Искры на закате

      

Это ужасно тяжёлая работа — ничего не делать.        Оскар Уайльд

      — Проходят дни, и — вечности дитя — нас губит Время, прахом обратя.        Вильгельм де`Вра закрыл книгу и изящно снял с переносицы пенсне. Большая гостиная особняка де`Кавени погрузилась в молчание, а потом раздались тихие аплодисменты.       — Вы чудесно читаете, барон.        Чтец не без гордости и вместе с тем с лукавством поднял голову и игриво посмотрел на друга, сделавшего комплимент.       — Никогда и не отрицал. Впрочем, мне далеко до хозяина нашего вечера. А тем более до выбора его произведений.        Заседатели книжного салона переглянулись и захохотали, не в силах сдерживать «смешинку». Шарль на гостей не обиделся и сам с удовольствием тихонько зарокотал. Что поделать, если последние два собрания он предпочитает знакомить общество со сказками северян? Ему простительно.       — Будете глумиться — больше не позову, хотя и жаль терять такой голос нашего клуба.        Барон де`Вра наигранно схватился за сердце, но извинился искренне.       — Простите, если обидел, граф. Нас иногда заносит в любви к шуткам, но, честное слово, мы восхищены вашим литературным выбором. Приевшемуся обществу книжных червей свойственен снобизм. Мы не всегда можем сразу признать, что проворонили такую неисчерпаемую, самобытную жилу, как литература северных народов. Прощаете?       — Так и быть.        Шарль милостиво, истинно по-княжески кивнул и улыбнулся. Сообщество разразилось очередными аплодисментами и улюлюканьем, а после постепенно стало собираться на выход.       — Славно посидели. Жаль, что не все пришли, — барон де`Вра изящным жестом надел цилиндр и с любовью оглядел залу. — По-моему, было интересно.       — Что вы хотите — комендантский час. Кому-то на другой конец Рееры добираться, да и страшновато порой, — маркиз де`Чезза, один из заседателей Синей партии, натянул перчатки и протянул руки Шарлю для прощального рукопожатия. — Дурдом, право слово. Только зваными ужинами да салонами и спасаемся.        Барон надменно фыркнул и щегольски перехватил свою трость.       — «Страшновато». В условиях города с армией под боком? Да столица ныне оплот спокойствия.       — Теракт на прошлой неделе…       — Теракт! Какое громкое слово ради пятнадцати человек, уж извините, граф, что так говорю при вас. Мы все стали слишком нежными, лишняя капля крови приводит в ужас Детей Ночи. Дожили.       — Вам совсем их не жаль?        Шарль чуть склонил голову, заглядывая в глаза собеседнику. Вильгельм де`Вра не смутился, но головой покачал очень мягко, неспешно, не разрывая зрительный контакт.       — Увы. Воспринимаю людей исключительно как пищу.       — Но вы делали регулярные отчисления моей партии.       — Потому что мне нравитесь вы. И ваши идеи, и ваша смелость. В конце концов, я многого не понимаю в этом мире, а чего-то не пойму никогда. Но я сторонник прогресса и новшеств. А ещё мне безмерно импонирует ваше умение находить новое в давно забытом старом, как случилось с этим, — барон указал на сборник сказок, которые Шарль так и не положил. — Мы в этом похожи. И я безмерно дорожу такими самоцветами. Всего доброго, граф.        Шарль выпроводил гостей и передёрнул плечами. Такие вот хвалебные оды смущали безмерно и на самом деле редко говорили о симпатии без подтекста.        Глава Алой партии положил книгу на столик в прихожей, взбил кудри у зеркала и, пару раз промокнув духами мизинец и растерев эссенцию за ушами, поднял телефонную трубку.        Телефонная сеть в Реере развивалась стремительно. Настолько, что на установку телефонных аппаратов в доме Дарсию даже не пришлось долго уговаривать. Телефонные будки на улицах и так красноречиво намекали на то, что диковинка с диском рано или поздно проникнет в дома.        Прижав плечом трубку к уху, Шарль потянулся за записной книжкой, а второй рукой набирал номер под мерные щелчки диска, прокручиваемого до ограничителя и встающего обратно. Два долгих гудка — и сигнал пошёл.       — Слушаю.       — Добрый вечер, мне нужен номер, — Шарль перевернул страницу, хотя уже выучил кодовые обозначения всех особняков семьи и друзей, и назвал последовательность.       — Соединяю.        Граф благодушно вздохнул. Можно было выпрямиться и взять трубку нормально, а ещё радовала телефонистка. Когда попадались подростки или мужчины — случались неприятные сюрпризы.       — Алло?       — Рири, ты записался в дворецкие?        Младший граф переливчато рассмеялся, и, несмотря на разделявшее расстояние, Шарль прямо-таки увидел улыбку сына: неуловимо хищную для всех новых знакомцев и вполне задорную для семьи. Когда Анри хотел улыбнуться неприятно, он губы растягивал совсем по-другому.       — Я просто оказался ближе. Ты не сможешь дать мне распоряжения? Позвать…       — Нет, наро. Собираюсь заглянуть к вам и забрать мужа. Если он, конечно, не ушёл.        Анри смешливо фыркнул.       — Куда же он уйдёт, если мы даже до срединной опоры не добрались? Приходи, нам нужны рабочие руки. Оставлю тебе самые острые ножницы.       — Лучше с черепаховыми кольцами.       — Как тебе угодно, даа.        Младший граф повесил трубку. Шарль последовал его примеру, не без тепла заметив, что сын ни капли не стесняется этой формы обращения. Сам он в двадцать три был куда ерепенистее и, откровенно говоря, неприятнее. Но то ли переходный возраст у Анри прошёл мягче, либо, что вероятнее, он изначально был куда самостоятельнее и самодостаточнее сверстников и придурью «я сам себе хозяин» перебесился раньше, одновременно с изменением характера как такового.        На улице долго пришлось ловить экипаж и ехать по плохо освещённым кварталам до улицы Гиацинтов. Буквально за пять минут до места назначения пошёл дождь, и Шарль невольно чертыхнулся, представив, как придётся по-мальчишески бежать к воротам, а после к особняку в надежде сохранить голову сухой.        Впрочем, служки у младших лордов оказались проницательны и предупредительно вышли встречать графа с зонтами.       — Крови, ликёра, горячего шоколада?        Считалочка-приветствие была построена по убывающей крепости напитков, но Шарль мягко покачал головой на все предложения. Если всё пройдёт удачно — погостит он менее получаса.        В светлой гостиной с полукругом расставленной мебелью под ворохом бумаг обнаружились все лорды за раз, а также Иу и Бьер. Чёрный дог, сильно сдавший к своим тринадцати собачьим годам, поднял голову с белыми от седины брылями, лениво взмахнул хвостом, басом гавкнул и вернул голову на колени Дарсии. Бьер, угольно-чёрный скотч-терьер, ожившей обувной щёткой слетел с кушетки из-под тёплого бока Главы Синей партии и звонко разлаялся.       — Ну не надо ругаться. Мы не виделись всего-то пару часов. И я оставил тебя в чудесном обществе, — Шарль поднял пса одной рукой, а второй обвёл комнату. Ему отсалютовали тремя ножницами и парой улыбок. — Ну-с, как поживает мост?        Альфред, ближе всех сидящий к макету и сильнее прочих обсыпанный бумажными обрезками, предпочёл не отвечать и чуть «утонуть» в кресле, разом погрузившись в бумажный сугроб по грудь.       — Не так страшно, как кажется, — Дарсия тяжёлыми портняжными ножницами филигранно вырезал какую-то маленькую деталь, а потом с той же скоростью точную её копию. — Я одного не понимаю: в кого, в кого у меня такой обязательный ребёнок? Это что, наследие Агнесс взыграло? Честное слово, это не черта де`Рэссарэ.       — Это обязательность-то? — Шарль хохотнул, упав в кресло. Бьера подбросило у графа на коленях, и маленький бородато-усатый пёс заворчал, не пожелав, впрочем, уходить. — Не надо прибедняться, дорогой. Это целиком твоё наследие.        Лорд упёр руку с ножницами в бок, а на локоть второй облокотился всем корпусом, поворачиваясь к супругу.       — Мне в его годы не у кого с даром было просить помощи, а свою я предлагаю уже неделю. Мне посидеть с его схемами два часа, обточить ледышки, и пусть собирает свой макет на радость профессорам, но нет. Мы, — жест ножницами в сторону детей, — гордые, умелые и упёртые. Мы будем мучиться во славу непонятно каких богов.       — Я не просил никого мне помогать, — Альфред, сверкая синими глазами, зарылся ещё глубже под бумагу. — Вы сами навязались.       — Конечно сами. Ведь мы тебя любим и нам тебя жаль, — Эрнест, жизнерадостный и приветливый до неприличия, сложил из обрезков «ласточку» и запустил фигурку в сторону брата. Аэродинамических свойств пташке не хватило, и она упала на пол к ногам будущего инженера.       — Я не успел их оставить, а тема взаимных упрёков не поменялась, — Анри вышел откуда-то из глубины дома — Шарль подозревал, что как раз из коридора с телефоном, — и уселся на подлокотник отцовского кресла, склонившись для поцелуя в лоб или щёку. — Привет, поближе. Ножницы можешь не брать. Я коварно заманил к нам в гости Виржи. Так что сядем у камина, будем болтать и резать детали центральных опор. Как раз заменим тебя и вайрэ. Кстати, я должен его похвалить за труды, потому что Альф этого не сделает, а отец у него невероятно усидчивый. Вот она, хвалёная северная стойкость!        Дарсия насмешливо фыркнул, но вернулся к работе.       — Льстец.       — Кто? Я? Вайрэ, избавьте, я прямой, как палка, и простой, как фарт. Но я за мир в моей семье.        Анри чуточку самодовольно улыбнулся и вскинул голову, сверкая глазами и в то же время поправляя вороной локон, упавший на лоб. Блистательные двадцать лет при реальном возрасте двадцать три года. Шарль тихонько вздохнул, заправляя сыну прядь за ухо. Тот тут же обратил глаза к отцу и уловил перемену настроения.       — Ну что не так?       — Мне кажется, ты жутко торопишься, Рири. Оставил бы для начала семнадцать-восемнадцать, как Виржиния.       — Она девушка и ей не надо существовать в жёстком мужском коллективе, повёрнутом на статусе и силе. А когда я бью окружающим мор… извини, лица — ты сердишься. Всё, драться я стал меньше. За это всего-то нужно было заплатить тремя «внешними» годами. Меня и двадцать три вполне устраивают, я, может, попозже остановлюсь на них, но в целом… Такая шелуха, даа, а ты сожалеешь.       — Мне тоже кажется, что ты не о том печалишься, Шарли, — лорд щёлкнул страшными ножницами, махом располовинив лист. — Твой сын тащит невесту вырезать макет, вместо того чтобы вести её на свидание.       — Вайрэ, я знал, что вы любите меня меньше, чем родных детей, но не знал, что настолько.        Дарсия аж вскинулся от возмущения.       — С чего такие выводы?       — Вы хотите выгнать меня и Виржи вот в это, — Анри указал за окно, и именно в этот момент ослепительным золотом брызнула молния, резко очертив лицо младшего графа. Следом загрохотало, и дождь, как будто стихающий, забарабанил с удвоенной силой.       — Маан ради, было же ясно…        Все собравшиеся в гостиной какое-то время посмотрели на картину трепещущей от ветра и дождя листвы и вернулись к прежним занятиям.       — …а Виржи тебе, значит, не жаль в такую погоду звать в гости?       — А как ей повредит небольшой переезд в экипаже?        Дарсии больше нечем было ответить, так что пришлось пожать плечами.       — Удивительная то ли беспечность, то ли честность. Не пробовал спросить у отца, как правильно ухаживать? Может, мы бы вас уже поженили.        Анри сморщил нос, но больше иронично, чем возмущённо.       — Жениться так рано… Вайрэ, при всём уважении, идея ужасна.       — Я правильно тебя понимаю — ты передумаешь относительно Виржинии?        Младший граф пожал плечами и завалился на отца, придавил Бьера, и терьер неласково зарычал, возмущаясь тому, что его потревожили. Анри тут же исправился, но не прекратил виснуть на родителе, с той только разницей, что теперь держался за его плечи.       — Не обязательно я, не обязательно передумаем. Но случиться может всякое. Вдруг меня резко потянет на мужчин, м?        Последнюю фразу Анри сказал, в точности копируя игривые родительские интонации и улыбаясь столь же загадочно, но со стороны Шарля последовали мягкий толчок и весьма нерадостное замечание вкупе с хмурым взглядом.       — Надеюсь, что нет.        Анри вернулся в нормальное положение, сев прямо и всем существом обратившись к родителю, а старший лорд отработанным жестом протянул младшему сыну ножницы кольцами вперёд и поднялся. Графа могло понести, а раз так — начинающего военного в лице Анри нужно было спасать.       — То есть на мужчин мне смотреть нельзя? Весьма интересно, с учётом…       — Твой родитель, — Дарсия аккуратно погладил пасынка по лопатке, а потом так же мягко положил руку на плечо, почти не касаясь рубахи, не то что кожи или кости под ней, — всего лишь имел в виду, что ему симпатична Виржи. В одночасье терять симпатичную невестку — то ещё удовольствие. А относительно любви и предпочтений — честное слово, Рири, нет силы и нет поступка, что заставит твоего родителя тебя разлюбить. Даже если в один непрекрасный день ты принесёшь ему мою голову — он и то не вырвет тебя из своего сердца.       — А вот мы очень и очень быстро…        Альфред буркнул, явно не подумав, и Дарсия закатил глаза.       — О Маан! Дети! Это фигура речи. Никто никого не призывает рубить головы. Речь вообще о любви.        Шарль, который уже сменил гнев на милость и «оттаял», глазами наблюдая за мужем и сыном, взял руку последнего в ладонь и пожал всё ещё юношеские, хрупкие пальцы.       — Бесспорно, Рири. Я приму любой твой выбор. И даже если он мне не понравится, я, во-первых, постараюсь помалкивать, а во-вторых, не стану любить тебя меньше.        Анри повис на родительской шее, а Шарль попытался стащить его с подлокотника к себе на колени и вместе с тем поцеловать в лоб. Ничего из задуманного не вышло, и в груди предательски защемило.        Младший граф во всех отношениях вырос слишком быстро. В свои внешние двадцать уже успел сравняться в росте с отцом, обещал ещё раздаться в плечах и, верно, перерасти Дарсию, что само по себе было нелёгкой задачей. Понимал Анри тоже куда больше, чем говорил, и это ужасно тяготило всё семейство. Потрясающие мозги вкупе с не самым сладким характером приводили иногда к очень метким и очень, очень болезненным замечаниям в адрес всех мужчин семейства. Начинающий военный честно пытался сдерживаться, но ни показная игривость, ни добродушие не были ему свойственны. За пределами семьи язвительность оборачивалась желчностью, и как бы сам Анри ни бился — кротким и удобным он был только для отца. Так что периодически семейные встречи оборачивались драмой, все участники которой делали вид, что её нет. Шарль «не замечал», как недобро порой сверкает взгляд родного ребёнка, Дарсия «не замечал», что не замечает Шарль. Альфред и Эрнест дуэтом «не замечали» совершенно отчаянные взгляды младшего брата в моменты, когда он так или иначе демонстрировал истинную натуру. Вся сложная и мучительная игра сводилась к ужасному фарсу: четверо мужчин всячески оберегали Шарля от того простого факта, что сын у него вырос сложным, кусачим и абсолютно безжалостным к неприятелям. Спектакль был тем мучительнее, что Шарль прекрасно знал и про характер сына, и про игры трёх лордов, на которых по праву семьи дурная часть характера Анри также никак не распространялась. Братьев он любил беззаветно, а вот парочке умников, нелестно высказавшихся о чужих северных корнях, уже досталось и досталось сильно, так что решать «инцидент» Дарсия предпочёл, не впутывая супруга и даже ему о нём не сообщая.        Выпутывая тяжёлые перстни из вороных кудрей сына, Шарль рассеянно думал, насколько всё было проще, пока Анри был маленький. Не только на уровне воспитания и ращения проблем, но и на уровне ласки. Крохотный, пищащий, но никогда не орущий, лишь слабо хныкающий комочек было бесконечно восхитительно держать на руках. Графа просто-таки затапливало нежностью от одних только воспоминаний. Взрослого, почти уже взрослого, почти состоявшегося мужчину лишний раз было не тронуть. Нет, он никогда не сопротивлялся, позволяя отцу любые манипуляции, но суть была именно в позволении, а не в желании.       — Ладно, мы пойдём.        Дарсия легко подхватил Бьера, только спрыгнувшего на пол, и тут же отошёл к дверям.       — Но там дождь…       — Не сахарные, не растаем, Рири. Лучше натопите посильнее для Виржинии. Если у вас в гостях девушка замёрзнет и простынет, я вполне пойму негодование её отца.        Анри изобразил гиперболизированное недовольство.       — Для мужчины, который не жалует женщин, вы слишком о них заботитесь.       — В отличие от вас всех, — Дарсия изящно очертил пальцем всю компанию за раз, — у меня есть сестра и в опыте обращения с противоположным полом я уступаю разве что твоему батюшке. И то тут как считать…        Шарль фыркнул в нос и, на прощание мазнув губами по виску сына, пошёл за супругом.       — Альф, умоляю, заканчивай макет. Он уже очень хорош, и, хоть убей, я не поверю, что преподаватели начнут его разбирать ради того, чтобы убедиться, что ты выстроил внутренние опоры.        Старший из братьев-лордов что-то буркнул, и граф справедливо расценил, что настаивать не следует.        Рееру в одночасье затопило. Небо словно кто прорвал когтями, и двое супругов, с минуту простояв под козырьком, справедливо рассудили, что подождут, пока в экипаж впрягут лошадей. Двое жеребчиков в особняке Младших Господ не то чтобы годились для этой роли, но на них иногда выезжали, и, уж конечно, они доберутся до района Изумрудного дола быстрее, чем если подождут встречный экипаж.       — И что это было?        Шарль обернулся на дверь и окна холла особняка, проверяя его на нежелательных слушателей, и к мужу обернулся с выражением святой невинности.       — Ты о чём?       — Ах, оставь, — Дарсия сделал долгий выдох и выпрямил спину. Граф по понятным причинам никогда не видел драконов, но, кажется, древние ящеры подбирались всем телом каким-то таким же образом, готовясь выдыхать не то огонь, не то ледяной пар. — Что это за показательное «фи» насчёт мужчин?       — Это «фи» потому, что Анри оно не надо.       — Н-да? Всех не надо или одного конкретного, который довольно скоро из эрцгерцогов перейдёт в Князья?        У Главы Алой партии против воли дрогнула верхняя губа и чуть показались клыки. Дарсия понимающе хмыкнул, щуря бездонные синие очи.       — Почему-то я так и подумал.       — Что ты подумал, что?! — Шарль в очередной раз обернулся и продолжил, понизив голос, чуть ли не шипя на супруга. — Что ты подумал? Это не твой сын.       — Не мой. Но и твоей ярости я не понимаю. Что эрцгерцог успел сделать тебе, а тем более Анри?       — О, то есть мы всё понимаем, но делаем вид, что нет?       — О Маан, — Дарсия нагнулся, опустил терьера на пол, чтобы тот обгавкал натёкшую с карниза дождевую лужицу, и вернулся в прежнее положение, только на этот раз полностью обернувшись к Шарлю. — Ты выдумал себе что-то такое, на что страшно зол, и, видит свет, — никто кроме тебя не может понять причины.       — Он старше.       — Я тоже тебя старше.       — Ну не настолько же!       — Пф… С нашим долгожительством это разве срок?       — Это педофилия.        Лорд закатил глаза и молча смотрел на потолок порядка пяти минут. Насмотревшись, выпустил крылья и завернул в них Шарля, начавшего отбиваться. Впрочем, граф не сильно сопротивлялся, когда его обняли, притянули к груди и, зафиксировав пальцем, поддели подбородок, заглядывая в глаза.       — Давай поиграем в лингвистов.       — Не давай. А ещё раз поднимешь таким образом мне голову — сломаю тебе палец, пусть мне и будет потом жаль.        Дарсия со вздохом отпустил чужую голову, но не разомкнул объятий.       — И всё же мы покопаемся в корзине грязного белья твоих представлений. Что эрцгерцог сделал Анри? Посмотрел? Как? Не говори, что с вожделением, ибо это неправда. Твоего сына не трогают, обходят десятой дорогой и ведут себя подчёркнуто корректно.       — Именно, что «подчёркнуто». Он его выделяет.        Лорд тяжело вздохнул, казалось, в двухтысячный раз.       — Ты бы видел, как я тебя когда-то выделял, и я тебя уверяю: тебе бы не понравилось сильнее. Симпатия, пусть и довольно очевидная, не равна растлению. Если твой сын нужен нашему будущему князю, он, ей-ей, дождётся, пока тот повзрослеет, женится, обзаведётся тремя детьми и овдовеет.        Шарля как током ударило от чужих слов. Дарсия не первый раз за последние десять лет выдавал что-то… эдакое. Очень конкретное, очень чёткое, отнюдь не метафорическое. Что-то, что с ужасающим постоянством становилось правдой, и в девяти случаях из десяти это касалось Анри.       — Нет… Только не так. Лучше вообще не так.       — Ну что ты каменеешь. Это же я так, к примеру…        Дарсия ослабил объятия и что-то ещё говорил о чужой порядочности, но Шарль незаметно прикусил нижнюю губу и не стал ничего говорить или припоминать.        Карьера будущего военного начинала складываться стремительно и страшно. Как бы Шарль ни противился, сколько бы ни изливал на сына собственного сострадания ко всему живому, Анри шёл путём истинных де`Кавени. Не тем непонятным витком, куда забрели добросердечные отец и дядя Шарля, да и сам он в придачу, а тем, по которому не одно столетие шествовали дипломаты, военные, хитрые и тщеславные политики, бывшие стражи княжеского дома. Осы. Те мужчины и женщины, что вырывали зубами новые территории, преумножали казну и устраняли перевороты, под корень вырезая зачинщиков. Те, что не боялись зайти в чужую кровь по горло.        Дарсия всего однажды, в шутку напророчил пасынку титул маршала Рееры, и Анри тут же, слишком серьёзно для того чтобы это было пустой болтовнёй, пообещал отвоевать отчиму и отцу «маленький кусочек» Хризолитового моря. Если титул не останется пустым словом, то более чем логично, что аппетитов у наследника де`Кавени хватит на Князя в мужьях. Анри мужчин не любил очень избирательно, по признаку ума и равными себе находил немногих. К сожалению или к счастью, или ещё к чему — эрцгерцог входил в это число «выдающихся» и, вероятно, даже «превосходящих».       — Ты меня не слушаешь.        Шарль очнулся от собственных мыслей и тряхнул головой.       — Извини. Давай оставим. Я постараюсь себя сдерживать, хотя я действительно не в восторге. И выбор своего сына, любой, я приму как должное. Даже если посчитаю его неверным. Это действительно не моя жизнь и не мне решать, как она пойдёт.       — Поживём — увидим, Шарли. Пока я призываю к одному: не ярись на то, чего нет. А пока нет ничего. Ни намёка, ни шепотка, ни вздоха. Ни-че-го. Так есть ли смысл травить душу? Ага. Вон экипаж. Поехали?        Шарль отстранился от горячего крыла и тёплого тела мужа и шагнул под дождь. Ему было о чём подумать и желательно без компании Дарсии. Правота и рассудительность лорда иногда здорово действовали на нервы.

