Не такой, как все

В крохотной квартирке царит беспроглядная темень. Это не просто мгла — нечто живописное, могущественное, гнетущее своей невероятной силой. Воздух в ней теплый, но влажный, густой — в нем денно и ночно витает отголосок табачного дыма. В узкой, продолговатой комнатушке царит молчание — завораживающую тишину нарушает лишь телевизор, монотонно гудящий откуда-то из гостиной. Тело холодное, несмотря на батареи, встроенные в стены, оно тяжелое и непослушное, будто вместо крови по венам течет ртуть — ледяная, отравляющая своими ядовитыми парами. Нога нервно выстукивает ломаный ритм по полу. В дрожащих пальцах зажата сигарета. Возле левой руки — бутылка холодного пива, перед глазами — какая-то книга. Эрен точно не помнит ее названия — он смотрит куда-то сквозь строчки, взгляд путается в сложном переплетении букв, становится пустым и потерянным. Рука нервно дрожит, но Эрен умело это игнорирует — поднеся сигарету к губам, он затягивается. Неторопливо, томно, почти лениво… Затем задерживает дыхание — всего на мгновение!.. После чего неспешно выдыхает. Дым белесыми завитками рассеивается в воздухе. Сморгнув слезы усталости, он встряхивает головой и вновь впивается взглядом в мелкие строчки — старательно присматривается к буквам, кропотливо складывает из них слова, даже пытается уловить их суть… Все ни к черту. Раздраженно выдохнув, Эрен захлопывает книгу и подрывается на ноги — нервно, с нелепой спешкой. Он широким шагом подходит к окну, дергает за ручку — едва не сорвав петли на раме, открывает створку и подставляет лицо под свет придорожных фонарей. Ему нечем дышать. Воздух в подземелье тяжелый, спертый, сырой, вдохнуть его — то же, что набрать в легкие воды, и Эрен, гонясь за свежим воздухом, терпит неудачу. И все же ему плевать: несмотря на жжение в легких, он вновь подносит сигарету к губам и затягивается — мучительно долго, до сдавливающей боли в ребрах и до кашля — никчемного, почти отчаянного. Уперевшись ладонями в колени, он устремляет пустой взгляд в пол. Какое-то время просто стоит так и не думает ни о чем — бесцельно считает пролетающие мгновения, отмеряет минуту, затем вторую… Телефон оживает — монотонная, раздражающая мелодия будильника разлетается по квартире витиеватыми трелями. Эрен поднимает холодный взгляд на сотовый, долго всматривается в цифры на дисплее, отсчитывая потраченное в пустую время, однако спустя мгновение с тяжелым вздохом выпрямляется и, подойдя к телефону, обрывает зацикленную мелодию. Пора на работу. Ловко подхватив пиво, Эрен подносит бутылку к губам и осушает ее до дна — он глотает снова и снова, не в силах вдохнуть, мучается от нехватки воздуха, но продолжает заливать в себя алкоголь в надежде забыться. Он уже и не помнит, когда в последний раз встречал утро трезвым. Воспоминания о тех счастливых временах, когда в руке не было бутылки или стопки, остались в далеком прошлом — в безбедном юношестве, полном радикального максимализма, приключений и слепых мечт стать великим биологом. Однако реальность рано или поздно настигает каждого — она настигла и Эрена. Вместо тысячи научных открытий и путей к новым знаниям в ней — тысячи мразей, осмелившихся отнять жизни у невинных людей, что, оказавшись на операционном столе в лаборатории, начинают бессильно рыдать и уверять в собственной невиновности. Тысячи смертей — случайных или намеренных, не имеет значения. Тысячи однообразных, зацикленных дней, тысячи законов и правил, которых никто не осмелится ослушаться. Вместо счастливой семьи в ней — одиночество: мрачное, величавое, но омерзительное до ужаса. В этой реальности вместо яркого солнечного света и зеленой травы, о которой столь настойчиво пишут в книгах, — глубокая темень Форса и бесконтрольное желание забыться… Эрен слепо откидывает бутылку в сторону — та с глухим звоном врезается в стену и откатывается в угол комнаты. Эрен тратит еще секунду на то, чтобы, затянувшись и прикрыв глаза, в прострации созерцать кромешную пустошь в сознании… Однако проходит мгновение, и он, выдохнув, открывает глаза — напоследок проводив рассеянным взглядом белесые завитки, он направляется в душ. Один удар кулака по выключателю, и тесную ванную заливает тусклый свет. Напротив двери, прямо над раковиной — зеркало в массивной оправе, но Эрен не смотрит на свое отражение — знает, что выглядит омерзительно, и поэтому настойчиво прячет взгляд. Он снимает одежду чуть торопливо, путается в грязных спортивных штанах, едва не падает на холодную плитку, но с надеждой пеняет на спешку. И все же проходит мгновение, и он, отбросив грязные вещи в корзину для белья, шагает в душ. По привычке, отработанной с годами, он выкручивает картридж влево — ледяные струи тут же пронзают тело. Напор воды болезненно мощный, капли холодные до мелких судорог, но Эрен, понурив голову, смиренно глотает боль. Он не думает ни о чем — безмолвно позволяет пронырливым каплям стекать по холодному телу. Сколько проходит времени, он не знает — осознает лишь, что острая головная боль, не стихавшая ни на мгновение последние пару дней, понемногу ослабляет свои тиски — она не прекращается, но становится чуть менее назойливой. Почти терпимой. И лишь тогда, когда ватные мышцы чуть крепнут, Эрен выключает воду. Вытереться насухо, высушить непослушные кудри, натянуть на чуть влажное тело чистую одежду и выйти из дома — он делает все скорее на автомате, толком не осознавая реальности. Сегодня он не надевает наушники — не видит в этом смысла. Портвейн расслабил, выбил непрошенные мысли из головы, бокал вина — точно изысканный десерт, дополнил картину вспышками бордо, холодная бутылка пива — недостающий пазл, собравший все воедино. Сегодня нет необходимости бежать от реальности, глушить раздражающий голос совести и прятаться от себя — алкоголь сделал все сам, поэтому до лаборатории Эрен доходит в тишине — матовой и глубокой. Оглушающей. Сохранив грациозное молчание, он незаметной тенью пролетает мимо поста охраны, мимолетно мелькает в переполненном людьми холле и скрывается в своем кабинете — просторном, но мрачном, безжизненно тихом. Оставшись наедине с собой, он выдыхает. Форс — огромное душное подземелье, обитель звуков. Плач детей, ругань молодой пары, громкий, искренний смех, раздраженные выкрики, лай собак, гул машин — все сливается в единую какофонию, от которой — не скрыться. Возможность уловить мгновение тишины — истинный дар, и Эрен наслаждается каждым его мгновением. В кромешной тишине — благословенной, грациозной, по-настоящему особенной — он накидывает на плечи медицинский халат, достает из сейфа коньяк и, упав в широкое кресло, откупоривает бутылку. На столе стоит бумажный стаканчик с кофе (плод стараний услужливой медсестры — его подмастерья), и Эрен, долго не раздумывая, подливает в него алкоголь. Наспех размешав получившуюся смесь пальцем, он расторопно прячет коньяк в сейф и, сделав глоток, блаженно жмурится. Алкоголь ударяет по горлу, магмой растекается в груди, согревая, даруя блаженное ощущение жизни — реальной жизни, в которой сердце может биться размеренно, спокойно. Откинувшись на спинку кресла, Эрен прикрывает глаза. Он устал. Действительно устал, и дело не в отсутствии выходных. Суть его измотанности несколько другая — она особенная, не подвластная словам. Она грубая, глубокая, пестрящая сотней красок. Она — сутки, проведенные на диване с бутылкой водки в руке. Она — забытый день рождения матери, на который сам себе пообещал убраться на могиле. Она — случайный сон в переполненном автобусе и пропущенная остановка. Она в каждой незначительной мелочи и в существенных вещах, она — верный спутник, не покидающий Эрена целую вечность, и это сводит с ума… Стук в дверь рушит шаткое подобие спокойствия, воцарившегося в мрачном кабинете. Услышав его, Эрен, мотнув головой, статно распрямляет спину, отставляет стаканчик с кофе в сторону, включает настольную лампу и натягивает на губы улыбку — недостаточно правдоподобную, чтобы в нее поверить, но достаточно провокационную, чтобы о ней не спрашивать. Спустя мгновение дверь открывается. За ней — цветастый вихрь. Розовый медицинский халат, строгие брюки в тон, темно-синий бадлон, пестрая оправа неказистых очков, ярко-алые волосы. Ханджи встречает улыбкой — искренней на грани сумасшествия, и Эрен невольно чувствует, как головная боль, едва утихшая, разгорается вновь. И все же неестественная улыбка не сходит с пухлых губ. — Привет?.. — Эрен старается говорить с правдоподобной бодростью — получается из рук вон плохо. Голос тихий, чуть хриплый, интонация безжизненная, она мечется от утверждения к вопросу. В ответ улыбка девушки меркнет — уголки тонких губ, дрогнув, опускаются, взгляд раскосых карих глаз наполняется смятением. — Черт, Эрен, — Ханджи говорит тихо, на мгновение отбросив импульсивную манеру общения. — Выглядишь дерьмово… У тебя все в порядке?.. Уголки пухлых губ нервно дергаются, но безжизненная улыбка не исчезает — лишь крепнет, подпитываясь искренним холодом. Пальцы неосознанно сжимаются в кулаки — ногти впиваются в ладони до боли. Голова наливается медной тяжестью — она ощущается массивным металлическим шаром, наспех прикрепленным к шее. Глубоко внутри, внизу живота, скручивается нечто мерзкое, отвратительное до ужаса — тошнотворное чувство, названия которого Эрен не знает. Подпитываясь злостью и горечью, оно в мгновение разрастается в некрупный, но ощутимый ком, встрявший поперек горла. Эрен шумно сглатывает и нервно одергивает рукава халата. Он решает не отвечать на вопрос. — Ты что-то хотела? — Холодно интересуется он и выразительно смотрит на медицинскую карту в руках девушки — та, сперва не поняв суть вопроса, озадаченно смотрит на карту вместе с ним. Однако проходит мгновение, и Ханджи ударяет себя по лбу. — Точно! — Радостно восклицает она и широким шагом подходит к рабочему столу. Вскоре медицинская карта падает в руки Эрену. — У нас новый подопытный, — принимается тараторить в своей импульсивной манере доктор. — Ривай Аккерман. Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?.. Кошмар! — Она эмоционально всплескивает руками. Эрен опускает рассеянный взгляд на карту… Буквы скачут перед глазами, они с трудом складываются в нечто цельное и, собравшись в строчку, извиваются, точно клубок ядовитых змей. Эрен устало прикрывает глаза. Ему кажется, он чувствует ледяное дыхание смерти — она здесь, совсем рядом, протяни руку, и дотронешься до ее ядовитых игл. Тело холодное, оно непослушное и тяжелое, точно вылитое из свинца. По позвоночнику стекают капли холодного пота. Во рту — Сахара: губы слиплись, язык приклеился к небу, Эрен остро чувствует песчинки, приклеившиеся к деснам. Руки дрожат — мелко и нервно. Жалко. Боль пробирает его всего. Она везде: внизу живота, в сердце, в голове — вездесущая, монотонная, лишенная остроты, она жутко выматывает… Эрен вдыхает — глубоко, до сдавливающей боли в ребрах, — и задерживает дыхание на мгновение. И лишь когда тошнота, подкатившая к горлу, чуть отступает, он позволяет себе выдохнуть. Доктор открывает глаза. Он нервно обхватывает пальцами стаканчик с кофе и, поднеся его к губам, делает сразу несколько крупных глотков, не внимая удивленному взгляду карих глаз. Дубовые нотки коньяка, смешавшись с терпкостью черного кофе, ощущаются прекрасно, они — яркие всплески красок в его бренной жизни, и Эрен искренне наслаждается их отголосками. — Эрен?.. — Ханджи окликает тихо и робко, не желая лезть туда, куда не стоит, но Эрен вновь игнорирует вопрос. Он отставляет стаканчик на угол стола. Каждое его движение — живое воплощение нервозности и излишней резкости, но он не обращает на это внимания. Пододвинув карту к себе, Эрен впивается пустым взглядом в печатные строчки. — Ривай Аккерман… — Задумчиво читает он. «Красивое имя»… Ханджи молчит — в тяжелой, напряженной тишине она безмолвно смотрит на Эрена, и доктор все читает в ее глазах: недоверие, странное волнение, неуверенность и щепотку страха. Но девушка все же не решается давить, спрашивать о том, о чем спрашивать не стоит. Вместо этого она, тяжело вздохнув, кивает. — Будем скрещивать его гены с генами лирого волка, — собранно говорит она. — Предположительная дата операции — тринадцатое февраля. Через три дня. Эрен кивает — неторопливо, чуть задумчиво. — Через три дня… — Зачем-то повторяет он. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» Бесчеловечный скот. Бездушная мразь, лишенная всякого сострадания. Ублюдок, чудовище, урод — животное. Существо, не заслуживающее называться «человеком». Такой же, как и все представители его класса. — Мне собрать его анамнез? — Ханджи предлагает свою помощь несмело, чуть робко, и Эрен благодарен ей. И все же он отрицательно мотает головой. — Я займусь сам, — тихо бросает он и поднимается на ноги. Ханджи в ответ кивает — нервно и дергано, после чего улыбается — натянуто, будто виновато. — Будь с ним поаккуратнее, — робко просит она. — Он еще ребенок, так что… Взгляд тусклых зеленых глаз загорается огнем — ледяным, полным всплесков голубых и синих тонов. Он — живое воплощение гибрида праведного гнева и отчаяния на грани сумасшествия. Он впивается в карие глаза с намерением морально раздавить, и девушка, потерявшись, неосознанно делает шаг назад. — Может, он и ребенок, — Эрен говорит тихо, почти шепотом — полным ледяной злобы шепотом, — но он ребенок, который отнял жизни у других детей. И он заслуживает прочувствовать страх перед самóй смертью. На мгновение в кабинете воцаряется тишина — глубокая, матовая, мертвая. У нее своя мелодия: монотонная, полная неказистых украшений. Она подавляет, угнетает, раздавливает своей многотонной тяжестью. Однако проходит мгновение… И она рушится — Ханджи, потупившись в пол, нервно смеется. — Точно, прости, — виновато улыбается она и, подняв неуверенный взгляд, неловко поправляет небрежный пучок. — Тогда… Если тебе не нужна моя помощь, я, наверное… Пойду?.. — Девушка неуверенно указывает рукой на дверь. Яростный, полный праведного гнева взгляд гаснет так же внезапно, как и загорелся — в мгновение становится пустым, спокойным. Эрен неторопливо кивает. — Да, конечно, — отстраненно бросает он. Ханджи в ответ кивает — торопливо, суматошно. — Если я тебе понадоблюсь, я в кабинете, — неловко улыбается она и, получив в ответ сухой кивок, с виноватой улыбкой подходит к двери. — Не прощаюсь, — напоследок радушно бросает она и, шутливо помахав, выходит из кабинета. Эрен выдыхает с облегчением. Он устало прикрывает глаза. Монотонная, раздражающая боль не покидает его ни на секунду. Она стоит немного позади — Эрен чувствует ее холодное дыхание затылком. Она — всепоглощающее нечто, безжалостно сжирающее все на своем пути. Она иглами вгрызается в виски, впивается в кровоточащее сердце, раздирает клыками желудок, однако Эрен знает, как ее заглушить. Дотянувшись до края стола, он бережно подхватывает стаканчик и, поднеся его к губам, выпивает все без остатка — он глотает раз за разом, игнорируя настойчивые упреки совести. «Так не может больше продолжаться», — бесстыдно рыдает она. — «Пожалуйста, остановись!»