Не такой, как все

Суббота. Выходной — первый за последние два месяца. Крохотная квартирка залита ярким светом. Массивные люстры, свисающие с потолка, окрашивают мебель мягким золотом, светильники в углах отбрасывают на пол и стены голубые блики. Мертвенная тишина, царившая в ней до этого, сегодня рушится — она взрывается гулом телевизора, работающего в гостиной, и тихой музыкой, льющейся из колонок. Эрен, подойдя к зеркалу, окидывает себя придирчивым взглядом. Непослушные каштановые кудри растрепались: они, выбившись из пучка на затылке, торчат в разные стороны. Лицо нездорово бледное, глаза поблекли, их взгляд — пьяная, отрешенная пустошь, длинные ресницы отбрасывают тени на черные круги под глазами. Одежда выглядит жалко: белоснежная рубашка смялась, черные джинсы подчеркивают болезненную худобу ног… Эрен отворачивается от зеркала. Слепо схватив со стола граненный тумблер, Эрен делает крупный глоток. Виски ощущается на языке сладкой патокой — она, задержавшись на мгновение, холодными каплями скатывается вниз по горлу, неторопливо спускается к грудной клетке, обдает ее волнами кипящей магмы и затем, проникнув в вены, кипятком разносится по телу. Крепкий алкоголь отдается приятной слабостью и головокружением — несильным, не вызывающим отторжения, но даже глубокий, терпкий привкус сегодня кажется отвратительным. Чувство опьянения тоже не приносит удовлетворения. Не так. Все не так. Раздраженно выдохнув, Эрен бросает отстраненный взгляд на скудный пейзаж за окном. За тонкой прослойкой стекла — глубокая темень Форса, подсвеченная изнутри тусклым светом придорожных фонарей, десятки однообразных домов и неоновые вывески дешевых баров. Пейзаж удручающий. Смотреть на него — погружаться под толщу ледяного отчаяния, но Эрен почему-то провожает пустым взглядом одиноко бредущего пешехода. Эрен запрещает себе думать. О чем бы то ни было — будь то пустые мысли об уборке или глубокие моральные терзания о несправедливо отнятой жизни. Сознание тонет в пучине мыслей: они вязкой слизью растекаются в голове, закручиваются воронкой, затягивают в гнетущую глубину с невероятной силой, но Эрен раз за разом душит душевные терзания выпивкой. Так и сейчас, не найдя в себе сил размышлять, он подносит к губам граненный тумблер. Эрен искренне наслаждается напитком: прикрыв глаза, перекатывает алкоголь на языке, раскрывает каждую его нотку, упивается терпкой сладостью… По квартире разлетается дверной звонок — он взрывается мощной волной, звучит витиеватой трелью пару секунд, а затем, сникнув, растворяется в размеренной музыке, льющейся из колонок. Эрен реагирует быстро — он расторопно прячет тумблер в холодильник, делает музыку чуть тише, нервно одергивает рукава рубашки и направляется в коридор. Он останавливается в метре от порога. Бросив беглый взгляд на удручающее отражение, он натягивает на лицо улыбку — неестественную, но правдоподобную, способную убедить — он в порядке… Выглядит убого и жалко. Устало покачав головой, Эрен все же открывает дверь. За ней — строгий брючный костюм, элегантная бабочка, чернильные локоны и холодный взгляд серебристых глаз. За ней — нелепая толстовка болотного цвета со странным принтом, отросшие блондинистые волосы, добрый взгляд голубых глаз и искренне радостная улыбка. Уголки пухлых губ нервно дергаются, но Эрен вовремя берет себя в руки — улыбка не сходит с красивого лица. «Ты сам согласился на встречу,» — напоминает он себе. — Привет, ребята, — он старается говорить бодро и жизнерадостно — так, будто он искренне рад встрече, но нервозность выдает себя матовым холодом. Впрочем, друзья этого не замечают. Микаса шагает в квартиру первой: перешагнув через порог, она мягко приобнимает за плечи и, приблизившись, оставляет смазанный поцелуй на выразительной скуле. — Привет, — мягко улыбается она и, отойдя в сторону, пропускает Армина — тот, зайдя в квартиру, протягивает руку. Эрен отвечает крепким рукопожатием. — Привет, — радостно приветствует друг. — Отлично выглядишь! С пухлых губ срывается смешок — нервный и тихий. Жалкий. «Какая благородная ложь». — Вы тоже, — натянуто улыбается Эрен в ответ. — Проходите в обуви: у меня не убрано, — тихо бросает он и, отвернувшись, направляется на кухню. Друзья, озадаченно переглянувшись, все же проходят следом. Подойдя к бару, Эрен открывает створку — задумчивый, в мгновение загоревшийся взгляд пролетает по десятку бутылок, но так и не цепляется ни за одну из них. — Мы принесли сок, — Микаса несмело говорит из-за спины, и Эрен растерянно оборачивается в ее сторону. Пустой взгляд цепляется за картонную коробку сока, что девушка услужливо поставила на обеденный стол. Эрен нервно улыбается в ответ. — Спасибо, но не нужно, — мягко отказывает в немой просьбе он. — У меня есть хорошее вино. — Может, все-таки сок? — Армин спрашивает неуверенно, с опаской, будто прощупывая почву, но Эрен слепо отмахивается в ответ. Достав вино, он закрывает створку и с натянутой улыбкой оборачивается к друзьям. — Предпочту вино, — холодно оглашает решение, не требующее возражений, он и нервно кивает в сторону стульев. — Присаживайтесь, — отстраненно бросает доктор. — В ногах правды нет. Обернувшись к шкафчику, он открывает дверцу и бросает горящий взгляд на бесконечную вариацию бокалов. Это — его гордость. Его коллекция, собираемая годами. Она насчитывает десятки, сотни бокалов, купленных в разных концах Форса. Каждая новая командировка, каждый новый город, каждый новый антикварный магазин — новый бокал, к выбору которого Эрен подходит с особой тщательностью. Он бережет каждый бокал, как великое сокровище. Это не просто посуда — напоминание о единственном возвышенном и прекрасном, что есть в его жизни. Он останавливает выбор на наборе из пяти бокалов, купленном после научной выставки в Аутскритсе — в небольшой провинции в западной части Форса. Бережно достав из набора три штуки, он аккуратно отставляет их на стол, старательно игнорируя взволнованные взгляды друзей. И пускай он знает, о чем пойдет разговор, он отбрасывает выматывающие мысли в сторону и идет за штопором. — Эрен, — Микаса мягко окликает его, но Эрен не оборачивается. — Что такое? — Отрешенно спрашивает он и, найдя штопор в глубине забитого доверху ящика, с натянутой улыбкой возвращается к столу. Он не смотрит на друзей — знает, что найдет в их глазах лишь необоснованное волнение и горькое разочарование, поэтому цепляется взглядом за бутылку дорогого вина. Он смотрит на примитивно вылитое стекло с необъяснимым воодушевлением и вдохновением — смотрит так, будто перед его глазами — нечто особенное, возвышенное, необычайно гротескное. Он шумно сглатывает. Он чувствует этот вкус — тот уже теплится на губах. Калор, две тысячи шестьдесят восьмой год. Терпкий привкус забродившего винограда, сладость сочного абрикоса, тонкие нотки мускатного ореха… — Сколько ты уже выпил сегодня? — Микаса спрашивает тихо и робко, будто прощупывая почву, и Эрен, не сдержавшись, усмехается — нервно и тихо. Ничтожно. — Я сегодня не пил, — без раздумий лжет он, не поднимая взгляда. Вкрутив винт штопора в дубовую пробку до упора, он бережно нажимает на рычаги — спустя мгновение пробка с тихим хлопком вылетает из бутылки. — А теперь подними глаза и скажи мне правду, — Микаса говорит по-прежнему тихо, но теперь в ее голосе отчетливо читается отчаяние, смешанное с немой яростью — совершенно беспочвенной по мнению Эрена. С тяжелым вздохом Эрен поднимает взгляд на подругу — в зеленых глазах не читается ничего, кроме пьяного отрешения и главенствующей пустоты. В серебристых же глазах напротив — все и сразу: наивная нерешительность, искреннее недоверие, легкое волнение, плавно вытекающее в глубокое отчаяние… Но на весь этот прекрасный, глубокий мир Эрен отвечает улыбкой — холодной, натянутой, в которой нет ни доли искренности. — Я сегодня не пил, — с холодным бесстрастием повторяет Эрен. — Теперь довольна? Он не задумывается ни на секунду — ложь и грубость срываются с языка сами по себе, но Эрен не хочет забирать свои слова назад. Взгляд зеленых глаз, подпитываясь беспочвенной злостью, леденеет с каждой секундой, в нем читается отчетливый приказ: «Остановись», и Микаса видит его, но зачем-то продолжает: — Зачем ты врешь?.. — Она спрашивает с немой мольбой — с тихим, глухим отчаянием, и Эрен шумно выдыхает в ответ — нервно, с искренним раздражением. Праведный, глубокий гнев раскрывается в груди кустами роз — неземных, красивых до безумия, но ядовитых. Они, поливаемые тяжелым молчанием, разрастаются стремительно — слишком быстро, и уже через мгновение раздирают шипами сердце. Не дающая прохода совесть, узрев праведную ярость, тут же подрывается на ноги и принимается старательно, с присущей ей кропотливостью сглаживать углы. «Они хотят, как лучше», — мягко убеждает она, и ее слова помогают — с шумным выдохом Эрен отпускает слова подруги. Опустив взгляд, он откладывает штопор в сторону и под гнетущим своей искренностью взглядом поочередно наполняет бокалы. — У меня сегодня выходной, — с натянутой улыбкой говорит он, — и я не могу расслабиться? Пустой взгляд мечется в сторону серебристых глаз. Эрен смотрит с холодной уверенностью, с подавляющей пронзительностью — он просит, настаивает, приказывает: «Хватит», и Микаса, сникнув, прячет усталый взгляд в руках. — Ты пьешь каждый день, — Армин, до этого занимавший нейтральную позицию, включается в беседу и тут же занимает сторону подруги. Эрен переводит на него холодный взгляд, но друг, увидев немую ярость, все же продолжает: — Не только по выходным, так что… — А ты держишь свечку, да? — Эрен холодно усмехается в ответ. Ему надоело. Надоело вечное «волнение» за его «никчемную» жизнь. Надоели нравоучения, наставления на «путь истинный». Надоели попытки «поддержать», «посоветовать», «направить в верное русло». Ему надоело лгать и оправдываться, надоело делать вид, будто ему самому не нравится происходящее — он на дне, но он доволен. Его устраивает горький привкус одиночества, ему нравится прятать бутылку за спиной, нравится растрачивать свою жизнь за бокалом вина. Его все устраивает, неужели это так трудно понять?.. С усталым вздохом Эрен поднимает свой бокал и, неуклюже плюхнувшись на стул, делает крупный глоток — вино терпкой прохладой оседает на кончике языка, тонкой струйкой скатывается по горлу, трогает заиндевелое сердце теплыми ладонями, согревая… Ярость мгновенно стихает — в душу возвращается покой. Все встает на свои места. Горько улыбнувшись, Эрен поднимает спокойный взгляд на друзей. — Если вы пришли сюда читать мне нотации, то вам лучше уйти, — отрешенно бросает он. В ответ в серебристых глазах взрывается нечто неизвестное, но невероятно могущественное — нечто, что заставляет совесть вновь подорваться на ноги и начать умолять, но Эрен твердо закрывает ей рот. — А если вы пришли, чтобы поболтать и хорошо провести время, — решительно продолжает он, — тогда расскажите мне, как у вас дела. Эрен, легко пожав плечами, подносит к губам бокал. Под усталыми, отчаянными взглядами друзей он делает неторопливый, показательный глоток. Какое-то время ничего не происходит — на кухне воцаряется трагичное молчание. Эта тишина не имеет ничего общего с той, к которой Эрен привык. Она грубая, раздражающая, неуютная — ситуацию спасает лишь тихая музыка, раздающаяся из колонок. Однако проходит мгновение, второе… Друзья, устало переглянувшись, молчаливо договариваются о чем-то. Армин оборачивается к Эрену с задушенной улыбкой. — Меня назначили главой отделения, — он говорит тихо и нерешительно, но Эрен цепляется за его слова, как за спасение. И пусть новость не приносит никакой искренней радости, натянутая улыбка становится чуть шире. — Это же невероятно круто! Я поздравляю тебя! — Эрен смеется с фальшивым восторгом, стараясь