выпустить резвиться, просто плюнув в какой-нибудь колодец. Фиддлер ценит своих помощников, но намеки других на то, что он не может удержаться от заражения своих же, расстраивают его до слез. Они же все у него послушные, без команды не появляющиеся. Холенные-лелеянные. Очень маленькие и нежные. И, конечно же, смертоносные.       В своей комнате Фиддлер любит проводить новые опыты. На сытную, жирную среду он помещает очередного своего малыша, а потом рисует что-нибудь. Что-нибудь для души. Картины плесенью и грибками, подкрашенными вирусами и уже отжившими свое паразитами. Гниению даже жаль, что ему некому показать, насколько прекрасны могут быть его питомцы. Насколько они талантливы, если обеспечить их почвой. Насколько совершенны.       Он высовывает язык и опускает взгляд. Глаз на самом кончике этого преувеличенно длинного органа грустно ему подмигивает, разделяя его печаль. А Фиддлер вдруг понимает, что посиделки с Семьей ему, в общем-то, не нужны.       Гниение тихо улыбается, посмеивается сквозь слезы. А потом обнимает сам себя за плечи и легонько покачивается, словно слыша одну ему знакомую музыку.       Он никогда не один. И не был один никогда.       А его семья — он покрепче обнимает себя руками, склоняя голову к плечу — вот она. Вот же она вся.       Внутри него.