***

       Раннее летнее утро было туманно, свежо и зелено. Нет, даже не так. Поля Холодных Ручьёв утопали в изумрудной зелени свежей травы и листвы. Яростное солнце ещё не успело её спалить, и несколько сотен стрелков, как из Княжеской армии, так и частные лица, тренировали свою меткость, стоя в траве иной раз по колени.        Шарль походя сорвал травинку и растёр её между пальцами, всей грудью после вдыхая свежий аромат.       — Я мог сам заехать за Рори. Тебе не пришлось бы вставать в пять утра.        Шарль кинул быстрый взгляд на супруга и не сдержал двухтысячной за час восхищённой улыбки. Дарсия всего-то сменил причёску: сложным плетением десятка косичек «открыв» один висок и не зачесав остальную белую гриву назад. Небрежность и одновременная сложность причёски вместе с совершенно простой, аскетичной рубахой да чёрными штанами выглядела потрясающе.       — Я не могу позволить тебе после улизнуть. На День Имени нас пригласили всех.        Лорд тяжело вздохнул. Шарль не видел, но мог поклясться: Дарсия укоризненно покачал головой.       — Мой подарок можешь передать и ты, а что до приглашения… Мы все знаем, что это жест вежливости и не более. Ну не любим мы друг друга с Этелбертом.       — Не любите на здоровье. Это не важно. А подарок дарить юной деве в обход дарителя — дурной тон.       — Аде два месяца. Она, честное слово, не запомнит.        Шарль не сильно, но чувствительно двинул мужу локтем в бок. Лорд мог бы увернуться, но предпочёл прочувствовать физическую точку в разговоре.        Череда выстрелов гремела не смолкая. Пороховой дым таял в тумане и, казалось, добавлял ему густоты. Господа заседатели шли за спинами стрелков, различая в белом мареве лишь тёмные силуэты. Но, когда Дарсия сменил траекторию и пошёл к другу, граф не вздумал спорить. Сам умел угадывать знакомцев по походке или осанке, что уж говорить о друзьях.        Роярн только перезарядил револьвер и теперь целился, так что Дарсия не стал окликать заместителя, а лишь мелодично присвистнул, предупреждая о приближении. Роярн, не оборачиваясь, кивнул, а после без заминок выпустил восемь пуль подряд куда-то в дым.        Встав рядом и вскинув одну руку «козырьком», лорд долго смотрел в направлении выстрелов.       — Как будто одна в восьмёрку, а остальные — девятка и десятка. Последняя подозрительно черна — стало быть, ты возвращаешь форму.        Баронет одновременно горделиво и небрежно вскинул голову, убирая вороную прядь, упавшую на глаза.       — Я бы не был так уверен. Мишень сейчас поднесут, глянем, но ты посмотри, чем я стрелял.        Роярн запустил руку в карман брюк и вытащил на свет коробок, а в нём две продолговатые пули, не такие уж и крупные, но подозрительно неприятные, с синей окантовкой по краю.       — Да ты шутишь…       — Не-а. Первые прошедшие испытания прототипы. Если верить отцу, они поступят на вооружение армии через полгода. Прогресс всемогущ и беспощаден. Нам становится всё проще себя убивать.        Роярн ногтем поддел окантовку, «раскалывая» пулю надвое в ладони, и показал её Шарлю. В руке баронета мигало и сияло. Крохотный электрический заряд угасал от некорректного пробуждения.       — ЭП-200. Разрывные. Калибр маленький, но эта дрянь при попадании в цель делает «розочку» из мяса. На неделе стреляли любопытства ради в оленя — отвратительно. Попади такое в инарэ — и о продолжении боя на какое-то время можно забыть. И хорошо если попадёт не в глаз — из мозга это крошево не вытащить.        Роярн сжал кулак, сминая металл и защитную колбу заряда. В это же время поднесли мишень, и баронет, недовольно кривя губы, ногтем соскрёб сажу с обожжённых краёв центра. От «десятки» и впрямь ничего не осталось.        К упражнениям в стрельбе заместитель Главы Синей партии вернулся не на пустом месте. Последние десять лет в столице выдались непростыми. Реера превратилась в пороховую бочку и то и дело то там, то тут подрывалась. Теракты, ныне смешанных типов, случались слишком часто.        Баронет угодил в эпицентр одного такого два года назад на улице Могильщиков. Отделался сильным сотрясением головы и оторванной рукой. Вот только последствия расхлёбывал и ныне, иногда тряся головой из-за боли или звона в ушах и потирая отросшую левую руку. Ну и, конечно, возобновил юношеское увлечение. Впрочем, стрелять сына начальника жандармерии учили, как и Дарсию фехтовать, — с пелёнок. Судя по увиденному, выбить мышечную память до конца было не под силу даже времени.       — Я вижу, что ты недоволен, и всё же не решился бы вызвать тебя на дуэль, — Шарль отпустил край мишени и растёр меж пальцев порох и пыль.       — А ты вызови на поединок на мечах и накрошишь меня до состояния капусты или мясного ассорти.        Граф фыркнул в нос.       — Ты слишком высоко меня ценишь.       — Шарли, ты хватаешь мой клинок за лезвие, — Дарсия кивнул на правую руку Главы Алой партии, где между средним и безымянным пальцами поселился белёсый шрам. Шарль не стал его залечивать и всячески берёг. — Так что он, ей-ей, не недооценивает тебя. Для того, кто стал профессионально фехтовать в осознанном возрасте, ты более чем прекрасно держишься.       — Комплимент приятен, но не засчитан. Ты предвзят.        Лорд выразительно осмотрел небо, но смолчал.       — Мы сразу к Эту? А можно через мой дом? От меня несёт потом и порохом, как от кавалерийского коня.       — Ещё один… У тебя с собой стопроцентно есть сменная рубаха, а запах пота выветривается за полчаса. Вы оба, — лорд жестом обвёл друга и супруга в кружок, — страшные чистюли там, где не надо. Один моется трижды в день, другой носовые платки меняет, как море волны, один раз приложив их к носу. Вы не люди, запомните уже оба, не несёт от вас, как от протухшей баранины.       — Он ругается, — Роярн «посетовал» на друга вполголоса, чуть наклоняя корпус к Шарлю, но не сводя глаз с Дарсии и стоя от того в каких-то пяти шагах. — Не стой ноги встал?       — К Эту не хочет. Они никак не могут перестать закатывать глаза в обществе друг друга. А мне казалось, что моя нелюбовь будет извечна. Дудки. Куда мне до их постоянства.        Дарсия махнул на всех рукой и пошёл к экипажу. Господа заседатели переглянулись, синхронно пожали плечами и поплелись следом.