поддержать, показать свою небезучастность. Он переводит лукавый взгляд на Микасу. — Ну что, каково это, дружить со своим начальником? — Он озорно подмигивает подруге. Микаса ласково улыбается в ответ. Она переводит мягкий взгляд на Армина. — Ну на работе он будет моим начальником и только, — тихо смеется она. — А вот в свободное время мы будем друзьями. — Не верю, — игриво отрезает Эрен и переводит взгляд на Армина. — А что насчет тебя? — Озорно спрашивает он. — Собираешься делать поблажки своей подопечной? Тот в ответ тихо усмехается. — Точно нет, — уверенно отрезает он и переводит извиняющийся взгляд на Микасу. — Прости, — неловко смеется он, и девушка мягко улыбается в ответ. — Я бы обиделась, если бы ты сказал «да», — тихо смеется она, после чего переводит спокойный взгляд на Эрена. — А я завела собаку, — невзначай бросает она, и Эрен выразительно закатывает глаза. — Какую по счету? — Устало спрашивает он, и девушка шутливо хлопает его по руке. — Пушинка очень милая, — мягко заверяет она, — и добрая. — Все твои собаки «очень милые и добрые», — тихо прыскает Эрен. — Но все они одинаково больно кусаются. — Меня они не кусают, — справедливости ради замечает Армин, и Эрен бросает на него осуждающий взгляд. — Тебе просто повезло, — недовольно оглашает факт он и переводит отрешенный взгляд на Микасу. — Какая порода на этот раз? — Мальтийская болонка, — охотно отвечает подруга, и Эрен понимающе кивает в ответ: — Поэтому Пушинка. Микаса мягко улыбается ему. — Не слишком оригинально, да? — Тихо смеется она. Эрен, неловко хохотнув, запускает руку в непослушные каштановые кудри. — Ну как бы тебе сказать… — Неопределенно протягивает он, но Армин вовремя приходит на помощь. — Имя неплохое, но можно было бы придумать и лучше, — услужливо подсказывает друг, и доктор активно кивает в ответ. — Хорошо сказано, — согласно усмехается он. Эрен ленивым движением подносит бокал к губам. Он не торопится: сперва, раскрутив бокал в руке, прослеживает пустым взглядом неглубокую воронку, затем, приблизившись, вдыхает божественный аромат, раскрывает все его секреты, чувствует каждую негромкую нотку… И лишь затем отпивает немного. Он, перекатывая алкоголь на языке, вдумчиво читает буйство вкусов, прослеживает каждую незатейливую мелодию, и лишь получив от напитка удовольствие, глотает. Микаса, проследив за ним настороженным взглядом, все же нерешительно тянется к своему бокалу — Армин с сомнением, но все же следует ее примеру. И лишь переглянувшись и обсудив что-то неизвестное взглядами, они отпивают немного алкоголя. Эрен холодно улыбается своей маленькой победе. Проглотив изысканный напиток, девушка поднимает на него нерешительный взгляд. Все в серебристых глазах — воплощение сомнений и робости, но Эрен мягко кивает, позволяя: «Спрашивай». Подруга в ответ, нервно прочистив горло, все же набирается решимости. — Я знаю, ты не любишь, когда я спрашиваю, но… — Она поднимает неуверенный взгляд. — Как дела на твоей работе?..        Глубоко в груди, прямо под сердцем, взрывается нечто эфемерное, но обладающее невероятной силой и могуществом — душа под волной взрыва крошится на кусочки. В заледеневшем сердце — в закрытой на тысячи замков тюрьме — пробуждается слишком много чувств. Они налетают все сразу — мощным скопом ударяют в грудь, выбивая воздух из легких. В памяти всплывает все, и все пугает. Воспоминания наступают медленно, но твердо — пронырливые твари постепенно наполняют мысли кислотой, они разъедают сознание — сжирают все до последней крошки, вынуждая вновь окунуться в пучину пережитой боли… И все же неестественная улыбка не сходит с лица — она леденеет лишь сильнее. Поднеся бокал к губам нервным, излишне резким движением, Эрен делает глоток. Первый. Второй, третий… Он осушает бокал залпом, не внимая удивленным взглядам друзей, после чего твердо подхватывает початую бутылку и заново наполняет бокал. — Все, как обычно, — отстраненно бросает он, не поднимая взгляда. — Убиваю мерзких тварей. «И невинных детей», — с осуждением продолжает совесть, но Эрен уверенно бьет ее по щеке, задушив бессмысленные сомнения в зародыше. — Ты хотел сказать «провожу интересные эксперименты»? — Пытается неловко пошутить Армин, но Эрен в ответ устало качает головой. — Нет, — холодно отрезает он. — Убиваю мерзких тварей. Лучше не скажешь. Пухлые губы трогает усмешка — нервная, безжизненная. По-настоящему жалкая. Поднеся бокал к губам, Эрен делает неспешный глоток, ожидая привычного удовлетворения… Но его не находит. Он раздраженно отставляет бокал в сторону. Пока в сознании главенствует мертвенная пустошь, тело пробирает тревога. Она выражается в незначительных мелочах: в нахмуренных бровях, в напрягшейся линии челюсти, в непроизвольно задравшихся плечах и в сжатых кулаках. Она пролетает по холодному телу морозным сквозняком, от которого каждую мышцу прошивает мелкой судорогой… Неожиданно холодную руку накрывает заботливая ладонь, и Эрен, на мгновение отстранившись от гнетущих мыслей, поднимает потерянный взгляд. Микаса, накрыв его ладонь своей, заглядывает в зеленые глаза с немой просьбой и с необъяснимым отчаянием. Она смотрит, мягко убеждая: «Я рядом», но от этого не становится легче. — Ты можешь рассказать, — несмело предлагает она, но, заметив холодное удивление в глазах напротив, тихо добавляет: — если хочешь… Эрен сдается. С рокового часа, утопившего серебристые глаза под толщей ледяной воды, прошло три дня. Три мучительных дня, полных немой горечи и нескончаемых сомнений. Прокручивая в голове раз за разом: «Я никого не убивал», Эрен чувствовал, как понемногу сходит с ума. Он провел в лаборатории — в массивной крепости, огороженной тремя высокими стенами, — чуть более трех лет, и каждый новый рассвет подталкивал его к новым убийцам. Их виновность — нечто неоспоримое и окончательное, гнетущее своей чудовищной реальностью. Доказательства, предоставленные в суде, — жестокость в своем физическом обличии, спорить с ними бессмысленно, и все же первое время в них верилось с трудом. Впервые зайдя в белоснежную тюрьму, Эрен поверил — поддался на слезные мольбы, проникся жуткой историей несправедливости, захотел исправить, помочь, но запнулся о заледенелый камень — о глубокую ложь. Раз за разом приходя в очередную тюрьму, он слышал одно и то же: «Я не виновен». И если поначалу он верил этим словам, постепенно сострадание атрофировалось — на его месте осталась одна лишь холодная осознанность, убеждающая: «Они все одинаковые». Эрену казалось, его сердце, когда-то утонувшее в море лжи, заледенело окончательно, вот только… Теперь оно пустило паутину трещин. Эрен не может назвать ни одну причину, не может осознать возможных последствий, не может понять пользы своих сомнений — знает лишь одно. Он верит Риваю. И это убивает. Печально усмехнувшись, Эрен прячет взгляд в руках. — Да нечего рассказывать, — сухо бросает он. Подняв взгляд, он улыбается — неестественно, безжизненно, неправдоподобно, но друзья, озадаченно переглянувшись, все же решают не давить. Эрен же, отгородившись от назойливых мыслей, бросает на Микасу игривый взгляд. — Лучше скажи мне, как будут звать твою дочку, — он спрашивает шутливо, зная, что подруга не переносит таких вопросов, и довольно смеется, заметив осуждение во взгляде серых глаз. Микаса, шутливо ударив его по руке, мягко улыбается. — Дурак, — беззлобно бросает она, и поначалу тихий смех становится чуть громче.        Беседа течет легко и непринужденно. Иногда на кухню, несмело постучавшись, заглядывает тишина, иногда же узкая комнатушка тонет в смехе — разговор складывается сам собой, никто не прилагает для этого усилий. Вечер пролетает незаметно. Ночь наступает медленно, но методично — с отточенной веками размеренностью она накрывает Форс. Она не встречает блеском полумесяца или яркими звездами, ее предвестник — матовая тишина, постепенно накрывшая шумные улицы, и мертвенная пустошь на ранее переполненных дорогах. Когда маленькая стрелка часов неторопливо подползает к десяти, друзья, легко улыбнувшись напоследок, прощаются и покидают маленькую квартирку. Вместе с ними из нее утекает сама жизнь: гаснут массивные лампы и забавные голубые светильники, стихает музыка, замолкает телевизор. В ней остаются лишь матовая мгла, граненный тумблер виски и Эрен. Устало выдохнув, он без сил плюхается на неудобный диван в гостиной. Дотянувшись до пачки сигарет, Эрен достает одну и зажимает ее зубами. Достав из кармана джинсов зажигалку, он чиркает колесиком — мгновение, и маленькое, но юркое пламя опаляет бумагу. Сигарета начинает неспешно тлеть. Откинувшись на жесткую спинку, Эрен устремляет пустой взгляд куда-то сквозь погашенный экран телевизора. Он чувствует себя отвратительно, и дело не в боли, сковавшей тело. Страшная, пугающая суть в кровавом беспорядке, оставшемся там, где когда-то было сердце. Там, где раньше царствовала благородная пустошь, защищавшая годами, теперь бушует тревога — матовая, глубокая, монотонная. У нее своя мелодия: мрачная, величавая, гнетущая своей реальностью. Каждая ее нота — нервный выдох и дрожь в руках, каждая незатейливая трель — выкуренная сигарета и опустошенный тумблер. У нее один финал — пустые слезы усталости, скапливающиеся в уголках глаз. Эрен устал. Он выпотрошен физически и уничтожен морально, но мысли не сдаются — они продолжают напирать, кроша кости своей многотонной тяжестью. Каждая несмелая мысль, каждая робкая идея — болезненное воспоминание, кровавая картинка, вспыхивающая под веками всякий раз, стоит прикрыть глаза. Их твердость и напористость гнетут, подавляют, раздавливают, и Эрен, не выдержав, сдается в их плен. Он вспоминает грязные русые кудри, горящие любопытством голубые глаза, радостную улыбку и смелость, которую не найти у взрослого человека. Вспоминает побритую налысо голову, кровавые слезы, неестественно выгнувшееся тело, немой крик, застывший на бледных губах…        «Убила трех сестер и свою мать. Отравила их крысиным ядом, а затем подожгла.»        Он вспоминает отросшие чернильные волосы, клоками торчавшие в разные стороны, перепачканное в грязи лицо, холодный взгляд глубоких серебристых глаз и бесстрашие перед самóй смертью. Вспоминает белоснежный иней, осевший на голубой коже, десятки игл, пронзивших костлявое тело, лилакцид, неторопливо спускающийся по трубке…        «Убил троих детей — поочередно зарезал их в подвале своего же дома, представляешь?..»        Вновь и вновь в голове звучит неутешительное: «Я никого не убивал»… Эрен чувствует мощную, гнетущую силу этих слов, слышит немое отчаяние в них, считывает скорбное смирение в каждой букве и, не осознавая, почему, верит им. Сознание разрывается на части. Первая часть, с грубой силой ударив в грудь, яростно кричит: «Он такой же, как все! Сколько раз можно попадаться в одну и ту же ловушку?!»