хён, это только для фото!

«Жопа полная», — думает Ёль, наблюдая за напрягшимися родственниками.       — Я останусь, — еле выдавливает он, чувствуя, как рука дяди сжала его запястье под столом.       — Как хорошо! — воскликнула мама, улыбнувшись. Отец ни на миг не расслабился.       — Мне нужно уехать, — объяснил Бэкхён, — командировка на неделю, может, чуть больше. Отец, наконец, влился в разговор, изредка бросая взгляды на притихшего Чанёля. Есть изначально не хотелось, поэтому он просто размазывал по тарелке еду, пытаясь понять, под каким предлогом выйти из-за стола. Наконец, мама спросила, привез ли Ёль свои вещи, и тот кивнул, извиняясь, выходя из комнаты. Скоро лето, каникулы. Чанёль надеялся, что сможет провести три месяца вдали от родных. Хотелось просто собраться и уехать с друзьями, которые намеревались поехать куда-то на пляж. Парня должны были отпустить, ведь с ними должны были поехать старшие братья и сестры друзей. С собой Ёль бы никого не взял. После того разговора Чанёль понял, что у дяди должна быть своя жизнь. Он не может вечно быть рядом и помогать наладить свои отношения. Ёль вздохнул и вытянул спортивную сумку, захлопывая дверь. Поставив машину на сигнализацию, Чанёль обернулся к дому и невольно застыл, чувствуя себя так, словно приехал из долгой поездки. Возможно, он и правда соскучился по дому? Родителям? Нет. Только за своей комнатой, которая всегда была, как крепость. Из-за взглядов отца он понял, что ничем хорошим переезд не закончится. Скорее всего, в доме появятся новые правила, и он согнётся под ними или же сбежит, не дождавшись дядю. Впрочем, к нему он обращаться больше не имел намерений. Дяде тридцать четыре года, какого чёрта семнадцатилетний придурок будет ломать ему весь сок жизни? В комнате было пыльно. Уезжая, Чанёль закрыл её на ключ, и родители не смогли покопаться внутри. Бросив сумку на постель, Чанёль подошел к своему столу и обреченно взглянул на бардак. Бэкхён научил его порядку в своём доме. Чужой дом — чужие правила, поэтому смотреть на развороченные листки, записки и прочее было немного неприятно. На полке над столом стоял фотоаппарат, рядом с ним зарядка, флешка, пара объективов. Он провел пальцами по полке и сдул пыль, немного кривясь от ощущения.       — Стоит проветрить, — заметили сбоку, вынуждая дрогнуть. Бэкхён прошел мимо него к окну, раздвинул шторы и настежь открыл окно, впуская горячий воздух. Уже вечерело, но на улице по-прежнему безбожно жарко. Чанёль отодвинул стул, намереваясь на него сесть, но и там оказались какие-то тетради и листки. Парень чувствовал себя здесь лишним, будто не его комната. Он совсем ничего не помнил, уже забыл, где здесь углы и как больно ударяется мизинец о кровать.       — Выглядишь неважно, — заметил Бэк, закрывая дверь в комнату. Чанёль устало плюхнулся на кровать, затем поставил локти на колени и опустил голову на ладошки. Ему действительно было херово от плохого предчувствия. Возвращаться к родителям была плохая идея, но нужно привыкнуть. Пора стать независимым, что ли? Родные уйдут, ничего от себя не оставив. Ну, может дом, который перепадёт сестре, скорее всего. Дядя тоже исчезнет со временем, но перед этим ему стоит найти человека, с которым он проживёт ещё с десяток лет.       — В голове столько дебильных мыслей, — пожаловался парень, чувствуя руку на волосах.       — Это нормально, — заверил Бэк, — когда я сбегал из родительского дома в никуда, меня практически не искали. Брат нашел спустя, кажется… два или три месяца. Я жил у друзей, потом вернулся на полгода домой и заселился в общежитие. «Нахрен их» — думал, отказываясь разговаривать с родителями. Они действительно не приняли меня, так что возвращение было максимально хреновым.       — Видел, как папа смотрит на меня? Чанёль выровнялся, и Бэкхён улыбнулся, проводя ладошкой по его голове.       — Осуждающие люди так и останутся таковыми. Ты не можешь подойти к нему и попытаться переубедить. Он будет стоять на своём до последнего. Это у нас в крови. Я бы на его месте поддержал бы тебя, но он не может.       — Потому что он разочарован во мне?       — Не обращай на это внимание. Дядя поджимает губы. Чанёль лишь кивает и просит ему иногда писать, иначе он здесь сойдёт с ума. Бэкхён смеется, и парень пытается запомнить эти минуты на долгое время. Вряд ли Ёль позволит себе в ближайшее будущее потревожить жизнь родственника своим существованием. Теперь у него другие заботы. Может быть, у них двоих получится зажить заново. Чан найдет, чем себя занять или возьмётся за старое, а Бэк найдёт себе нового парня и забудет обо всем. Снова будут редкие встречи по воскресеньям, ложь по телефону и…       — О чем ты, блять, думаешь? — усмехается мужчина, наблюдая за скривившимся лицом. — Реально, Ёль, я ещё не ушел, а ты уже что-то напридумывал.       — Забери меня, — стонет племянник, утыкаясь лбом в его живот.       — Ёль, — протягивает тот, вздыхая. — Ну что за дела?       — Не знаю. Не могу тебя отпустить.       — Звучит, как признание в любви, — усмехается тот, вызывая улыбку. — Мне пора. Нужно собрать вещи и документы, завтра на работу, затем в аэропорт. Чанёль лишь кивает, не остаётся слов, чтобы что-то сказать. Он надеется, что дядя постоит с ним хотя бы минутку, но он лишь хлопает его по плечу и выходит из комнаты, плотно закрывая дверь. Блять. Жизнь — дерьмо.