***

      — Я не могу оторваться от этого чуда. Дар, уводи меня как хочешь, потому что сам я не отлипну.        Сказав два этих внятных предложения за последний час, Шарль вновь завёл свою ласково-шепчуще-улюлюкающую шарманку на совершенно неясном восхищённом языке.        Этелберт, всклокоченный, невыспавшийся и слегка сероватый, машинально чокнулся с Роярном. Вода почти попала в шампанское, но никто из трёх мужчин, наблюдавших за воркованием графа, этого не заметил.       — Я, без шуток, всегда подозревал, что из него выйдет изумительный отец и что ему очень нужна дочка, — Дарсия отпил из своего бокала, не чувствуя вкуса, зато закашлявшись от пузырьков, — но кто ж знал, что я буду настолько прав?       — А что, идёт речь о втором Праве Ночи? — Роярн спросил явно сдуру, да ещё и вслух.        «Никогда!»        Трое собеседников поморщились от рыка в ушах. Графу некогда было рычать на друзей голосом: он был весь поглощён Адой, уже сонной и посапывающей, но всё ещё остро реагирующей на любую попытку спустить её с рук.       — Почему никто не сказал, что отцовство — это так непросто?        Этелберт отставил свою воду и пошёл забирать дочку. Маленькая инара на руках родителя расхныкалась, но быстро утихла и, казалось, заснула.       — Ответственное родительство — вот что непросто. Кто мешает быть неответственным? — Дарсия сделал последний глоток, отставив бокал, переместился мужу за спину и на девочку поглядывал из-за чужого плеча.       — Совесть и пример собственного родителя. А впрочем, кому я рассказываю…       — На тебя сейчас нарычать или…       — Да Маан ради, Шарль, — Этелберт с дочкой на руках быстро, но мягко, «фокстротным» шагом преодолел разделяющее от графа расстояние, мазнув губами по чужой щеке, так же стремительно оказался у колыбели и опустил на перины дочь. — Я же не в дурном смысле, а напротив… Очень удобно раздавать советы, будучи бездетным, а нынче мне так бесконечно страшно…        Супруги переглянулись, но на немой вопрос Шарля лорд только головой покачал, пришлось спрашивать у банкира.       — Прости, я не понял. Ты чего-то конкретного боишься?        Этелберт с минуту смотрел на дочку, а потом быстро заговорил, заламывая руки.       — Я не уверен, что сейчас правильное место и время для её рождения. Я не уверен, что я достаточно компетентен и что я не замучаю её своей опекой. Я не знаю, что будет завтра, а хотелось бы распланировать её жизнь на годы и годы вперёд, обезопасить, обеспечить, баловать, но как-то не слишком… А потом же она ещё и замуж захочет… О Маан! Марлен так кричала и плакала из-за схваток, ей было так больно… Она до сих пор слаба… А если она её не полюбит в итоге? Маан! Почему Прародительница создала мужчин такими беспомощными?! Мы играем в совсем избалованном высшем обществе, будто бы решаем какие-то невероятно важные дела, но мы ничего, ничего не смыслим в детях, мы не можем помочь ни им, ни нашим женщинам в родах…       — Раз уж я неизменно в этой роли, так давайте отыграю её по полной, — Дарсия весьма фривольно опёрся локтем супругу на плечо и начал вещать: — Легче не станет вообще никогда. По поводу твоей супруги — Марлен не твоя часть. Она может быть десять раз любимой женщиной, это не приравнивает её к половине твоего организма, она всё равно самостоятельная личность, так что кого ей любить или не любить — решит сама. Из возможных плюсов — в нас чертовски сильна биологическая программа защиты рода, что в общем-то естественно с учётом беспомощности наших детей. Так что в экстренных ситуациях твою девочку не бросят даже посторонние инарэ. Теперь относительно остального: подходящего времени не будет. Я два года назад, знаешь ли, не рассчитывал, что светлейший Князь прикроет Парламент, но виват! — лорд одновременно торжественно и до крайности саркастично вскинул руки. — Наши прошлые титулы Глав ныне крайне ироничны, а мы сидим с намыленной шеей. Сколько так ещё будет? Год? Десять? Столетие? Сам дьявол не скажет. Плюсом к вышесказанному — кто сказал, что ты сдюжишь характер своей дочери? Это сейчас эта крошка щурит свои глаза, похожие на твои, и коса у неё, вероятно, будет русой. Но отнюдь не маловероятно, что у неё будет характер твоего нелюбимого родственника и она посмеётся над твоей могилой. Та-да. Так что никаких планов, никаких ожиданий и упрёков, что кто-то что-то не оправдал. Всё, что тебе остаётся, дорогой отец, — любить и надеяться, что тебе отплатят добром за добро. Дети — это лотерея. И выигрыш, конечно, зависит от тебя, но не так чтобы на сто процентов.        Шарль изобразил аплодисменты и одними губами сказал «горжусь».       — Чёрт меня возьми, я правда в восторге. Ты столькому научился. Я почти со всеми тезисами согласен.       — У меня были хорошие учителя. Как водится, жёсткие и не дающие спуску, и вот это, — Дарсия мазнул пальцем под правым глазом, имея в виду имру. — Кто знает, может, она и впрямь делает мудрее. По крайней мере, хотелось бы надеяться.       — Ну, она как минимум делает тебя тобой.       — Может, мы выйдем из комнаты? — Роярн заговорил шёпотом и кивком головы указал на колыбель. — Девочка спать пытается.        Этелберт двери после гостей закрывал добрых пять минут. В это время двое бывших Глав и один заместитель ходили по веранде, переговаривались и лениво ощипывали кисти чёрного винограда.       — Кроме шуток — ты всё ещё не привык? — Роярн чуть склонил голову, пытливо вглядываясь другу в глаза. — Я всё равно ни черта в этом не понимаю, хоть вы и объясняли не единожды.       — Не то что не привык… Иногда дискомфортно находить себя в таком положении.        Чёрные брови баронета сложились в жалостливо-растерянную крышу домика, и Шарль поспешил на помощь.       — Видишь ли… Имра — причудливая штука. Во-первых, чем она скоротечнее, тем сложнее к ней привыкнуть. Мой переход затянулся на несколько лет, а вот он «перескочил» разом, всего за неделю. И не думаю, что внешние изменения продолжатся, потому как, опять же, мои какое-то время продолжались до финальной точки «принятия». Во-вторых, мы сами же ей и сопротивляемся, потому что это абсолютно равноценно тому, что с рака-отшельника содрать домик и выдать новый на два размера больше. Жить можно, но тяжело. Тело не выросло, мозги не привыкли и вообще прежняя шкурка была лучше. И давай смотреть позитивнее: вы с Этом на нашем фоне — прекрасная, вечно юная молодежь.        Роярн обдумывал последнюю фразу целую минуту, а после отрицательно покачал головой.       — Нет, это как раз ерунда. Мои тридцать и двадцать пять Эта видно хорошо, если при первом знакомстве. Это как вечные шестнадцать лорда Дэшема — первый миг сбивает с толку, а потом за опытом прожитых лет этой молодости не видишь. Вообще мне кажется, мы какое-то очень серьёзное поколение. И введём сорок в моду, помяни моё слово.       — Вполне вероятно, что так и будет, — Этелберт наконец присоединился к компании. Шарль тут же с нежной улыбкой заправил другу за ухо выбившуюся русую прядь и погладил по щеке. — Жалко выгляжу, да?       — Устало. Но это пройдёт. Тебе не обязательно бдеть над Адой круглые сутки. У неё есть мать и двое нянек. Честное слово — они не погубят твою крошку.       — Ха! Забавно это от тебя слышать, помня, как ты сидел с Анри и не дышал, когда он тебя за пальцы держал.        Шарль только беспечно и радостно пожал плечами.       — Ладно, это всё лирика. У девочки первый День Имени, принимай подарки, передашь как подрастёт.        Граф взял со стола резную деревянную шкатулку и протянул помрачневшему другу.       — Нет, Шарли.       — Да, Эт. Я названый отец этой крошки, и я решаю, что ей дарить.        В шкатулке лежали инкрустированные каменьями серебряные гребни, расчёски, зеркала и флаконы под духи. Старинные, но не использованные, сохранившие первозданность и лоск дорогой антикварной вещи. Один из подарков, так и не дождавшихся своей владелицы из заграничного путешествия.        Банкир шкатулку принял, но тут же отставил и обнял друга.       — Я знаю, что эти вещи для тебя значат.       — Это просто вещи, Эт. Надеюсь, хорошие и способные принести радость обладательнице. Только и всего.        Роярн и Дарсия дарили нечто похожее, с той только разницей, что гарнитур у лорда явственно отдавал «северными мотивами».       — Бриллианты и жемчуг… Даже спрашивать не буду, сколько это стоило, — Этелберт поправил центральную жемчужную подвеску в колье и закрыл шкатулку из красного дерева. — Для наших не больно тёплых отношений очень уж красивый жест.        Лорд пожал плечами и постучал ногтем по боку бокала, чайной розой покоящегося на ладони.       — Наши личные симпатии не имеют никакого отношения к твоей дочери, это раз. А два… Ты, чёрт возьми, идёшь к нему бесплатным бонусом, — мягкий кивок в бок, на Шарля. — А он стоит много дороже.        Уходя из гостеприимного дома, Роярн по-свойски положил руку другу на локоть и только что всем телом не навалился на плечо. Интимность жеста была намеренно преувеличена, так как баронет и не подумал понижать голос.       — Вот объясни мне. Вы двое в браке почти тридцать четыре года. А может, не почти, надо считать. То, что между вами ныне, — это, по-моему, максимальная стадия любви и признания. По отдельности, малыми группами, мы четверо чудесно стыкуемся. Только не ты и Эт, хотя он даже по своим политическим воззрениям консерватор и филантропию Шарля считает милой дуростью, о чём, конечно же, никогда не скажет. Бесспорно, сейчас вы хотя бы не рычите друг на друга. Так, вежливо демонстрируете зубы, но Маан ради…        Дарсия похлопал друга по кисти и двинул плечом, отстраняя, но не сбрасывая руку.       — Дорогой мой, в мире должны быть постоянные вещи. На каждое правило ныне так много исключений, что иногда нужно, чтобы хоть один прецедент это правило подтверждал.