… Вторая же мягко накрывает плечо ладонью. Она с аккуратной улыбкой заглядывает в зеленые глаза, убеждая: «Ты не ошибаешься», и Эрен взвывает от отчаяния. Он не привык сожалеть о чем-то, не привык жить прошлым, но фантомная горечь слишком остро чувствуется на кончике языка. «Нужно было тебя выслушать». Эрен устало прикрывает глаза. «Сейчас это уже не имеет смысла», — холодно убеждает он себя. — «Ты уже ничего не можешь сделать»… Но это не помогает. Отчаяние затапливает с головой. Оно ощущается томной, тягучей субстанцией, что с яростной прожорливостью обволакивает тело и за мгновение сжирает сознание. Оно в каждой несмелой мысли, в каждом резком движении, в каждом пустом взгляде зеленых глаз — оно всё и даже больше, и Эрен перестает с ним бороться. Всепоглощающая боль убивает: она хищником набрасывается на холодное тело и безжалостно впивается в плоть клыками. Эрен хочет раздавить голову руками, вырвать сердце из груди и, отбросив его на пол, безжалостно раздавить, хочет раскрошить кости в порошок… Но он лишь, поднеся сигарету к губам, затягивается. Ему нужно выговориться. Рассказать все, что лежит на душе, поделиться терзающими душу сомнениями, доверить свое сердце в чьи-то руки… В чьи-то холодные руки. Подорвавшись на ноги, Эрен быстро откидывает сигарету в пепельницу и, не оглядываясь, выбегает в коридор. Он обувается быстро, торопливо, путается в шнурках дешевых кед, но все же завязывает кривой бант и вылетает на лестничную клетку. Он летит по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньки, и, оказавшись на улице, срывается на бег. Знакомые улицы заплетаются бесконечной вереницей, складываются в лабиринт, из которого — не выбраться, но Эрен уверенно выбирает нужную дорогу. Дома пролетают мимо и вскоре исчезают из виду, один переулок сменяется другим. Дыхание сбивается, становится шумным, поверхностным, торопливым — влажного, спертого воздуха не хватает. Острая точечная боль пронзает бок, икры сводит болезненным спазмом, но Эрен не останавливается, и вечность спустя впереди вырастают массивные стены, спрятавшие за собой высотное здание лаборатории. Эрен не замедляется ни на мгновение — он врезается в массивный турникет, но быстро находит пропуск и пролетает дальше. Он мелькает мимо поста охраны, проигнорировав приветствие очередного военного, бежит по переплетенным коридорам, врезается в кого-то, но продолжает бежать… — Эрен! — Знакомый жизнерадостный голос теперь звучит глухо, в нем отчетливо читается смятение. Эрен останавливается всего на мгновение — с печальной улыбкой оборачивается, чтобы заглянуть в карие глаза. Ханджи смотрит удивленно, с опаской, она несмело шагает навстречу, но Эрен твердо делает шаг назад, ограждая необходимое сейчас личное пространство — девушка, заметив это, останавливается. Она с непониманием заглядывает в поблекшие зеленые глаза. — Привет, — она говорит нерешительно, с сомнением. — У тебя вроде выходной, почему… Эрен перебивает ее смехом — отчаянным, задушенным, смешанным с шумом сбившегося дыхания. Улыбка на пухлых губах нервная, лишенная последней доли искренности — она скорее пугающая, нежели убедительная, но Эрен не обращает на это внимания. Он слепо машет в сторону переплетенных коридоров. — Забей, я забыл кое-что в кабинете! Увидимся утром! — Излишне громко кричит он и, нелепо помахав напоследок, оборачивается, порываясь вновь сорваться на бег, но Ханджи взволнованно окликает: — Эрен!.. Эрен, устало выдохнув, прикрывает глаза… Однако спустя мгновение с натянутой улыбкой оборачивается к девушке. Та смотрит цепко, с недоверием, все в карих глазах — чистое сомнение. Она неуверенно шагает навстречу. — Твой кабинет в другой стороне, — нерешительно замечает она, и сердце, ставши неподъемным камнем, падает в пропасть. Шумное, поверхностное дыхание срывается с пухлых губ с немым отчаянием. Острая боль пронзает тело: она иглами впивается в икры, молотом ударяет в солнечное сплетение, заставляя задыхаться. В кровоточащей душе — полный сумбур: нечто среднее между мертвенной пустошью и хаосом — нечто, от чего хочется, вырвав сердце, без раздумий выбросить его в мрачную бездну, но Эрен крепится. Натянутая улыбка не сходит с пухлых губ. Стоящего оправдания не находится — впрочем, Эрен и не хочет его придумывать, поэтому он, слепо отмахнувшись на слова Ханджи, оборачивается и вновь срывается на бег. Он летит по коридорам на крыльях отчаяния — глубокого, острого на грани сумасшествия. Он бежит вперед, забыв реальность — он не обращает внимания на бьющееся в агонии сердце, игнорирует острую боль, пронзившую тело, и обеспокоенный взгляд карих глаз, устремившийся в спину. Он бежит слишком быстро, путается в сложном переплетении коридоров, иногда упирается в тупик, но тут же разворачивается и находит нужное направление. Ему кажется, проходит вечность, на деле же — пара минут, когда впереди мелькает спасительная вывеска. «Лаборатория номер восемь». Приложив пропуск к замку, Эрен еле дожидается приветственного сигнала, и, стоит двери чуть отъехать в сторону, тут же забегает в лабораторию. Широкое, просторное помещение встречает мертвенной мглой и гулом «Мортиуса» — негромким, монотонным, успокаивающим. Единственный источник освещения в нем — подсвеченная голубыми неонами капсула, наполненная ледяной водой, укрывшей под своей могущественной толщей изможденное создание. Безвольное, безжизненное тело неестественно выгнулось, мышцы хаотично сокращаются — слишком резко, наверняка болезненно, конечности нервно дергаются, пальцы рук и ног инстинктивно поджались… «Лилакцид начал усваиваться», — неутешительно мелькает в голове. …И все же красивое лицо подернуто дымкой спокойствия — неестественного, мертвого. Эрен выдыхает — шумно, с отчаянием. Он делает шаг вперед — по-детски нерешительный, наивно робкий. Затем второй, третий… Он медленно, с необъяснимой тревогой и трепетом подходит к массивному аппарату. Оказавшись возле стеклянного гроба, доктор неуверенно поднимает руку… Замерев на мгновение, он бросает пустой взгляд на прекрасное лицо. Он путается взглядом в отросших чернильных волосах, спускается по их каскаду к разлету тонких бровей, плавно опускается к длинным ресницам… Прикрыв глаза, он вспоминает безжалостную сталь серебристых глаз, их равнодушный, смелый взгляд. «Я никого не убивал». Шумно выдохнув, Эрен опускает руку, так и не осмелившись коснуться. Сбившееся к чертям дыхание постепенно восстанавливается — секунда за секундой оно становится все более глубоким, размеренным, пока не обращается вовсе бесшумным. Бьющееся в агонии сердце замирает на секунду… Однако спустя мгновение находит покой, возобновив неспешный, размеренный ритм. Острая боль, сковавшая тело, напоследок впившись в сердце зубами, с угрожающим рычанием отходит в тень. Там, где раньше был беспросветный хаос и паника, в мгновение воцаряется спокойствие — спасительная пустота, защищавшая годами. С усталым вздохом Эрен отворачивается от стеклянной капсулы и бессильно опускается на пол. Откинувшись на холодное стекло, он прикрывает глаза. — Привет, Ривай, — он говорит неосознанно, не зная, что именно хочет сказать, но не боится ошибиться — знает, что его не услышит никто, кроме безжизненного существа, погребенного под толщей ледяной воды, и поэтому не боится вывернуть настрадавшуюся душу наизнанку. — Ты умер три дня назад. И знаешь… — Он, бессильно усмехнувшись, легко пожимает плечами. — Меня не оставляет в покое одна мысль, — шепотом продолжает доктор. — Что, если ты и вправду невиновен? Что, если… Ты должен был жить дальше? Тяжелые, изнуряющие сомнения срываются с языка с невыносимой тяжестью — они вырываются из самой глубины сердца, царапают острыми гранями глотку и каплями крови оседают на губах, но Эрен, смирившись с болью, тихо продолжает: — Что тогда? — Он спрашивает бессильно, отчаянно. — Что я смогу для тебя сделать? Как я смогу все исправить, если ты проснешься?.. — Эрен шумно сглатывает, но фантомная горечь впивается в язык когтями. Пухлые губы трогает улыбка — глубоко печальная, почти скорбная. — Если эксперимент удастся, тебя не выпустят из лаборатории, ты же знаешь?.. На тебе будут ставить опыты… Сотни опытов. Никто не успокоится, пока ты не умрешь в результате очередной тупой ошибки, а это… Не жизнь. — Он грустно усмехается и, открыв свинцовые веки, устремляет пустой взгляд в никуда. — Как я смогу тебе помочь? Что я смогу сделать, чтобы облегчить твои страдания? — Эрен спрашивает, зная, что никто не сможет дать ответа, и все же слепо надеется на помощь. — Может быть, я смогу изредка воровать феназепам и делать тебе уколы, помогая забыться, но… Разве этого будет достаточно?.. — Он, повернув голову, бросает потерянный взгляд на подернутое голубой дымкой лицо. — Что думаешь? — Устало спрашивает доктор. — Мы сможем справиться?.. — Безжизненное тело отвечает ему молчанием — глухим, скорбным, и Эрен, бессильно сникнув, вновь прикрывает веки. — Я тоже думаю, что нет, — глухим шепотом бросает он. — Поэтому тебе лучше не просыпаться. Пожалуй, смерть лучше жизни подопытной крысы… Эрен выдыхает — шумно, бессильно. По-настоящему отчаянно. Однако спустя мгновение нервно усмехается. — К слову о крысах, — устало улыбается он. — Представляешь, Микаса завела новую собаку… Кошмар, правда? — Он спрашивает и не дает ни секунды на ответ — тут же воодушевленно продолжает: — А Армина повысили до главы отделения. Теперь он будет таким важным… Может, когда-нибудь станет главврачом, — с мягкой улыбкой рассказывает доктор. — Ханджи продолжает разработку препарата для улучшения регенерации — она весь мозг мне этим проела. Видимо, двух смертей ей не достаточно — она хочет третьей. С пухлых губ срывается смех — тихий, но искренний, почти что живой. Открыв глаза, Эрен переводит мягкий взгляд на красивое лицо, однако, стоит ему зацепиться за подернутую голубой дымкой кожу, легкая улыбка сходит с лица, не оставив и следа. Спрятав пустой взгляд в руках, Эрен безжизненно усмехается. — А что происходит у меня?.. — Тихо бросает он и, задумавшись ненадолго, замолкает. Однако спустя мгновение устало пожимает плечами. — Я продолжаю пить, — обессиленно шепчет он. — У меня по-прежнему нет собаки, меня не повысили до заведующего, и я не разрабатываю никаких вакцин — все по-прежнему, так что… Рассказывать особо нечего. Но тебе ведь все равно неинтересно, правда?.. — Обернувшись, Эрен бросает пустой взгляд на длинные ресницы и, так и не получив ответа, безжизненно улыбается. Он отворачивается. — Вижу, что да, — тихо смеется он, однако после замолкает на мгновение. В мыслях мелькают бессмысленные, пустые слова — они кажутся полной дуростью, но Эрен зачем-то шепотом бросает их: — А мне было бы интересно узнать что-то о тебе… — Он неопределенно пожимает плечами. — Может быть… Кто знает… У тебя тоже была собака, например?.. Или ты любишь кошек?.. — Эрен усмехается — нервно и тихо. Жалко. — Ну, или что-то более существенное, например… — Он ненадолго задумывается, однако спустя мгновение все же спрашивает: — Например, кто написал на тебя донос? И правдивый ли он?.. Может быть, когда-то ты сможешь мне ответить… Откинув голову на холодное стекло, Эрен прикрывает глаза и замолкает. Охладевшее тело бессильно сникает: напряженные мышцы расслабляются, кости, обмякнув, превращаются в безвольное желе. В голове — там, где раньше было празднество гнетущих мыслей, наконец-то воцаряется покой — блаженная пустота, к которой со временем удалось привыкнуть. Бережное, трепетное спокойствие неуверенно подходит к бренному телу — оно приближается несмело, почти робко, однако, не заметив холода в поблекших зеленых глазах, все же шагает навстречу. Протянув руки к холодному телу, оно ловко пробирается под кожу, скручивается в комочек трепетного тепла глубоко в груди, несмело зашивает сквозные раны в сердце… Дышать становится легче. Душа, беспрестанно рыдавшая целую вечность, под его волшебным, добрым взглядом замолкает — она находит покой в серебристых глазах и, бессильно улыбнувшись, сникает. Становится легко. Спокойно…        Усталость наступает медленно, методично: она мягко накрывает плечи теплыми ладонями, плавно спускается по спине ниже и, настойчиво надавив на поясницу, утягивает за собой. Свинцовые веки становятся тяжелыми — попросту неподъемными. Вымотанное сердце, сникнув, сбавляет темп — постепенно дыхание становится глубоким, неторопливым. Тело, расслабившись, обращается тряпичной куклой, что, не выдержав тяжелой ноши, безжизненно стекает на пол. Мертвенная пустошь в сознании поет сладкую песнь — она, ласково обняв, убаюкивает, убеждая: «Все будет хорошо», и Эрен, на мгновение забыв об острой боли, сдается в ее плен. Проходит мгновение, и он, обессилев, засыпает.