… Но Эрен упрямо ее игнорирует. Спустя пару мгновений боль чуть притупляется, становится менее назойливой, почти терпимой, и он выдыхает с облегчением. Выкинув пустой стаканчик в мусорное ведро, он берет в руки медицинскую карту и неторопливо подходит к двери, однако останавливается в метре от порога. Он, потупив пустой взгляд в пол, дает себе мгновение на то, чтобы отдышаться, собрать мысли в нечто более менее цельное и прийти в себя. За дверью — яркий свет массивных ламп, свисающих с потолка. За ней — тысячи голосов: размеренные разговоры докторов, смех военных, шепот медсестер, плач подопытных — они сливаются в единую склизкую массу, от которой хочется поскорее отмыться. За ней — десятки знакомых лиц, что непременно станут задавать назойливые вопросы, ответить на которые Эрен не сможет. За ней — очередной убийца, и Эрен не хочет к нему идти. Однако высшим существам плевать не его желания: они настойчиво крутят стрелки часов, вынуждая, так и не найдя душевный покой, выйти в переполненный людьми холл. Эрен идет быстро, торопливо — он почти бежит, но не обращает внимания на выразительные взгляды совести. Коллеги приветствуют его радостными улыбками, они говорят что-то, но Эрен делает вид, будто не слышит их — он, спрятавшись за алкогольной пеленой, стремительно летит по сложному переплетению коридоров. Он игнорирует удивленные взгляды, впивающиеся в спину, не слышит радостные возгласы биологов и плач подопытных — широким шагом идет к двадцать третьей камере — к белоснежной тюрьме, к живому воплощению психологической пытки. Подойдя к нужной двери, он не тратит ни секунды на раздумья — приложив пропуск к замку, он дожидается приветственного сигнала и, не оглядываясь, заходит в камеру. Свет массивными клиньями ударяет в глаза. Он яркий, неестественно белый — слишком резкий для пьяного сознания, и Эрен сперва, шагнув в камеру, теряется. Картинка перед глазами плывет — становится блеклой, чуть смазанной. Едва отступившая боль возвращается — она безжалостно впивается в виски клыками, отказывая в помиловании. Нервная дрожь по телу усиливается… Однако постепенно глаза привыкают к свету — ощущение скорой смерти, напоследок дыхнув мерзким холодом в ключицы, отступает. Взгляд фокусируется — чуть потерянный, он все же находит незнакомую фигуру. В углу узкой и тесной белоснежной камеры сидит существо — сломленное и уязвимое, оно выглядит крайне жалко. Отросшие чернильные волосы клоками торчат в разные стороны, бледная кожа лица перепачкана в грязи, на болезненно худом, костлявом теле осталось лишь жалкое подобие одежды: несколько драных тряпиц выцветшего асфальтового оттенка. Тонкие брови нахмурены, под глазами пролегли черные синяки, по впалым щекам градом катятся слезы, бледные губы сжаты в плотную линию. У существа правильные, острые черты лица, угловатые, но эстетичные пропорции, и все же, несмотря на природную красоту, уродец выглядит убого и чахло — попросту ничтожно. Одного лишь взгляда на скульптурные пальцы, сжатые в кулаки, хватает, чтобы представить в них нож. «Когда ты убивал детей, ты тоже плакал?» Эрен нервно одергивает рукава халата. — Ривай Аккерман? — Он старается говорить в меру спокойно и равнодушно — с профессиональным нейтралитетом, но отвращение, клубком змей свернувшееся в груди, выдает себя непробиваемым холодом. Существо, услышав вопрос, чуть вздрагивает, и Эрен, гордо приподняв подбородок, готовится к отчаянной тираде. «Я никого не убивал!». «Произошла чудовищная ошибка, я не должен здесь быть!». «Прошу, я не хочу умирать!»… Однако проходит секунда, вторая, а существо по-прежнему молчит. Спустя мгновение оно статно расправляет плечи, выравнивает спину и, приподняв подбородок, открывает веки. Эрен шумно выдыхает… Глаза существа — лед глубокой реки, холодная ртуть, жидкий металл с яркими голубыми брызгами. Длинные ресницы томно трепещут, серебристые глаза смотрят с пронзительным холодом, но Эрен не видит их красоты. Прикрыв веки, он видит лишь одно: окровавленный нож в длинных пальцах, стальной взгляд и три трупа подле худых ног. Эрен тяжело сглатывает и открывает глаза. — Ривай Аккерман? — Он переспрашивает холодно, на сей раз не пытаясь скрыть отвращение и холодную ярость, застывшую ледяной коркой на сердце. Ответа вновь не следует. Юноша больше не плачет, не просит пощады и не ищет справедливости — он лишь, прикрыв глаза, откидывает голову на мягкую стену и отодвигает реальность на второй план. Эрен же не может сдержать смешок — нервный и жалкий. «Гордец,» — мелькает в голове. — Все же Ривай Аккерман, полагаю, — отстраненно бросает он. Отвращение и ненависть — вот то единственное, что неподвластно плену алкоголя. Они, объединившись, многотонным шаром пробивают стену пьяного, сюрреалистичного спокойствия, сносят с ног едва устоявшееся господство равнодушия, заставляют вновь почувствовать себя восемнадцатилетним мальчишкой, что, придя к своему первому подопытному, не смог осознать ужас и бесчеловечность совершенного преступления. Они, зародившись крохотными искрами, разлетаются в разные стороны и вскоре начинают полыхать, сжигая внутренности в ничто. Спрятаться от всепоглощающей, тоталитарной ярости не помогает даже алкоголь, и все же Эрен находит в себе силы холодно продолжить. — Меня зовут Эрен Йегер. Для тебя — доктор Йегер. Это понятно? — Он спрашивает отрешенно, почти равнодушно, и существо вновь не отвечает — понурив голову, жмурится лишь сильнее. Впрочем, Эрену все равно. — Мне нужно собрать анамнез, — холодно бросает он и устремляет пустой, едва ли осознанный взгляд на медицинскую карту в руках. — Я задаю короткие вопросы, ты отвечаешь. Желательно, развернуто. Понял? Гордое существо по-прежнему продолжает охранять грациозное молчание — вместо ответа оно с тяжелым вздохом открывает веки и устремляет свой взор в блеклые зеленые глаза. Юноша смотрит отрешенно и равнодушно — мертвизна его взгляда делает прекрасные серебристые глаза отвратительными, холодные слезы лишь добавляют образу никчемности. Однако проходит мгновение, и он, понурив голову, вновь прикрывает глаза. Эрен не сдерживается. С губ срывается смешок — едкий и нервный. По-настоящему жалкий. Молчание существа — гордыня в своей физической оболочке. Тишина, которую оно так тщательно бережет, грациозная и величавая, но раздражающая, выматывающая. Находиться в белоснежной тюрьме невыносимо. Воздух здесь горячий, но спертый и влажный — он оседает на коже мерзкой слизью, от которой хочется побыстрее отмыться. Вот так стоять и разговаривать с убийцей трех детей — психологическая пытка, что кажется сносной лишь под действием алкоголя. Эрен хочет уйти, закрыть дверь и забыть дорогу до двадцать третьей камеры — хочет попросту забыться за бутылкой вина и за просмотром тупого телешоу, но реальность вынуждает вести диалог с безжалостным убийцей. Эрен устало вздыхает. — А ты неразговорчив, — холодно бросает он. — Что ж, это поправимо. Мы можем позвать военных, если так тебе будет комфортнее. «Военные наверняка выбьют из тебя все дерьмо». В камере вновь воцаряется тишина — монотонная и нудная, нарушаемая лишь тихим гулом батарей, встроенных в стену. Существо, сникнув, признает поражение — оно не спорит, не кидается в ноги с извинениями, не требует справедливости — продолжает смиренно молчать. Оно держится с шатким достоинством, и Эрен удивленно склоняет голову. Усталость пробирает его всего — она везде: в бренном теле, в спертом воздухе камеры, в гнетущей атмосфере; алкоголь подавляет голос опрометчивых чувств, но удивлению удается просочиться сквозь защитный барьер. Ноги холодные и тяжелые, но Эрен, превозмогая себя, делает шаг вперед. Первый, затем второй, третий… Он неспешно подходит к существу и аккуратно опускается на одно колено. Эрен склоняется непозволительно близко — так, чтобы почувствовать едкий металлический запах крови, пропитавшей лоскуты одежды, — и существо чувствует это. Сперва оно опрометчиво вжимается в стену, однако вспомнив о нерушимой гордости, статно расправляет спину и, приподняв подбородок, открывает веки. В его взгляде нет страха — юноша смотрит в зеленые глаза с презрением и ненавистью, с вызовом, и Эрен пораженно отстраняется. Он растерянно моргает. Раз, второй… Однако спустя мгновение вспоминает: он говорит с хладнокровным убийцей детей — таким, как он, чужды человеческие эмоции. В зеленые глаза возвращается прежняя пьяная отрешенность. — Послушай меня, Ривай, — устало начинает Эрен. — Мы оба не хотим, чтобы у тебя были проблемы, я прав? Существо продолжает с забавной тщательностью беречь тишину — напоследок подарив доктору презренный взгляд, оно прикрывает глаза. На сей раз его молчание не удивляет и не изматывает — оно, точно умелый арфист, дергает струны нервов, неспешно выпуская на волю пьяную злость. Эрен выразительно цокает языком. — Что ж, ты не оставил мне выбора, — бесстрастно усмехается он и, тяжело вздохнув, поднимается на ноги. Эрен не одобряет психологическое насилие — он находит его несколько бессмысленным. Когда его коллеги часто прибегали к психологическим пыткам, Эрен оставался в стороне — какой толк угнетать морально, если тварь чуть позже поплатится жизнью?.. Однако сейчас, глядя на юношу — истощенного, измученного, израненного, но по-прежнему гордого — хочется использовать проверенный метод. — Я, пожалуй, уйду дня на три, — отрешенно бросает он. — Надеюсь, тебе не будет здесь слишком скучно. Он задерживается всего на мгновение — на жалкую секунду, чтобы подарить подопытному последний взгляд — холодный и равнодушный, по-пьяному пустой. Однако, так и не добившись ни единого слова, Эрен неспешно выходит из камеры. Подчинившись гласу усталости, он прячется в мрачном, пустом кабинете.

***

Эрен сидит в кромешной мгле и в тишине — по-своему нелепой, но грациозной. Он бездумно пялит в стену, изредка возвращается к бутылке коньяка и пытается заняться работой: раскладывает на столе анализы ничтожества, чья казнь состоится завтра; но ничего этим не добивается — взгляд по-прежнему плывет, путается в строчках, точно в канатах, становится окончательно потерянным… Эрен откладывает анализы в сторону. Тяжело вздохнув, он достает из кармана телефон и, откинувшись на спинку офисного кресла, зажигает дисплей — на экране тут же загораются уведомления о непрочитанных сообщениях. Какое-то время доктор колеблется: стоит ли их читать?.. Однако совесть побеждает лень почти в сухую. Она смотрит с укором и требованием, приказывая: «Ответь. Люди волнуются за тебя». Эрен открывает сообщения.

Микаса. 11.49am

Привет

      

Микаса. 11.49am

Ты так давно не пишешь. У тебя все в порядке?

Эрен выдыхает — шумно, с раздражением. Одиночество — его верный друг, соратник, готовый в любой момент подставить свое плечо. Оно — нечто возвышенное, прекрасное. Ценнейший предмет искусства, который ты купишь, не глядя на высокий ценник. Раньше Эрен был глуп — подобая клише «импульсивного подростка», пытался бежать от него. Он цеплялся за любое общение, за любой разговор — за каждого человека, с кем клеился хоть какой-то диалог. Однако одиночество все не отступало: оно наступало медленно, но методично, с поразительной стойкостью, пока не накрыло с головой. И лишь тогда, очутившись под его могучим кровом, Эрен прозрел — раскрыл саму суть «одиночества», проникся им, сумел рассмотреть в нем нечто волшебное, поэтичное… Эрен привык быть один, привык существовать без «доброго утра» и без «сладких снов», но мечта полностью кануть в одиночество, отбросив любые связи с миром, по сей день остается мечтой. И все из-за двух его последователей. Армин и Микаса — друзья детства. Одноклассники, однокурсники, почти что коллеги — отважные хирурги. Эрен познакомился с ними задолго до того момента, когда бутылка в руке стала чем-то привычным, обыденным. Они встретились еще в школе — при первой же встрече добродушная улыбка блондина с волшебными голубыми глазами привлекла, заинтересовала, а строгий взгляд серых глаз маленькой, но серьезной брюнетки лишь подкрепил детское любопытство. Эрен подошел познакомиться первым, сам же завязал диалог, о чем теперь жалеет ежедневно. Юношеская дружба осталась далеко в прошлом — в беспечном подростковом возрасте. Друзья выросли: каждый нашел свою дорогу, у каждого появилась своя автономная личная жизнь и свои интересы, но «друзья» до сих пор не дают свободно выдохнуть, несмотря на ярко выраженную позицию Эрена: «Оставьте меня в покое». Их беспрестанное беспокойство, которое раньше Эрен принимал за поддержку, назойливые попытки навязать общение, постоянные нравоучения — все это вымотало настолько, что от любого безобидного сообщения теперь к горлу подкатывает тошнота. Эрен устало прикрывает глаза. Хочется написать грубо и однозначно — так, чтобы подруга, наконец, успокоилась, но совесть — настырная дрянь — упорно толкает локтем в бок, и ее взгляд красноречивее любых слов. С шумным выдохом Эрен открывает глаза и, недовольно покачав головой, принимается писать ответ. Эрен. 01:12pm привет Эрен. 01:12pm у меня все в порядке сильно загружен на работе Это, конечно же, ложь. Никакой загруженности на работе нет. Все в рамках допустимого — двое-трое подопытных в день, не больше, но совесть соглашается с найденным компромиссом — ложь подойдет ситуации гораздо больше, чем простое и понятное «иди к черту». Эрен, отложив телефон в сторону, склоняется к сейфу, чтобы глотнуть немного свежего воздуха — дорогого коньяка, отдающего приятными дубовыми нотками, но его прерывает торопливый стук в дверь. Он не успевает ни выпрямиться, ни ответить, как дверь открывается, и в кабинет залетает уже знакомый цветастый вихрь. Ханджи влетает, едва ли не снеся дверь с петель, с искренней улыбкой на лице — Эрен, согнувшийся к сейфу, смотрит на нее удивленно, чуть потерянно. — У меня хорошие новости! — Громогласно оглашает доктор и, не давая ни секунды на ответ, торопливо продолжает: — Эксперимент над Риваем состоится завтра! Она, перекатившись с пятки на носок, радостно хлопает, предчувствуя фуррор. Эрен же смотрит в ответ с прежней потерянностью — сознание, затопленное прекрасным коньяком, не сразу понимает смысл сказанных слов. Однако Зое это не волнует. — Ты уже собрал анамнез? — С по-детски наивной радостью спрашивает она. Эрен сперва не отвечает — какое-то время он удивленно смотрит в карие глаза, направив все силы на то, чтобы осознать смысл сказанных слов. Затем, когда понимание все же мелькает вдалеке, он неторопливо выпрямляется и расправляет плечи, после прочищает горло… Пустой взгляд падает на медицинскую карту, отброшенную на угол стола. На пустую медицинскую карту. Эрен нервно заправляет кудри за уши. — Пока не успел, — тихо бросает он и торопливо поднимается на ноги… Однако тут же падает обратно в кресло. Тело подводит: тяжелое, заледенелое, оно едва слушается — кости будто превращаются в никчемное желе, неспособное выдержать подобную тяжесть. Голова идет кругом: кабинет то отдаляется, то приближается бесконечной вереницей, от которой — не скрыться; картинка перед глазами в мгновение блекнет и становится мутной, расплывчатой. Боль, что с трудом удалось заглушить крепким алкоголем, устраивает внезапное рандеву: подкравшись со спины, она молотом ударяет по затылку, выбивая из головы все мысли скопом. Холод подбирается непозволительно близко: он диким зверем накидывается на тело и впивается в шею, высасывая из бренного тела жизненные соки. Эрен прикрывает глаза. Шум торопливых приближающихся шагов — худшая пытка, терпеть которую невыносимо. Теплые ладони накрывают напряженные плечи. — Эрен, ты в порядке? — Ханджи спрашивает с искренним волнением и порывается склониться ближе, но Эрен тут же отталкивает ее — знает, что доктор учует запах спирта, и поэтому отодвигается подальше, охраняя необходимое сейчас личное пространство. — Все хорошо, — уверенно врет он. Теплые ладони, дрогнув, отпускают плечи. Эрен, шумно выдохнув, открывает глаза. Постепенно душа возвращается в тело. Холод, взметнувшийся хищником, напоследок оставляет кровавый укус под ключицей и, выпив достаточно крови, отступает. Головная боль, иглами вонзившаяся в затылок, чуть притупляется. Неторопливо, но кабинет все же перестает вращаться. Эрен выдыхает с облегчением. Игнорируя взволнованный взгляд карих глаз, он вновь пытается подняться на ноги — на этот раз неспешно, контролируя собственное тело, и у него получается. Эрен шумно сглатывает. — Давай я возьму анализы и заодно соберу анамнез? — Ханджи предлагает робко и тихо, и Эрен ей благодарен, но все же он