Roads Untraveled

Ночью, не в силах заснуть из-за взбунтовавшегося желудка, — злоупотребление тёмноэльфийской кислой капустой до добра не доводит! — Верилий, уставившись в потолок, мрачно изрекает: – Эта земля меня ненавидит. Савос, только вернувшийся от алхимика, порывается было что-то ему возразить, однако Верилий не предоставляет любовнику возможности высказаться. – И нет, не надо мне тут рассказывать про метафизическое единство любви и ненависти, – обрубает он потенциальную ветку аргументации. – Эта ваша данмерская риторика парадоксов работает только на бумаге, и то не всегда. Впрочем, добытое Савосом зелье Верилий безропотно выпивает, а после – не может не устыдиться. Характер у него и в лучшие дни не сахар, а сейчас – так тем более… Впрочем, никакие недомогания не оправдывают того, что он позволяет себе срываться на близких. Савос, кажется, не обиделся — в отличие от самого Верилия, он был не из тех, кто цепляется к словам, — но это вовсе не означало, что его добродушием можно вот так вот пользоваться. – Прости, – произносит он, чуть собравшись с силами, – мне не стоило на тебя рычать. И спасибо за зелье: оно, кажется, уже начинает действовать – Это хорошо... – рассеянно откликается Савос, не отрываясь от своего воистину важного занятия: баюкать голову Верилия на коленях и зарываться пальцами ему в волосы. Впрочем, он безошибочно распознаёт, что любовнику хочется выговориться, и мягко, негромко интересуется: – Но дело, я думаю, вовсе не в морровиндской кухне и даже не в нашем ужасном климате… Скажи, что тебя беспокоит на самом деле? И Верилий с готовностью откликается. – Я заворожён, я очарован этой землёй, и оттого мне вдвойне тяжелей, что, кажется, она и не думает отвечать мне взаимностью. Я знал, что поначалу будет непросто, но… Наверное, я слишком боюсь этой неразделённости, – признаётся он, устало прикрыв глаза. – Боюсь невзаимности — и боюсь, что она отравит мне счастье… Так у меня когда-то было с отцом: я восхищался им и его мастерством, я влюбился без памяти в его ремесло… Но когда я понял, каким он был человеком — как он относился к картам, ко мне да и ко всей нашей семье… – Верилий осекается, трясёт головой, и от этого необдуманно резкого движения его снова начинает мутить. – Я разбивал себе лоб о его равнодушие, – продолжает он после небольшой передышки, пока Савос массирует ему виски, – и со временем начал его почти ненавидеть. Оглядываясь назад, я понимаю, что слишком многое в своей жизни делал назло, постоянно что-то доказывая: то ли отцу, то ли себе самому... даже не знаю. Я многому научился — и у него, и в Университете, и самостоятельно, — я сделал своё мастерство бронёй… Но, знаешь, жить кому-то назло – занятие довольно безрадостное. Я слишком боюсь, что… Верилий вновь осекается, ни на одном из известных ему языков не находя тех слов, что сумели бы выразить творящийся в его голове беспорядок. Савос же, поняв, что продолжения ждать не стоит, чуть слышно вздыхает и отвечает как будто бы non sequitur: – Да, риторика парадоксов порою до ужаса утомляет… Но если не хочешь наших, данмерских банальностей, то вот тебе немного универсальных. Первое: не стоит покупать экзотическую еду у излишне красноречивых уличных торговцев — это чревато не самыми радостными последствиями. Второе: я тебя, дурака, люблю даже таким, отравленным несвежей капустой — тебе не надо ничего мне доказывать. Я бы с удовольствием выразил всю глубину и искренность моих чувств в поцелуе, но, думаю, с этим нам лучше повременить хотя бы до завтра. Что до Ресдайнии, то она у нас дама пусть и суровая, но между тем – очень любвеобильная. Не беспокойся на её счёт: ей не по силам будет устоять перед твоим обаянием...

...И, как ни странно, в ту ночь Верилий Страбон спал как младенец.