***

Утро наступает медленно, но неумолимо. Жителям Форса не доступно солнце — оно, спрятавшись за горизонтом и узрев истинную жестокость, больше никогда не покажется людям. Рассвет не встречает лиловыми облаками и пением ранних пташек — он приветствует острой резью в висках, невыносимой сухостью во рту и монотонной болью в сердце. Эрену уже давно не снятся обычные сны — немного странные, но приятные, после которых ты чувствуешь себя отдохнувшим, полным сил начать новый день. На их место пришли кошмары, полные жутких смертей и кровавых слез, скатывающихся по выразительным скулам. От них — не укрыться, поэтому Эрен встречает их с достоинством, с гордо приподнятой головой. Когда холодный клинок пронизывает сердце, он лишь чуть вздрагивает… После чего открывает свинцовые веки. Глаза нещадно жжет, но он в горделивом молчании глотает боль. Сморгнув слезы нескончаемой усталости, он проводит дрожащими руками по лицу, прогоняя гнетущие мысли из головы, и лишь когда тяжесть, раздавливающая сердце своей неизбежностью, отходит на задний план, он аккуратно садится. Пустой взгляд мечется в сторону стеклянной капсулы — он цепляется за длинные ресницы, и пухлые губы трогает печальная улыбка. — Доброе утро, Ривай, — Эрен шепотом приветствует застывшее в ледяной воде существо. — Тебя, наверное, тоже мучают кошмары, — грустно усмехается он. — После всего, через что ты прошел… Устало вздохнув, Эрен поднимается на ноги — медленно и аккуратно, тщательно контролируя свои движения. Картинка перед глазами в мгновение меркнет, становится блеклой, расплывчатой. Лаборатория начинает опасливо кружиться, медленно отдаляясь, а затем приближаясь — слишком быстро и резко, заставляя застыть в потерянности. Холодное, онемевшее тело первое время не слушается. Острая боль настойчиво бьет по вискам массивным молотом, выбивая все мысли из головы скопом, сухость во рту становится нестерпимой… Однако проходит мгновение, и жизнь несмело возвращается в тело — она робко накрывает охладевшую кожу ладонями, согревая, прокрадывается в голову, даруя примитивные мысли, после нежными прикосновениями притупляет боль. Эрен выдыхает с облегчением. Он оборачивается в сторону существа. Уголки пухлых губ нервно дергаются, но скорбная улыбка леденеет лишь сильнее. — Мне нужно идти работать, — невзначай бросает Эрен. — Я зайду к тебе вечером, хорошо?.. — Он спрашивает, не ожидая ответа, и лишь горько усмехается, услышав мертвую тишину. Бросив на мертвое существо печальный взгляд, он отворачивается и широким шагом направляется к выходу из лаборатории, однако останавливается в метре от порога. Не зная, зачем, он растерянно оборачивается в сторону стеклянного резервуара. — Спасибо, что выслушал, — искренне благодарит он и, кивнув на прощание, выходит из лаборатории прочь. На дворе — раннее утро, жизнь еще не успела вернуться в лабораторию, поэтому до кабинета Эрена провожает тишина — матовая, глубокая, дарующая душевный покой. Совесть, потеряв всякую надежду, сникла, вместе с ней исчезли душевные терзания и сомнения — осталось одно лишь скорбное смирение, непременно идущее в паре с блаженной пустотой, и Эрен искренне наслаждается ими. Зайдя в кабинет, он приводит себя в порядок: старательно собирает непослушные кудри в пучок, одергивает смявшуюся рубашку в надежде исправить скорбную ситуацию, надевает медицинский халат и очки. И лишь затем, наведя внешний порядок, он возвращается к внутреннему — присаживается на одно колено возле сейфа и, достав из тени початую бутылку коньяка, с легкой улыбкой падает в офисное кресло. Он не раздумывает ни секунды — угрызения совести остались в далеком прошлом, поэтому Эрен слепо подносит горлышко к губам и делает неспешный глоток. Коньяк ощущается прекрасно. Он — прилив сочных, ярких красок в бренной реальности доктора, его вкус делает пустое существование осмысленной жизнью, придает уверенности и сил, дарует покой, о котором раньше приходилось лишь мечтать. Он затекает в горло струйкой свежего воздуха, которого так не хватает в душном подземелье, ласково приобнимает голову, приглушая боль, медленно ведет ладонями ниже — опускается к сердцу, помогая навести порядок в неугомонных чувствах. Он же возвращает разуму его грациозную, непоколебимую холодность — дотошно напоминает о пережитой боли и помогает закрыться, отстраниться от внешнего мира. Он вдыхает в бренное тело саму жизнь — заставляет забыться, ощутить себя человеком, а не мертвым, раздавленным существом. Отставив бутылку в сторону, Эрен выдыхает с облегчением. Пустой взгляд мечется в сторону стола — на самом краю лежит пустая медицинская карта. «Очередное ничтожество», — мелькает в голове, и все же Эрен откладывает работу на потом — знает, что на рассвете прилетит цветастый ураган, и поэтому легко отбрасывает заботы в сторону. Схватив с края стола пульт, он включает телевизор — спустя мгновение мертвенную мглу кабинета разбавляет блекло-голубое свечение, и тишина взрывается тихими голосами. Откинувшись на спинку кресла, Эрен позволяет себе отодвинуть реальность на второй план — забыв обо всем, он отдает всего себя власти прекрасного коньяка и тупого телешоу. Время летит незаметно. Одна программа сменяется другой — еще более зрелищной и затягивающей, но примитивной. Постепенно маленькая стрелка часов вскарабкивается к семерке. — Итак, дамы и господа, вопрос, — ведущий в вычурном костюме болотного цвета загадочно улыбается участникам викторины. — Какой фильм получил премию «Оскар» в категории «лучший фильм» в тысяча девятьсот девяносто восьмом году? — «Храброе сердце», — холодно усмехается Эрен и, поднеся бутылку к губам, делает неспешный глоток. Дорогой коньяк нельзя назвать просто «напитком» — это нечто элегантное, возвышенное, невероятно особенное. Это поэма, лишенная примитивных эпитетов, захватывающий фильм, полный сюжетных перипетий, самая глубокая и чувственная музыка. Эрен, бросив мимолетный взгляд на почти опустевшую бутылку, холодно усмехается. «Недурно». — Варианты ответа, — тем временем громогласно оглашает ведущий. — «А» — «Куда приводят мечты»… — Брехня, — слепо отмахивается Эрен, и ведущий, будто услышав его, устремляет озорной взгляд в камеру. — … «Б» — «Последние дни»… — Брехня, — вновь выносит вердикт доктор. — … «В» — «Титаник»… Эрен на мгновение задумывается, однако спустя секунду, разрешив спор с самим собой, уверенно оглашает: — Брехня. Ведущий, замолкнув на мгновение, переводит лукавый взгляд на игроков. — …И вариант «г» — «Легенда о пианисте». Эрен, услышав последний вариант, смотрит на телевизор с недоверием. — А где «Храброе сердце»? — Недовольно спрашивает он, однако вместо ответа слышит лишь стук в дверь — торопливый, настойчивый, почти навязчивый. Эрен действует быстро: спрятав коньяк в сейф, он выключает телевизор, поправляет очки и берет в руки пустую медицинскую карту. — Проходи, — негромко бросает он и, нацепив на лицо неправдоподобную улыбку, готовится встречать гостью. Та не заставляет себя долго ждать. Ханджи залетает в кабинет тайфуном красок — несмотря на усталость после ночной смены, она приветствует Эрена озорной улыбкой — неотъемлемым атрибутом ее имиджа. Косые ресницы отбрасывают тени на выразительные синяки под глазами, но карие глаза горят — их взгляд полыхает чем-то светлым и невероятно притягательным. — Привет еще раз, — радостно приветствует она и, закрыв за собой дверь, смотрит в зеленые глаза с искренним любопытством. — Все еще не хочешь рассказать мне про ночное камео? — Озорно спрашивает девушка. Она знает ответ и не собирается давить — с присущей ей легкостью приправляет ситуацию щепоткой юмора, позволяя расслабиться, и Эрен тихо усмехается в ответ. — Откажусь, — неопределенно качает головой он и, сжав медицинскую карту в руках, поднимается с места. — Соберешь со мной анамнез? — Просит о ненужной помощи он, и в ответ в карих глазах золотыми брызгами взрывается по-детски искренний энтузиазм. — Спрашиваешь! — Радостно восклицает Ханджи и, подхватив Эрена под руку, широким шагом выволакивает его в коридор — Эрен едва успевает закрыть дверь, когда девушка уверенно утягивает его вглубь коридоров. — Наш новый подопытный — Оберон Эверетт, — суматошно тараторит она. — Задушил своих дочерей и скормил их собакам. Омерзительный мусор, скажи? — Она, скривившись, с искренней злобой заглядывает в блеклые зеленые глаза, и Эрен без раздумий кивает. — Бесчеловечный скот, — холодно бросает он, и Ханджи активно кивает. — Вот и я о чем, — возмущенно говорит она, однако уже в следующую секунду забывает об ужасе совершенного преступления — в карие глаза возвращается озорной огонек. — Как ты думаешь, какой эксперимент мы проведем над ним? — Лукаво спрашивает она. Эрен не знает и не хочет играть в «угадайку», но, заметив искренний ажиотаж в карих глазах, устало вздыхает. — Наверное, будем тестировать очередной бестолковый прибор, — легко пожимает плечами он. — Не знаю, что еще более примитивное могут создать наши инженеры, но мне надоело воплощать в жизнь их больные фантазии. — А вот и нет, — радостно опровергает надежду на нечто простое Ханджи. — На этот раз все куда интереснее! Эрен поднимает на нее взгляд. В зеленых глазах — сплошь усталость и пьяная отрешенность, но девушку не беспокоит отсутствие интереса в пустом взгляде. Она, склонившись ближе, заговорщически шепчет: — «Мерджентер». В ответ отрешенный взгляд поблекших зеленых глаз наполняется мрачным скепсисом. — Очередная пустышка? — Недовольно спрашивает доктор. — И какую жуткую болезнь она «вылечит» на этот раз? Ханджи отвечает ему осуждающим взглядом. — Ты недооцениваешь наших фармацевтов, — с острым чувством несправедливости оглашает факт она. — Они, конечно, иногда делают что-то бесполезное, но… — «Иногда»? — Эрен холодно усмехается, оценив коллегу скептическим взглядом. — В девяноста процентах случаев, я бы сказал. Ханджи в ответ выразительно поджимает губы, языком тела выражая свою однозначно недовольную позицию, но все же не спорит — осознает правоту слов доктора, и поэтому быстро переводит тему: — Ладно, сейчас не об этом, — суматошно тараторит она. Карие глаза загораются энтузиазмом, на красивое лицо возвращается безумная улыбка. — Так вот, «мерджентер» — это препарат, который предположительно сможет вылечить диссоциативное расстройство идентичности, — собрано объясняет Ханджи, но, поймав удивленный взгляд зеленых глаз, выразительно выставляет руку вперед. — Не спрашивай у меня, каким образом, — строго отрезает она. — Я понятия не имею. Если тебе интересно, спроси у Харриса — это его команда занималась разработкой. Эрен в ответ, тихо усмехнувшись, неопределенно качает головой. — Каждая идея Харриса обречена на провал, — устало вздыхает он, и Ханджи переводит на него игривый взгляд. — Только ему об этом не говори, — тихо усмехается она. — Его эго не выдержит такого удара. — Всем станет от этого легче, — беззлобно бросает Эрен и, получив в ответ лукавую улыбку, с ленивой неохотой возвращается к ненавистной работе. — Так у Эверетта диссоциативное расстройство идентичности? Ханджи, со свойственной ей скоростью света сменив настрой, холодно кивает. — В нем — одиннадцать личностей, — собранно говорит она. — Впечатляющий набор, правда? — Нервно усмехается девушка, и Эрен неопределенно качает головой в ответ. — Не первый случай, — отстраненно бросает он. — Доктора сказали, что случай безнадежный? — Да, — легко пожимает плечами Ханджи. — Он опасен для общества, да и его содержание в больнице обойдется государству приличной суммой, поэтому его направили к нам. Эрен раздраженно выдыхает в ответ. — Почему мы всегда крайние? — Недовольно спрашивает он, и девушка виновато улыбается ему в ответ. — Мы — последняя инстанция, ты же знаешь, — устало вздыхает она и, приблизившись к нужной двери, озорно подмигивает другу. — Готов познакомиться с Билли Миллиганом? — Игриво подначивает она, и Эрен вымученно улыбается ей в ответ. — Только с твоей помощью, — вскользь бросает он, и девушка, коротко хохотнув, прикладывает пропуск к замку — дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. Эрен заходит в камеру первым — Ханджи с озорной улыбкой заходит следом. По-пьяному пустой взгляд зеленых глаз мечется в сторону незнакомой фигуры и леденеет. Подопытный выглядит жалко: мужчина средних лет, забившись в угол камеры, бессильно рыдает, приобняв колени трясущимися руками. Русые волосы клоками торчат в разные стороны, грязная одежда протерлась до дыр, на теле пятнами засохла кровь. Услышав чужие голоса, мужчина поднимает отчаянный взгляд — в карих глазах застыли слезы ужаса. Увидев биологов, Оберон подрывается на ноги. Эрен реагирует моментально: дернув Ханджи за руку, уверенно заслоняет ее собой и, сжав руки в кулаки, готовится ответить на удар. Однако подопытный, подбежав непозволительно близко, падает на колени и, склонившись к полу, бессильно кричит: — Прошу, я ничего не понимаю!.. Эрен выдыхает — шумно, с облегчением. Он оборачивается в сторону Ханджи — та смотрит в ответ будто виновато, с немой просьбой. — Может быть, для безопасности позвать военных? — Тихо предлагает доктор, но Оберон, услышав его, взвывает. Он торопливо подползает ближе, обхватывает дрожащими пальцами щиколотки Эрена — сдавливает до боли, бессильно рыдая. — Прошу, не нужно! — Он не говорит — ничтожно воет, и к горлу подкатывает мерзкое чувство. Тошнотворный ком подступает непозволительно близко — он отчетливо встревает поперек горла, мешая вдохнуть. Красивое лицо искажается в отвращении, в зеленых глазах вспыхивает праведный гнев — глубокий, ледяной, полный всплесков мрачных тонов. — Отпусти меня. — Холодный приказ, не требующий возражений. Эрен понимает: он общается с глубоко больным человеком — нет никакого смысла разбрасываться эмоциями, не нужно злиться; но ничего не может с собой поделать — праведная ярость стремительно поджигает мысли ледяным пламенем. «Задушил