отрицательно мотает головой. — Я справлюсь, спасибо, — отрешенно бросает он и, дотянувшись до края стола, выключает настольную лампу. Кабинет тонет в ночной полумгле, но Эрен чувствует взволнованный взгляд карих глаз. — Точно? — Ханджи спрашивает чуть смелее, но с прежним недоверием, и Эрен твердо кивает в ответ. — Тебе не о чем беспокоиться, — холодно улыбается он напоследок и первым направляется к выходу из кабинета. Открыв дверь в шумный, светлый холл, Эрен отходит в сторону, пропуская Ханджи — та выходит неторопливо, подозрительный взгляд впивается в изумрудные глаза, но юноша смотрит в ответ твердо, уверенно, и вскоре на красивое лицо возвращается искренняя улыбка. — Увидимся ближе к вечеру, — степенно кивает девушка, выйдя из кабинета. — В восемь часов к нам привезут новую подопытную, так что к половине девятого можешь подходить в мой кабинет. Эрен неторопливо кивает в ответ. — Тогда не прощаюсь, — отстраненно бросает он и, поймав краем глаза ласковую улыбку, уходит вглубь коридоров. Он идет твердым, широким шагом. — Эрен! — Кто-то из толпы окликает его, но он лишь ускоряет шаг. — Эрен! Он не идет — почти бежит до лаборантской и, скрывшись в темени складского помещения, выдыхает с облегчением. В лаборантской темно, прохладно и мертвенно тихо. Толстые стены ограждают, прячут от назойливого шума и яркого света ламп. Единственный источник освещения здесь — полудохлый светильник в углу и крохотное оконце под потолком, сквозь которое просачивается свет придорожных фонарей. Помещение маленькое и узкое, забитое оборудованием. Вдоль правой стены напичканы охлаждающие камеры, скрывающие за бронированным стеклом лекарства, растворы и кислоты, у дальней стены — массивные металлические ванны, в которых стерилизуют инструменты, по левую сторону от двери — шкафы, упирающиеся в потолок, доверху забитые мелкой утварью. Эрен, устало выдохнув, забирает свободную каталку с металлическим подносом на ней и направляется вглубь лаборантской. Он собирает все необходимое: прочный жгут, два шприца, один из которых он наполняет обезболивающим, пробирку для крови, скальпель и стеклянные пластинки. Коротко осмотрев собранное, он неторопливо кивает и, выключив светильник, выходит из лаборантской. Направляясь вглубь коридоров — к двадцать третьей камере — он видит знакомые лица. Все, завидев его, радостно улыбаются и здороваются, кто-то даже нелепо машет рукой, на что Эрен отвечает улыбкой — холодной и равнодушной. Мертвой. Однако, стоит ему подойти к массивной белоснежной двери, улыбка бесследно исчезает с лица. В голове вновь и вновь раздаются одни и те же слова. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» Под закрытыми веками — четкая до боли картина. Обрывки грязной одежды, худощавое тело, костлявые руки. В скульптурных пальцах — окровавленный нож. Три маленьких безжизненных тела подле косолапых ног и холодный, полный бесчеловечного равнодушия взгляд серебристых глаз. С пухлых губ срывается выдох — усталый, но полный немой ярости. Она ласковым котом льнет к ногам — ложится на ступни, трется носом о голени и с преданностью заглядывает в изумрудные глаза. Не заметив препятствий, она поднимается все выше и выше — неторопливо, но настойчиво, пока калачиком не сворачивается в груди. И лишь оказавшись прямо под сердцем, она выпускает когти, что тотчас же оставляют глубокие порезы — они горят, истекая кровью. Эрен встряхивает головой. «Сейчас не время», — холодно приказывает он себе. Приложив пропуск к замку и дождавшись одобрительного сигнала, он заходит в камеру. Пустой взгляд тут же цепляется за знакомую фигуру. Существо лежит на мягком полу без чувств. Худощавое тело тонет в минеральной вате — войлок, соприкоснувшийся с кожей, окрашивается грязно-алым. Обрывки одежды смялись, оголяя костлявую спину и длинные ноги. Грязные чернильные волосы, окончательно спутавшись, закрыли красивое лицо. Юноша, поджав колени к груди, крепко обнимает ноги, будто обороняясь, защищаясь от кого-то. Дыхание шумное и торопливое — беспокойное. — Ривай? — Эрен старается говорить спокойно, но резкость с головой выдает подлинное презрение. Проходит секунда, вторая… Подопытный не отвечает. Эрен устало вздыхает. Недовольно покачав головой, он отвозит каталку в центр комнаты — та вязнет в минеральной вате, инструменты на подносе грохочут, но Эрен не боится потревожить хрупкий сон. Подкатив каталку к белоснежной стене, он дарит подопытному взгляд — холодный, полный презрения. Прикасаться к грязному, истекающему кровью телу убийцы не хочется — хочется принести в камеру стакан ледяной воды и вылить ее в лицо мерзавцу, но Эрен вовремя берет свои эмоции под контроль. «Его должен наказывать суд», — говорит он сам себе. — «Не ты». Устало покачав головой, Эрен подходит к безжизненному телу и пинает его ногой — несильно, чтобы разбудить, но не оставить синяков. — Эй, — холодно зовет он. — Поднимайся. Существо не отвечает — оно, инстинктивно сжавшись, впивается пальцами в колени до боли, но по-прежнему ничего не говорит. Эрен пинает вновь — на этот раз сильнее. — Вставай! — Он говорит, повысив тон, но существо его по-прежнему не слышит — сжавшись в плотный комок, оно мелко дрожит на полу. «Ничтожество», — проносится в голове, но Эрен быстро отметает мысли — никчемные и бессмысленные. С усталым вздохом он наклоняется к юноше и, положив руку на острое плечо, твердо трясет безвольное тело. — Ривай! — Он не просто зовет — почти кричит, и существо вздрагивает… Однако так и не отвечает — лишь, расслабившись, выпускает колени из рук и шумно выдыхает, поставив точку в односторонней беседе. Эрен устало прикрывает глаза. Он ненавидит свою работу — относится к ней с искренней, праведной яростью. Выбирая будущую профессию, юный биолог тянулся к открытиям — к опасным для жизни экспериментам, к завораживающей науке, к знаниям, неподвластным человечеству!.. Однако он точно не стремился к убийцам. К ничтожествам, для которых чужая жизнь не стоит и цента. К мразям, способным с холодной радостью наблюдать за тем, как жизнь покидает бренное тело. К животным. Он не хочет видеть их, не хочет общаться с ними, не хочет обращаться с ними, как с людьми… Но реальности плевать на его желания. Поэтому Эрен, отбросив презрение, наклоняется и поднимает юношу на руки — тот безвольной куклой повисает на его предплечьях. Эрену противно прикасаться к грязной коже даже сквозь перчатки, противно чувствовать под пальцами корочку спекшейся крови, поэтому он, торопливо подойдя к кушетке, попросту отбрасывает безжизненное тело на каталку и сразу же отряхивает руки. Он бросает холодный взгляд на юношу — тот выглядит жалко. Чернильные волосы, слипшись, упали поперек лба и обрамили нездорово бледное лицо. Сухие бледные губы приоткрыты, с них то и дело срываются хрипы и шумные выдохи. Длинные ресницы беспокойно дрожат — они отбрасывают блеклые тени на черные синяки под глазами. Костлявые руки безвольно свисают с каталки — Эрен с трудом представляет в них окровавленный нож… С тяжелым вздохом он отбрасывает лишние мысли в сторону. «Не сейчас», — холодно приказывает он сам себе. Обойдя кушетку, он приковывает костлявые конечности к железным ножкам — сначала руки, затем ноги. Он закрепляет наручники туго — наверняка болезненно, но ему плевать. Убийца детей заслужил самые мучительные страдания. Существо по-прежнему не просыпается — лишь жмурится сильнее, когда холодный металл соприкасается с кожей и изредка выдыхает — шумно, с безграничной усталостью. Эрен, накрыв острое плечо ладонью, трясет — возможно, слишком сильно, но юноша не реагирует. — Ривай! — Он зовет громко — так, чтобы подопытный точно услышал, но этого не происходит — существо лишь, вздрогнув, шумно выдыхает, но так и не открывает глаза. Эрен, раздраженно поджав губы, убирает ладонь и делает шаг назад. Церемониться не хочется — хочется, на мгновение забыв о «врачебной этике», сделать так, как делают коллеги — попросту ударить подопытного по щеке, чтобы бледная кожа налилась алым, но Эрен не позволяет себе опуститься так низко. «Ты не такой, как они», — напоминает он себе. — «Ты не садист». Недолго думая, Эрен все же принимает решение. Торопливо выйдя из белоснежной тюрьмы, он обходит камеру и, найдя регулятор света, выкручивает его на максимум — так, чтобы лампы под потолком загудели, загоревшись болезненно-ярким светом — неестественным, мертвенно-белым. Выкрутив регулятор до упора, он широким шагом возвращается в камеру и, встав возле подопытного, терпеливо ждет. Первое время ничего не происходит. Существо, зажмурившись, шумно дышит — часто-часто, жадно втягивая воздух носом и выдыхая ртом. Оно напрягается: костлявые плечи приподнимаются, пальцы рук сжимаются в кулаки, бледные губы становятся тонкой линией, линия челюсти напрягается. Однако проходит мгновение… И длинные ресницы трепещут. Юноша открывает свинцовые веки. В серебристых глазах — сплошь потерянность. Существо окидывает пустым взглядом высокий потолок, мечется по белоснежным стенам, спускается к полу и, окончательно потерявшись, останавливается на зеленых глазах. Эрен, устало вздохнув, берет с металлического подноса медицинскую карту и ручку и окидывает беглым взглядом поля для заполнения. «Ничего нового», — мелькает в голове. Спустя мгновение доктор поднимает холодный взгляд на существо — то смотрит все еще удивленно, но цепко — так, будто надеется найти в зеленых глазах нечто необычное, диковинное. Однако секунды стремительно летят вперед, складываются в минуты, и постепенно в серебристых глазах появляется все больше понимания — вскоре осознание настигает юношу, и в его взгляд возвращается грациозный холод. С пухлых губ срывается нервный смешок. «Надо же. Какой гордый». Говорить с подопытным не хочется, но холодная реальность заставляет начать разговор — возможно, односторонний, но все же. — Планы изменились, Ривай, — Эрен старается говорить спокойно, с профессиональным холодом. — К твоему счастью у нас нет трех дней. Эксперимент состоится завтра, так что нам нужно разобраться с тобой побыстрее. Закончив, Эрен вновь опускает сосредоточенный взгляд в медицинскую карту. Имя, возраст, хронические заболевания… Обыденные вопросы, которые Эрен успел выучить наизусть. Они простые и понятные, ответить на них — минутное дело, вот только… Шестое чувство подсказывает доктору, что он так и не получит ни одного ответа. Недовольно покачав головой, Эрен переводит отрешенный взгляд на юношу — тот безвольно раскинулся на кушетке, прикрыв глаза. Дыхание шумное, беспокойное — грудная клетка торопливо вздымается, ненадолго останавливается… Но через мгновение опускается — слишком резко. Пальцы рук сжаты в кулаки, кадык то и дело нервно дергается, мышцы явно напряжены, но доктор сомневается, что дело в страхе. Алкогольная пелена — непробиваемая преграда, препятствующая пустым, никчемным мыслям, и все же одна — изворотливая дрянь — проскальзывает сквозь металлические прутья. «Зачем ты их убил?..» Эрен встряхивает головой. — Дам тебе выбор, — сухо бросает он. — Сперва поговорим или сразу перейдем к сбору образцов?.. Существо не отвечает — лишь жмурится сильнее и сжимает руки в кулаки. Первый порыв — позвать военных. Игнорируя настойчивые, упрекающие взгляды совести, холодно кивнуть в сторону подопытного и выйти из камеры, позволив привилегированным мразям делать все, что только взбредет в их больные головы, но совесть вовремя приводит в чувство. «Ты ничего этим не добьешься», — оглашает примитивный факт она, и Эрен, горько усмехнувшись, соглашается. — Я тебя понял, — устало вздыхает он. — Перейдем к сбору. Опустив взгляд на поднос, Эрен ненадолго задумывается, однако мгновение спустя все же берет в руки жгут. Приподняв худую руку, Эрен затягивает жгут на костлявом плече. — Смыкай и разгибай пальцы, — холодно приказывает он. — Мне нужно взять кровь. Мгновение ничего не происходит. Существо, напрягшись, задерживает дыхание и зажмуривается… Однако спустя секунду неторопливо разжимает пальцы. Смирившись со своей участью, оно все же слушается приказа. Эрен склоняет голову в удивлении. «Ты так боишься военных?..» Нервный смешок слетает с пухлых губ. Сперва не хочется иронизировать, не хочется методично раздавливать гордость юноши, но в голове вновь мелькают страшные слова. «Убил троих детей». Этого хватает сполна, чтобы заткнуть рот завывающей совести. — О, так ты все-таки умеешь быть послушным? — Эрен холодно усмехается, не скрывая подлого сарказма над чужой ничтожностью. — Впечатляет. Существо не отвечает — лишь сжимает губы в плотную линию, но доктор не удивляется. Отложив насмешки в сторону, он берет с подноса шприц и пробирку для сбора крови. Протереть локтевой сгиб спиртовой салфеткой, воткнуть иглу в вену — по привычке неторопливо и аккуратно, безболезненно — собрать нужное количество крови и, сняв жгут, отложить шприц в сторону — Эрен делает все по отработанной с годами привычке, не задумавшись ни на секунду. Руки чуть дрожат, в сердце — полный сумбур, подчиненный плену алкоголя, но профессионализм выливается в отточенных, аккуратных движениях, в спокойном взгляде и в холодной голове. Отложив испачканный шприц, пробирку и жгут в сторону, Эрен бросает на юношу отрешенный взгляд — тот, зажмурившись, шумно выдыхает. — Если ответишь на несколько моих вопросов, — Эрен начинает говорить, толком не осознавая, что именно он собирается сказать, однако слова кажутся настолько правильными и естественными, что он продолжает без единой задней мысли: — я сделаю тебе анестезию перед взятием лоскута кожи. Эрен не переносит насилие, не терпит пыток — вездесущая совесть сжирает его заживо всякий раз, стоит только задуматься о том, чтобы намеренно причинить боль кому-то, но сейчас она молчит. Она лишь смотрит — с мольбой и осуждением, но Эрен тут же отворачивается от нее. «Убил троих детей», — напоминает он сам себе. Он поднимает спокойный взгляд на Ривая в немом ожидании. Он уже не ждет мольб о пощаде и встревоженных тирад — знает, что гордец, вроде прикованного к столу, никогда не станет просить о пощаде, поэтому лишь с любопытством смотрит, ожидая… Чего-то. Но ничего не происходит. Юноша, расслабившись, откидывает голову на кушетку и смыкает тяжелые веки. Эрен понимает его безмолвный выбор. — Я понял, — отрешенно кивает он. — Значит, ты выбираешь мучения. Ну что ж… — С пухлых губ срывается смешок — тихий, почти угнетенный. Жалкий. — Я уважаю твой выбор. Эрен дает юноше последний шанс — несколько мгновений смотрит на длинные ресницы, ожидая, что те вот-вот затрепещут, и существо, смирившись со своим ничтожным положением, попросит о сострадании, но этого не происходит. С тяжелым вздохом Эрен опускает пустой взгляд на инструменты. Он аккуратно берет скальпель и подносит его к тонкой коже предплечья… Но почему-то замирает. Потерянный взгляд мечется в сторону красивого лица, прослеживает правильные острые черты и останавливается на длинных ресницах. В груди, прямо под сердцем, скручивается нечто мерзкое — отвратительное склизкое чувство, оставляющее на теле грязные следы. Мертвенная тишина в камере гнетет, подавляет едва воцарившееся спокойствие — она прямым ударом бьет прямо в сердце, отчего то болезненно сжимается… «Давай же», — мелькает в голове, однако проходит секунда, вторая… Существо по-прежнему молчит. Недовольно покачав головой, Эрен опускает взгляд на костлявое предплечье и, заткнув взбунтовавшемуся чувству рот, приступает. Он, мягко надавив на скальпель, аккуратно проводит им несколько линий — твердой рукой очерчивает ровный квадрат. Он движется аккуратно, неторопливо — действует почти осторожно, на мгновение забыв о том, что к кушетке прикован лишившийся достоинства детоубийца. Аккуратно поддев лоскут кожи пинцетом, Эрен осторожно отрезает его скальпелем. Его движения плавные, почти бережные — по-настоящему отточенные с годами. Руки мелко дрожат, на лбу проступает холодный пот, Эрен задерживает дыхание в напряжении… Однако проходит мгновение — жалкая минута, — и вот лоскут кожи уже прячется под стеклянной пластинкой. Закончив, Эрен шумно выдыхает и поднимает сосредоточенный взгляд на красивое лицо в ожидании немых слез… Но их не находит. Существо, зажмурившись, не позволяет ни единой капле скатиться по выразительным скулам — оно застыло в немом напряжении, задержав дыхание, но не опустилось до нелепых мольб. Взгляд зеленых глаз становится потерянным, искренне удивленным. — Надо же, — Эрен шумно выдыхает. — Ты не из сентиментальных. Пустой, удивленный взгляд неосознанно скользит ниже, опускается к рукам… Грязные, окровавленные пальцы, хаотично нажимают на кушетку — так, будто под ними вместо холодной кожи — клавиши из слоновой кости. Они движутся хаотично — то играют неспешно, то срываются на бешеный темп, иногда нажимают сильно, иногда — совсем слегка… Эрен, завороженный этой картиной, на мгновение забывает о реальности. В голове вновь и вновь звучат страшные слова. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» И Эрен, потерявшись в торопливых движениях скульптурных пальцев, снова задается вопросом. «Зачем ты это сделал?..» Шумный выдох неосознанно срывается с пухлых губ. Омерзительное, пугающее чувство усиливается — подпитываясь красноречивыми, упрекающими взглядами совести, оно становится несносным — тошнота подбирается слишком близко к горлу, и Эрен сдается. Слепо схватив шприц с обезболивающим с подноса, он без единой задней мысли втыкает его в костлявое предплечье. Проходит мгновение, и препарат растекается по венам подопытного. Введя препарат, Эрен откидывает пустой шприц на поднос. — Я все-таки вколол тебе обезболивающее, — холодно бросает он, однако этот холод разнится с прошлым — он подпитывается злостью. Не на подопытного — на самого себя. — Отдал должное твоей выдержке. Эрен искренне зол. Весь он сейчас — галимое презрение. «Он убил троих детей», — рявкает он на самого себя. — «Его нельзя жалеть!»… Однако ничего этим не добивается. Совесть, добившись желаемого, стихает. Она смотрит с немым одобрением, с доброй улыбкой. «Молодец», — удовлетворенно хвалит она, но Эрен раздраженно отмахивается в ответ. «Иди к черту», — злобно огрызается он. Шумно выдохнув, доктор запускает пятерню в непослушные кудри. Отрешенный взгляд вновь цепляется за скульптурные пальцы — те продолжают «играть». Существо, забыв о самой реальности, с головой погружается в мир чего-то прекрасного, возвышенного — чего-то, чего Эрен никогда не сможет достигнуть. Доктор устало качает головой. Отрешенный взгляд падает на медицинскую карту. На все еще пустую медицинскую карту. Эрен переводит взгляд на красивое лицо, цепляется за длинные ресницы… — Все еще не хочешь говорить? — Он спрашивает с искренней, глубокой усталостью. Юноша не отвечает — лишь жмурится сильнее прежнего и принимается играть в разы быстрее, отчаяннее. Эрен выдыхает — шумно, с усталостью. — Ты ведь понимаешь, что не сохранишь свой обет молчания? — Он спрашивает обреченно, уже и не надеясь на ответ. — Тебе придется ответить на мои вопросы. «Не вынуждай меня заставлять тебя». Существо по-прежнему молчит. Тишина в его руках становится чем-то грациозным и поэтичным, необыкновенным — чем-то, что хочется тщательно беречь. Оно молчит с величественным гротеском, и злоба, опасливо покачнувшись, делает шаг назад. Эрен ненавидит убийц — он презирает тех, кто считает себя вершителем чужих судеб, но что-то диковинное, совершенно, безапелляционно особенное заставляет его застыть в сомнении. Не осознавая, зачем, Эрен аккуратно подхватывает холодную ладонь и сжимает ее подрагивающими пальцами. — Ривай, — он начинает чуть потерянно, толком не осознавая, что именно собирается сказать, но что-то неизведанное — какое-то необъяснимое шестое чувство — вынуждает продолжить: — Я — не твой враг. — Эрен говорит искренне — так, как чувствует на данный момент. — И не я виноват в том, что ты здесь оказался. Не совершил бы ты преступление, ты бы здесь не оказался, так что… — Я не совершал преступлений. Существо отвечает тихо, безжизненно — роняет фразу глухим шепотом и тут же замолкает, ухватившись за ускользающую тишину. Поймав ее — вольную птицу, взметнувшуюся в руках — он сжимает тонкие губы в плотную линию и, безжизненно сникнув, отворачивается. Взгляд зеленых глаз становится пустым, потерянным. Голос юноши — тихое пение первых весенних птиц, мягкий шум волн, шелест страниц книги — нечто возвышенное, совершенно особенное. Он ласкает слух, выбивает из головы непрошенные мысли… Однако постепенно, секунда за секундой, до пьяного сознания доходит смысл произнесенных слов. С губ срывается смешок — нервный, никчемный. По-настоящему жалкий. Затем второй, третий… С пухлых губ слетает смех — пустой, но искренний. Эрен вспоминает своего первого пациента — хилую, но полную внутренних сил девчушку, зарезавшую своих родителей. Она, лишенная последних крупиц гордости, с пеной у рта доказывала свою невиновность, отчаянно кричала, рыдала, требовала повторного суда, и Эрен — юный биолог, едва вышедший из института — поверил. Он написал апелляцию, с праведным гневом доказывал Ханджи невиновность девушки — с необъяснимым рвением требовал пересмотра ее дела… И лишь видео, показанное насмехающимися военными, расставило все по своим местам. В нем — знакомый запал раскосых карих глаз, искренняя улыбка и окровавленный нож, сжатый тонкими, изящными пальцами. Он вспоминает и многих других. Шестилетнего Ричарда — жизнерадостного мальчишку, зарезавшего своих сестер, престарелую Мишель, утопившую свою приемную дочь, пышущую жизнью Нинэль, отравившую соседских сыновей из зависти… Он вспоминает всех тех, кому когда-то поверил, за чью судьбу он готов был бороться… И вспоминает холодную реальность — неоспоримые факты их вины. Больше Эрен не верит никому. Насмеявшись вдоволь, доктор переводит спокойный взгляд на существо — то, распахнув ресницы, смотрит в ответ со знакомым равнодушием, что на этот раз вызывает лишь улыбку — усталую, но искреннюю. — А ты смешной, — Эрен бросает тихо, почти безжизненно, и недовольно качает головой, заметив острую вспышку боли, всколыхнувшуюся голубыми брызгами в серой радужке. С губ срывается тяжелый вздох. — В лабораторию отправляют только самых жестоких убийц, — отстраненно оглашает факт доктор и, пробежавшись по худощавому телу холодным взглядом, нервно усмехается. — А глядя на тебя, я верю в то, что ты мог убить кого-то. Уж прости, но ты… Производишь такое впечатление. Замолкнув, Эрен ждет. «Я — не убийца». «Я оказался здесь по несправедливости». «В моем деле нет ни единого доказательства моей вины»… Но оправданий не следует. Во взгляде существа ломается что-то — оно, взорвавшись голубыми всплесками, растекается по дну серой радужки, выливается в немые слезы, скопившиеся в уголках глаз, но юноша молчит… Какое-то время он просто смотрит: с холодным отчаянием, с острой злобой; однако проходит мгновение, и существо, обессиленно выдохнув, прикрывает глаза, не позволяя увидеть больше. Оно лишь бросает напоследок: — Задавайте вопросы, — и, откинув голову на каталку, отдаляется от реальности. С пухлых губ срывается смешок — тихий и нервный, неосознанный. В груди — прямо под сердцем — взрывается нечто омерзительное. Оно, всколыхнувшись, обдает кровоточащую душу жаром, заставляет вновь заглянуть в глаза совести, что, сникнув, устало качает головой… И все же Эрен отбрасывает в сторону дурные мысли. Взяв в руки карту и ручку он приступает к делу. Возраст, вредные привычки, хронические заболевания… Он задает вопросы один за одним и фиксирует данные в медицинской карте. Закончив, он выдыхает с облегчением. Пухлые губы трогает легкая улыбка. — Вот и все, — спокойно бросает он. — А ты не хотел говорить. Он поднимает взгляд на красивое лицо: прослеживает острые, правильные черты, путается в длинных ресницах… Однако мгновение спустя отрешенный взгляд инстинктивно спускается к худым рукам — скульптурные пальцы вновь играют что-то. Отринув реальность, Ривай погружается в мир чего-то прекрасного и возвышенного — чего-то недосягаемого в глазах других людей, но обыденного в его понимании… Сердце болезненно сжимается, и с пухлых губ срывается выдох — глухой и потерянный. Никчемный… И все же Эрен быстро берет себя в руки. «Этими же пальцами он держал окровавленный нож», — холодно напоминает он сам себе. Эрен нервно прочищает горло. — Медсестры отвезут тебя на остальное обследование, — холодно бросает он. — Мне зачитать тебе список данных, необходимых для сбора? Он задает вопрос, не надеясь получить ответ — знает, что существо будет с присущей ему кропотливостью беречь горделивую тишину, и поэтому не удивляется, получив негласный ответ: «Это неважно». — Я так понимаю нет, — устало отвечает на тишину доктор. — Что ж, в таком случае я оставлю тебя. Медсестры придут чуть позже. Еще мгновение он стоит на месте — усталым, но пристальным взглядом следит за скульптурными пальцами, играющими нечто неизвестное, но наверняка красивое, обогащенное чем-то возвышенным… Однако спустя мгновение Эрен приходит в себя и, бросив холодный взгляд на красивое лицо, забирает с собой поднос с инструментами. Он выходит из камеры, не оборачиваясь.

***

Ночь наступает медленной, но уверенной волной. Жителям подземелья не доступно ни солнце, ни луна, ни ночное небо, но придорожные фонари, раскидавшиеся плотной сеткой, чем-то издали напоминают звезды — Эрен прослеживает их переплетение пустым взглядом… Стрелки часов с методичным тиканьем отмеряют мгновения, складывают секунды в минуты, минуты — в часы. Постепенно время ближется к девяти. Эрен затягивается в последний раз — прикрыв глаза, он глубоко вдыхает, позволяя пронырливому сигаретному дыму ударить по легким. Зажмурившись, он слепо подставляет лицо под свет придорожных фонарей и наслаждается монотонным переплетением звуков. С переполненной трассы доносится глухой рокот машин, из дома напротив играет неназойливая музыка, компания, проходящая под окнами, заливисто смеется — на этот раз мелодия ночного города пьянит, дарует спокойствие… Шумно выдохнув, Эрен открывает глаза — спокойным взглядом он провожает белесые завитки, пристально следит за тем, как они растворяются в воздухе… Однако спустя мгновение, когда те исчезают из вида, с усталым вздохом закрывает окно. Он бросает беглый взгляд на часы. «Пора», — мелькает в голове, и доктор, погасив настольную лампу, выходит из мрачного кабинета. На этот раз, проходя по шумным, переполненным людьми коридорам, он не прячется — холодно улыбается знакомым лицам, даже здоровается с несколькими учеными. Широким, твердым шагом он подходит к двери и аккуратно стучится. — Входи! — Знакомый звучный голос кажется еще громче обычного, но Эрен, смиренно проглотив вспышку головной боли, заходит в комнату. Кабинет Ханджи — царство света и буйных красок. Комната большая и просторная, освещенная массивными витиеватыми люстрами, свисающими с потолка. Обстановка скромная, почти дешевая: вдоль стен расставлены несколько стеллажей с книгами, перед окном — широкий письменный стол и несколько тумб по бокам; но ощущение пустынности разбавляют краски. Яркие рисунки на белых стенах — нелепые, почти что детские, — фиолетовые шторы, голубые светильники в углах, разноцветные стикеры, прикрепленные к мебели — все сливается в единый шум, элементы «интерьера» взаимно дополняют друг друга. Эрен и не представляет это помещение более спокойным и однотонным. Сама же царица красок, завидев доктора, с искренней улыбкой подрывается с места. — Как хорошо, что ты пришел! — Радостно восклицает она и, схватив со стола медицинскую карту пациента, широким шагом подходит к Эрену. — Пойдем, — взволнованно говорит она и, подхватив доктора под руку, утягивает его в шумный холл. — Ее привезли несколько минут назад. Познакомимся с ней вместе! Эрен, едва поспевая за торопливыми, широкими шагами, заторможено кивает. — Что мы будем на ней тестировать? — Спокойно интересуется он, и раскосые карие глаза взрываются золотыми брызгами. — О-о-о, как хорошо, что ты спросил! — Завороженно протягивает девушка. — Помнишь нашу новую разработку? Препарат для улучшения регенерации? Эрен, устало вздохнув, кивает. — Ее сложно забыть, — мрачно бросает он. — Столько головной боли у нас не было никогда… Ханджи в ответ смеется — с детской искренностью, запрокинув голову. — Это точно! — Радостно хохочет она. — Но! — Она выразительно выставляет второй палец вперед. — Зато теперь человечество выйдет на новую ступень эволюции! Мы почти приблизились к бессмертию! Эрен тихо усмехается в ответ. — Как будто в этом есть что-то хорошее, — беззлобно бросает он, и Ханджи играючи толкает его локтем в бок. — Не будь таким пессимистом! — Обезоруживающе улыбается она. — Еще совсем немного, и мы раскроем все тайны вселенной! Разве это не впечатляет? Эрен, коротко улыбнувшись, переводит на девушку отрешенный взгляд. — Меня не впечатляет, — честно отвечает он и, заметив волну разочарования, взметнувшуюся в карих глазах, тут же переводит тему: — Так мы будем тестировать на ней этот препарат? Ханджи, мгновенно переключившись, сосредоточенно кивает. — Да, — собранно отвечает она. — Завтра утром. Сперва проведем эксперимент над ней, а затем перейдем к Риваю. Сердце, дрогнув, замирает на мгновение… «Я не совершал преступлений» … Но спустя секунду возобновляет ритм — размеренный, неспешный. Острая вспышка боли, пронзившая бренную плоть, остается позади. Эрен, шумно сглотнув, встряхивает головой. Совесть, едва завидев мелкую трещину в непробиваемой стене холода, заглядывает в изумрудные глаза с надеждой. «Возможно, еще не поздно все исправить?» — несмело предполагает она, но Эрен тут же закрывает ей рот. «Сколько раз нужно тебя обмануть, чтобы ты, наконец, поняла?» — с холодной яростью спрашивает он, и совесть, сникнув, все же отступает назад. Прочистив горло и выкинув лишние мысли из головы, Эрен переводит отрешенный взгляд на Ханджи. — Что она сделала? — Отстраненно интересуется он, и уголки тонких губ, нервно дрогнув, опускаются. Взгляд карих глаз в мгновение пустеет, наполняется немой горечью. — Убила трех сестер и свою мать, — холодно бросает она. — Отравила их крысиным ядом, а затем подожгла. Эрен, понурив голову, прикрывает глаза — всего на мгновение… Чтобы в следующую секунду взгляд заледенел пуще прежнего. Он кивает — нервно и дергано. Жалко. — Понял, — сухо бросает он. Ханджи поднимает на него взгляд — робкий и нерешительный, но искренне взволнованный. Эрен отвечает ей улыбкой — неестественной, холодной, но не терпящей возражений, и девушка отводит взгляд. До семнадцатой камеры они доходят в тишине. Подойдя к нужной двери, Ханджи отпускает руку Эрена и, отойдя чуть в сторону, с немой встревоженностью заглядывает в зеленые глаза. — Готов? — Тихо спрашивает она, и Эрен кивает, не раздумывая. — Покончим с этим побыстрее, — холодно отвечает он. Ханджи суматошно кивает в ответ. — Ты прав, — отстраненно бросает она и, приложив пропуск к замку, первой заходит в камеру. Эрен заходит следом: отбросив лишние мысли, он уверенно переступает через порог, поднимает взгляд… И жизнь останавливается. Семнадцатая камера несколько отличается от других: она куда более просторная, но все такая же мертвенно белая. И все же в ней кипит жизнь. Вся она — в мелочах. В потрепанном временем розовом платьице, испачканном в грязи. В грязных русых кудрях, рассыпавшихся по узким плечам. В глубоких и искренних голубых глазах, в их взгляде — бесстрашном и добром. В улыбке — искренней, не по-детски взрослой. Маленькая девочка стоит посреди комнаты. Она, склонив голову в удивлении, с любопытством смотрит на биологов. Она не плачет и не боится, не прячется — с улыбкой встречает незнакомых людей в белых халатах, сделав шаг навстречу. — Привет, — радостно машет рукой она. Ее голос высокий, но заливистый, наивно чистый. Он глубже Марианской впадины, прекраснее мелодичной песни горного ручья… Эрен застывает в дверях. Взгляд — потерянный, мертвенно холодный — теряется в глубине раскосых голубых глаз. Девочка делает робкий шаг навстречу и, переведя взгляд на Ханджи, с любопытством заглядывает в карие глаза. — Вы — врачи? — С наивным интересом спрашивает она и, улыбнувшись девушке, переводит любопытный взгляд на Эрена. — Вы пришли меня лечить?..        