***

Новые правила оказываются очень жесткими. Чанёль не прогадал, когда думал о родителях. Они стали строже к нему относиться. Теперь Ёль приходил домой сразу после школы и практически не выходил из комнаты. Впрочем, появилось больше свободного времени. За учёбу он не переживал, старался быстро делать уроки и оставшееся время либо пытался придумать, чем заняться, либо играл в игры. Родителей и это не устроило. Теперь он обязан был не закрываться в комнате и постоянно спускаться на первый этаж, когда этого требуют. А требовали от него что-либо постоянно. Чанёль устал. Банально за пять суток так сильно устал, что не знал, куда себя деть. Придумал какую-то историю о том, что скоро соревнования и всех парней из класса заставили заняться собой. Он действительно записался в секцию, клятвенно пообещал, что ни разу не пропустит (исходя из прежнего опыта), и принёс письменное уведомление от тренера. Теперь после школы он оставался на час в спортзале, ещё полчаса добирался до дома и приходил почти в семь-восемь вечера. Несмотря на дикую усталость, он был безмерно рад, что сократил время общения с родителями. А потом его действительно попросили поучаствовать в соревнованиях по лёгкой атлетике. Бег на сто и пятьсот метров, на следующий день уточнили, что поставили бег на три километра. Чанёль думал, что помрёт на месте, но не отказался. Тренировки стали более жесткими, и он стал приходить домой в начале девятого. Этого родителям оказалось тоже мало, поэтому, спустя полторы недели такого режима, они решили добить его окончательно.       — Я рада, что ты стал заниматься спортом, сынок, — мама поцеловала его в макушку, проходя на кухню.       — Да, — кивнул отец, — надеюсь, физически нагрузки выбили из тебя все глупости и твою… ориентацию. Вообще-то Чанёль не понял, почему так разозлился. Может быть потому, что долгое время пытался уверить себя в том, что он теперь не будет обращать внимание на чужое мнение и слова? Наверное, потому что не получилось противостоять самому себе. Родители всё равно оставались родными людьми, а колючие слова от родных всегда били больнее. Он, не сказав ни слова, вышел из-за стола, даже не позавтракав. Больше он в этом доме не питался, переходя на лапшу быстрого приготовления до тренировки и после. Друзья озабочено просили нормально питаться, стали делиться своими обедами и Чанёлю стало очень стыдно. Ради него они даже решили записаться в эту грёбаную секцию, чтобы быть рядом. И не сдавались до тех пор, пока не сдавался Ёль. Время шло, соревнования приближались, и парень буквально пропал, приходя домой только чтобы поспать. Если отец и пытался с ним поговорить, то натыкался на уставший взгляд и полное отчуждение. Чанёль его банально игнорировал, он, наконец, почувствовал себя немного… свободнее? Отказ от родителей и любой поддержки, кроме дружеского похлопывания по спине, сделал его более сдержанным. Но, несмотря на всё это, Чанёль ждал Бэкхёна из командировки. Они иногда общались по телефону, раз в три-четыре дня. Его не было здесь уже почти три недели, и за это время, чёрт возьми, Чан реально сильно соскучился. Дядя был уставшим, но поддерживал разговор, хотя Ёль чаще него засыпал во время общения. На периферии сознания он слышал хриплый смех и пожелания спокойной ночи, а утром как обычно находил смс с пожеланием хорошего дня. Дядя просыпался намного раньше Ёля. Всё это могло длиться дальше, чем мог бы продержаться Чанёль. Но всему свойственно ломаться, особенно учитывая неугомонных родителей и их попытки нагадить сыну в душу поучить его. В этот раз Ёль вернулся домой чуть раньше, в полвосьмого вечера. Тело ныло после нагрузок, и он еле поднимался по лестнице, молясь поскорее попасть в душ и лечь на кровать. Дверь в его комнату была открыта. Нахмуренный парень дошел до проема и остановился, наблюдая в комнате небольшой бардак. Нет, незастеленная постель дело его рук, и вещи тоже он впопыхах разбросал на стул и кровать. Но это было не всё: на подоконнике стопками лежали книги, которые до этого стояли под наклоном; на столе в неаккуратной стопке были сложены тетради с учебниками; с полки пропала флешка и фотоаппарат. Ладно, если родители что-то искали, то явно нашли. Только что? Парень разворачивается и спускается на кухню, всё так же не спуская руки с лямки рюкзака. На столе стоит коробка с его фотографиями, а родители медленно складывают все фото в стопки. Слишком аккуратно, слишком… автоматически. Удивляться у Ёля банально нет сил, он вздыхает и спрашивает, кто разрешал лазить в его комнате.       — Ты нас разочаровал, — протянул отец, не поднимая на него взгляд.       — Это я уже давно понял, — фыркает парень, опуская рюкзак на стул. — Я задал вопрос вообще-то.       — Как ты мог всё это делать? — недоумевающе произносит мать.       — Вы слышите хоть кого-то кроме себя? — сконфужено спрашивает Чан. — Вас вообще хоть что-то беспокоит, кроме того, какой я? Я такой, как все. И этим, — он тыкает на коробку, — я больше полугода не занимаюсь. Вообще-то он не помнит, как давно он не фоткал себя. Конечно, были селфи с парнями и друзьями, но не было откровенных фото очень давно. Телефон чист абсолютно ото всех откровенных фотографий, есть только под паролем папки на ноутбуке и флешке. И это — всё. Но родителям трудно что-то доказать. Чанёль не выдерживает долго выслушивать причитания. Он слишком устал и не готов к разборкам, поэтому просто сгребает фотографии в коробку, закрывает её и выходит из кухни, не забыв рюкзак.       — С тобой родители разговаривают, вообще-то! — кричит отец, поднимаясь следом.       — Я не собираюсь слушать одно и то же! — восклицает Чанёль, забрасывая в комнату вещи, сразу закрывая на замок. Хотя теперь он сомневается, что эта территория будет защищена. Как-то же они туда пробрались.       — Не повышай тон, Чанёль! Отец хватает за руку, вынуждая повернуться, остановившись. То, что они ссорятся, не даёт результата. И даже если Чан это понимает, то не может остановиться. Пытается, не пойми для чего, выразить свою точку зрения, просит оставить его в покое и дать, наконец, зажить своей жизнью. Потому что он устал. Банально устал быть таким, каким они хотят его видеть. С семи лет ходить к репетиторам, хорошо учиться и пытаться освоить игру на разных музыкальных инструментах. Чанёль ни разу не был благодарен за что-то, потому что ему это было ненужно, но родители настаивали.       — Вы хотели, чтобы я был хорошим и умным мальчиком! — закричал Чанёль, наконец, вырывая руку из крепкого захвата. — Так что же не так? Я исправно учусь, занимаюсь спортом, у меня есть хобби и хорошие друзья. Я не курю, не пью, не гуляю до ночи, не принимаю наркотики и не пытаюсь заставить вас принять себя! Я просто живу здесь, но вам этого мало! Вы хотите исправить то, что исправить нельзя! Я делал всё, что вы от меня требовали, и стал таким, каким вы хотели, и только одна вещь не попала под ваш контроль — моя сексуальная ориентация! Он переводит дыхание, глядя на застывших родителей, и понимает, что те даже не догадывались о том, сколько гнева на них собралось у сына.       — Всего лишь то, что я гей, делает меня уродом в ваших глазах? Почему? Я всё такой же Чанёль, исправный ученик, хороший сын… Когда я вернулся сюда, я сразу понял, что не стоит предпринимать попыток вернуть наши отношения. Я видел, как ты, пап, смотришь на меня, и как мама пытается надавить на меня разговорами о девушках. Ориентацию невозможно выбрать! Я не мог назло это сделать, просто в пятнадцать понял, что у меня не стоит на них и всё! Я ничего не мог с этим сделать и не считаю это болезнью, в отличие от вас. И спорт или полная загруженность с шести утра до восьми вечера не выбьет из меня эту дурь, потому что эта дурь и есть я. Это моё я, моя составляющая.       — Ты… — да, мама пытается что-то сказать, но Чанёль в этом не нуждается.       — Ничего не хочу слышать, — он буквально рычит от обиды. — Ничего, понятно? Потому что я всегда делал то, что вы хотели, и теперь моя очередь делать так, как я хочу: жить, с кем хочу; встречаться с кем хочу; строить свою жизнь так, как я хочу и с кем хочу, ладно?.. Вы сейчас смотрите на меня такие ошарашенные, делаете большие глаза, но знаете, что я прав. Вы оба, — он тыкает на них пальцем, — знаете, что натворили, но ваши действия не стали последствием для моей ориентации, понятно? Это просто я такой, вот и всё. Он глубоко вдыхает и снова достаёт ключи из кармана.       — Сейчас я иду в душ, после этого ложусь спать. Я надеюсь, что утром моя камера с флешкой вернется на место, а потом, если хотите, я уйду. Не знаю, куда: к сестре, к друзьям на пару-тройку дней. Я не знаю… Я ничего не знаю. Оказывается, я совсем не знаю ни вас, ни как жить дальше. Дверь, наконец, поддаётся под дрожащими руками. Ёль никак не может вытащить ключ из замка, поэтому просто плюёт на это и проходит в комнату. Он берет вещи, полотенце и выходит из комнаты, даже не пытаясь закрыть её — уже бесполезно.       — Спокойной ночи. Правильно ли, что он надеется завтра не проснуться?..