своих дочерей и скормил их собакам», — напоминает себе Эрен. Оберон, услышав его, кивает — излишне резко, суматошно. Отпустив тонкие щиколотки, он отползает чуть дальше и сжимает белоснежный войлок окровавленными пальцами. Он пытается говорить — бормочет что-то бессвязное, но слова, то и дело перебиваемые отчаянными завываниями, — не разобрать. — Я… Нет, я не… Не мог… Я… Правда не… Я… Эрен оборачивается к Ханджи — он смотрит с глубокой усталостью, с пьяным равнодушием к раздражающей истерике. — Может, вколем ему феназепам? — Шепотом предлагает он, желая несколько облегчить задачу, однако Ханджи, неопределенно покачав головой, мягко улыбается. Накрыв ладонью покатое плечо, она шепотом просит: — Давай я попробую, — и Эрен, доверившись, делает шаг назад. Девушка же, приблизившись к подопытному, аккуратно опускается возле мужчины на колени. Она, мягко накрыв ладонью сгорбленную спину, второй рукой бережно заправляет клоки русых волос за уши — Оберон, вздрогнув всем телом, застывает напряженной статуей. Отчаянные завывания резко стихают. — Как тебя зовут? — Дождавшись тишины, мягко спрашивает Ханджи. Она, ласково поглаживая широкую спину, дает подопытному немного времени — тот, застыв под мягкими прикосновениями, первое время молчит. Пальцы рук отчаянно сжимают белоснежный войлок, окрашивая его алым, пальцы ног неосознанно поджимаются, острые плечи напряженно вздымаются, грудная клетка замирает — мужчина задерживает дыхание… Однако проходит мгновение, и Оберон, повернув голову, с опаской заглядывает в карие глаза. — Регис, — бессильным шепотом бросает он, и Ханджи ласково улыбается ему в ответ. — Сколько тебе лет, Регис? — Она спрашивает аккуратно, с непонятной Эрену теплотой, и подопытный чуть расслабляется: пальцы отпускают белоснежный войлок, оставив на нем блеклые кровавые следы, задранные плечи чуть опускаются. — Двенадцать, — жалко всхлипывает мужчина, и Ханджи с пониманием кивает. — Ты знаешь Оберона Эверетта? — Ласково спрашивает она, и Оберон кивает — слишком резко, торопливо. Ханджи, мягко улыбнувшись подопытному, поднимает на Эрена выразительный взгляд — тот, считав немую просьбу быть мягче, собранно кивает. — Регис, — он окликает аккуратно, с противным, неестественным радушием — подопытный, вздрогнув, переводит на него испуганный взгляд. — Ты сможешь ответить нам на несколько вопросов об Обероне? — Закончив, Эрен выдавливает из себя улыбку — холодную, неестественную, скорее пугающую, нежели убедительную — подопытный не ведется на нее. Оберон напрягается: он вновь задирает плечи и, сжав мягкий войлок в руках, переводит недоверчивый взгляд на Ханджи. — Зачем?.. — Бессильным шепотом спрашивает он, и девушка, вымученно улыбнувшись, поднимает на Эрена озадаченный взгляд. Карие глаза тонут в сомнениях, спрашивая: «Сказать?..», и Эрен легко пожимает плечами в ответ. Его позиция однозначна: мразей, попавших в лабораторию, не стоит считать людьми — этих животных нельзя жалеть, стоит сказать, как есть: «Ты — убийца», но Эрен вовремя останавливает себя. «Он болен», — напоминает он себе и с тяжелым вздохом отпускает гнев. Ханджи, устало вздохнув, переводит взгляд на Оберона. — Оберон заболел, — мягко лжет она, ласково поглаживая напряженную спину. — Нам нужно заполнить его медицинскую карту. Подопытный, вздрогнув, поднимает опасливый взгляд на девушку — слезы отчаяния застывают в карих глазах. Он смотрит напряженно, с опаской и недоверием, пальцы вновь впиваются в белоснежный войлок — ткань жалостливо трещит, не выдержав применяемой силы. Мгновения стремительно летят вперед, складываются в минуты — слезы, беспрестанно скатывавшиеся по впалым щекам, останавливаются. Ханджи смотрит на подопытного с мягкой улыбкой. — Пожалуйста, — ласково просит она. — Ты очень поможешь Оберону. Подопытный, услышав ее слова, внезапно расслабляется: пальцы отпускают настрадавшийся войлок, напряженные плечи опускаются, тонкие губы трогает улыбка — несмелая, но искренне радостная. Она не вызывает ничего, кроме отвращения — Эрен неосознанно ведет плечами. — Ты… — Оберон говорит совсем тихо и, аккуратно выпрямившись, недобро скалится в сторону Ханджи. — …Лжешь. Проходит мгновение, и камера тонет в смехе — по-детски наивном, искреннем, но излишне резком, неприятном. Сперва он совсем тихий, ненавязчивый, однако проходит секунда, вторая — он становится все громче, в нем все отчетливее читается искусственность, потаенная злоба. Девушка, подняв на Эрена озадаченный взгляд, отвлекается всего на мгновение — жалкой секунды хватает, чтобы Оберон, подскочив с места, набросился на нее — подопытный, повалив девушку на спину, впивается костлявыми пальцами в тонкую шею. С бледных губ Ханджи срывается задушенный вскрик — в карих глазах подопытного загорается зловещий огонь, заливистый хохот становится громче. Эрен реагирует мгновенно: отбросив медицинскую карту в сторону, он подбегает к подопытному и, схватившись за клоки волос, резко дергает на себя. Он не жалеет силы, не боится поранить: взметнувшийся алым пламенем страх обдает изнутри, сжигая внутренности в ничто, он заставляет отринуть сомнения и жалость, забыть о человечности. Яростная резкость дает плоды — Оберон, болезненно рыкнув, отпускает тонкую шею и валится на спину. Эрен, оттолкнув испуганную Ханджи в сторону, уверенно обхватывает костлявые руки и, оседлав худощавые бедра, прижимает тонкие запястья к груди подопытного. Навалившись всем весом, он дарит подопытному гневный взгляд — в ответ истеричный смех становится громче. — Вы, суки, будете гореть в аду! — Ядовито шипит Оберон, посмеиваясь, и, шумно вдохнув, плюет Эрену в лицо — тот, отстранившись и на секунду прикрыв глаза, тратит мгновение на то, чтобы восстановить самообладание. «Он сдохнет на днях», — холодно проговаривает он про себя. — «Как жил, так и умрет псиной». Обернувшись в сторону Ханджи, доктор яростно шипит: — Беги за военными, дура! — И девушка, запоздало кивнув, подрывается на ноги. Она, поднявшись, спотыкается, с задушенным стоном едва не валится на пол, но вовремя успевает схватиться за стену и, бросив на Эрена взволнованный взгляд, все же выбегает из камеры. Белоснежная тюрьма постепенно тонет в мрачном смехе — задушенном, резком, почти истеричном. Эрен бросает в сторону подопытного яростный взгляд — тот смотрит в зеленые глаза с едким самодовольством, с искренним весельем. — Вы не получите от меня ни слова, мрази! — Громко хохочет он, и Эрен понимает: перед ним уже не Регис — Оберон вернулся в костлявое тело. — Военные поговорят с тобой об этом, сука, — гневно шепчет он, и в ответ смех становится громче. Дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону — в камеру торопливо вбегают трое мужчин с красными кругами на погонах. Эрен, напоследок вдавив руки подопытного в острые ребра, едко шепчет: — Сегодняшний день будет сниться тебе в кошмарах, ублюдок, — после чего, резко оттолкнув чужие руки, поднимается на ноги. В ответ истеричный смех становится громче — Оберон смеется искренне на грани сумасшествия, запрокинув голову и неестественно выгнувшись на полу, но громкий хохот сменяется отчаянным кашлем, стоит военному отточенным движением ударить ногой по худому животу. Эрен, подарив жалкому убожеству холодный взгляд, отстраненно бросает напоследок: — Выбейте из него ответы на все вопросы, — после чего, схватив Ханджи за руку, уводит девушку прочь. Выйдя в коридор, он поворачивает Ханджи лицом к себе и, приобняв ее за плечи, бросает в сторону тонкой шеи взволнованный взгляд — бледная кожа пошла красными пятнами. Гнев вздымается в груди вороным скакуном — он, лягнув трепетную душу, заставляет сердце зайтись в болезненно частом темпе, отточенным движением поджигает фитиль сознания, заражая мысли злостью, разъедающей мозг. В сердце — полный сумбур, подвластный плену алкоголя, в нем одну эмоцию сложно отделить от другой, но одно чувство ощущается острее остальных — праведная, глубокая ярость уверенно восходит на трон. — Ебаное животное, — гневный шепот срывается с пухлых губ против воли Эрена, но он не хочет забирать свои слова назад. Ханджи, услышав его, дарит Эрену улыбку — вымученную, усталую, будто виноватую. Взгляд карих глаз наполняется немым сожалением. Подхватив чужие ладони, девушка аккуратно убирает руки Эрена со своих плеч и сжимает их холодными пальцами. — Он болен, Эрен, — устало говорит она и, потупив взгляд в пол, задушенно смеется. — Прости, ты был прав, — с виноватой улыбкой извиняется она. — Нужно было позвать военных… Эрен выдыхает — шумно, с усталостью. С каждым мгновением, проведенным в тишине, всплеск глубинного, тщательно подавляемого страха гаснет, вместе с ним на второй план отходит жгучая ярость — на их месте остается лишь тошнотворное отвращение и безграничная усталость. Бережно сжав холодные ладони, Эрен заглядывает в карие глаза. — Ты будешь в порядке? — Он спрашивает беспокойно, возможно, излишне взволнованно, и Ханджи отвечает ему мягкой улыбкой. Она поднимает теплый взгляд. — Конечно, — ласково отвечает она, однако проходит мгновение, и теплая улыбка приобретает знакомые озорные черты. Ханджи лукаво подмигивает, подбадривая. — Так испугался за мою жизнь? — Игриво спрашивает она. — Я польщена! Пухлые губы трогает усталая улыбка. «Дура», — беззлобно проносится в голове. Напоследок сжав холодные ладони, Эрен аккуратно отпускает руки Ханджи. — Будь осторожнее, — холодно просит он. — Не всех мразей нужно жалеть. В ответ озорная улыбка становится чуть сдержаннее, приобретает взрослые, осознанные черты. — Да, — запоздало кивает Зое. Печально усмехнувшись, она прячет взгляд в руках. — Да, ты прав… Дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону — из белоснежной тюрьмы выходит военный. Элегантная, утонченная форма пришла в негодность: кровь яркими каплями легла на дорогих ботинках и на кромке черных брюк, болотная рубашка смялась, погоны чуть съехали; и все же на тонких губах сияет самодовольная усмешка. — Он на все ответит, — едко усмехается представитель закона, и Эрен сухо кивает ему в ответ. Бросив на Ханджи печальный взгляд, он тихо просит: — Иди отдыхай. Я соберу данные сам. Девушка, подняв взгляд, смотрит с возмущением — в карих глазах золотыми брызгами взрывается недовольство, однако Эрен душит его в зародыше мертвенным холодом в звучном голосе. — Я настаиваю, — излишне резко обрывает он, и Ханджи смотрит в ответ удивленно, с непониманием… Однако проходит мгновение, и она, виновато потупившись в пол, суматошно кивает. — Хорошо. — Она, печально усмехнувшись, поднимает взгляд, полный немых сожалений. — Прости, что все вышло так… — Девушка нервно усмехается. — Глупо, что ли?.. Эрен натянуто улыбается ей в ответ — неестественно, устало, почти что вымученно. Накрыв покатое плечо ладонью, он напоследок бросает: — Отдыхай, — и затем, не оборачиваясь, заходит в камеру. Собрать необходимые данные у скованного наручниками подопытного, то и дело плюющегося ядом даже в присутствии военных, внести их в медицинскую карту, собрать необходимые анализы и передать поручение медсестрам — рутина, не требующая много времени. Слова и действия отточены с годами — они не требуют сил, но несомненно выматывают, поэтому Эрен, едва кивнув медсестре напоследок, тут же сбегает в мертвенную темень кабинета. Спустя жалкое мгновение в руку услужливо ложится почти опустевшая бутылка коньяка. Выключенный экран телевизора загорается вновь, одаривая мрачную комнату блекло-голубым свечением, сигарета, зажатая между зубов, начинает чертовски правильно тлеть. Все, наконец, встает на свои места. Тупое телешоу увлекает — оно расслабляет напряженное тело, легким дуновением отметает лишние мысли в сторону, помогает забыться, и Эрен с благодарностью пользуется возможностью уйти от реальности. Поставив реальный мир на паузу, он позволяет себе отринуть мирские заботы — забыв обо всем, он погружается в примитивную передачу. Когда зал, скрывшийся за объективом камеры, молчит, он молчит вместе с ним, когда телевизионная студия тонет в громком смехе, он хохочет следом. Время от времени в кабинет заходят медсестры, биологи, военные, но проходит пара минут, и Эрен вновь остается наедине с собой. Незаметно приближается вечер. Постепенно лаборатория пустеет: ленивые военные сбегают, как только появляется возможность, биологи уходят следом за ними, медсестры, тихо перешептываясь, с искренним смехом исчезают из виду — белоснежные коридоры пустеют, в лабораторию возвращается блаженная тишина. Окончание рабочего для знаменуется взвизгнувшим будильником — бросив на телефон пустой взгляд, Эрен устало вздыхает. Пора домой. Поднеся горлышко к губам, Эрен опрокидывает бутылку — он жадно ловит языком последние капли коньяка, упиваясь желаемым чувством опустошения, и, когда бутылка пустеет, слепо выкидывает ее в мусорное ведро. Захватив с собой пачку сигарет, Эрен подходит к окну. Открыв створку на проветривание, он зажимает сигарету зубами и подносит к ней зажигалку. Чиркнув колесиком, он прилежно ждет юркое пламя, однако проходит мгновение, а огонек так и не вспыхивает. Доктор чиркает колесиком вновь. И вновь. — Черт, — глухой шепот срывается с пухлых губ, и Эрен, раздраженно выдохнув, откидывает зажигалку на рабочий стол. Тишина мертвенно темного кабинета взрывается стуком — тихим и робким, будто извиняющимся. Доктор, растерянно обернувшись, не успевает ответить — дверь медленно открывается. За ней — забавный розовый медицинский халат, цветастая оправа очков и извиняющаяся улыбка. Ханджи неуверенно заглядывает в кабинет и, виновато улыбнувшись, робко уточняет: — Можно?.. Эрен не отвечает. Пьяный взгляд загорается ленивым удивлением — доктор смотрит с искренним непониманием, удивленный тактичностью коллеги — далеко не вежливой особы. Ханджи же, неловко помявшись в дверях, все же заходит. — Дашь сигарету? — Робко просит она, и Эрен, слепо дотянувшись до пачки сигарет, с сомнением