Сердце, не выдержав, останавливается — оно, израненное, растоптанное, перестает кровоточить, в мгновение обрастает ледяной коркой и, канув в бездну, крошится на части. Душа — холодная ко всему, привыкшая к боли — скрутившись в жалостливый комок, поднимает молящий взгляд и, так и не найдя покоя, жалобно скулит. Холодное тело ощущается глыбой льда — массивной, непослушной. Кровь в нем застывает, покрывается инеем. Мышцы напрягаются — противоестественно, болезненно. В голове в мгновение воцаряется пустота — мертвенная пустошь, лишенная любых, даже самых примитивных мыслей… Ханджи, бросив на Эрена обеспокоенный взгляд, безмолвно спрашивает: «Ты в порядке?», но доктор не отвечает. Тогда она, с мольбой заглянув в зеленые глаза, переводит спокойный взгляд на девчушку. Тонкие губы трогает ласковая улыбка. Присев на одно колено возле девочки, Ханджи протягивает ей руку. Она говорит что-то, девочка отвечает ей тихим шепотом. Доктор озорно подмигивает подопытной, и спустя мгновение они смеются — громко и искренне, заливисто… Эрен не слышит их — лишь улавливает краем уха радостный смех. Глубоко в груди, прямо под сердцем, за одно мгновение вырастает куст терновника — массивный, ветвистый. Его иглы вонзаются в плоть, разрывают внутренности, оставляя на их месте одно лишь кровавое месиво. Они пронзают насквозь, взрывая тело вспышками боли — искренней, далеко не фантомной… Ханджи, устав, опускается на пол — девчонка садится рядом с ней. Они все говорят и говорят о чем-то: иногда шепчут, иногда почти кричат, иногда смеются… Эрен наблюдает за ними пустым, омертвевшим взглядом. Он смотрит на маленькие ладошки. Перед глазами — четкая до боли картина. Канистра бензина и длинная спичка, сжатая тонкими пальчиками. Одно мгновение… И в мучительных страданиях сгорают самые близкие — те, кого ты будешь любить вечно. В мертвенной пустоши сознания проскальзывает одна лишь мысль… «Зачем?»        Сколько проходит времени, Эрен не знает — он в мгновение становится молчаливой тенью, сторонним наблюдателем, что не способен повлиять, запретить, исправить. Было отступившая боль, возвращается: она подходит смело, не скрываясь — степенным шагом приближается к бренному телу и, достав из ножен холодный клинок, пронзает им плоть. Она взрывается мощными вспышками в голове, монотонной магмой растекается внизу живота и иглой пронзает сердце. От нее — не скрыться. Она вездесущая, глубокая, грубая. Бесчеловечная. По заледеневшему телу скатывается холодный пот. Дыхание становится частым, отрывистым, шумным — сердце принимается болезненно трепетать в груди. Эрен задыхается — влажный, горячий воздух кипятком заливает легкие, не позволяя глубоко вдохнуть. Конечности деревенеют, наливаются свинцовой тяжестью. Картинка перед глазами блекнет, становится расплывчатой. В груди — тяжелое, монотонное отчаяние, искренний порыв схватить девчонку за руку и увести ее, спрятать там, где никто не найдет… И все же Эрен, понурив голову, смиренно глотает боль. В голове раз за разом мелькает страшная правда: «Убила трех сестер и свою мать», и спорить с ней бессмысленно. Ханджи, потрепав девочку по голове, поднимается на ноги и с улыбкой оборачивается к Эрену. — Мы закончили, — со спокойной улыбкой говорит она, после чего поворачивается к девочке. — Пока, Ирэн! — Радостно машет на прощание она, и девочка с искренним смехом машет в ответ. — Пока, Ханджи! Пока, Эрен! — Ласково улыбается она, и Эрен, не выдержав, отворачивается. Он выходит из камеры, не оглядываясь. Ханджи догоняет его в коридоре. Подбежав, она подстраивается под широкий шаг и уверенно подхватывает Эрена под руку. — Ирэн такая милая, правда? — Мягко улыбается она. Эрен переводит на нее пустой взгляд. В нем — ни единой тени чувств, одно лишь смирение и холод, застывшие ледяной коркой на зеленой радужке. Доктор заглядывает в карие глаза с немым вопросом, с искренней просьбой, но, наткнувшись на одно лишь удивление, прячет взгляд. — Правда, — отстраненно бросает он и, понурив голову, ускоряет шаг. Ханджи не отстает. — Ты сегодня в ночную смену? — Она спрашивает, прекрасно зная ответ, но Эрен зачем-то кивает. Девушка же, заметив знакомое лицо в компании биологов, радостно машет кому-то. Отпустив руку Эрена, она кидает на доктора мимолетный взгляд и бросает торопливое: — Завтра в шесть утра в третьей лаборатории, — после чего, нелепо помахав напоследок, убегает навстречу компании — Эрен провожает ее потерянным взглядом… Он застывает посреди коридора. Холл — обитель звуков. Глухой рокот работающих аппаратов, радостные разговоры биологов, шепот медсестер, чей-то искренний смех и глубокий плач — все сливается в единый неразборчивый шум, но Эрен слышит одну лишь тишину. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» «Убила трех сестер и свою мать. Отравила их крысиным ядом, а затем подожгла.» В голове вновь и вновь звучит глухое: «Зачем?»… Встряхнув головой, Эрен отодвигает лишние мысли в сторону и сбегает в свой кабинет — в царство глухой темени, тишины и алкоголя.

***

Ночь длится жалкие десять часов — для Эрена же проходит вечность. Он, лежа на полу, отвергает реальность — пустым взглядом смотрит в потолок, не думая ни о чем. Он встает лишь дважды, чтобы выкурить сигарету и глотнуть коньяка — чтобы забыться. Встает, торопливо давится табачным дымом и дубовыми нотками, запирает окно, не позволяя влажному воздуху проскользнуть сквозь маленькую щель, и вновь ложится на пол. Он просто лежит — без единой задней мысли считает время. Час. Второй, третий… Телефон то и дело вибрирует, но Эрен этого не слышит. Забывшись в пелене белесого дыма и крепкого алкоголя, он отрекается от настоящего мира. И все же реальность ревностно напоминает о себе будильником — тихой и заливистой, но раздражающей мелодией. Эрен бросает пустой, едва ли осознанный взгляд на телефон. Приподнявшись на локтях, какое-то время он просто бездумно слушает ломаную ритмику незамысловатой мелодии, смешавшуюся с громкой вибрацией… Однако спустя мгновение с усталым вздохом поднимается на ноги. Подойдя к сотовому, он обрывает зацикленную мелодию. Доктор устало прикрывает глаза. Сил нет, но он отчаялся когда-либо их найти — они покинули бренное тело уже давно, задолго до того, как бутылка в руке стала обыденностью. Охладевшее, задеревеневшее тело не слушается — оно в мгновение обращается тяжелым, неповоротливым камнем, не внимающим немым приказам. Холодный пот разводами застыл на коже. Голова и сердце изредка взрываются вспышками боли — острой, точно наточенная сталь, неимоверно глубокой, резкой до слез, скопившихся в уголках глаз… Начинать новый день не хочется. Хочется, сбежав в узкую, тесную квартирку, замертво упасть на твердый диван и больше не просыпаться никогда. Однако какое реальности дело до желаний мелкого человечишки?.. Поэтому Эрен, проглотив боль вместе с дорогим коньяком, выходит из кабинета. По утрам из лаборатории пропадает всякая жизнь. Подопытные глубоко спят — их беспрестанные рыдания стихают, биологи разбрелись по домам, а те, кто остались, заперлись в своих кабинетах, военные с новыми жертвами явятся еще не скоро… Эрен наслаждается ценнейшими мгновениями одиночества. В гулкой тишине эхо торопливых шагов слышится особенно остро. Каждый стук подошвы о белоснежную плитку — новый всплеск шума, но Эрен не боится потревожить чей-то сон. В хрупкой, шаткой тишине он заходит в третью лабораторию. Третья лаборатория — самая маленькая из всех ста двадцати трех. Она — всего лишь маленькая, холодная комнатушка, разделенная на два отсека бронированным стеклом. Первый отсек предназначен для подопытных. В нем — большая механическая кровать с массивными железными оковами и скудное медицинское оборудование — примитивный набор, не предназначенный для опасных экспериментов. Второй отсек — для биологов. В нем — сложная система отслеживания медицинских показателей, несколько десятков металлических шприцов с препаратами (один из них отложен в сторону, в нем — тестируемый препарат) и кнопка вызова военных. Лаборатория построена довольно просто — скорее даже примитивно. Зайдя во второй отсек, Эрен подходит к бронированному стеклу и устремляет пустой взгляд на массивную механическую кровать. На кровать для пыток. На кровать для проводов в последний путь. На кровать, на которой сегодня, возможно, оборвется чья-то жизнь… Он ни о чем не думает и просто смотрит. Совесть, так и не добившись желаемого, пораженно смолкает — лишь изредка бросает беглые взгляды, полные немых просьб, но больше ничего не говорит; в сознании — тоже пустота. Эрен остается наедине с глубокой, монотонной болью. Сколько проходит времени, он не знает — лишь слышит громкий смех из-за входной двери. Спустя мгновение в лабораторию заходят и его обладатели — Ханджи в забавной хирургической форме кислотно-желтого цвета и Ирэн. На ней — полупрозрачная белая накидка, подчеркивающая нездорово бледную кожу, выделяющая каждый угловатый изгиб хрупкого тела. Костлявые руки скованы наручниками. Русые кудри исчезли — девочку побрили налысо, отчего неестественно худое лицо стало совсем уж безжизненным… Но голубые глаза по-прежнему горят — они полыхают детским любопытством и чем-то незнакомым, но безумно искренним, притягательным. На пухлых губах сияет улыбка — обезоруживающая, сносящая с ног своей наивностью и детской искренностью. Увидев Эрена, девочка смущенно улыбается и, подойдя к Ханджи, прижимается к ней щекой. Доктор же, ласково приобняв девочку за плечо, мягко улыбается Эрену. — Привет, Эрен, — с радостной улыбкой здоровается она. — Готов к приключениям? Эрен же не слышит ее слов — они раздаются где-то далеко, будто приглушенные толщей воды. Пустой, потерянный взгляд направлен на девочку — он потерянно мечется с лысой головы на костлявые руки, скованные наручниками. Глубоко в груди, в самом сердце, взрывается что-то эфемерное — нечто, что годами защищало еле живую душу. Оно рассыпается на едва заметные осколки — плоть пронзают стрелы. Одна за одной они методично попадают в глубину души, срывая с ее бледных губ тихие хрипы… — Эрен?.. — Ханджи мягко окликает, заглянув в зеленые глаза с немым вопросом, однако Эрен глушит едва зародившееся в карих глазах волнение улыбкой — холодной и неестественной, но убедительной. — Все в порядке? — Девушка спрашивает настороженно, предчувствуя неладное, но Эрен твердо кивает в ответ. — В порядке, — тихо бросает он и переводит отстраненный взгляд на глубокие голубые глаза. Ирэн, поймав его взгляд, вновь смущенно утыкается лицом в бок Ханджи — та тихо смеется в ответ. — Ну все, пойдем, — ласково зовет она и прикладывает пропуск к замку — бронированное стекло с тихим скрежетом поднимается, пропуская гостей в первый отсек. Ханджи мягко подводит девочку к кровати — Эрен провожает их потерянным взглядом. Совесть не выдерживает — сорвавшись с цепи, она кидается в ноги и со слезами на глазах принимается умолять. «Она не может быть убийцей!» — бессильно рыдает она. — «Ты должен ей помочь!»… Но Эрен, прикрыв глаза, уверенно отталкивает ее. «Она такая же, как и все», — холодно оглашает факт он и, смирившись с завываниями раненной души, открывает глаза. Ханджи, о чем-то тихо перешептываясь с Ирэн, приковывает девочку к кровати и подключает все необходимое оборудование. Закончив, она озорно подмигивает девчонке — та смущенно хихикает в ответ. — Ирэн, посмотри на меня, — ласково зовет Ханджи, и девочка переводит на нее любопытный взгляд. — Сейчас я вколю тебе лекарство. Оно… — Оно вылечит мое сердце? — Девочка шепчет с искренним воодушевлением, и сердце Эрена, канув в бездну, распадается на части. — Я снова смогу танцевать?.. Ханджи, мягко обхватив руку Ирэн, ласково заглядывает в глубокие голубые глаза. — Да, ты снова сможешь танцевать, — степенно кивает она. — После того, как я вколю тебе лекарство, мне нужно будет ненадолго уйти, — собранно продолжает она, но, заметив всплеск страха в голубых глазах, сжимает маленькую ладошку холодными пальцами. — Но я и Эрен будем рядом, — торопливо заверяет она. — Мы будем во-о-он там! За тем стеклом! — Она указывает рукой на поднявшуюся стеклянную створку. Страх не покидает детский взгляд — прочно укоренившись на дне голубой радужки, он впивается в маленькое тельце, высасывая из него жизненные соки, однако девочка, переборов себя, все же улыбается — чуть напуганно, но по-прежнему искренне. — Бабушка заберет меня, когда лекарство подействует? — Робко спрашивает она, и Ханджи, не задумываясь, твердо кивает. — Заберет, — мягко улыбается она. — Обязательно заберет. Эрен не может дышать. Воздух в лаборатории холодный, но спертый — он ледяными волнами омывает легкие, заставляя их болезненно сжиматься. Сердце бьется слишком медленно — лениво, с трудом, на который не осталось сил. Дыхание неторопливое, но прерывистое, сбившееся. Тело в мгновение становится непробиваемой ледяной глыбой, кровь застывает в венах, украсившись морозными узорами… И все же совесть, что так отчаянно пыталась бороться, отступает — смиренно понурив голову, уходит в тень, и на душе становится чуть легче. — Готова? — Аккуратно спрашивает Ханджи, заглянув в глубокие голубые глаза. Девочка, задумавшись, поднимает глаза на Эрена. Ее взгляд — по-детски наивная и искренняя надежда, полная всплесков голубых и синих тонов, взрослая решимость и осознанность… Спустя мгновение, она кивает. Пухлые губы трогает радостная улыбка — Ханджи мягко улыбается в ответ. — Хорошо, — степенно кивает она и, обернувшись к Эрену, смазанно кивает в сторону отложенного на отдельный металлический поднос шприца. — Принесешь? — Ласково спрашивает доктор. Эрен кивает — заторможенно и нервно. Ужасно нелепо. Заледеневшие ноги не слушаются — они становятся тяжелыми, но вялыми, будто кости в мгновение превратились в желе, но Эрен, переборов себя, подходит к металлическому подносу. Руки дрожат мелко и нервно, но доктор, не обращая на это внимания, аккуратно поднимает шприц и, подойдя к Ханджи, отдает его в заботливые руки — доктор благодарно улыбается в ответ. Постучав по цилиндру, она выпускает лишний воздух и оборачивается к Ирэн с ласковой улыбкой. — Сейчас будет немного больно, — честно признается она, — но ты ведь сильная, правда? Потерпишь? — Ирэн, услышав похвалу, смущенно улыбается и торопливо кивает — Ханджи тихо смеется в ответ. — Вот и славно, — мягко улыбается она. Поднявшись с кровати, Ханджи подходит к голове девочки и, мягко обхватив пальцами острый подбородок, отворачивает лицо девочки от себя. Нащупав пальцами сонную артерию, она просит: — Вдохни поглубже, — после чего, не медля, вонзает иглу в тонкую детскую кожу. Ирэн вскрикивает — громко, но глухо, почти отчаянно. На голубых глазах проступают слезы — искренние слезы боли, и девочка жмурится, смаргивая их. — Тише-тише, — подбадривающе шепчет Ханджи, постепенно вводя препарат. — Ты — большая молодец! Так хорошо держишься! Твоя бабушка будет очень гордиться тобой! Ирэн же жмурится лишь сильнее и кусает щеки изнутри, сдерживая болезненные крики, слезы немого детского бессилия градом катятся по щекам… Эрен остается сторонним наблюдателем. Он стоит в тени аппаратуры, безмолвно наблюдая за медленной, мучительной пыткой. Сердце больше не кровоточит, душа не воет — они покрылись непробиваемой ледяной коркой и, ставши обрубком льда, канули в бездну. В мыслях звучат одни лишь слова. «Убила трех сестер и свою мать. Отравила их крысиным ядом, а затем подожгла.»