***

       Шарль вошёл в дом и с удовольствием тряхнул головой. Конфетти посыпалось с кудрей напополам с лепестками цветущих деревьев. Позднее лето имело свои преимущества: деревья зацвели позже, но обильно, солнце ещё не обратилось в пышущий яростью гигант, а жаркие деньки порой охлаждали порывы свежего западного ветра с моря.        Театр на канале Цветов, полностью оправдывая каламбур, процветал. Такого успеха своего детища сам граф не ожидал никак. Жуль, его бас, его рыжее зеленоглазое сокровище в своё время покорил львиную долю театралов. На него одного народ валил толпой, а уж когда на сцене появился ещё и Миллиган… Конечно, появление инарэ, пусть и не знатного, в роли актёра, представителя типично человеческой профессии, обернулось скандалом, но Шарль к тому моменту уже приловчился работать именно с фурором и накалом страстей. «Неприкаянного Милла» приняли и приняли с восторгом, равным прежним проклятиям. Конечно, впереди были специфические опасности. Инарэ в силу долгой жизни избалованы частой сменой лиц в труппах, а Миллиган может остаться в театре на столетия, пусть и меняя пьесы и сценарии, как перчатки. Жуль же… Жуль устал. Сорок с небольшим — ровно тот возраст, когда доноры уходят на покой. А главный бас театра хоть никогда в донорах и не ходил, но право выйти на «пенсию» заработал и того раньше. Он пока держался, оставался свеж и подтянут, но, опять же, инарэ — народ избалованный собственной природой. Нестареющие чудовища не терпели старость у других. Особенно у людей. Особенно у людей, что призваны увеселять и радовать глаз. Шарль готовил соглашение для протеже о комфортном «дожитии» и думал, кого и где искать на его место.        Впрочем… Сегодня только отгремела премьера «Молодого повесы». Нужно попросить Ксана, чтобы прямо спозаранку со станка из типографии ему принесли критические статьи с отзывами, но что-то подсказывало: критики довольны. А значит, можно расслабиться, насладиться летом, теплом и таким неожиданным перерывом без политической деятельности.        Граф снял все украшения и сменил праздничную сорочку на домашнюю рубашку. К дверям, ведущим в сад, скользнул осторожной тенью, выглядывая мужа. Нашёл моментально: сидящего за столом, специально вынесенным под цветущий персик. Ныне лорд спокоен и почти радостен, но Шарль вряд ли забудет день объявления княжеской воли.        Уильям, прозванный своим народом как Несчастный, на Широкий совет явился лично в сопровождении трёх сыновей. Все Главы партий, что вошедших в Великий совет, что так и оставшихся в Широком, стояли онемевшие и испуганные. В этот день Дарсия впервые взял мужа за руку в парламентском кругу и сжал, почти ломая пальцы. Слова о роспуске прозвучали приговором. Лорд вынес его с честью, только дома рухнув с жутчайшей тахикардией, да такой, что Шарль не смог её унять и пришлось вызывать Алого жреца.       — Это конец.        Фраза была брошена глубокой ночью, и лорд, видно, думал, что Шарль спал. Впрочем, кто вообще спал в ту ночь? Граф лёг по-другому: положив голову мужу на плечо и вздохнув. Что мог он сказать? Своей партии было не жаль. Он управлял наравне с Китти и Дамиеном, а горе, поделённое на троих, такая малость. А вот Дарсия… За должность Главы он заплатил огромную цену. Десятилетия жизни, почти столетие, два договорных брака, пусть последний вроде как и перетёк в любовный союз. А сколько пришлось вытерпеть унижений, притеснений и неприятностей. Сказать, что Шарлю было жаль, — не сказать ничего. Ещё сердце ела горечь личного вклада в непомерную цену и ценность чужого Главенства.       — Ясное дело, что я это переживу, но, честное слово… Обидно до слёз.        Глава Синей партии тяжело вздохнул и сглотнул, не то прогоняя по горлу ком, не то так и не выступившие слёзы.       — Самое обидное, что я не особо что умею делать помимо политики. В армию я не подамся под угрозой смерти, а занятие бытом и хозяйством доведёт меня до сумасшествия быстрее, чем все политические диспуты на свете.       — Для того, кто так не любит войны, ты невероятно воинственен, — Шарль ещё чуть сместил голову, затылком упираясь супругу под нижнюю челюсть. — Самое забавное, что ты меня предупреждал об этом в первый же день знакомства, на нашем импровизированном «сватовстве». Тебе надо с кем-то бороться, соревноваться и побеждать, и это действительно питает твои силы. Пока я не могу предложить тебе альтернативы Парламенту. Как насчёт должности при дворе?        Дарсия хохотнул очень невесело.       — В роли шута? Брось, Шарли. Я честолюбив и властен. Мой аппетит, может быть, уймёт статус лорда-канцлера, да и то спорный момент. Нет, надо усмирять гордыню. Это будет непросто с учетом того, что я столько лет на этом качестве продвигался вперёд. Но, видимо, выхода нет.       — Я ещё со своим ритуалом…       — Ах, оставь! — лорд не выдержал, рывком сел на кровати и повернулся к супругу. Шарль, которого так невежливо сдёрнули с нагретого местечка, остался полулежать, подперев голову рукой. — На ритуале настоял я, и я не жалею. Знал бы о последствиях — всё равно бы тебя упросил. А не тебя, так другого кровника. Я настойчивый, ты знаешь.        Шарль вздохнул.       — Мы срезали тебе полжизни, а ты просишь не вспоминать и успокоиться? Ты правда веришь, что будет день, когда я себе прощу?        Дарсия вернулся в полулежачее состояние и внимательно посмотрел мужу в глаза. В тени, на фоне ясного ночного неба, видимого в окне, глаза у лорда совсем уж напоминали морское дно.       — А я ещё раз повторю. Даже без проблем с сердцем, даже без дара, что жрёт мои силы, я могу попросту не дожить до пятисот. У нас, чёрт возьми, теракты за окном гремят, да и жандармерия постреливает. Мы можем жить долго, невероятно долго, но не значит, что доживём до этого «долго».       — Ты начинаешь говорить моими словами, но я-то применяю это к людям. Я могу похоронить сотню симпатичных доноров, но я не намерен хоронить единственного супруга.       — Ещё одного найдёшь.       — Ах ты!..        Чужую руку, сжатую в кулак, лорд перехватил и, подержав на весу, пока глаза у графа не перестали напоминать липовый мёд с алыми проблесками, разжал пальцы и перецеловал костяшки.       — Без шуток, если переживёшь меня — женись. Ты не будешь один, а мне не будет неприятно. Хотя после смерти «неприятно» — это некорректное определение.       — Потрогал грань и считаешь себя самым умным? Что значит переживу, что значит женись?! Да ты…       — Снова-здорово. Давай по новой. До напророченной смерти я могу попросту не дожить. Это первое. Второе — пророчество может не сработать. Третье — мы юные идиоты. Оба. О ритуале прощания просил я, о последствиях не подумал ни один. Не надо взваливать на себя всю ответственность непонятно за что.        Шарль встряхнулся, отгоняя воспоминания, и вышел под солнце. Об этом он ещё не раз подумает позже.        Лорд в какой-то момент поднял на подходящего супруга голову, быстро кивнул и перевернул страницу. Смотреть на такого Дарсию, расслабленного и при этом увлечённого, было несравнимо приятнее, чем на его бледную тень, не очень понимающую, куда приложить свои силы.        С точки зрения графа, Глава Синей партии нашёл самое неординарное решение проблемы — пошёл получать учёную степень по истории. Это было одновременно логично и дико странно. Историю лорд любил, знал в совершенстве и своему покойному наставнику лорду Амари, верно, приглянулся как раз этой чертой. Но история, как, впрочем, и литература, была непрактичной областью знания. Свои гуманитарные склонности Шарль хотя бы понимал, желание мужа научной степени — не совсем.       — Погоди минуту, я боюсь забыть мысль.        Дарсия не смотрел на подошедшего, но пером по бумаге стал водить вдвое быстрее. Бьер, лежавший под стулом хозяина и гревший своим небольшим телом его босые ступни (конспектировать на свежем воздухе Дарсия предпочитал исключительно босиком), лениво подал голос и завилял хвостом со скоростью ветряной мельницы в ураган.        Наконец перо оказалось в чернильнице, а лорд обернулся к супругу.       — Зачем я дарил тебе железное перо, если ты пишешь гусиными?       — Маан ради, Шарли, я умру консерватором. К тому же я немного погнул твой подарок.        Шарль вздохнул, но совсем не сердито, отодвинул чужие учебники, тетради, научные труды и уселся прямо на стол, перекинув одну ногу супругу через колени. Пошло? Возможно. Но, если уж в собственном саду нельзя посидеть как вздумается, куда ж ещё податься? Впрочем, по довольной улыбке на тонких губах и по тому, как Дарсия положил руки мужу на талию, приятно вдавливая большие пальцы в мышцы живота, можно было судить, что он чужой позой более чем доволен.       — Неважно, я сам их вечно ломаю. Забавно с учетом того, что на перья мы давить разучиваемся в начальных классах, а со сталью совладать не можем.       — Парадокс силы. Всё время кажется, что что-то чуть более прочное, чем привычно хрупкое, можно не беречь. А по итогу оказывается, что для нас всё не очень-то прочное. Ты хотел вытащить меня на прогулку?       — И как ты знаешь?       — Опыт, родной. Опыт.        Мужчины одинаково улыбаются и щурятся, довольно и вместе с тем игриво. Шарль мог бы наклониться вперёд, расстегнуть пуговицы на чужой рубашке и, легко её сдёрнув, «упасть» со стола мужу на колени, а там и ехать никуда не надо, но тогда пойдёт третий день затворничества лорда в домашних стенах, а его совсем недурственно бы из них вывести. Впрочем, если Дарсия подденет его собственную рубаху у ремня и скользнёт пальцами по горячей коже — к чертям это шатание. Физические упражнения в кровати ничем не хуже.       — Хорошо, поехали. Но я допишу эту страницу. Если ты продиктуешь — будет быстрее. Что это за всполохи в глазах? Разочарование? Не поедем? Будем пугать слуг исполнением супружеских обязанностей прям на траве?       — Меня начинает пугать, как часто наши мысли идут в одном направлении в последнее время.       — Может, врут, но бытует мнение, что чем дольше брак, тем более похожими становятся супруги. Может, это оно? А может, мы оба не слишком нравственны.        Дарсия отпустил чужую талию, позволяя Шарлю слезть со стола и сесть на соседнее плетёное кресло, но напоследок вновь перецеловал костяшки мужниной руки и игриво прикусил запястье. От короткого импульса удовольствия даже серый цвет ильвэ мигнул, являя спрятанное от посторонних глаз золото.        Граф притянул к себе жёлтый от пыли и времени трактат и тут же оглушительно чихнул.       — Да, прах веков в носу свербит страшно. С места «Рейская компания, завершившаяся в…», пожалуйста.        Шарль прокашлялся и принялся за чтение.        Темой своей диссертации Дарсия на кой-то чёрт выбрал осаду Рееры в годы правления Вильгельма Миролюбивого. Несмотря на прозвище и титанические дипломатические усилия, Князь Вильгельм завяз в войнах, как в шелках. Одну, двухсотлетнюю, чуть не проиграл, почти сдав столицу, но Виест всегда умел огрызаться, особенно когда дело касалось самого сердца, тогда ещё империи.        Граф читал о первых днях осады, иногда удивлённо замирая и сбиваясь, но то ли Дарсия как раз успевал дописывать, то ли позволял супругу решить внутренний спор.       — Какая-то чушь, — книгу Шарль почти отбросил, что совсем не было ему свойственно. — Северного канала Реры никогда не существовало.       — Ошибаешься. Я очень много лет над ним жил.        Граф повернулся к супругу. Тот дописал предложение, поставил точку, положил перо на держатель и, закрыв чернильницу, обернулся к мужу.       — О, Шарли. Ведь это твой город, не мой. Улица Последнего Вздоха идёт ровно над Северным каналом Реры, подземным, конечно же. Реера стала полностью надземным городом в конце прошлого тысячелетия. Мы, знаешь ли, долго вылезали на поверхность, а огромное количество войн вели ночью. Я понимаю, что солнце давно не жжёт тебе кожу, но ты даже на «смотрины» приехал в вуалетке. Почему? Потому что поцелуй светила подпортил тебе кожу на скуле, не так ли?        Шарль смотрел в самодовольные, сощуренные синие очи и не очень понимал, что на это отвечать.       — Ты говоришь с таким апломбом, будто тебя никогда не обжигало.       — Ну что ты. Всё моё детство прошло в парандже поплотнее твоей вуалетки. Я-то рос на Севере, меня ещё и отражённое солнце жгло. Но ещё, мой дорогой, я постоянно делаю поправку на «было» при анализе того, что «стало», а ты живёшь сегодняшним днём. В том твоя сила и твоя слабость.        Шарль поднялся, отошёл от стола, но его тут же осенило от воспоминаний о детской беззубой улыбке.       — Но когда мы были у тебя дома…       — И как часто ты видел солнце, м-м-м? Когда я возил тебя в город в метель или когда искал тебя по дороге от моего деда? Шарли, твоя невнимательность меня ужасает. Недоброжелатели подойдут со спины, воткнут кинжал в спину, а ты не заметишь.        Шарль не стал акцентировать внимание, что лорд почти дословно цитирует чужое предсказание. Он чуть ли не опрометью бросился к конюшне, надеясь забыть количество совпадений, прекращающих казаться случайными.