протягивает ее девушке. — Зажигалка сломалась, — запоздало бросает он, но Ханджи, озорно подмигнув, достает из кармана свою. — Всегда ношу на всякий случай, — неловко смеется она и, взяв из пачки сигарет одну, мягко улыбается. — Спасибо, — искренне благодарит девушка и, зажав сигарету между зубов, неуверенно подходит к Эрену. Встав возле открытого окна, Ханджи подносит зажигалку к сигарете. Один поворот керсало, и юркое пламя вырывается наружу — оно ловко опаляет бумагу, и девушка, блаженно прикрыв глаза, глубоко затягивается. Задержав дыхание на мгновение, она жмурится — подставив лицо под свет придорожных фонарей, наслаждается горечью на языке и желанным ощущением глубокого покоя… Проходит целая вечность, прежде чем она, шумно выдохнув, слепо протягивает зажигалку Эрену. — Весь день об этом мечтала, — тихо смеется девушка. Эрен, запоздало кивнув, несмело забирает зажигалку и, поднеся ее к сигарете, чиркает колесиком — озорной огонек, обдав руки блаженным теплом, подпаляет бумагу. Эрен, подарив подруге подозрительный взгляд, протягивает ей зажигалку — та, суматошно кивнув, прячет ее в кармане халата. Мгновение проходит в тишине. Эрен, сжав сигарету подрагивающими пальцами, с сомнением смотрит на неожиданно тихую Ханджи, та же неторопливо курит, мягко улыбаясь тусклому свету придорожных фонарей. Однако спустя мгновение коллега грустно усмехается. — Хотела сказать тебе спасибо, — непривычно тихо благодарит она. Мягкий взгляд мечется со скудного пейзажа за окном на лицо коллеги, и бледные губы трогает печальная улыбка. — Если бы не ты, я бы уже тут не стояла… Эрен, тихо усмехнувшись, переводит пустой взгляд на одиноко бредущего по тротуару биолога. — Да ладно тебе, — слепо отмахивается он. — Ты — девушка боевая. Врезала бы ему и без моей помощи. Поднеся сигарету к губам, доктор затягивается — неторопливо, томно, почти лениво. Чуть сощурившись, он окидывает взглядом однообразные высотки, спрятавшиеся за высокими стенами, ограждающими лабораторию, мечется с одного дома на другой, плавно спускается к фонарям… Покатое плечо накрывает заботливая ладонь — Эрен переводит пустой взгляд на карие глаза. Ханджи смотрит мягко, с не присущим ей спокойствием, тонкие губы тронула ласковая улыбка. — И все же спасибо, — тихо благодарит она, и в этих простых, примитивных словах больше чувств, чем в любом слезном романе современных писателей. Пухлые губы трогает улыбка — усталая и печальная, но искренняя. — Не за что, — мягко отвечает Эрен и переводит задумчивый взгляд на скудный пейзаж за окном. Сегодняшний день был… Пустым. Таким же нудным, бесполезным и рутинным, как и сотни дней прежде. Заезженная пластинка, прокручивающаяся раз за разом вот уже который год, выматывает, она удручает, заставляет особенно остро ощутить отчаяние — глубокое, монотонное, полное беззвучных истеричных криков. Будильник, алкоголь, очередное ничтожество, алкоголь, часы бездействия, сигареты и вновь алкоголь… В зеленых глазах вспыхивает мрачное любопытство — Эрен переводит спокойный взгляд на коллегу. Та, глубоко затянувшись, смотрит в ответ с мягкой улыбкой. — Что такое? — Выдохнув в воздух облако густого дыма, девушка вопросительно склоняет голову. Эрен какое-то время молчит в сомнении — стоит ли спрашивать?.. Однако подлинный, по-детски наивный интерес побеждает. — Почему ты с ними такая… — Он замолкает, подыскивая более подходящее слово, и совесть услужливо подсказывает: — Мягкая?.. Ханджи смотрит в ответ озадаченно, с искренним непониманием. — С кем? — Удивленно переспрашивает она, и Эрен охотно отвечает: — С подопытными. Ханджи в ответ печально усмехается. — А, ты об этом… Грустно улыбнувшись, девушка переводит усталый взгляд на удручающий пейзаж за окном. Она, затянувшись, на секунду ставит реальность на паузу — прикрыв глаза, в блаженной тишине наслаждается горечью сигаретного дыма и волной долгожданного спокойствия. Однако проходит мгновение, и она, открыв глаза, устремляет пустой взгляд вглубь домов. Она легко пожимает плечами. — Они ведь тоже люди, так что… — Ну уж нет, — Эрен холодным смешком обрывает бессмысленный бред, бросив в сторону девушки несогласный взгляд. — Они — не люди. Именно поэтому они оказались здесь. — То есть, Ирэн — тоже не человек? — Ханджи переводит на доктора спокойный взгляд, бледные губы трогает мягкая улыбка. Эрен не чувствует собственного тела: оно, покрывшись слоем белоснежного инея, заледенело, потеряло всякую чувствительность — вместе с ним замерзло сердце. Оно, канув в бездну, раскрошилось на осколки — оно больше не может чувствовать боли, и все же одинокая стрела, слетевшая с бледных губ, пронзает плоть, отравив чем-то мрачным, скорбным. Эрен не отвечает, и коллега, мягко улыбнувшись, переводит спокойный взгляд на скучные дома. — Их должен наказывать суд — не мы, Эрен, — задумчиво объясняет она. — Они — такие же люди. Им больно, им страшно, и я хочу, чтобы они хотя бы на мгновение почувствовали себя в безопасности, даже если их в скором времени ждет верная смерть… Девушка затягивается — неторопливо, смакуя горечь табачного дыма, и спустя мгновение, прикрыв глаза, выдыхает в воздух облако белесого дыма — то стремительно растворяется витиеватыми завитками. Эрен, опомнившись, отводит взгляд в сторону. — Твоя доброта тебя погубит, — холодно бросает он, и девушка тихо смеется в ответ. — Скорее всего ты прав, — мягко улыбается она и, затянувшись в последний раз, тушит сигарету о пепельницу, отставленную в угол подоконника. В мгновение спокойная улыбка обращается озорной, по-детски веселой. — Ладно, великий доктор, я очень устала, так что пойду-ка я домой, — устало вздыхает она и, заботливо накрыв ладонью покатое плечо, игриво подмигивает, подбадривая. — И ты долго не засиживайся, — мягко просит она, и Эрен вымученно улыбается в ответ. — Доделаю кое-что и пойду спать, — степенно кивает он, и девушка лукаво улыбается в ответ. — Что, снова будет ночное рандеву с неизвестным мне незнакомцем? — Озорно подначивает она, и Эрен, горько усмехнувшись, убирает теплую ладонь со своего плеча. — Иди к черту, — беззлобно бросает он и, выкинув сигарету в пепельницу, направляется к выходу из кабинета. — Пойдем, Фунтик. — Э-эй! — Возмущенно протягивает Ханджи и, широким шагом догнав доктора, шутливо ударяет его по плечу. — Не смей говорить мне, что я такая же наивная! — Ты такая же наивная, — легко улыбается Эрен и, открыв дверь, указывает рукой в пустой коридор. — Прошу, — шутливо кланяется он, и Ханджи беззлобно бросает в ответ: — Дурак. Выйдя из кабинета, она оборачивается всего на мгновение — подбежав к доктору, сжимает его в коротких объятьях, после чего с громким смехом убегает вглубь коридоров. Не останавливаясь, она оборачивается. — До завтра, спасатель! — Радостно бросает она и, мягко улыбнувшись напоследок, скрывается в сложном переплетении коридоров. Эрен провожает ее пустым взглядом…        Ханджи — удивительный человек. Ранимая душа, полная внутренних терзаний и сомнений, сопереживающая, чувственная натура, и одновременно гений науки, уникальный ученый, горящий идеями опасных экспериментов, стоящих чужих жизней. Как она умудряется совмещать в себе две радикальные крайности — большая загадка, ответ на которую Эрен никогда не сможет получить.        Устало вздохнув, доктор неопределенно качает головой и, смазано улыбнувшись напоследок, направляется вглубь коридоров. Он идет неторопливым, но твердым шагом, изредка сталкивается со знакомыми лицами, однако, холодно улыбнувшись ученым, тут же направляется дальше и со временем видит вдалеке знакомую вывеску. «Лаборатория номер восемь». Приложив пропуск к замку, он дожидается приветливого сигнала и, стоит двери чуть отъехать в сторону, заходит в помещение. Лаборатория встречает мертвенной тишиной и уже знакомым мраком, подсвеченным изнутри голубыми неонами капсулы. Эрен замирает в дверях на мгновение… Пустой взгляд прочесывает густые чернильные волосы, пролетает по костлявому телу, поднимается к красивому лицу, путается в длинных ресницах… Пухлые губы трогает улыбка — глубоко печальная и усталая, но искренняя. Эрен подходит к «Мортиусу» неторопливым, степенным шагом. Вымученный взгляд цепляется за красивое лицо и наполняется необъяснимым теплом. — Привет, Ривай, — шепотом бросает Эрен и, подняв руку, замирает на мгновение… Однако так и не решается прикоснуться — какая-то невидимая, но могущественная сила обхватывает ладонь ледяными пальцами. Она с давлением отводит руку в сторону, заставляет с усталым вздохом бессильно опуститься на пол и смиренно проглотить горечь, коснувшуюся корня языка. Откинувшись спиной на холодное стекло, Эрен устало прикрывает глаза. — Представляешь… Сегодня Ханджи чуть не задушили, — горько усмехается он. — Сумасшедшая решила отнестись к очередной мрази с добротой и чуть не поплатилась за это жизнью… Что опять же подтверждает мою теорию: нельзя относиться к таким, как Оберон, как к нормальным людям… — Эрен говорит не задумываясь — слова слетают с языка с необъяснимой легкостью, однако шестое чувство внезапно встревает поперек горла. Под закрытыми веками яркой картинкой вспыхивают серебристые глаза, их злобный взгляд, и доктор спешит оправдаться: — Нет, ты не подумай, я понимаю, что он болен и все в этом роде, но… Я… Уф… — Он шумно выдыхает, запутавшись, и вымученно запускает пятерню в непослушные кудри. — Ты не имеешь права меня осуждать, — твердо обозначает факт доктор. — Этот урод чуть не убил выдающегося ученого — я имею право на него злиться, — холодно говорит он, однако к уговорам шестого чувства подключается совесть — она смотрит выразительно, с упреком, и Эрен, открыв глаза, бросает бессильный взгляд на лицо, подернутое голубой дымкой. — Не говори мне, что ты разделяешь позицию Ханджи, — с немой мольбой говорит он. — Я по-прежнему не считаю подопытных людьми, — твердо обозначает Эрен, однако, запнувшись, прячет пустой взгляд в руках. Он нервно усмехается. — Ну как сказать… — Неопределенно протягивает доктор. — Я по-прежнему не считаю всех подопытных людьми, — торопливо исправляется он. — Вот так будет правильно. Откинув голову на холодное стекло, Эрен прикрывает глаза. Спустя целую вечность все встает на свои места. Алкоголь кипятком течет по венам, привкус табака еще теплится на губах, в сознании и в сердце — пьяная пустошь, душа надежно защищена холодной пеленой. Наконец, Эрену… Спокойно. Почти что блаженно. Вот так сидеть и разговаривать с безжизненным существом… Это глупо, но так чертовски правильно, что Эрен не решается думать о причинах — он лишь мрачно усмехается. Открыв глаза, он бросает взгляд на красивое лицо. — Интересно, ты осуждаешь меня? — С искренним любопытством спрашивает он. — Я имею ввиду всего себя, — тут же поясняет доктор. — Мою позицию, мою жизненную философию, мою профессию… — Какое-то время Эрен смотрит на существо в ожидании ответа, однако, услышав лишь тишину, грустно усмехается и отводит взгляд. — Тупой вопрос, — устало улыбается он. — Конечно же да. Но! — Он выразительно выставляет второй палец вперед. — Не нужно мыслить так поверхностно! Если хорошенько разобраться, то… — На мгновение Эрен замолкает, задумавшись, однако, так ни к чему и не придя, бессильно прячет лицо в руках. — Боже, я разговариваю с трупом… — Устало шепчет он, и шестое чувство, объединившись с совестью, смотрят с омерзительной жалостью — Эрен слепо отмахивается от их выразительных взглядов. Открыв глаза, он оборачивается в сторону существа. — Но даже если я сумасшедший, это останется нашей тайной, правда?.. — Он спрашивает с искренней надеждой, однако ответом ему служит лишь тишина — глубокая, матовая, отчаянная. Пухлые губы трогает печальная улыбка. — Вижу, что правда, — безжизненно усмехается доктор и, отвернувшись, хмурит широкие брови. — Что бы еще тебе рассказать… — Задумчиво шепчет он, однако проходит мгновение, второе, а в голову так ничего и не приходит, и Эрен говорит, не думая: — Знаешь, в моей жизни все так нудно и одинаково, что и рассказать-то толком нечего… Как я провел сегодняшний день? Проснулся рядом с тобой, выпил, посмотрел тупое телешоу, поработал часик, снова выпил, снова посмотрел тупое телешоу, снова выпил, покурил, снова посмотрел тупое телешоу, потом снова выпил, потом пришла Ханджи, мы вместе покурили, вот теперь… Говорю с тобой, — он грустно усмехается. — Мне все это так надоело… Хочется начать по-настоящему жить, понимаешь?.. — Обернувшись, он с надеждой смотрит на красивое лицо. Пухлые губы трогает улыбка — глубоко печальная, почти скорбная. — Вижу, что понимаешь, — устало вздыхает доктор и отворачивается. Усталость наступает с завидной методичностью: она тисками сковывает тело, взрываясь хаотичными вспышками острой боли, веревками обвивает сознание, душит мысли в зародыше, отчего в голове воцаряется пустошь — противоестественная, неприятная, не имеющая ничего общего с обыденной — пьяной. Алкоголь, смешавшись с сигаретным дымом, поет сладкую колыбель, убаюкивает, делает веки неподъемными, заставляя, расслабившись, прикрыть глаза. Эрен устало зевает. Обернувшись, он с силой открывает веки и бросает беглый взгляд в сторону существа — то безжизненно плавает в ледяной воде… Неопределенно покачав головой, Эрен с тяжелым вздохом поднимается на ноги и, обернувшись к существу лицом, натянуто улыбается. — Ладно, я пойду. Второй день спать в лаборатории — плохая идея, — печально смеется он и, бросив мимолетный взгляд на длинные ресницы, представляет холодный взгляд серебристых глаз. — Я приду завтра, — обещает он и, не понимая, зачем, нелепо машет рукой напоследок. — Пока?.. — Неопределенно бросает доктор и замирает в ожидании ответа… Но, так и не услышав ни слова, с печальной улыбкой направляется к выходу из лаборатории. Подойдя к двери, он оборачивается — бросает мимолетный взгляд в сторону существа и, подарив безвольному телу печальную улыбку, все же уходит прочь.