…        Проходит мгновение — жалкая минута, и Ханджи, мягко улыбнувшись, откидывает пустой шприц на поднос. Оббежав кровать, она нелепо плюхается рядом с Ирэн и, обхватив холодными ладонями впалые щеки, стирает влажные дорожки слез подушечками больших пальцев. — Ирэн, посмотри на меня, — твердо требует она, и девочка, отчаянно всхлипнув, открывает глаза. Ханджи улыбается ей — мягко и тепло. — Ты — умничка! — Ласково шепчет она. — Ты со всем справилась! Ирэн, услышав ее, улыбается — измученно и вымотанно, но искренне. — Теперь я смогу танцевать? — Тихо шепчет она, и Ханджи кивает, не раздумывая. — Теперь ты сможешь танцевать, — мягко убеждает она и, склонившись, оставляет легкий поцелуй на кончике острого носа — девочка, смущенная ее поведением, тихо хихикает. Отстранившись, Ханджи мягко оглаживает вспотевшую ладошку. — А теперь мне нужно пойти к Эрену, — ласково говорит она. — Мы сможем разговаривать с помощью во-о-он того микрофона, видишь? — Аккуратно спрашивает она, указав рукой на массивный микрофон, встроенный в панель управления. Девочка кивает в ответ — неторопливо, но твердо, и Ханджи, улыбнувшись ей напоследок, поднимается с кровати. — Отдыхай, — тихим шепотом бросает она и, выйдя из первого отсека, коротко кивает Эрену — тот, считав немую просьбу, дергает рычаг. Стеклянная створка с тихим скрежетом опускается, разделяя два отсека. Когда бронированное стекло соприкасается с полом, Эрен переводит холодный взгляд на Ханджи. — У нее есть бабушка? — Он спрашивает без интереса, только чтобы поддержать диалог, но в ответ ласковая улыбка меркнет — бледные губы сжимаются в плотную линию. Ханджи, прочистив горло, поворачивается лицом к стеклу. — Есть, — холодно бросает она. — Это она написала донос. Эрен, услышав страшную правду, выдыхает — шумно, с невыносимой тяжестью. Он переводит пустой взгляд на маленькую, хрупкую девочку, прикованную к кровати. — Понятно. Ханджи же, собравшись с мыслями, возвращает на лицо улыбку — неискреннюю, но правдоподобную, способную убедить девочку в том, что та в безопасности. Включив микрофон, Ханджи склоняется к нему. — Ирэн, это я, Ханджи. Ты еще не забыла меня? — С поддельным весельем спрашивает она, и девочка, услышав ее, тихо хихикает. — Вижу, что нет, — ласково улыбается доктор. — А сейчас мне нужно, чтобы ты говорила мне о том, что ты чувствуешь, хорошо? — Она спрашивает аккуратно и мягко, и Ирэн твердо кивает в ответ. — Мне важна каждая деталь, Ирэн, — собранно продолжает Ханджи. — Легко ли тебе дышать, болит ли голова, хочется ли тебе спать — говори обо всем, хорошо?.. Ирэн, обернувшись лицом к бронированному стеклу, легко улыбается. — Хорошо! Ханджи мягко улыбается ей в ответ. — Тогда скажи мне, что ты сейчас чувствуешь? Девочка, задумавшись на мгновение, пожимает плечами. — Пока ничего, — искренне отвечает она, и Ханджи задумчиво кивает в ответ. — Тогда можешь пока отдыхать, — спокойно отвечает она. — Но как только что-то изменится, сразу говори мне. Девочка, радостно улыбнувшись, уверенно кивает в ответ. — Поняла! — С готовностью кивает она и, откинувшись на кровать, прикрывает глаза с легкой улыбкой на губах. Ханджи, отвлекшись от гнетущих мыслей, принимается за оборудование: тонкие, изящные пальцы летят — они парят над рядом кнопок, запуская необходимые программы, и вскоре на массивном электронном табло, высветившемся перед бронированным стеклом, загораются показатели Ирэн: пульс, уровень кислорода в крови, температура тела, давление, мозговая активность — базовые жизненные показатели возникают прямо перед глазами, позволяя отслеживать малейшие нежелательные изменения. — Ханджи?.. — Ирэн окликает робко, несмело, и доктор, оторвавшись от аппаратуры, переводит на нее встревоженный взгляд. — Что-то не так? — Она спрашивает с излишним волнением, чем наверняка может напугать девочку, и Эрен уже собирается сделать ей замечание, как Ирэн тихо шепчет: — Расскажи мне еще о бабочках… — И весь мир вокруг теряет значение. Зеленые глаза в мгновение становятся пустыми стекляшками — двумя выцветшими, поблекшими льдинками, заволоченными алкогольной пеленой. Их взгляд — смерть в своей физической оболочке. Мрачная, величавая, но столь никчемная и пустая смерть, лишенная своего грациозного достоинства. В нем — ни единого отголоска чувств, ни одной живой, искренней эмоции — одно лишь бесчеловечное равнодушие и холод, массивной стеной возведенный вокруг изумрудной радужки. Ханджи же, услышав робкую, несмелую просьбу, смеется — совсем тихо, но искренне. — Хорошо, — ласково улыбается она. — Ты знаешь, что раньше существовало более ста шестидесяти пяти тысяч видов бабочек? Девочка, услышав это, пораженно вскидывает брови, пухлые губы складываются в отчетливую букву «о». — Так много? — Пораженно шепчет она, и Ханджи тихо смеется в ответ. — Да-да, — твердо кивает она. — Наши ученые уже смогли воскресить более тысячи видов, но, кажется, это так мало, правда? Девочка, услышав ее, оборачивается лицом к бронированному стеклу — голубые глаза загораются по-детски наивным любопытством. — Расскажи еще! — Восторженно восклицает Ирэн, и Ханджи напускает на себя задумчивый вид. — Что бы еще тебе такого рассказать, — неторопливо протягивает она, однако, «вспомнив», с радостной улыбкой заглядывает в голубые глаза. — Хотя вспомнила! — Радостно восклицает она. — А ты знаешь, что некоторые бабочки могут пролететь тысячи километров? Они могут облететь весь Форс, представляешь? — Ого… — Пораженно шепчет девочка, однако, опомнившись, с радостной улыбкой восклицает: — Еще! Давай еще! Ханджи же мягко смеется в ответ. — Может, на сегодня достаточно? — Она спрашивает с лукавой улыбкой, однако, увидев живой огонек в глубоких голубых глазах, радостно смеется. — Ладно-ладно, давай последний, — снисходительно протягивает она. Ненадолго задумавшись, она все же вспоминает еще кое-то интересное. — Размах крыльев у самой маленькой бабочки в мире — всего один сантиметр! — Заговорщически шепчет она, и Ирэн, услышав ее, пораженно вскидывает брови. — Так мало!.. — Пораженно шепчет она, и Ханджи, не сдержавшись, вновь смеется — искренне и громко, заливисто. — Вот так, представляешь? — С искренним весельем спрашивает она. — Раньше на Земле было так много всего интересного, да? Девочка, мягко улыбнувшись, прикрывает глаза. — Да… — Мечтательно шепчет она. Ханджи же, коротко хохотнув, переводит мягкий взгляд на Эрена… Ласковая, теплая улыбка сходит с лица. Нервно прочистив горло, Ханджи оборачивается к девочке с улыбкой — на этот раз натянутой, фальшивой насквозь. — А теперь нам с Эреном нужно немного пошушукаться, — лукаво смеется она, — так что я пока выключу микрофон, хорошо? Девочка, услышав ее, уверенно кивает, не открывая глаз. — Хорошо! — Только не засыпай, ладно? — Мягко просит доктор. Притворно нахмурившись, она серьезно напоминает: — Говори все, что ты чувствуешь. Девчонка, приоткрыв один глаз, косится в сторону Ханджи и, заметив на знакомом лице напускную строгость, тихо хихикает. — Хорошо! Ханджи, мягко улыбнувшись ей напоследок, выключает микрофон. Она, устало вздохнув, прикрывает веки… Однако спустя мгновение открывает глаза и переводит на Эрена встревоженный взгляд. — У тебя все хорошо?.. — Она спрашивает робко, несмело и заглядывает в зеленые глаза с немой просьбой быть искренним. Эрен же склоняет голову в удивлении. — Ты о чем? — С искренним непониманием спрашивает он, и девушка улыбается в ответ — натянуто, будто виновато. — Ты плачешь… — Тихо бросает она.        Мир останавливается — все и всё на мгновение замирает, потеряв всякую значимость. Реальность съеживается — сжимается до размеров горошины и, с гулким стуком ударившись о белоснежную плитку, укатывается вдаль. На мгновение цифры и волны, отображающиеся на электронном табло, замирают, Ханджи и Ирэн застывают вместе с ними, время останавливается следом… Эрен пораженно касается лица дрожащей рукой — на подушечках пальцев остается влага — признак никчемности и слабости. Быстро придя в себя, Эрен торопливо стирает влажные дорожки с лица. Ему больше не больно — всепоглощающая, жадная боль осталась в прошлом, за пределами лаборатории. Сердце теперь не кровоточит, душа, свернувшись калачиком подле холодных ног, больше не рыдает — они, заледенев, канули в бездну. Эрен дышит глубоко, размеренно, холодного воздуха лаборатории ему достаточно, но… В груди взрывается что-то фантомное, но невероятно сильное — что-то, что, распавшись на осколки, выливается в постыдных слезах. Эрен нервно прочищает горло. — Все… — Твердо начинает он, но его перебивает голос — тихий и слабый. — Ханджи?.. — Девочка не говорит — почти шепчет, и Ханджи, резко обернувшись в ее сторону, быстро включает микрофон. — Что такое? — Она спрашивает с искренним волнением, с глубоким страхом, и девочка, сникнув, бессильно шепчет: — Мне холодно… — Вот черт, — Ханджи глухо шепчет и переводит взгляд на горящие алым показатели. — Пульс сто тридцать два удара в минуту. Давление — сто сорок на девяносто восемь… — Мне больно… — …Температура тела — тридцать девять и два, — доктор читает быстро, слишком торопливо, проглатывая окончания, из-за чего ее речь становится окончательно, бесповоротно неразборчивой. — Что…? — Эрен не успевает задать вопрос — Ханджи, подлетев к замку, прикладывает к нему пропуск — стекло с тихим скрежетом поднимается в воздух. Эрен успевает в последний момент — твердо обхватывает тонкое запястье и, дернув на себя, опускает рычаг — стекло вновь опускается к полу. — Ханджи, ты ебанулась?! — Он рявкает излишне громко и резко, из-за чего доктор, вздрогнув, неосознанно делает шаг назад. Взгляд карих глаз пустеет, наполняется смятением, но Эрену плевать на страх доктора, плевать на то, что Ирэн их слышит — он, не понижая тон, злобно кричит: — Это противоречит всем правилам безопасности, дура! — Он раздраженно откидывает руку Ханджи в сторону. — Наша задача — наблюдать и не вмешиваться, больная! — Но… — Ханджи… — Тихий плач раздается из колонок. Эрен и Ханджи растерянно оборачиваются в сторону бронированного стекла… Кровь повсюду. Она тонкими струйками течет из ушей, кровавыми слезами срывается с длинных ресниц, стекает с уголков губ — она окрашивает нездорово бледную кожу алыми разводами, из-за чего та кажется неестественно белой, будто фарфоровой. Голубые глаза смотрят в пустоту — потерянным взглядом мечутся по отсеку, не зная, за что зацепиться… — Ханджи, мне очень больно… Очень… Больно… …Вены на шее вздулись, налились грязно-серым. Мышцы хрупкого, маленького тельца хаотично сокращаются. Голубые глаза безвольно закатываются, кровь, осевшая на длинных ресницах, срывается на впалые щеки алыми каплями. С бледных, посеревших губ срывается задушенный крик — безвольный, отчаянный предсмертный крик. Девочка неестественно выгибается, тело становится тетивой — натянутой, напряженной. Маленькие ручки сжимаются в кулаки, ноги отчаянно дергаются, пытаясь освободиться от оков. С бледных губ слетает отчаянно тихое, глухое: — Ханд…! Однако проходит мгновение… И лабораторию могильной плитой накрывает тишина. Тихий, хриплый выдох, сорвавшийся с посеревших губ, ставит траурную точку. Девочка, сникнув, безвольно падает на кровать. Пальцы, сжавшиеся в кулаки, медленно распрямляются, ноги, расслабившись, свисают с кровати безвольными ветвями плакучей ивы. На губах застывает немой крик, в закатившихся голубых глазах читается одна лишь боль — монотонная, глубокая, мучительная… Зеленые глаза застывают. Их взгляд — мертвенная пустота, сама смерть, ее мрачная, грациозная холодность. Пухлые губы неосознанно приоткрываются, в них застывает немой крик — глухой, отчаянный. Тело застывает уродливой, безвольной статуей — ставши камнем, леденеет, в мгновение теряет чувствительность. Заиндевелое сердце, ударившись о белую плитку, крошится на части. Отчаянный взгляд лишь мечется в сторону электронного табло. Пульс — сто ударов в минуту… Восемьдесят семь… Пятьдесят пять… Тридцать два… Девятнадцать… Ноль. С бледных губ срывается выдох — шумный, усталый. Понурив голову, Ханджи стаскивает с рук перчатки. — Время смерти — 06:59, — холодно оглашает она и выкидывает перчатки в урну нервным движением — слишком резким для спокойного человека. — Будем сообщать ее бабушке?.. Эрен не отвечает — он не слышит глухого, безжизненного голоса. В ушах гремит кровь — бурлящая, но ледяная. Он не чувствует сердца. Оно наверняка еще бьется, но бьется слабо и медленно — так, что грудь сковывает мертвенным холодом. Дыхание становится бесшумным, поверхностным — слишком легким. Воздух проникает в легкие волнами ледяной воды — он остужает, покрывает органы мертвенно прекрасным инеем. С губ срывается выдох — немой крик, полный невыносимой тяжести. Перед глазами — окровавленное лицо и хрупкое тело, безвольно раскинувшееся на кровати. Хрупкая, маленькая девочка в мгновение становится фарфоровой куклой — прекрасной, но безвольной. Мертвой. — Эрен?.. — Ханджи мягко окликает, и Эрен переводит на нее взгляд — пустой и холодный, лишенный последнего желания жить. — Мы будем сообщать ее бабушке? — Аккуратно переспрашивает доктор, и Эрен, услышав ее, кивает — нервно и дергано. По-настоящему жалко. — Да, конечно, — шумно выдыхает он. — Да… Ханджи в ответ улыбается — натянуто, будто виновато. Она несмело кладет холодную ладонь на покатое плечо. — Я передам ее тело на вскрытие, а ты иди отдыхай, — снисходительно говорит она, ласково похлопав по плечу. — Встретимся через полчаса в камере Ривая. Эрен кивает в ответ — запоздало, но торопливо, с нелепой спешкой. — Да… — Тихо шепчет он. — Да… Ханджи, отпустив плечо, принимается за аппаратуру — аккуратно выключает электронное табло и, подняв бронированное стекло, подходит к Ирэн. Эрен провожает ее пустым, холодным взглядом. «Убила трех сестер и свою мать. Отравила их крысиным ядом, а затем подожгла»… Шумно выдохнув, Эрен отворачивается от безвольного тела. Он выходит из лаборатории, не оглядываясь. Эрен выходит в коридор неторопливым, степенным шагом, едва волоча ноги. Он не замечает зажегшихся болезненно-ярким светом ламп, не видит биологов, встречающих его радостными улыбками — погрузившись в забытье, пустым взглядом смотрит в никуда. Он доходит до кабинета в прострации — без единой задней мысли подходит к двери, однако, оказавшись подле порога, останавливается…        «Мне холодно…»        С пухлых губ срывается резкий выдох — шумный, полный вечной, безграничной усталости. Зайдя в кабинет, Эрен слепо хватает со стола бутылку коньяка и, поднеся горлышко к губам, делает сразу несколько крупных глотков — он глотает раз за разом, не чувствуя острого жжения в легких, и лишь когда мир перед глазами начинает чуть кружиться, с резким выдохом отставляет бутылку в сторону. Доктор слепо хватает со стола очки — он хочет рассмотреть, изучить серебристые глаза, раскрыть каждую потаенную эмоцию в них, — и, не оглядываясь, выходит из кабинета. Он не идет — попросту бежит по коридорам, игнорируя приветственные улыбки коллег. Дыхание сбивается, становится шумным, поверхностным, к глазам подкатывает омерзительная пелена слез, которую Эрен тут же смаргивает. Приложив пропуск к замку, Эрен едва дожидается открытия двери и, стоит той чуть отъехать в сторону, тут же заходит в камеру. Пустой, неосознанный взгляд тут же падает на знакомую фигуру. Существо сидит в центре маленькой, узкой камеры — оно сидит, статно расправив плечи и выпрямив спину. Завидев доктора, оно горделиво приподнимает подбородок и дарит Эрену взгляд — холодный, полный немого презрения. Сегодня оно выглядит и в половину не так ничтожно, как прежде. Чернильные волосы, торчавшие клоками в разные стороны, теперь тщательно вымыты и причесаны — они каскадом обрамляют красивый, точеный профиль. Несколько прядей упало поперек лба, добавляя юноше детской беспечности. Грязь и кровь, пятнами лежавшие на костлявом теле, исчезли, оголив благородно бледную кожу. На существе — белоснежный больничный халат, выделяющий каждый угловатый изгиб тела, но даже неестественная худоба не портит природную красоту. Оно смотрит с холодной грацией, с мрачным изяществом — так, как обычно смотрят на предателей, что вызывает лишь отторжение, и все же взгляд — потерянный и пустой, мертвый — цепляется за серебристые глаза. Эрен смотрит с предсмертным отчаянием, с немой просьбой, его взгляд — галимая слабость и никчемность, но ему плевать — он выставляет свое ничтожество напоказ в надежде на помощь… Но существо смотрит с прежним холодом — с таким бесчеловечным равнодушием, с которым могут смотреть лишь убийцы. