Black Carnival

      Она невыносима. Взбалмошная, наглая, шумная, вездесущая. И одновременно — недоступная, закрытая, недосягаемая, обособленная и — постоянная.       Тики не знает, как одна девушка может сочетать в себе все эти качества.       Жизнь возвращает их друг к другу снова и снова, перерождение за перерождением. Удовольствие приходит в себя, ощущая ласковые касания прохладных ладошек к своему пылающему лицу, тихий голос спокоен и похож на журчание ручья.       Роад. Уже третью жизнь она носит это имя, уже третью жизнь он начинает со встречи с ней.       Уже третью жизнь они танцуют друг с другом танец неприкасаемых, хотя вся его суть помнит, какими горячими были ее губы, какими солеными были ее слезы.       Роад в этой жизни уже не та, что прежде. Худые ноги обтянуты джинсами, темные волосы модно подстрижены, она выше, чем раньше, и холоднее, чем когда-либо. Все чаще у нее нет сил терпеть чужую дурость, все реже она готова спускать посягательство на свое свободное время.       В новой эре бешеного информационного развития, она ощущает себя хорошо. Лучше, чем прежде. Здесь много всего интересного для нее, и все фантазии становятся реальностью.       Роад меньше дурачится, больше вкалывает, и, кажется, как Ной входит в тот возраст, когда у Сущности наступает время протестов.       Тики сам из этого возраста только выходит, хотя он Третий.       Однако каждый раз, когда ночью он приходит к ней, чтобы спрятаться от современности и оказаться хотя бы на часок в прошлом, она принимает его. И возвращается в прошлое вместе с ним, бросив эту новую эпоху.       Он снова лорд Тики Микк, она снова Роад Камелот — дочь своего отца, богиня страстей, фантазий и иллюзий. Мечта.       Мечта для него.       Вместо панталонов у нее — тонкий капрон чулок, белье со шнуровкой, а Тики, провожая взглядом ее точеную ножку, не скрытую газовой тканью ночнушки, ощущает разливающийся под кожей привычный жар.       Шерил убил бы его, если бы знал, что они с тридцать лет как «маленькой» Мечтой вытворяли в пору жизни в девятнадцатом веке. Тики до сих пор ловил воспоминания об этом перерождении и нескрываемым наслаждением — Роад умела удовлетворить желания его сущности всесторонне.       Затейница-Роад…       Стопа в чулке скользит по его бедру, обтянутому штаниной брюк, и Тики поднимает глаза, встречая задумчивый янтарь глаз Роад. С ней не стыдно, не страшно, сладко. Тонкие пальчики с маникюром тянут петлю его галстука, легкими касаниями вызволяют пуговицы из петель рубашки.       Микк отдыхает своей сутью, когда она оказывается рядом, и длинные пряди ее волос разлетаются по подушке. Красивая, ставшая взрослой, но все равно — его девочка. Ее уже не страшно придавить, тело ее идеально подогнанно под его ладони, от и до — от острого края скул и высокой груди до узких бедер и длинных ног.       Тики помнит тысячу ночей, когда вместо сна они сплетались почти так же, как сейчас: вихрастая девчонка, тридцать лет плененная в ничтожно малом для ее амбиций теле, и он — ненасытное чудище, изнывавшее по близости чужой сущности. Когда хотелось зубами рвать белую кожу, врываясь, пряча лицо в разорванных ранах, погружая себя в чужое нутро, даже если спать придется, обернувшись трупом вместо одеяла.       Роад позволяла заточить себя в спальне, как в клетке, позволяла врываться в тело, позволяла больно кусать и ломать кости. Он мог выгрызть ей сердце, но так и не сумел коснуться ее груди зубами. Только целовал, облизывал белую кожу, приходя в экстаз от реакций тела, ставшего чутким инструментом в его руках.       В те дни он немного понимал кукловода Шерила.       Она была вся его, так недолго, маленькая, злая, верная.       Сейчас она, даже нанизанная на него, как бабочка, задыхающаяся, дрожащая, наглая и тонкая, как стилет, не принадлежит никому. И это вечный вызов, от которого у него кровь кипит каждый раз, когда она идет мимо, постукивая высокими каблуками.       Тики скатывается с ее горячего тела, и идет на новый заход, целуя впалый живот и ловя вспышку горячего румянца. Роад, Роад, Роад — он бы считал себя безумным и помешанным, зверем, если бы не помнил: такое уже бывало. Он подозревал сам себя и всегда ошибался.       Она стонет и кричит для него, гнется и поднимает бедра, поджимает пальцы, когда он ласкает ее языком. Смотреть приятно — в Тики наслаждение зрелищем играет, как вино в крови. И он совсем не устал доводить ее до предела.       Как она красива, когда хоть немножко принадлежит ему. Тики не уверен, что Двенадцатая имеет право зваться Страстью, когда существует Роад.       На мокрой простыне они сплетаются в объятиях, когда уже совсем нет сил шевелиться. Желание гуляет в крови, от касания голой кожи к голой коже во всем теле эйфория.       Тики лениво целует ее в висок, слушая сонное и сытое урчание. Ее ладонь на его спине — как белый мрамор на его песочного цвета коже.       Бестия. Абсолютно великолепная бестия. Невыносимая, любимая, и, совершено точно — своя.       Тики засыпает, ощущая себя дома.       Роад греется в его тепле, как в солнечных лучах, и гадает, когда же Удовольствие поймет, что с девятнадцатого века, Мечта так ни разу и не перерождалась.