***

Утро встречает очередной прокруткой заезженной пластинки: кошмар, насильно вытянувший из пучины глубокого сна, холодный пот и дрожь по телу, бутылка охлажденного пива, выкуренная сигарета, ледяной душ, громкая музыка в наушниках и пустая лаборатория. Эрен не заглядывает в свой кабинет — сразу направляется к желанной двери. Зайдя в лабораторию, он бросает мимолетный взгляд на подсвеченную голубыми неонами капсулу и, вымученно улыбнувшись, подходит ближе. Остановившись возле «Мортиуса», Эрен дарит существу усталый взгляд. — Доброе утро, Ривай, — тихо бросает Эрен и переводит пустой взгляд на электронное табло, наглядно демонстрирующее показатели мертвого тела. Пухлые губы трогает печальная улыбка. — Представляешь, температура воды в капсуле всего десять градусов. Кошмар, правда?.. Бр-р, — он, встряхнув головой, неосознанно ведет плечами. С тяжелым вздохом доктор переводит взгляд на красивое лицо. — Но мы реанимируем тебя уже послезавтра, так что скоро мучения прекратятся. Либо ты не проснешься, либо… — Эрен, на мгновение задумавшись, грустно усмехается. — А нет, я ошибся, — печально улыбается он, спрятав взгляд в руках. — Если ты проснешься, мучения продолжатся… С пухлых губ срывается выдох — шумный, усталый, полный глубоких душевных терзаний. Эрен, поджав губы, переводит взгляд на юношеское лицо, подернутое голубой дымкой. — Ладно, Ривай, — тихо бросает он, — я пойду… Работа, знаешь ли… — Печально усмехается доктор и с немой решительностью смотрит на длинные ресницы, представляя холодный взгляд серебристых глаз. — Я приду вечером, — твердо обещает он и, сухо кивнув напоследок, направляется к выходу из помещения. Остановившись возле порога, он оборачивается — всего на мгновение, чтобы нелепо помахать напоследок, а затем скрыться из виду. Заезженная пластинка возобновляет свой ход: мрачный кабинет, мертвенная тишина в нем, бутылка хорошего вина, купленная заранее, сигарета, тупое телешоу. Затем вспышка чего-то нового, неординарного — очередной неудачный эксперимент, мучительная смерть и мертвенная тишина в коридоре, знаменующая скорбную неудачу… И после пластинка, предсмертно взвизгнув, все же продолжает играть: мгла кабинета, дорогое вино, тупое телешоу. Секунды стремительно летят вперед, складываются в минуты, минуты — в часы. Незаметно приближается вечер. Стоит будильнику едва взвизгнуть, оповещая о конце рабочего дня, Эрен тут же выключает телевизор, торопливо прячет бутылку вина в сейф, спешно выкуривает сигарету, закрывает кабинет и возвращается в мрачную лабораторию. Стоит пустому взгляду зацепиться за длинные ресницы, усталая улыбка тут же трогает пухлые губы. На этот раз Эрен не тратит времени на долгие прелюдии: тут же подходит к «Мортиусу» и, опустившись на пол, откидывается спиной на холодное стекло. — Привет, Ривай, — тихо бросает доктор. — Впрочем, я уже здоровался, поэтому… Не важно, — он слепо отмахивается и, шутливо прислушавшись, усмехается: — Спрашиваешь, как прошел мой день? — Игриво уточняет Эрен, после чего лениво пожимает плечами: — Да как обычно. Сегодня проводили эксперимент над Обероном… У него остановилось сердце. Передали тело на вскрытие, все как всегда, правда… — Он, ненадолго замолкнув, переводит взгляд на охладевшее тело — зеленые глаза загораются ленивым весельем. — Сегодня свершилась еще одна моя маленькая победа, — хвастается доктор. — Ханджи впервые вела себя адекватно. Она, наконец, перестала жалеть этого мудака — общалась с ним с профессиональной холодностью. Круто, правда? — С искренним самодовольством спрашивает Эрен, однако наткнувшись на осуждающую тишину, отводит взгляд в сторону. — Вижу, ты не согласен, — мрачно бросает он и, устало вздохнув, подпирает голову рукой. — Твое право, — легко пожимает плечами доктор. — Но! Я все равно доволен собой, — печально усмехается он и, кинув мимолетный взгляд на красивое лицо, печально улыбается. — Я как-то совсем не спрашиваю, как дела у тебя… Это, наверное, невежливо, да?.. — Неуверенно спрашивает Эрен, но, так и не услышав ни слова, отворачивается. — Впрочем, я и так знаю ответ, — безжизненно усмехается он. — Тебе холодно и больно. О чем еще тут говорить?.. Откинув голову на холодное стекло, доктор ненадолго замолкает. В сознании всплывает пустая, глупая мысль — совершенно тупая и примитивная по мнению Эрена, но он, устало улыбнувшись, все же говорит: — Знаешь, если ты проснешься, я попытаюсь с тобой поговорить, — тихо бросает он. — Ты, конечно, вряд ли будешь меня слушать и скорее всего не ответишь, но… Если я просто попытаюсь, ничего страшного ведь не произойдет, правда?.. — Открыв свинцовые веки, Эрен бросает нерешительный взгляд на лицо, подернутое голубой дымкой. — Как минимум, я узнаю, виновен ли ты, ну а дальше… — Доктор неопределенно пожимает плечами. — Может, у нас и склеится какой-то диалог… — Осознав дурость сказанного, он, отведя взгляд, печально усмехается. — Хотя нет, — твердо опровергает свои же слова он. — Я — твой палач, какой у нас может склеиться диалог? — С искренним непониманием восклицает доктор. — Но… Я все же постараюсь узнать, убийца ты или нет. Для меня это важно, понимаешь?.. — Безжизненно спрашивает он, но так и не дожидается ответа. Устало вздохнув, Эрен неторопливо поднимается на ноги и, обернувшись, печально улыбается безжизненному телу. — Ладно, мне пора, — мимолетно бросает он и, смазанно улыбнувшись напоследок, отворачивается. — Пока, — слепо машет рукой напоследок и выходит из лаборатории, не оборачиваясь. Заезженная пластинка возобновляет ход: мрачная, узкая квартирка, неудобный диван, бутылка холодного пива и сигарета, тупое телешоу, тяжелые веки и глубокий сон. И все по новой. Утро — очередная нота заученной наизусть мелодии, витиеватой трелью приведшая к восьмой лаборатории. В ней царит привычный мрак, в аккомпанемент ему звучит мертвенная тишина. У нее своя мелодия: матовая, глубокая, мрачная, но она распадается под волшебным действием звучного голоса. — И снова привет, Ривай, — мягко здоровается Эрен и, подойдя к капсуле, дарит подопытному усталый взгляд. — Я ненадолго, — заверяет он. — Сегодня привезут сразу троих подопытных — мы договорились с Ханджи не затягивать и начать пораньше. Нужно будет собрать анамнез и все необходимые анализы, так что… — Доктор, неопределенно пожав плечами, переводит пустой взгляд на красивое лицо — в зеленые глаза закрадывается веселье — робкое, несмелое, но искреннее. — Я знаю, что тебе плевать, — заговорщически бросает Эрен, — но вечером я обязательно расскажу, как все прошло. — Закончив, он дарит существу самодовольный взгляд. Пухлые губы трогает печальная улыбка. — Хотя, я итак могу рассказать тебе, как все пройдет, — грустно усмехается он. — Будут слезы, требования пересмотра дела, будет страх и… Будут слезы. Опять же. — Подняв глаза, Эрен путается взглядом в длинных ресницах — под закрытыми веками мелькает силуэт холодного взгляда. Улыбка на пухлых губах становится более сдержанной и осознанной, она наполняется немой горечью. — Знаешь, ты был исключением, — шепотом бросает доктор. — Нет, конечно, ты плакал, — тут же исправляется он, — но… Не так, как все, понимаешь?.. — Он смотрит на юношеское лицо встревоженно, с искренней надеждой, но в ответ получает лишь мертвенную тишину. Загоревшийся взгляд гаснет в мгновение. — Ладно, — потупив взгляд, сухо бросает Эрен. — Я, пожалуй, пойду — не буду тебя утомлять, — грустно усмехается он и, слепо махнув рукой напоследок, бросает: — Бывай, — после чего выходит из лаборатории, не оглядываясь. Заученная с годами мелодия, взяв небольшую передышку, продолжает свою нудную песнь: мрачный кабинет, дорогое вино, сигарета, примитивное телешоу. Затем всплеск необычного, выбивающегося из серости будней — новые подопытные. Дженна — женщина тридцати лет, расчленившая своего мужа во дворе собственного дома. Гилберт — взбалмошный подросток, с нездоровым, пугающим воодушевлением наблюдавший за тем, как кровь вытекает из тела его матери. Гровер — мужчина средних лет, в гневе застреливший своих жену и любовницу после закатанной сцены ревности. Но даже в этом глотке свежего воздуха есть привычные, неизменные мотивы: страх в поблекших глазах, слезы, скатывающиеся по впалым щекам, мольбы сжалиться, поверить, отпустить… Каждый вопль, каждая мольба, каждая нотка в жалостливом вое — вспышка праведного гнева. Искренней, мрачной ярости, пустившей массивные корни в глубине заледеневшего сердца… Однако, стоит выйти из лаборатории и сухо улыбнуться в ответ на очередную шутку Ханджи, мелодия, набравшись сил, становится лишь громче. И вновь заезженная рутина: бутылка теплого вина, тлеющая сигарета, примитивное телешоу… И все же у приевшейся песни находится конец — он взрывается выразительной вспышкой трели будильника, оповещающего о конце рабочего дня. Эрен не тратит много времени: спешно выкурив сигарету, гасит свет, закрывает кабинет и широким шагом направляется в восьмую лабораторию. Просторное помещение встречает густым, влажным воздухом, знакомым тусклым светом голубых неонов и безжизненным телом, похороненном под толщей ледяной воды. Одного взгляда на юношеское лицо, подернутое голубой дымкой, хватает, чтобы пухлые губы тронула улыбка — усталая и глубоко печальная, почти скорбная. Подойдя ближе, Эрен опускается на пол возле массивной опоры «Мортиуса» и, откинувшись спиной на холодное стекло, прикрывает глаза. — И снова привет, — с мягкой улыбкой здоровается он и, устало вздохнув, продолжает: — По традиции рассказываю тебе, как прошел мой день. — Сцепив руки в замок, он готовится к рассказу — нудному и скучному, почти примитивному. — В общем, — собранно говорит доктор, — утро началось с кошмара, впрочем… Как и всегда, — он неопределенно пожимает плечами. — Выпил, забежал поболтать с тобой, потом отправился работать. Сегодняшние ничтожества были совсем уж жалки, — тяжело вздыхает Эрен. — Все рыдали, все искали справедливости, все утверждали, что в суде допустили ошибку… Представляешь, Дженна минут пять убеждала меня в том, что видео, на котором она закапывала труп своего мужа — монтаж! — Обернувшись, он смотрит на мертвое лицо с искренним возмущением. — Она не заткнулась, пока я не сказал ей, что решение суда обжалованию не подлежит, — выразительно закатив глаза, он отворачивается. — Гилберт — придурок, сразу прокололся: сказал, что даже не видел нож, на котором нашли его отпечатки — якобы его не было в городе, когда его мать убили. А когда я спросил у него, откуда он знает, что его мать именно зарезали, заткнулся и начал рыдать, — печально усмехается доктор и устало качает головой. — Гровер — самый душный из всей этой троицы. Он отказывался отвечать на вопросы — требовал пересмотра его дела, убеждал, что отпечатки на пистолете — провокация. Мне пришлось звать военных, чтобы его разговорить, — устало вздыхает Эрен. — Промучились с ним полчаса вместо пяти минут. Придурок, — злобно выругавшись, доктор ненадолго замолкает. Устремив взгляд в никуда, он ставит реальность на паузу — тратит мгновение на то, чтобы понять: что именно он хочет сказать сейчас?.. Что по-настоящему волнует его? Что тревожит, не дает спокойно спать по ночам? Что бередит трепетную душу?.. Пустые, бестолковые рассказы, о том, как прошел день — глупые, лишенные самых примитивных радостей — разве они имеют значение сейчас?.. Ответ находится легко — стоит едва протянуть руку вглубь сознания, он сам услужливо ложится в ладонь. Доктор печально усмехается. — Тебя достанут из «Мортиуса» уже завтра, — тихо бросает он. — После неделю ты будешь лежать в фригидираторе — температуру твоего тела будут приводить в норму постепенно, тщательно следя за реакцией. Лилакцид усваивается при низких температурах, и нет никакой гарантии, что он не убьет тебя, если восстановить нужную температуру резко, поэтому… — Он, не решившись закончить, неопределенно пожимает плечами. Подняв глаза, Эрен бросает печальный взгляд на юношеское лицо, подернутое голубой дымкой. — Больше я не смогу приходить, — с искренней горечью говорит он и, уловив беззвучное: «Почему?..», отвечает: — Медсестры будут наблюдать за тобой круглосуточно. Так что… — Доктор, печально усмехнувшись, опускает взгляд на сцепленные в замок руки. — Мы больше не поговорим вот так… Эрен не чувствует боли — заиндевелое сердце, раскрошившись на части, отказывается вновь погружаться в пучину скорби, но слова, брошенные случайно, по глупости, бередят едва зажившую душу… Доктор, шумно сглотнув, гонит лишние мысли прочь. — Но я буду навещать тебя каждый день, — с необъяснимым рвением обещает он. — Правда! Мы с Ханджи будем приходить с проверками, так что ты не успеешь сильно по мне соскучиться, — тихо усмехается он. — Неделя пролетит быстро — ты и опомниться не успеешь, как наступит пора тебя реанимировать, поэтому… Потерпи, ладно?.. — Подняв глаза, Эрен смотрит на красивое лицо с немой надеждой, однако, получив в ответ лишь мертвую тишину, с усталым вздохом поднимается на ноги. — Мне пора, — с сожалением бросает он и, подняв взгляд на мертвое тело, улыбается — устало, с глубокой печалью. — Спи спокойно, — шепотом бросает он и, мягко улыбнувшись напоследок, оборачивается, чтобы уйти… Но шестое чувство заставляет его обернуться. Эрен застывает статуей: охладевшее, онемевшее тело не слушается — конечности, налившись свинцовой тяжестью, отказываются подчиняться, но шестое чувство смотрит выразительно, с немой настойчивостью, с требованием, и Эрен заставляет себя — подняв руку, он замирает на секунду… Однако спустя мгновение, сжав испугавшуюся душу в кулак, касается пальцами холодного стекла.        В душе в мгновение случается переворот: все от глубокого, необъяснимого страха до безграничного счастья проносится в один миг — чувства сменяют друг друга с такой скоростью, что Эрен теряется. Заиндевелое сердце, рассыпавшееся на осколки, склеивает нечто глубокое, необъяснимое — эфемерное, но могущественное, обладающее невероятной силой над бренным телом. Оно, сжав сердце теплыми ладонями, стремительно топит лед, возвращает в тело саму жизнь, заставляет вновь ощутить себя человеком — живым, полным глубоких эмоций, кипящих в груди…        С немой потерянностью Эрен отшатывается назад. Одернув руку, он дарит существу последний взгляд — напуганный, по-пьяному пустой. С пухлых губ срывается выдох — шумный, полный немого удивления. Кончики пальцев покалывает — доктор до сих пор чувствует под ними холод бронированного стекла, в голове в мгновение воцаряется пустошь. Она отличается от привычной — виной ей не алкоголь, а нечто другое — мрачное, величавое, обладающее всепоглощающей властью… Эрен, резко отвернувшись, широким шагом направляется к выходу из лаборатории. Он выходит, не оборачиваясь.