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» Эрен выдыхает — шумно, с усталостью. Подойдя к округлой стене, он безвольно опускается на пол и откидывается спиной на холодное зеркало. Существо в ответ вопросительно склоняет голову, в мертвенно холодный взгляд просачивается нотка ленивого любопытства. Эрен, завидев его, грустно усмехается и прячет взгляд в руках. — Ты ведь не из болтливых?.. — Устало спрашивает он, однако, вовремя осознав дурость, бессмысленность своего вопроса, холодно смеется. — Хотя какая разница?.. — С печальной улыбкой говорит он и, немного погодя, пожимает плечами. — Ты ведь все равно умрешь, поэтому… Я выговорюсь тебе, ладно?.. Существо молчит — оно безмолвно смотрит. Юноша всматривается в зеленые глаза — наблюдает, точно жертва, следящая за хищником из-за ветвистых кустов — с холодной осторожностью и презрением, с напористым равнодушием. Впрочем… Эрену все равно. Откинув голову на холодное зеркало, он бессильно прикрывает глаза. — К нам привезли девочку. — Его голос тихий, лишенный последнего желания жить — неестественно пустой, мертвый. — Кажется… Ирэн?.. — Произнести красивое, звучное имя, что полоснуть ножом по сердцу, но Эрен с печальной улыбкой проглатывает боль. — Не суть, — слепо отмахивается он. — Ее обвинили в убийстве трех сестер и матери. Говорят, она отравила их крысиным ядом и затем подожгла. И я знаю, что это ужасно, но… — Так и не найдя в себе сил продолжить, он замолкает. Ему казалось, боль осталась в прошлом — задолго до того, как прекрасные голубые глаза налились алым, но она возвращается. С наивной робостью подходит со спины, накрывает руки холодными ладонями, мягко скользит по плечам и, пробираясь все выше, вскоре обхватывает холодными пальцами шею — она сдавливает, желая морально раздавить, а затем сожрать, и доктор с готовностью сдается в ее плен. Шумно выдохнув, Эрен открывает глаза. Пустой, нечитаемый взгляд цепляется за серебристые глаза… В них — холодная ненависть и презрение, мрачная ярость. Горько усмехнувшись, Эрен прячет взгляд в руках. — Но убивать детей сложно, понимаешь?.. — Он спрашивает сухо, почти безынтересно, и вовсе не надеясь на ответ. Холодный взгляд, устремившись в никуда, в мгновение теряется, становится совсем пустым, по-детски неосознанным. Перед глазами — четкая до боли картина. Побритая на лысо голова, закатившиеся голубые глаза, кровавые слезы, срывающиеся с длинных ресниц, неестественно выгнувшееся тело… С губ срывается смешок — тихий и нервный. Никчемный. — Даже если взять тебя, — Эрен говорит совсем тихо — почти что шепотом, но знает — существо внимательно слушает. — Казалось бы, ты убил троих детей, но… — Я никого не убивал, — Ривай обрывает тихо, но твердо и поднимает на доктора взгляд. В нем — бесчеловечное равнодушие, бездушное хладнокровье, коего не достоин ни один, даже самый жалкий человек…        Совесть, едва ушедшая на покой, точно белая акула чувствует запах крови — подорвавшись на ноги, она с искренней, глубокой надеждой заглядывает в поблекшие зеленые глаза. Она, сжав руки в кулаки, бессильно кричит: «Он говорит правду!»… Но Эрен, не раздумывая, ударяет ее по щеке. «Сейчас не время», — холодно бросает доктор в ответ на немые слезы в ее глазах. Он поднимает на юношу пустой взгляд. — Здесь все «никого не убивали», — он горько усмехается. — Здесь все «невиновны», все «праведны» и «святы» — ты не единственный, кто ищет псевдо-справедливости. Серебристые глаза — царство величавого холода, грациозного спокойствия, но в мгновение они взрываются голубыми брызгами. Слепая, по-детски наивная надежда, нахлынув мощной волной, скапливается немыми слезами в уголках глаз… И все же существо не отвечает. Бессильно прикрыв глаза, оно слепо падает на спину. Опустив руки к мягкому войлоку, оно вновь принимается играть — Эрен прослеживает плавные движения скульптурных пальцев пустым взглядом… Непробиваемая стена льда, возводимая годами вокруг ранимого сердца, пускает целую паутину трещин — сквозь них пронырливым ветром просачиваются сомнения. «Ты говоришь правду?..» Но когда отчаяние подбирается непозволительно близко, Эрен возвращается в суровую реальность. В ней — сотни душ, упокоившихся в лаборатории, в чьих словах тоже была искренность, и фальш каждой отчаянной мольбы. Эрен вспоминает их всех, и лишь тогда душа, беспокойно взметнувшаяся блеклым вихрем, находит покой. — Ты играешь уже не в первый раз, — Эрен говорит неосознанно — слова срываются с языка сами по себе, но он не хочет забирать их назад. — Ты — пианист?.. — Существо не отвечает — лишь, зажмурившись, принимается играть быстрее, и с пухлых губ срывается тихий смешок. — Вижу, что да, — горько улыбается Эрен, спрятав опустошенный взгляд в руках. — Я… Люблю классическую музыку, — легко пожимает плечами он. — Думаю, если бы не обстоятельства, ты мог бы сыграть мне что-нибудь… По камере разлетается неназойливый писк, и спустя мгновение дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. В камеру влетает уже знакомый цветастый вихрь: кислотно-желтая хирургическая форма, цветастая оправа неказистых очков и алые волосы, собранные в неряшливый пучок. Тонкие губы тронуты улыбкой — озорной и искренней, такой, будто сегодняшнего утра и не было вовсе… Однако одного взгляда на нее хватает, чтобы на душе стало чуть легче. — Эрен, Ривай, привет! — Ханджи приветствует с по-детски наивной радостью. — Лаборатория уже готова! Пошли навстречу приключениям? Девушка, повернувшись к Эрену, заглядывает в изумрудные глаза, безмолвно спрашивая: «Ты в порядке?», и доктор натянуто улыбается в ответ. «В полном». С тяжелым вздохом он поднимается на ноги и стряхивает несуществующую пыль с медицинского халата. — Рад снова тебя видеть, Ханджи, — он говорит тихо, но искренне — одного воодушевляющего, искренне радостного взгляда человека, отпустившего невзгоды с миром, хватает, чтобы дышать стало немного легче. В ответ мягкая улыбка становится лукавой, озорной. — Все еще хреново выглядишь, — остро подкалывает девушка и, прекрасно зная причину морального опустошения, игриво продолжает: — Надеюсь, это от волнения перед предстоящим экспериментом? — Она озорно подмигивает, подбадривая. — Такая честь, как-никак! Эрен печально усмехается в ответ. — Можешь надеяться, — беззлобно бросает он и, поймав осуждающий взгляд карих глаз, оборачивается в сторону Ривая. — Ривай?.. — Отстраненно зовет он и, сам не осознавая, зачем, чуть склоняется, протягивая руку помощи. Существо не отвечает — оно лишь бросает холодный взгляд в сторону зеленых глаз, после чего с тяжелым вздохом поднимается на ноги — сам, проигнорировав ненавязчивую помощь. Эрен горько усмехается. «Сколько в тебе гордости?» Поднявшись с грациозной, горделивой осанкой, юноша смиренно протягивает руки вперед. Ханджи же, сперва не осознавая, чего от нее ждут, какое-то время пустым взглядом смотрит на холодные ладони, однако спустя мгновение с виноватой улыбкой достает наручники. — Точно! — Неловко смеется она, защелкнув замок. — А я уже и забыла, но… Безопасность превыше всего, правда? — Она, спрятав ключ в кармане формы, переводит взгляд на Эрена — чуть осторожный, но по-прежнему игривый. Эрен вымученно улыбается в ответ, убеждая: «Со мной все будет хорошо». Спустя мгновение он смиренно кивает. — Правда, — тихо отвечает он и, обернувшись, первым выходит из душной камеры. Эрен не видит, но чувствует взволнованный взгляд раскосых карих глаз, направленный в спину, однако не отвечает на него — понурив голову, неспешным шагом направляется вглубь сложного переплетения коридоров. — Волнуешься? — Ханджи мягко интересуется, но существо не отвечает — продолжает бережно охранять молчание — ценнейший предмет его гордости. Впрочем, Ханджи это не волнует. — Я вот, если честно, да, — в своей манере тараторит она. — Сегодня такой ответственный день! Такое важное для науки событие! Меня аж потряхивает! Эрен холодно усмехается в ответ. — Тебя всегда потряхивает, когда речь заходит об экспериментах, — тонко подмечает он, но Ханджи не отвечает — наверняка, хмурится, но оставляет молчаливое недовольство при себе. Лишь тяжело вздыхает, после чего быстро возвращается к приподнятому расположению духа. — В общем, Ривай, я надеюсь, ты не волнуешься, но если волнуешься… Не надо! — Радостно восклицает она. — Эксперимент пройдет под наркозом. Ты заснешь, а проснешься уже… — Если проснусь, — существо тихо обрывает торопливую речь. Его голос глубокий, спокойный, в нем нет страха — одно лишь грациозное достоинство. Оно не протестует, не требует честного суда — с холодной головой готовится встретиться со смертью лицом к лицу, и Эрен, поддавшись магии глубокого голоса, замирает… Он потерянно оборачивается. Взгляд — пустой, но цепкий — впивается в глубокие серые глаза в надежде вычитать в них правду. «Ты — убийца?..» Юноша, бросив на доктора равнодушный, полный холодного спокойствия взгляд, тупится в пол, не позволяя увидеть больше. Эрен же продолжает смотреть, настаивая: «Скажи мне правду», но существо больше не смотрит в его сторону… Ханджи не выдерживает первой — неловкая улыбка трогает тонкие губы. — Да-да, точно. Если ты проснешься, — мягко исправляется она и, надавив на спину подопытного, возобновляет шаг. Эрен смотрит на Ривая еще мгновение… Однако, так ничего и не увидев, недовольно качает головой и направляется следом за Ханджи. Девушка тем временем торопливо продолжает: — Так вот, если ты проснешься, то проснешься уже в палате. Ты опомниться не успеешь, как мы уже закончим! Так что не переживай, хорошо?.. Существо не отвечает — смиренно понурив голову, идет на встречу верной смерти с нерушимым достоинством. Оно оберегает тишину, как самое ценное сокровище, и на этот раз никто не решается на нее посягнуть. До восьмой лаборатории они доходят в гробовой тишине. Восьмая лаборатория — одна из самых крупных и массивных, оснащенных дорогостоящим оборудованием. Пятнадцатиметровые стены устремлены к небесам — они, взмыв в высоту, все же ударяются о белоснежный потолок с массивными лампами под ним. Вдоль стен — десятки, сотни аппаратов, предназначенных для самых опасных экспериментов, но в самом центре — «Мортиус». Массивный аквариум, предназначенный для погружения в длительное состояние клинической смерти. Сложные медицинские аппараты будут поддерживать жизнь в холодном теле: циркулировать кровь, обеспечивать вентиляцию легких и мозговую активность. В «Мортиусе» человек обращается живым мертвецом — и пусть пробудить подопытного из состояния клинической смерти выходит не всегда, это же предстоит пережить Риваю. Пройдя в просторное помещение, Эрен слепо щелкает выключателем и, не дожидаясь Ханджи, уходит в скрытую в тени комнатку — в некрупное складское помещение, нагло присвоенное себе биологами. Там, в кромешной мгле и мертвенной тишине, он накидывает на безвольное тело хирургическую форму, надевает медицинский колпак и одноразовые перчатки — он делает все на автомате, категорически запрещая себе думать. «Сейчас не время», — раз за разом напоминает он себе, направляясь вглубь лаборатории — к массивным охлаждающим камерам. По отработанной с годами привычке он смешивает нужную дозу опиоида и нервно-мышечного релаксанта, после чего, расторопно собрав капельницу, направляется к Ханджи — та, встав возле существа, пытается торопливо объяснить ему, как работает наркоз. Эрен, едва услышав сбивчивую, едва понятную речь, беззлобно бросает: — Не мучай его. Ханджи растерянно обращается в его сторону. Она, чуть склонив голову, с недоверием и опаской заглядывает в зеленые глаза, безмолвно спрашивая: «Ты справишься?». И Эрен неторопливо кивает в ответ. «Конечно». — Иди, приготовь все необходимое, — отстраненно просит Эрен и подкатывает капельницу к кушетке. — Я пока поставлю наркоз. Пора начинать. Ханджи, услышав его, лучезарно улыбается. — Так точно, сэр! — Шутливо отдает честь она и, коротко хохотнув, широким шагом скрывается в тени аппаратов. Эрен же, отбросив лишние эмоции в сторону, концентрируется на работе. Он обхватывает тонкое запястье подопытного — возможно, излишне резко, но он не думает об этом сейчас — и вжимает костлявую руку в кушетку. — Сейчас я поставлю наркоз, — отрешенно говорит доктор и бросает холодный взгляд на руку подопытного. Руки у существа красивые, изящные: длинные и тонкие, с аккуратными запястьями и длинными, скульптурными пальцами; кожа мертвенно бледная, будто фарфоровая, она тонкая — сеточка синих вен ярко выделяется на белом фоне… «Ты действительно мог бы стать пианистом…» Встряхнув головой, Эрен прикладывает пальцы к вене и прощупывает пульс — слабый, безжизненно медленный. — Ты считаешь вслух от десяти до одного. Это понятно? — Холодно спрашивает он. Существо не отвечает — с прежней кропотливостью бережет грациозное молчание. Эрен, грустно улыбнувшись в ответ, берет в руки иголку, но, поднеся ее к тонкой коже, на мгновение замирает…        «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» «Я никого не убивал»        Эрен бросает пустой, нерешительный взгляд в сторону совести — та, спрятавшись в тени, больше не подает признаков жизни. Она не спорит и не опускается до мольбы — с немыми слезами исподтишка наблюдает за тем, как обрывается еще одна жизнь… Шумно выдохнув, Эрен аккуратно вводит иглу в вену — существо начинает считать: — Десять… — Его голос спокойный, размеренный, в нем нет страха — одно лишь пугающее смирение и взрослое осознание. — Девять… Восемь… Семь… — С каждой произнесенной цифрой голос становится все тише, мгновение за мгновением из него утекает сама жизнь, и Эрен едва не давится горечью, коснувшейся корня языка. — Шесть… Пять… Существо замолкает. Эрен бросает на него мимолетный взгляд — пустой, неосознанный, но внимательный. Он замечает детали. Отросшие чернильные пряди, упавшие поперек лба. Блеклую тень длинных ресниц на бледной коже. Налившиеся алым яблочки щек. Искусанные бледные губы. Расслабившаяся линия челюсти… Спокойный взгляд опускается к рукам — к изящным, длинным пальцам… В которых когда-то был зажат окровавленный нож. Встряхнув головой, Эрен возвращается в реальность. Отбросив лишние мысли в сторону, он закрепляет капельницу пластырем и оборачивается, услышав торопливые шаги. Ханджи подлетает к нему с радостной улыбкой на лице и с подносом, на котором лежит металлический шприц, в руках. — У меня все готово, — радостно оглашает она и, бросив в сторону Ривая мимолетный взгляд, мягко улыбается. — Вижу, у тебя тоже. Эрен степенно кивает в ответ. — В фригидиратор? — Отрешенно предлагает он, и Ханджи радостно кивает в ответ — торопливо, излишне активно. Почти нелепо. — Пойдем быстрее, — взволнованно бросает она и, схватившись за ручку каталки, утягивает ее за собой — к правой стене. Там, на массивном постаменте, стоит огромный цилиндр из бронированного