***

      — Я же сказал не догонишь!        Шарль с хохотом ухнул в дурманящие зелёные кусты и спустил повод. Альшанс, вороной жеребец из Фииза, почувствовал волю и взял три барьера подряд, всё больше увозя всадника куда-то в чащу.        Строго говоря, конкур жеребцу не рекомендовался: фиизцы — упряжные кони и для прыжков тяжелы, но раз в пятилетку, в парке, да ещё и в такой чудесной компании можно забыться.        Разгорячённый конь вылетел из кустов прямо в серый в яблоко круп товарки. Яблоко под Дарсией не испугалась, тут же вдарила по грудным мышцам коня задними ногами, но вряд ли тот сильно пострадал. Лорд предпочитал держать для верха кобыл ангорко. Высоких, тонких, вытянутых вверх и вперёд, чистокровных скаковых и оттого не таких массивных, как фиизцы. Альшанс опустил голову, роняя хлопья белой пены в траву и подметая гривой всё доступное пространство.       — Я бы рассердился, — Дарсия, в отличие от Шарля, повод держал натянутым, а хлыст прижатым к локтю, и мужа, такого встрёпанного и разгорячённого, как и его конь, осматривал ленно и спокойно, — но, чёрт возьми, не могу.       — Пф. Сердиться на птицу за то, что она летает, — Шарль спрыгнул с седла и взял коня под уздцы. — Я езжу быстро, а он бегает ещё быстрее. И вообще, сам же подарил.        Последнее было чистой правдой. Альшанс и его восемь родственников графу достались в качестве подарка на тридцатилетие брачного союза. Правда, лорд решил, что подарок всё равно «скромен», и присовокупил его конным заводом. Шарль, мудро расценив подношение и как знак любви, и как попытку смешать планы политическому конкуренту (Маан, золотое время, они ещё могли строить планы и придумывать козни, связанные с политикой!), не стал слишком уж очаровываться и откупился векселями и дарственной на другой завод. Но коней, конечно же, оставил и весьма открыто ими хвастал. Парадный экипаж с шестёркой вороных — всё ещё дорогое и не всем доступное удовольствие, а граф был грешен любовью к эффектности. Впрочем, одну кобылу пришлось передарить супругу обратно. Шарль в экипаже и верхом предпочитал жеребцов и меринов, а Кокетка славно разбавила собой плеяду тонконогих ангорко.       — Тебе сходить было не обязательно. Яблоко вряд ли устала.        Шарль похлопал кобылу супруга по шее и тут же получил ревнивое ржание в самое ухо. Альшанс не отличался покладистым нравом и кусал как соплеменников, так и инарэ, включая хозяина.       — Конечно не устала, но шаг ещё никому не вредил. В отличие от галопа, на котором ломают шеи.        Шарль бы огрызнулся, но они как раз выходили из парка и в конце улицы раздался гудок. Паровые машины ещё не получили широкого распространения, но так часто пугали лошадей на улицах, что приходилось считаться с их существованием.        Оба мужчины стояли и смотрели вслед уехавшему автомобилю, пока не развеялся шлейф дыма от угольной печки. Шарль окинул взглядом ещё и крыши домов видневшийся пристани, трубы фабрик, потянул носом и очень тяжело вздохнул.       — Я, кажется, старею. Но лошади мне нравятся больше, чем всё это безобразие на угле и паре.       — Ничего удивительного. Мы перестали успевать за временем.       — Мы? Дар, моложе нас в правительстве нет. Не было…       — Нет и сейчас. И, возможно, долго не будет. Но мы как общество всё равно безнадёжно опоздали. Помнишь, когда-то не так давно я попрекал тебя аллегорией поезда, который ваша партия силилась обогнать? Что ж, вы почти успели на него сесть, а ныне все мы стоим на платформе, и даже Маан не знает, куда эту громаду ведёт машинист…        Лорд тронул повод и зашагал по улице. Шарлю хотелось бы верить, что чужая метафора просто метафора, но… Кажется, даже они стали слишком стары для современного течения вещей.        Один из последних пакетов документов, которые рассмотрел Парламент, был пакет об экологии. Природа стала страдать от количества выхлопов и отходов производств: загрязнились реки, подыстощились рощи. Не так критично, но инарэ живут чуть другой парадигмой, чем те же люди или эйвы. Их век долог. Так долог, что они сажают и сжигают столетние деревья. Они не могут отмахнуться тем, что чего-то не застанут. Для тех, кто не раз отмечал, как гаснут и появляются на небе звёзды, недопустимая роскошь хоть что-то оставить на самотёк и на будущие поколения. Производства нуждались в преобразованиях, в переходе на новую энергию. И случилось это куда быстрее, чем все планировали.        Вопрос стоял лишь в том, за чей счёт бешеная колесница прогресса помчится вперёд: за счёт природы или самих инарэ. Дети Маан рассудили, что смогут приспособиться. Для тех, кто приспосабливался веками, сократить срок привыкания до десятилетий было весьма смелым поступком.        Шарль вспоминал вышки телеграфов, вспышки фотоаппаратов, всё более маленьких год от года, провода телефонов, вспоминал и не находил в себе смелости утверждать, что ставка была сыграна правильно. Ему не было двухсот, а привычный мир уже уходил из-под ног. Что же будут делать те, кому четыреста, пятьсот, шестьсот? Для инарэ это рассвет способностей жизни. Куда им себя деть? Пока ответов не было. Как, впрочем, и планов на это затянувшееся время тишины. Вечно молодой народ просто ждал и смотрел, куда его выведет собственный блистательный интеллект.

***

      — Ты точно не против? Можно отменить.       — Брось. Мы теперь почти не собираемся. В сравнении с жизнью парламентских глав — мы ныне затворники.        Шарль вздохнул и благодарно пожал мужнину руку.        Вечером, уже почти ночью, они шли из театра. Удивительно было затащить Дарсию на «Правила вежливости», ещё более удивительно — приятно провести время и послушать чужие мысли. Лорд не то чтобы жаловал комедии, но сошлось и наличие драматических моментов в пьесе, и великолепная игра Миллигана. Шарль и забыл, что запланировал на этот же вечер небольшой семейный праздник. Они действительно перестали собираться «своей» компанией, а литературный клуб был для графа не больше, чем приятной альтернативой былой социальной жизни. Непоседливая натура не выдерживала совсем уж отречения от всех общественных собраний.        Граф положил руку мужу на сгиб локтя и зашагал чуть быстрее. Они и так уже опоздали, в собственный же дом, на собственный вечер. Трость с рукоятью под летучую мышь в полёте пришлось зажать под мышкой, что одновременно привело к ускорению, более лёгкой походке и к тому, что появилось время обращать внимание на кольцо, периодически двигать мизинцем и прокручивать несчастное украшение.       — Всё же оно тебе не нравится.        Шарль хотел бы возразить, но сложно было тягаться с чужой проницательностью. Пришлось вытягивать руку, вертеть кистью под фонарём и бросать сотню солнечных зайчиков на всё и всех окружающих.        Кольцо Дарсия ему подарил через месяц после возвращения с Севера. И чёрт знает почему, но оно всё равно напоминало именно о тамошних льдах и неласковом прощании, а не о чужой любви. Ну, и ещё кольцо было слишком уж с намёком. Обруч из белого золота, сплошь усеянный бриллиантами с четырёх сторон, включая внутренний ободок. Маленькое и тонкое, особенно для такой хитровыдуманной конструкции, на мизинец и не больше, тем не менее оно затмевало вообще всё. «Побрякушка» была равносильна тому, что носить на пальце звезду. Шарль баловал супруга тем, что выводил украшение в свет и один раз даже посетил в нём Совет, где чуть не сгорел от стыда под взглядами остальных Глав. Граф любил и выделяться и блистать, но никак не затмевать всех на свете одним появлением. Бриллианты любят свет, даже тусклый, ночной, но стоит попасть маленькому лучику на украшение, целиком состоящее из миллиарда граней, преломляющих и отражающих сечение, как приходит конец хоть ещё чьей-нибудь попытке выделиться из толпы. Более или менее было в театре. Там графа хотя бы затмевали леди с состояниями на шее и руках. Бриллиантовые грозди чужих серёг, брошей, ошейников и тиар перетягивали взгляды на себя.        Теперь, на ночной и полупустой улице, кольцо вновь стало видимым абсолютно отовсюду.       — Оно острое и выпирающее. Я не обношу его и за тысячу лет, тем более что у меня не будет такой возможности. Оно яркое и вызывающее, и извини, но я вижу в нём твою извечную привычку метить свою собственность, чтобы все знали, кому я принадлежу. И наконец — оно праздничное. Это не украшение на каждый день и никогда не сможет им стать. Самый крупный одиночный камень со временем примелькается, но это целое созвездие. Так что буду носить его в знаменательные моменты, но не на постоянной основе, — лорд вздохнул, вроде как понимая, но и расстраиваясь, и Шарль решил объясниться до конца. — Тебе нет нужды конкурировать с моими мёртвыми друзьями и любимыми. Свою печатку со шпинелью я не сниму, но неужели тебе правда так важно, чтобы моя привязанность выражалась ещё как-то внешне?       — Тебе не нравятся украшения, зато ты отказываешься залечивать случайный шрам. Я весьма гадко начал наш с тобой брак и так же бесславно его продолжил, и всё-таки я бы не хотел, чтобы твои ассоциации со мной были через боль.        Шрам граф погладил любовно и на этот раз рукой повертел не паясничая, а действительно красуясь.       — О, Дар. Как ты не прав. Это, если угодно, дань уважения моим друзьям-военным и калька с их традиций. Ты же в курсе, они не оставляют себе шрамы просто так? Он мне не мешает, и, уж конечно, он не о боли. Он… м-м-м… о росте над собой. Ну, и о тебе, конечно, тоже, но не в том контексте, который ты привносишь. А что до подарков, вот она же тоже твой дар, — Шарль кивнул на трость. — И вот она-то куда больше про меня. В меру эффектно и эпатажно, красивая, но не так чтобы слишком. А больше всего мне нравится «начинка».       — Она — вынужденное подношение. Тебе если надо обратиться к дару, так ты чёрт-те чем себе кожу вскроешь, а так хоть какая-то гигиена.        Шарль насмешливо фыркнул, но спорить не стал. Рукоять трости легко перещёлкивала в вертикальное положение, становясь основанием потайного стилета. К сожалению, однажды его пришлось использовать в тёмной подворотне по назначению, с одного удара продырявив сердце кому-то из мятежников, уходивших от погони. В тот раз Шарль действительно попал под раздачу случайно, чему княжич Родерик, разумеется, не поверил. «Господин Соглядатай» исправно носил на личные встречи папку с личным делом графа и всё не терял надежды пополнить её новыми листами с пометкой «изменник родины». Увы-увы, но сам Шарль не горел желанием княжичу в этом помогать. Ситуация осложнялась неизменными симпатиями со стороны княжича Люсьена, и всё это бесило младшего княжеского сына до крайности.       — Что-то ты потемнел.       — Да так… Вспомнил тут, что не хотел. У Роярна скоро день рождения. Он обидится на пару пистолетов или расценит как недобрый намёк?        Дарсия пожал плечами.       — Не могу сказать, как проявится его паранойя. Но на фоне путёвки в санаторий от меня ты в любом случае будешь хорошо смотреться. А Рори нужно лечить голову, и это, к сожалению, совсем не шутка.        Оставшийся путь до района Изумрудного дола супруги прошли молча. Особняк встретил их огнями и смехом из гостиной. Ксан предупредительно прикрыл все двери и хозяев вышел встречать с графином воды.       — Если нерти желают, приготовлена ванна и вода для умывания. Гости заняты игрой в фанты, и вам вполне позволительно задержаться.        Шарль бы простонал от удовольствия и непременно воспользовался ванной по совету дворецкого, но приличия позволили лишь умыться в розовой воде да обновить шлейф духов.       — Друзья мои, мы каемся и сожалеем. Я преступно забыл, что сам же всех сегодня позвал и с чистой совестью уехал в театр. Простите! — граф с покаянной речью настежь открыл двери и первым же делом склонился перед Китти, целуя руку. Правда, инара очень быстро переложила её своему другу на шею, приятно стискивая в объятиях, да так же и была поднята из кресла на ноги — Шарль просто не обратил внимание на «небольшое» утяжеление. — Ты изумительно хороша, моя дорогая.       — Это не сложно, когда ты единственная девушка в компании.        Китти рассмеялась и, поцеловав графа в щёку, буквально передала того в объятия Дамиена. Не сказать чтобы это было обычное приветствие, но капитана княжеской сотни Шарль действительно не видел дольше всех и успел соскучиться. Даже по острым шпилькам и въедливым замечаниям. Хоть теперь, кажется, их эпоха закончилась, как закончились парламентские заседания.       — Маан, не видел тебя сотню лет. А что это за метина над бровью?       — А, — Дамиен лениво отмахнулся и тряхнул сильно отросшими вороными кудрями. — Сувенир из Амандира. Как-нибудь расскажу.       — Ты бы не затягивал. С нынешним политическим раскладом неясно, когда мы опять соберёмся, — Роярн откупорил бутылку вина и протянул бывшему оппоненту заполненный до краёв бокал. — Можешь и не успеть. Что-нибудь новое интересное случится.       — Дай Маан, чтобы нет. Меня вообще ужасает, что вы даже в мирное время все находите неприятности, — Этелберт обвёл компанию из Шарля, Роярна и Дамиена в воздушные кавычки. — Скажете нет?       — Может, мы поговорим о чём-то более приятном? Природа, погода, дурость Князя?        Дарсия, державший Китти за руку и препровождающий к её месту, насмешливо фыркнул.        Шарля взаимодействие супруга и соправительницы забавляло неимоверно: очень корректное, вежливое и с огромными привилегиями с обеих сторон. Лорд, который так подчёркнуто женщин опасался и вроде как недолюбливал, исключая, разумеется, Изабеллу, однажды даже оговорился, что девушка в партии — это, возможно, и неплохо. Хотя, вероятно, дело было в том, что Китти таки нашла свою любовь и счастливо вышла замуж за одного из членов Синей партии. Пока семьянины не перетянули один другого в противоборствующие партии и просто развлекали сопартийцев своим союзом. За новой семьёй следили так внимательно, что даже упускали факт замужества глав этих парий.       — Дурость Князя — вряд ли хороший предмет для разговора. Даже в таком тесном, дружеском кругу. Она будет нам аукаться — вот и всё, что вообще можно сказать.        Шарль плавно опустился в кресло рядом с Дарсией и, уронив руку с подлокотника, машинально нашёл и сжал чужие пальцы. С другой стороны от друга упал Роярн уже с бутылкой какого-то подозрительно чёрного и густого вина, но граф решил не смотреть — какого именно. Ему хватало гостей, предпочитавших розовое шампанское и весёлые разговоры той депрессивной хтони, что друзья-однопартийцы разливали и распивали на двоих.        Вечер был долгий и очень приятный. Отчасти потому, что Этелберт больше не напоминал труп ответственного родителя, а несколько посвежел и расслабился, отчасти из-за Китти и её переливчатого смеха. Чисто мужским компаниям этого часто не хватает. Даёт о себе знать извечное конкурирование, пусть совершенно невольное, а девушки от этого здорово отвлекают и заставляют распушать перья для других целей. Шарль упивался чужой радостью и беспрестанно её поддерживал, отвлекаясь иногда лишь на Роярна, почти не улыбающегося и задумчиво-мрачного.       — Что случилось, мон арэ? У тебя что-то болит? — граф присел на софу к приятелю и протянул руки ладонями вверх. Он мог бы самовольно коснуться чужой головы и «посмотреть» чужую кровеносную систему, но всем, кроме Дарсии, предпочитал давать выбор и лишний раз не лезть в чужой организм. — Мы слишком бесимся?       — Очень заметно, что я смурной, да? — Роярн виновато улыбнулся и тихонько вздохнул. — Извини, весной и ранним летом на меня иногда находит.       — Мы собрали компанию, где нет больше ни одного неженатого или незамужнего представителя, — Дарсия отхлебнул из своего бокала нечто, напоминающее чёрную кровь, и отставил напиток подальше. — Наша оплошность. Но мы её и исправим. Найти тебе мужа к следующей весне?        Роярн вскинулся одновременно возмущённо и пристыженно.       — Совесть найди. Во-первых, я по девушкам…       — Не сказал бы, — лорд так мягко тянул слова и так ленно щурил глаза, что Шарль не сразу сообразил: это не усталость, а опьянение. — Ты слишком переживаешь душой за наш брак. Тебя не корчит, когда мы целуемся у тебя на глазах, а тот же Этелберт отворачивается. И вот по части него я полностью уверен, что он чисто по барышням. Равно как я чисто по мужчинам.       — Сказал обладатель двух детей и первого брака.        Шарль не удержался от шпильки, хоть и многократно смягчённой доброй интонацией, и тут же получил укоризненный взгляд в ответ.       — Шарло, ну, право слово, создание детей — не тот процесс, что требует большого ума. Он так же не требует любви или тяги, включая физическую. Я не воспринимаю женщин как объект любви. Вообще. Ими можно любоваться, можно дружить, но хотеть… Уволь. Ты вряд ли это понимаешь. А что до тебя, Рори, — нечего нянчиться с чужой глупостью столько лет напролёт. Я не верю, что ты так убиваешься по любви. Скорей уж по поруганной гордости.       — А ты стал мастером чтения чужих душ?       — Я-то? Маан избавь. Я себя не всегда понимаю. Но с тобой я дружу уже столько лет и почти столько же созерцаю всю эту ситуацию. И я бы ещё понимал, если бы тебе хорошо было одному, но тебе-то нехорошо.        Роярн откинулся на спинку софы и отвернулся от друга.       — Ну тебя.       — Кроме шуток, у меня масса хорошеньких знакомых девушек, — Шарль весь обратился к баронету. — Тебя ненавязчиво познакомить с кем-нибудь? Только мне нужно понимать, какой примерно типаж тебе нравится.       — Я бы на твоём месте с ним не связывался, — Этелберт к шушукающейся компании подошёл на цыпочках и встал позади софы, а когда заговорил, вздрогнули и Роярн и Шарль. — Во-первых, если вы хотели посекретничать, то делать это при гостях в полный голос невежливо, мы тут все невольные свидетели разговора. Во-вторых, советы, а тем более предложения от любителя тонких-звонких жгучих брюнеток, который вообще вышел замуж за двухметровую льдину в мужском обличье, — такая себе идея.       — Так он не стремился замуж. Я просто удачно его принудил. Вернее, даже не я, а недальновидность его родственника.        Роярн который раз тяжело вздохнул и отмахнулся ото всех разом.       — Собрание семей с хорошим опытом.       — Нет, — замечание Шарль и Дарсия произнесли одновременно. Граф даже на всякий случай пересел к мужу на подлокотник кресла, тут же почувствовав на пояснице тёплую ладонь.       — Вот такой вот «опыт» повторять не смей. Это Шарли отходчивый, а какая-нибудь более страстная натура вскроет горло за такую вот форму построения брака. Так что, Рори, будь другом, женись по любви. Или по договорённости, построенной на взаимном уважении. На одном «хочу» не выедешь. Наш союз, надеюсь, взаимно приятное исключение из правил. Не более.       — От тебя про «по любви» слышать забавно.       — А ты ещё налей, глядишь — что-то совсем уморительное выдам, — впрочем, свой бокал лорд тут же отодвинул ещё подальше. Собственное опьянение он каким-то удивительным образом контролировал. Не так чтобы до конца, но верно осознавая некоторую его временную приятность, ещё не переросшую в какую-то из неблаговидных разновидностей. — К тому же… Я столько видел неудавшихся браков, что несложно найти, в чём они схожи. Любовь — тоже опасное чувство. Если перерастает в ненависть, то автоматически даёт твоему оппоненту острый нож и список уязвимых мест, куда ударив, можно убить тебя заживо. Но… Ненависть о бывших любимых как будто не так омерзительна, как ненависть от опостылевшего супруга, который бесит тебя фактом своего существования. В общем, однозначных ответов, как всегда, нет.       — Просто подожди, — Китти пожала плечиками, рассыпая по ним тугие кудри. — В отличие от девушек, тебя время никак не поджимает. За спиной не стоит общество и не кричит на каждое решение, что до двухсот нужно родить, а не от кого, так хоть из кожи вон вылезь.       — Но вы-то все занятые!       — Вернуть тебе друга? Ай! Да шучу я, Шарли, шучу! Маан ради, вцепился в своего северянина, кому он в здравом уме кроме тебя нужен.       — А ты не шути, Эт. Я нервный.       — А что, общественность действительно довлеет над женщинами так сильно? — Дамиен, долго молча слушавший и туго набивающий трубку, наконец её раскурил и выдохнул облако дыма. — Извини, Шарль, не могу уже. Сейчас приоткрою окно.       — Да кури, сегодня прощаю. А что до вопроса, адресованного Китти, так ты невнимательно нас двоих слушал многие и многие годы.       — Отнюдь. Я слушал. Но репродуктивное здоровье — общий камень. Он висит на шее обоих полов.       — Не в равной степени, — Дарсия потянулся к бокалу, сделал ещё один глоток черноты и поменял свою недопитую порцию на ту, что была в руках у Шарля. — Женщинам со временем труднее рожать физиологически, да и умнеют они многократно быстрее. Юную девушку на такую авантюру, как дети, уговорить многократно легче. А мужчины даже с тремя детьми плохо оценивают риски.       — О, ну ты, конечно, не такой.       — Напрасная ирония, мой дорогой банкир. Я отцовства хлебнул по полной с Альфредом и более-менее разобрался только с появлением Эрнеста. Агнесс тоже не имела ни малейшего понятия, что делать с детьми. Ради одного этого знания стоило жениться, я собственной шкурой прочувствовал, какая это дребедень про материнский инстинкт, чуткое сердце и то, что мать не навредит своему ребёнку. Всё наше инстинктивное наследие базируется на агрессии. Защищаемся мы не думая, бьём не думая, детей собой закрываем не думая, потому что отражаем внешние угрозы. Но как дело касается воспитания или базового выживания — мы не можем ничего без знаний, практических знаний, наших предшественников. И это открывается в первые же дни на сущей ерунде. Надо ли отпаивать детей водой, если им достаточно молока, какая им нужна температура воды, сколько их кормить, как их кормить? И таких деталей без счёту.        Этелберт на какое-то время очень сильно загрузился и, видимо, не знал, что ответить в противовес. А когда мысль дозрела, она неожиданно вылилась не в критическом ключе. В управляющем банка взыграл молодой родитель.       — Так надо отпаивать?        Граф и лорд абсолютно синхронно и серьёзно отрицательно покачали головами, отчего Китти насмешливо прыснула.       — Маан… это очень забавно, друзья мои. Неужели материнство и отцовство — это так страшно?       — Это сломает тебе жизнь, — Шарль откинулся на край спинки кресла. Сидя на подлокотнике, удобно разместиться ещё нужно было суметь. — Не в смысле разрушит, а именно в смысле нарушит прежнюю целостность. При других обстоятельствах, с другими исходными я, вероятно, и сейчас бы был бездетным. Не подумайте неверно, я отдам ради благополучия Анри всё, что у меня есть, и всё, чего у меня нет, но это… Как бы точнее дать определение… Как выучить новый язык с нуля. Совсем с нуля, без знания хотя бы алфавита, сразу внутри языковой среды. Говорить на этом языке со временем сможешь, но вряд ли хоть когда-то освоишь его в полной мере. И вся твоя окружающая среда ровно такая же — это ни для кого не родное наречие. Все говорят на языке, законы которого не понимают, а представляют. И в какой-то момент может показаться, что вот ты-то его знаешь лучше, чем твои родители, потому что они поленились его выучить должным образом, но потом обязательно встретится кто-то, кто говорит не как ты и говорит как будто бы правильно. Вот в этом моменте мозги начинают кипеть окончательно. Так что когда мои дети вырастут и предъявят мне, что я воспитывал их не так и что-нибудь да сделал болезненного, то я их пойму. Мы справляемся как можем. Часто косо и криво, и хоть как-то нас оправдывает только то, что это происходит от большой любви и тотального непонимания, как на этом языке родительства вообще говорить.        Дарсия хмыкнул, но очень по-доброму, и ободряюще похлопал супруга по руке.       — Не переживай. Тебе они не скажут ни единого плохого слова. Все камни — мои.       — Не обязательно. Есть много вопросов, в которых ты меня превосходишь. Тот же рациональный подход и умение контролировать процесс набивания шишек. Меня безмерно от этого берегли, и я хочу сделать так же. Обратной стороной медали оказалась моя неспособность вовремя отследить и жёстко пресечь изменившуюся ситуацию. Привет, привет дядюшкин проигрыш.       — Шарли, дети вообще-то и не должны контролировать родителей, нянчиться с ними и решать их проблемы. Взрослый — априори несколько более опытный, чем ребёнок. Когда этот порядок меняется — ничем здоровым в этой конфигурации и не пахнет. Так что чёрт его знает. Что и как нам аукнется в будущем — на практике мы узнаем, только дожив до этого времени. Что-то разговор перестал быть весёлым и томным. Дамиен вообще в печали.       — Да нет, — капитан сделал долгую затяжку и выдохнул дым носом. — Я просто размышляю. А ещё я надеюсь пожить без детей хотя бы будущие лет сто.       — Забавно, что это говорит действующий военный.       — Забавно, что мою позицию не понимает несостоявшийся маршал.        Дарсия поморщился, но не так чтобы сильно.       — Не сказал, что не понимаю. Просто… твои риски несколько выше, чем у всех присутствующих. Как я, конечно, делать не надо, детей заводить, не до конца подружившись с собственными мозгами, вообще плохая идея, но совсем остаться без наследников печально и скучно.       — А дети веселят?       — Дети вносят разнообразие. Проживают свою, надеюсь, долгую и интересную жизнь. Как минимум не бедную, это верно как в моём, так и в твоём случае.        Дамиен перевернул трубку в курильницу и прикрыл крышечку, всем телом подавшись вперёд.       — Я верно расцениваю твою фразу как намёк на продолжение парламентской работы? Ты думаешь, всё вернётся вспять?       — Парламент? О Маан, нет конечно! Партия тешит моё эго и отражает моё понимание порядка. Или ты скажешь, что мы на политике зарабатываем небывалые деньги? Политика — змея, беспрестанно пожирающая свой хвост. Это неостановимый процесс того, как большие деньги вкладываются в большие идеи, зарабатываются ещё более большие деньги и реализуются ещё более большие идеи. Это долго, дорого, муторно и в каких-то аспектах вообще не окупает вложенных усилий. Нет. Мой род будет в случае чего кормить серебряная жила, а твой — фермы. Трижды гуманные, четырежды чистые, без насилия над людьми, но фермы. Потому что в мире может происходить всё что угодно, но Дети Ночи хотят есть каждый день и не по разу. И металл нам тоже пригодится. Не на монеты, так на станки на фабриках.       — Разве у тебя остались акции серебряных рудников? — Шарль весь обратился к супругу. Вырисовывалось нечто интересное. — Разве ты не передал свою долю Изабелле?       — Конечно же нет. Ты очень невнимательно читал дарственную, которую сам же вызвался оформить. У Изабэ все права наместницы, но доля моих доходов от рудников — наследственная. Будут некоторые проблемы у Эрнеста и Альфреда, им придётся делить мой целый капитал, но, уж конечно, я никогда не отпишу его сестре.       — Вы из-за этого теперь в ссоре?       — Не страшно. Она меня поймёт, как только у неё появятся дети и поугаснут амбиции. На посте наместницы это займёт время, он-то куда более постоянный, чем моя карьера, и всё же она образумится.       — Удивительная особенность переписываться раз в полгода и то умудряться ссориться.       — Ну, для новостей нам достаточно вашей с Даффином переписки, вы оба всё равно её пересказываете, а мы можем позволить себе выяснение отношений. Далёкое расстояние благоприятствует трезвости размышлений. В конце концов, сложно на эмоциях сделать глупость, если твой собеседник орёт на тебя из-за горной гряды и претензии тебе идут дня три. И успевают «подостыть».       — Что же будет, когда телефонную сеть дотянут до Севера…       — Я тебя умоляю, мы же не будем ею пользоваться. Зачем портить отлаженный способ отложенной коммуникации?        Гости хохотнули вместе с хозяевами дома и напоследок чокнулись бокалами. Дальнейшая беседа продлилась недолго и завершилась на милой ноте взаимных объятий. Шарль так долго не отпускал от себя Дамиена, что капитану княжеской сотни пришлось согласиться заглянуть в гости или на тренировку хозяев дома.       — Маан ради, я должен был своей вечно пресной рожей недоесть тебе хуже горькой редьки ещё в Парламенте.       — А я к ней привык и очень по ней скучаю. И вообще, мне в организме не хватает железа.        Над последним замечанием капитан думал очень долго, и Шарлю пришлось пояснить, что это намек на словесные шпильки, после чего граф закономерно получил кулаком по рёбрам. Впрочем, очень бережно.       — Мы сильно тебя замучили?        Шарль влил в кружку холодного молока треть турки кофе, остальное вылив себе, и сел во второе плетёное кресло на веранде. Ранним утром вид на дальнюю часть сада, за которой сразу же начинался лес, умиротворял. Небо, нежно-розовое у горизонта, вот-вот обещавшее брызнуть золотом первых лучей, манило своими безбрежностью и чистотой, а свежий воздух приятно холодил после зала, напоенного чадом свечей и ароматом густых духов.       — Нет. По-моему, чудесно посидели, пока я не выпил лишнего. Пойму, если Рори обидится.       — Брось. Твой друг для этого слишком возвышенная натура. К тому же ничего дурного никто не сказал. Партнёра на дальнейшую жизнь выберет сам, а если самую граммочку посодействуем, так что дурного?        Дарсия сорвал с куста, почти лежавшего на подлокотнике его кресла, розовое соцветие и, стряхнув росу, долго держал бутон как сигарету — двумя пальцами, словно сверяя цвет лепестков и рассветного неба.       — Уже и не помню, когда последний раз так долго бодрствовал. Но, справедливости ради, небо изумительное. Во время учёбы я видел рассветы каждое утро, пока собирался. А теперь разленился.       — Это я тебя немного сбил с режима. Ты ранняя пташка, это я люблю поспать до обеда.       — М-да. Сразу видно аристократа столицы.       — Да нет, просто неженку, — Шарль чуть склонил голову, позволяя лорду заправить ему за ухо чёрную прядь, а потом и маленький бутон сорванной розы. — Дар, я знаю, я тебе надоел, но поехали, а?        Дарсия допил кофе с молоком и плавно повернулся к мужу, устало щуря синие, безнадёжно уставшие глаза.       — Меня не звали.       — Они меня-то позвали наверняка по ошибке. Ну правда, я даром не сдался прогрессивной партии Берров из Земли Отцов основателей. Их приглашение — акт вежливости. Я еду не учиться и не учить. А вот на другом континенте и в другой стране я никогда не был. Пожалуйста, поехали. Путешествие без компании теряет всю прелесть. Ты же тоже там не был. А так посмотрим мир. И посмотрим возможное место жительство Альфреда, если он останется твёрд в решении проходить практику в университете Орнского штата.       — Ты просто хочешь путешествий.       — Так я и не скрываю! — граф потянулся вперёд и сжал обе ладони мужа, покоившиеся на столе. — Ну поехали. Заодно ты развеешься. Я знаю, что ты домосед и вообще… Но вопрос с Парламентом не решится, если навеки застрять в Реере. Поехали. Всего десять дней. Ну, четырнадцать с дорогой.        Лорд вздохнул и большими пальцами погладил пальцы Шарля, почти сломавшие его собственные в порыве чувства.       — Маан с тобой. Поехали.        Шарль почти перевернул стол, обрушившись на него всем весом, почти на нём улёгшись и целуя холодные тонкие губы.       — Ты в курсе, что мог просто поставить меня перед фактом и я бы всё равно поехал?       — Да. Но я люблю тебя уговаривать. Это даёт чувство борьбы и победы, а ещё я хочу твоего собственного настроя.       — И как, твоя душа довольна?        Шарль склонил голову, хитро сощурил глаза, счастливо и абсолютно бессовестно расстегнул Дарсии воротник рубахи, скользнул ладонью по коже от горла под левую грудь, прощупывая рёбра и оглаживая мышцы.       — Почти. Если мы начнём сегодняшнее утро, заснув будучи вконец замученными, я буду абсолютно счастлив. Нужно пояснять мою мысль?        Дарсия гортанно расхохотался, позволяя стащить с себя рубашку до конца и выдернув полы чужой рубахи, заправленной в штаны и прижатой щегольским ремнём с серебряной бляхой.