Roads Untraveled

Верилий привык считать себя человеком сухим и холодным, не способным прочувствовать настроение собеседника и напрочь лишённым светскости; немного деревянным, когда дело касалось разговоров по душам — ну, или выяснения отношений. В такие моменты правильные слова от него ускользали: мессер Страбон умел быть красноречивым и убедительным, когда того требовала, скажем, его работа, однако в частных беседах… Если Верилий пытался прибегнуть к не раз выручавшим его обстоятельности, последовательности и аргументированности, результаты обычно бывали не самыми радостными: в лучшем случае его не до конца понимали, в худшем – понимали его искренность как обвинения или попытки оправдаться. Не чуждый рефлексии, долгое время Верилий пытался нащупать решение; построить рабочую гипотезу и подвести под неё доказательную базу; найти истоки своей проблемы в детстве и юности… но в итоге плюнул и принял её как данность. Внезапно наладившаяся личная жизнь не изменила Верилия в одночасье, не сделала его обаятельным болтуном или душой компании — и всё же он обнаружил, что начал смотреть на мир немного иначе: словно бы спали покровы, мешавшие ему видеть истинные цвета, и различить правильную дорогу сделалось в разы проще… Наверное, помогало и то, что Савос обладал какой-то почти сверхъестественной способностью слушать. Ему хотелось рассказывать обо всём на свете: делиться и решениями, подобранными к очередной геодезической задачке, и дилетантским мнением об игре хаджитки-лютнистки... Да, Савос отлично слушал, но вовсе не из неумения вести беседу — ему и самому было что рассказать. Его кругозор был огромен, воистину неохватен для взгляда: казалось, мутсэра Верано разбирался во всём на свете, от металлургии до моды Рихада. Он мог быть строг и академически точен, когда объяснял границы юрисдикции Храма; велеречив и мечтателен, когда вспоминал, как в детстве встречался с Королевой-Волчицей; насмешливо-ироничен, когда дурачился — игривый и ласковый, как котёнок. – По-хорошему, в Сиродииле меня должны ненавидеть, – заявил как-то Савос, когда они собирались на очередное морнхолдское soirée. – За то, что я тебя украл, увёз с собой на край света и не намерен теперь отпускать. Какая чудовищная потеря для нашей метрополии! – Если память мне не изменяет — а она мне не изменяет! — то всё было совсем иначе, – буркнул Верилий, мучительно размышляя, не будет ли слишком вульгарно надеть ещё одно кольцо. – Я тебе не принцесса и даже не дама в беде, чтобы меня можно было закинуть на своего коня, а после – красиво умчаться в закат. Мягкими, кошачьими шагами Савос зашёл Верилию за спину и приобнял его за талию. – В том, что ты, сердце моё, не дама, я убеждаюсь с завидной регулярностью, – почти промурлыкал он у самого уха... ...И как-то так само собой получилось, что на soirée они в итоге чуть было не опоздали — к вящему неудовольствию Аттия. Впрочем, несмотря на подобные инциденты, с воспитанником Верилия его любовник сошёлся прекрасно, то добродушно подтрунивая над мальчиком, то со всей должной серьёзностью объясняя, как правильно пить хорошую суджамму — непременно лизнув стебелёк солёного риса!.. Верилий никогда не считал, что был в Сиродииле несчастлив: он занимался любимым делом, не знал нужды и поддерживал прекрасные отношения с сестрой и племянниками. Но, проводя задумчиво-тихие вечера в компании любимого мужчины и приёмного сына, он, пожалуй, впервые начал осознавать, насколько то прежнее размеренное довольство было не-счастьем. Откровение снизошло на Верилия быстро, внезапно и в тот момент, когда Савос, вальяжно развалившись в обитом синим, чуть вытертым бархатом кресле, учил Аттия основам данмериса. – И как ты переведёшь “Альд’Рун”? – “Первый, старший дом”. Ну, или “Первый очаг”, если взяться чуть более буквально. – Рун – интересное слово, Аттий. Оно указывает, что дом – не здание и не место. Дом – там, где в нашей душе зажигается свет... Тогда-то Верилий понял, что его дом отныне нельзя нанести ни на одну, даже самую точную карту.