стекла. Десять метров в высоту и четыре — в ширину, он выглядит впечатляюще в самом мрачном смысле этого слова — он настораживает, пугает своей внушительностью. Впервые увидев фригидиратор, Эрен испытал странное, необъяснимое чувство — нечто, похожее на угнетенность, и все же ей не являющееся. Тогда кровь совсем еще юного биолога застыла в жилах… Однако со временем Эрен привык, поэтому сейчас он без единой задней мысли прикладывает пропуск к замку — массивная стеклянная дверь отъезжает в сторону, приглашая гостей. Фригидиратор — массивный аппарат, позволяющий регулировать температуру тела подопытного. Как охлаждает холодильник и разгорячает печь, так и он играется с температурами. Эрен и Ханджи, придерживая каталку за ручки, завозят ее на массивный постамент. Ханджи — сердечная поклонница диковинных механизмов, тут же принимается трепетать над аппаратом: бережно раздев подопытного, подключает электронные датчики к телу и к голове, крепит пульсоксиметр и, закончив, с гордостью осматривает свою работу. Эрен же, выйдя из стеклянной тюрьмы, включает аппарат. — Какую температуру настраиваю? — Отстраненно интересуется он, ожидая загрузки электронной панели. — Тридцать два, — собранно отвечает Ханджи и, убедившись в том, что датчики прикреплены надежно, выходит из камеры. — Может, лучше тридцать? — Эрен предлагает, подняв на коллегу нерешительный взгляд. — На всякий случай. Ханджи, обхватив пальцами подбородок, задумывается на мгновение, однако, разрешив спор с самой собой, отрицательно качает головой. — Это бессмысленно, — уверенно оглашает вердикт она. — Лилакцид растворится и при тридцати двух, так что давай не будем рисковать. Эрен сухо кивает в ответ. Электронное табло, радостно взвизгнув, прогружается — Эрен тут же выводит жизненные показатели на экран. — Температура тела подопытного — тридцать шесть целых восемь десятых градуса, — отстраненно говорит он и, выбрав нужный параметр, уверенно убавляет индикатор. — Опускаю до тридцати двух. Фригидиратор, заработав, принимается гудеть — тихо и монотонно, раздражающе. — Пульс подопытного — восемьдесят два удара в минуту, — с профессиональным равнодушием зачитывает Эрен. — Давление — сто одиннадцать на семьдесят пять. Сатурация — девяносто шесть процентов. Ханджи, сделав шаг навстречу, встает по правое плечо — задумчивый взгляд падает на безвольное тело на каталке. Фригидиратор, взвизгнув, прекращает гудеть — спустя мгновение бронированное стекло начинает запотевать. — Процесс запущен, — холодно оглашает Эрен. — До охлаждения тела до нужной температуры осталось тридцать пять секунд. Отрешенный взгляд мечется с электронного табло на красивое лицо — подернутое дымкой конденсата, оно кажется еще бледнее прежнего, его видение расплывается, становится мутным…        «Я никого не убивал»        Эрен, встряхнув головой, переводит рассеянный взгляд на табло. — Температура тела подопытного — тридцать пять целых и шесть десятых градуса, — он зачитывает данные на автомате, в его словах — ни грамма осознанности. — Осталось двадцать пять секунд. Покатое плечо накрывает заботливая ладонь — Эрен, вздрогнув, переводит на Ханджи потерянный взгляд. — Ты как? — Девушка спрашивает несмело, чуть робко и нерешительно заглядывает в зеленые глаза. Какое-то время она молчит: застывает в нерешительности, однако спустя мгновение, разрешив спор с самой собой, все же спрашивает: — Отошел от смерти Ирэн?.. Сердце, дрогнув, запинается… Однако спустя секунду возобновляет ритм — ровный, размеренный. Эрен невольно ведет плечом — Ханджи, чуть вздрогнув, с виноватой улыбкой убирает руку. — Извини, если лезу туда, куда не стоит, но… — Несмело начинает она, однако Эрен обрывает ее взглядом — неестественно отрешенным, слишком холодным. — Ты лезешь туда, куда не стоит, — твердо обрубает он и переводит заледеневший взгляд на электронное табло. — Температура тела подопытного — тридцать три целых восемь десятых градуса. Осталось пятнадцать секунд. Ханджи больше ничего не говорит — устало вздохнув, недовольно качает головой и устремляет задумчивый взгляд на подопытного. Эрен больше не смотрит в ее сторону. Секунды текут медленно, неторопливо — одна сменяет другую с показательной ленью, и Эрен неосознанно сжимает руки в кулаки. — Температура тела подопытного — тридцать три градуса. Осталось десять секунд. Взгляд — отрешенный, чуть потерянный, — мечется в сторону безвольного тела. Он неосознанно цепляется за костлявые руки. Перед глазами — отчетливая картина. Белоснежная тюрьма, мягкий пол, обитый минеральной ватой и войлоком. Эти же руки, фантомные клавиши под изящными пальцами. Беззвучная, но прекрасная музыка, раздающаяся откуда-то свыше… — Температура тела подопытного — тридцать два целых четыре десятых градуса. Осталось пять секунд. Пустой, неосознанный взгляд мечется в сторону электронного табло. — Четыре секунды. Эрен вспоминает глубокие серебристые глаза — жидкую ртуть, отливающую голубым в болезненно-ярком свете ламп, их отрешенный взгляд… — Три секунды. Он вспоминает грациозное молчание, что в костлявых руках становится чем-то особенным, магическим. — Две секунды. Он вспоминает горделивую стойкость. Вспоминает окровавленный скальпель, лоскут кожи, поддетый холодным пинцетом, и мертвенную тишину двадцать третьей камеры. — Одна секунда. «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..» «Я никого не убивал» — Температура тела опущена до тридцати двух градусов, — холодно заключает он и, дотянувшись до рычага, выключает аппарат — тот, печально взвизгнув напоследок, замолкает. — Пульс — ноль ударов в минуту. Давление — не определяется. Сатурация — не определяется. Время клинической смерти — 07:38. Стеклянная дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. Эрен широким, твердым шагом заходит в стеклянный цилиндр. Холод нападает диким зверем — он взваливается тяжелой тушей на безвольное тело, впивается клыками в горло и срывает с губ облака белесого пара. Подойдя поближе, Эрен бросает на подопытного беглый взгляд. Чернильные волосы обрамляют, подчеркивают острый овал лица. Губы побелели, они приоткрылись в немом крике. Благородно бледная кожа налилась бледно-голубым оттенком, на ней осел белоснежный иней. Ханджи бесшумно подходит к каталке. Она заглядывает в зеленые глаза встревоженно, с немым вопросом и нежеланием беспокоить одновременно, на что Эрен отвечает пустым взглядом и улыбкой — холодной, неестественной, но не терпящей возражений. Девушка с тяжелым вздохом обхватывает ручку каталки и утягивает ее за собой — Эрен, схватившись за вторую ручку, помогает ей. Стеклянная дверь с гулким шорохом закрывается за их спинами. Они подвозят каталку к «Мортиусу». Эрен быстро достает иглу из вены и отвозит капельницу в сторону. — Введем лилакцид через «Мортиус» или вручную? — Отстраненно интересуется он, и Ханджи без раздумий отвечает: — Через «Мортиус». Эрен сухо кивает в ответ. Он, подхватив Ривая под руки, ждет, пока Ханджи обхватит костлявые ноги. — Насчет три, — собрано командует он, и доктор суматошно кивает в ответ. — Раз. Два. Три… Обхватив холодное, безвольное тело, они перекладывают его на специальный постамент — на некрупную платформу перед «Мортиусом», которая чуть позже погрузит безжизненное тело под воду. — Подготовишь его к погружению? — Отстраненно просит Эрен. — Я пока займусь «Мортиусом». — Конечно, — мягко улыбается Ханджи и, отвернувшись, принимается кропотать над датчиками. Эрен же, отвернувшись, подходит к массивному электронному табло. Приложив пропуск к замку, он запускает программу — «Мортиус», приветственно взвизгнув, запускается. Электронное табло загружается быстро — проходит мгновение, и сотни кнопок загораются на экране. — Запускаю подачу кислорода, — холодно резюмирует Эрен и, Ханджи, услышав его, коротко отвечает: — Креплю трубки. Эрен, занеся палец над нужной кнопкой, ожидает сигнала — проходит пара мгновений, и Зое, шумно выдохнув, кивает: — Готово. Эрен нажимает на кнопку. — Кислород запущен, — отрешенно оглашает он. — Все готово к запуску искусственной циркуляции крови? — Минуту, — собранно просит Ханджи. Эрен потерянно оборачивается в ее сторону. Девушка крайне осторожно, с особой тщательностью втыкает иглы, соединенные переплетающимися трубками, в вены. Руки, ноги, живот, шея — через минуту безвольное тело протыкают десятки игл, что, соединенные проводами, сходятся в массивном насосе, установленном внутри аквариума. Ханджи, закончив, выдыхает с облегчением: — Готово. Эрен сухо кивает в ответ. — Запускаю искусственную циркуляцию крови, — холодно говорит он и нажимает на нужную кнопку — насос, заработав, начинает тихо гудеть. Холодная алая кровь начинает стремительно бежать по трубкам. — Можешь заполнять резервуар лилакцидом, — отрешенно бросает доктор, на что Ханджи с энтузиазмом кивает: — Уже готово, — собранно отвечает она. — Помоги мне воткнуть иглу. Эрен, отвернувшись от электронного табло, подходит к существу. Аккуратно подхватив юношу за руки, он бережно тянет на себя — Ривай тряпичной куклой поднимается следом. Ханджи же, быстро обогнув постамент, подносит массивную, длинную иглу к позвоночнику. Она поднимает на Эрена нерешительный, опасливый взгляд. — Готов?.. — Неуверенно спрашивает она. Эрен замирает на мгновение. Ненадолго поставив реальность на паузу, он погружается внутрь себя в надежде найти в душе… Что-то. Но натыкается на одну лишь безграничную усталость. Он отвечает девушке отрешенным взглядом. Ханджи ласково улыбается в ответ. — Я так и думала, — мягко говорит она и, не медля, протыкает иглой холодную плоть. Закрепив массивную, крупную трубку пластырями, она радостно улыбается. — Готово! — С энтузиазмом хлопает она. — Можешь отпускать! Эрен, сухо кивнув, аккуратно опускает юношу на постамент — он движется неторопливо, плавно и, бережно уложив подопытного на холодный металл, отпускает чуть влажные ладони — холодные руки безвольно падают, ударившись о постамент с гулким стуком. Эрен, потерявшись на мгновение, смотрит на длинные, изящные пальцы… Он представляет под ними клавиши — широкие, массивные, выпиленные из слоновой кости… Однако вскоре в сознании вершится переворот — Эрен видит в этих же пальцах окровавленный нож. Он, резко отвернувшись, широким шагом подходит к электронному табло. — Датчики мозговой активности готовы? — Он спрашивает холодно, излишне резко для спокойного человека, но Ханджи этого не замечает. Она твердо кивает: — Да. — Подаю ток напряжением пятьсот пятьдесят вольт в ствол головного мозга, — отрешенно оглашает Эрен и нажимает нужную кнопку без раздумий — датчики, прикрепленные к голове, начинают гулко жужжать. Эрен переводит пустой, неосознанный взгляд на существо… Оно мертво. Больше нет холодного, отрешенного от реальности взгляда, нет горделивой осанки и грациозного молчания — на их месте осталось лишь безвольное, мертвенно холодное тело и длинные ресницы, отбрасывающие блеклые тени на неестественно бледную кожу. Оно больше не играет — пальцы мирно покоятся на металлическом постаменте, они больше не способны извлечь фантомные, но глубокие, неимоверно волшебные звуки… Они больше не способны держать окровавленный нож. Эрен, встряхнув головой, переводит неуверенный взгляд на Ханджи, что отстраненно наблюдает за ним со стороны. — Погружаем его в воду?.. — Аккуратно спрашивает он, и доктор, мягко улыбнувшись, твердо кивает. — Погружаем, — без сомнений отвечает она, и Эрен, устало вздохнув, возвращается к табло. Он заносит палец над нужной кнопкой… Однако в последний момент замирает. Потерянный, пустой взгляд мечется в сторону безжизненно бледного лица. Он путается в чернильных волосах, спускается по их каскаду к тонким бровям, коротко оглаживает длинные ресницы, опускается к губам… Прикрыв веки, Эрен представляет глубокое серебро серой радужки. Он вспоминает голубые брызги на ее глубине, кладезь холода в отрешенном взгляде… — Эрен?.. — Ханджи окликает несмело, чуть робко, и Эрен переводит на нее едва ли осознанный взгляд. — Все в порядке? — Она спрашивает неуверенно, не желая надавить, но острая боль пронзает плоть вопреки ее осторожности. Взгляд зеленых глаз в мгновение леденеет. Эрен опускает омертвевший взгляд на электронное табло. — Да, — холодно отвечает он и нажимает на кнопку — постамент, тихо скрипнув, начинает неторопливо подниматься. Он движется аккуратно, плавно — сперва поднимается над металлическим кубом, затем, достигнув нужной высоты, уезжает вглубь. Стоит ему мелькнуть над аквариумом, верхняя стенка из бронированного стекла с тихим скрежетом отъезжает в сторону, с радушием пропуская гостей в свой мокрый, до судорог холодный мир. Постамент медленно, неторопливо опускается под воду — стоит безвольному телу оказаться под толщей ледяной воды, стеклянная крышка негостеприимно закрывается — она, точно крышка гроба, отрезает подопытного от мира живых людей. Эрен переводит сосредоточенный взгляд на электронное табло. — Запускаю подачу лилакцида? — Он спрашивает нерешительно, почти робко и переводит неуверенный взгляд на Ханджи — та успокаивающе улыбается в ответ. — Сделай это, — тихо говорит она и переводит горящий взгляд на безвольное тело, утонувшее в ледяной воде. Эрен шумно выдыхает. Опустив взгляд на кнопку, он застывает в сомнениях… Он вспоминает серебристые глаза, их взгляд — отрешенный, бесстрашный, осознанный. Вспоминает твердые, уверенные слова: «Я никого не убивал»… Вспоминает погибших подопытных — тех, что все до единого утверждали то же самое. Вспоминает вечный, беспрестанный обман, вспоминает холодные факты, подтверждающие виновность каждого из них, и разочарование, захлестывающее всякий раз сокрушительной волной… Он поднимает отрешенный взгляд на существо, безвольно застывшее в ледяной воде. «Ты такой же, как они, правда?..»        Эрен не получает ответа. Шумно выдохнув, он нажимает нужную кнопку — препарат бледно-серой желеобразной субстанцией начинает стекать по толстой трубке. Ханджи, сделав робкий шаг навстречу, мягко накрывает плечо ладонью. — Ты молодец, — ласково хвалит она. — Отлично поработал сегодня. Эрен переводит на нее потерянный, едва ли осознанный взгляд. Смысл сказанных слов не сразу достигает сознания — их пониманию будто препятствует нечто фантомное, но невероятно сильное, могущественное… И все же, стоит осознанию мелькнуть вдалеке, Эрен кивает — запоздало и нервно. Жалко. — Да… — Тихо бросает он и переводит пустой взгляд на безвольное, мертвое тело, утонувшее в мучительно холодной воде. — Да, наверное… Ханджи заглядывает в зеленые глаза — она смотрит с печальной улыбкой, с желанием поддержать и осознанием невозможности этого сделать. Все, на что она решается — поддерживающе похлопать по плечу. — Я пойду к себе в кабинет, — тихо бросает она. — И ты надолго тут не задерживайся. Тебе нужно отдохнуть. Эрен кивает в ответ — нервно и неосознанно, чуть запоздало. — Да… — Тихо бросает он. — Да, конечно… Перед глазами один за одним мелькают образы. Лысая голова, смущенная улыбка, загоревшийся любопытством взгляд, худое тельце, прикованное к кровати. Руки, сжатые в кулаки, закатившиеся голубые глаза, кровавые разводы на бледной коже, неестественно выгнувшееся тело… Длинные чернильные волосы, обрамляющие острый профиль, костлявое, угловатое тело, обрывки грязной одежды, пятна грязи и крови, легшие на бледное тело ошметками краски, выразительные серебристые глаза и грациозное, величавое молчание. Покрывшаяся инеем белая кожа, скульптурные пальцы, безвольно упавшие на металлический постамент, длинные ресницы, что, возможно, больше никогда не распахнутся… Шумно выдохнув, Эрен встряхивает головой. Он бросает прощальный взгляд на безвольное тело, утонувшее в ледяной воде. — Надеюсь, ты выживешь и скажешь мне правду, — напоследок холодно роняет он и, погасив свет, выходит из лаборатории.