***

Раннее утро. Коридоры в лаборатории, потеряв саму жизнь, пустеют — в них остается лишь болезненно-яркий свет неестественно белых ламп и густой, теплый воздух. Тишина в нем взрывается смехом — громким, излишне резким, но приятным. Ханджи хохочет неприлично громко, запрокинув голову. Прижавшись к боку Эрена, она игриво заглядывает в зеленые глаза. — Представляешь себе лицо Харриса в этот момент? — С непонятным Эрену воодушевлением уточняет она, и доктор, вымученно улыбнувшись, отводит взгляд. — Представляю, — устало вздыхает он. — Но я бы не отказался увидеть его в живую. — Никто бы не оказался, — тихо усмехается Ханджи. — В его глазах было столько скорби и недоумения… Я думала, рассмеюсь ему прямо в лицо! Эрен, потупив взгляд в пол, усмехается — неестественно, безжизненно. Пока коллега, повисшая на его плече, увлеченно рассказывает о раненом эго ехидного мерзавца, в голове мелькает одна лишь мысль: «Сегодня». Нет трепетного волнения, нет глубокого страха — шестое чувство, ласково поглаживая каштановые кудри, мягко убеждает: «Все пройдет хорошо», и Эрен не знает, что ему чувствовать. Он хочет еще хоть раз увидеть холодный взгляд серебристых глаз, хочет задать один лишь вопрос и хочет, чтобы Ривай не проснулся — трепетно надеется передать холодное тело на вскрытие и, утопив глубокую печаль в алкоголе, забыть о диковинном существе… Противоречие угнетает, подавляет, раздавливает морально, заставляет метаться меж двух огней, и Эрен сходит с ума, не сумев справиться с этим двояким чувством. Ханджи игриво толкает доктора в бок — тот, чуть вздрогнув, поднимает на нее потерянный взгляд. — О чем задумался? — С искренним любопытством интересуется девушка. Карие глаза загораются озорным огоньком. — Надеюсь, о лучшем раскладе нашего эксперимента? Эрен нервно усмехается в ответ — сухо и коротко, безжизненно. — Да, — тихо бросает он, потупив пустой взгляд в пол, — об этом… Ханджи, увлеченная беседой с самой собой, не замечает подавленного состояния коллеги — она мечтательно вздыхает. — Я уже представляю, какого красивого оборотня мы создали, — вдохновенно протягивает она и, скосившись в сторону Эрена, лукаво улыбается. — Как думаешь, какого цвета будет его шерсть? — С детским любопытством спрашивает она. — Черная? Эрен не думает ни секунды. — Черная, — твердо отвечает он. Под закрытыми веками вспышкой проносится яркий образ: стройное тело, отчетливые линии поджарых мышц, тонкие лапы, острые когти, густая чернильная шерсть, острая мордочка и глаза — глубокие, выразительные, отливающие серебром в холодном свете ламп лаборатории… — Черная, — уверенно повторяет доктор. Ханджи в ответ кивает — торопливо, суматошно. — Я тоже так думаю, — мечтательно вздыхает она. — Поскорее бы взять образец… Эрен печально усмехается в ответ. — Возьмешь, — степенно кивает он, однако, недолго думая, мрачно добавляет: — Если Ривай останется в живых. Ханджи отвечает ему тычком в бок — игривым, но сильным, выразительным. Она, заглянув в зеленые глаза, озорно улыбается. — Никакого пессимизма, Эрен Йегер! — Шутливо отдает приказ она. — Мыслим оптимистично! Ривай выживет, и мы проведем над ним еще сотню экспериментов!.. В груди, прямо в глубине заледенелого сердца, взрывается что-то неуловимое. Это нечто обладает невероятной силой над трепетной душой: оно эфемерно, но могущественно, его ледяной стержень, распавшись на части, осколками врезается в плоть, отчего грудь пронзает острой болью. Пустой взгляд зеленых глаз наполняется немой скорбью, мрачным смирением. Шумно сглотнув, Эрен тупит взгляд в пол. — Да… — Шепотом бросает он. — Да, конечно… Ханджи, наконец, выплыв из мира розовых грез, переводит взгляд на доктора — в карих глазах золотыми брызгами взрывается непонимание. Она смотрит удивленно, с по-детски наивной потерянностью, постепенно в ее взгляд просачивается немое волнение. — Я понимаю, мне лучше не спрашивать, что тебя расстроило, — она говорит непривычно тихо, на сей раз ее голос не фонтанирует яркими эмоциями, в нем — ворох сомнений и ни одного искреннего чувства. Эрен, не поднимая взгляда, сухо кивает в ответ. — Да, — отстраненно бросает он. — Лучше не спрашивать. Ханджи, считав немой приказ, холодно кивает. — Поняла, — сухо бросает она и ускоряет шаг. До лаборатории доктора доходят в гулкой, скорбной тишине. Восьмая лаборатория встречает мраком — глубоким, монотонным, уже почти родным. Скрывшись под его могучим кровом, Эрен понимает — дышать стало несколько легче. Первый порыв — подойти ближе, коротко огладив взглядом красивое лицо, опуститься на пол возле массивного основания «Мортиуса», устремить пустой взгляд в никуда и рассказать о том, как скучно прошло сегодняшнее утро; но Эрен вовремя напоминает себе: «Ты не один». Пропустив Ханджи вперед, доктор аккуратно нажимает на выключатель — лаборатория тонет в болезненно-ярком, неестественно белом свете ламп. Под их серебристыми бликами голубые неоны кажутся тусклее обычного. Глубокая тишина, охраняемая безжизненным телом, рушится тихим бормотанием Ханджи — та, направляясь в подсобку, лениво поет неизвестную Эрену песню. «Не так. Все не так». Эрен шагает вглубь лаборатории несмело, с наивной робостью. Пустой взгляд цепляется за безвольное тело: коротко оглаживает кожу, отдающую блеклым голубым свечением, поднимается по костлявым рукам к длинной шее, путается в отросших чернильных волосах, опускается по их каскаду к красивому лицу… «Прошу, не просыпайся»… — На, — Ханджи, внезапно оказавшись рядом, протягивает одноразовые перчатки, и Эрен, бросив в ее сторону потерянный взгляд, запоздало кивает. — Спасибо, — сухо бросает он и, отогнав назойливые мысли прочь, торопливо натягивает перчатки. Ханджи, лукаво улыбнувшись, подхватывает доктора под руку и спешным шагом утягивает его к «Мортиусу». — Вперед, Эрен! — Вдохновенно восклицает она. — Пора вершить судьбы! Эрен, устало вздохнув, недовольно качает головой, но не спорит — смиренно идет следом. Подойдя к «Мортиусу», Ханджи тут же отпускает руку доктора и подбегает к панели управления аппарата. Остановившись возле электронного табло, она дарит Эрену игривый взгляд. — Мне нужно всего лишь нажать на пару кнопок, и половина дела будет сделана, — лукаво подначивает она, но Эрен даже не смотрит в ее сторону — пустой взгляд путается в длинных ресницах. — Так нажимай, — холодно бросает доктор. На душе неспокойно. Всепоглощающая усталость сожрала все, что видела — она не оставила ни единого отголоска эмоций, ни единой тени чувств. Все, что осталось в сердце — ледяная пустошь, потерявшая саму жизнь. И все же тянущая, монотонная боль вгрызается в ребра, мешая вдохнуть. Взгляд зеленых глаз становится беспокойным, почти встревоженным, в нем все отчетливее читаются сомнения… Хочется нарочно допустить ошибку. Попросив Ханджи отойти, нажать ненужную кнопку: остановить искусственную циркуляцию крови или прекратить подачу электричества в ствол головного мозга — сделать что угодно, чтобы длинные ресницы больше никогда не затрепетали!.. Но Эрен не может себя заставить. Поэтому он лишь, прикрыв глаза, смиренно ждет. — Я нажимаю?.. — Ханджи то ли оглашает факт, то ли спрашивает — звучный голос окрашивается блеклой нерешительностью, но Эрен глушит ее твердым кивком. — Нажимай, — отстраненно приказывает он. Секунда проходит в тишине — мощной, гнетущей своей невероятной силой… Однако спустя мгновение слышится тихий стук пальцев об экран, за ним следует мощный гул — «Мортиус», выплыв из мрачного сна, возобновляет работу. Эрен жмурится сильнее. Он ничего не видит, но слышит каждую мелочь. Открылось бронированное стекло капсулы — массивный металлический постамент с тихим скрежетом поднимается над резервуаром, бережно поднимая безжизненное тело над ледяной водой. Вода с тихим шелестом стекает с массивной платформы. Громкий скрежет металла — постамент неторопливо, с изнуряющей медлительностью огибает основания «Мортиуса», спускается к полу… — Готово! — Радостно восклицает Ханджи. — Поможешь мне отключить аппараты? Эрен, коротко вздрогнув, кивает — торопливо, излишне резко. С шумным выдохом он открывает глаза. Безжизненное тело безвольно раскинулось на массивном металлическом постаменте возле него. Чернильные волосы обрамляют благородное лицо — с них юркими струйками стекает ледяная вода, длинные ресницы, намокнув, застыли безжизненными лучиками, тонкие губы влажно блестят. Бледная кожа стала совсем белой — она отливает голубым свечением под болезненно-ярким светом ламп, из-под нее отчетливо выступают кости… Существо выглядит… Сломленным. Мертвым. — Эрен?.. — Ханджи несмело окликает доктора, и тот поднимает потерянный взгляд на коллегу. — Нам нужно отключить аппараты, — напоминает девушка, и Эрен, резко вернувшись в бренную реальность, торопливо кивает в ответ. — Я отключу, — отстраненно бросает он и направляется к «Мортиусу». Эрен запрещает себе думать о чем бы то ни было — будь то пустые мысли о безжизненном теле на металлической платформе или полезные — о работе. Он действует, не задумываясь: бережно отсоединяет насос для искусственной циркуляции крови и аккумулятор, соединенный с затылком десятком переплетающихся проводов. Он едва успевает закончить, как под боком мелькает знакомый розовый халат. Эрен оборачивается в сторону коллеги — та уже прикатила из подсобки каталку. — Крепим аппаратуру к ножкам? — Отстраненно спрашивает доктор, и Ханджи уверенно кивает в ответ. — Я все подключу, — скупо бросает она и, подойдя ближе, забирает аккумулятор из холодных рук. — Пока подготовь фригидиратор, — смазанно просит она, и Эрен не спорит — сухо кивнув, направляется вглубь лаборатории. Подойдя к массивному, пугающему своей внушительностью аппарату, он, не медля, прикладывает пропуск к замку — массивная стеклянная дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону, приглашая. Эрен включает аппарат — тот встречает матовым гулом. Электронное табло загружается долго — проходит целая вечность, когда Ханджи, закончив с аппаратурой, подвозит мертвого Ривая к фригидиратору. — Я завожу? — Вскользь бросает она, и Эрен твердо кивает в ответ. — Заодно подключишь датчики? — Сухо просит он, и Ханджи мягко улыбается в ответ. — Спрашиваешь, — игриво усмехается она и, бросив на Эрена озорной взгляд, закатывает безжизненное тело в массивный стеклянный цилиндр. Они работают сообща: пока Ханджи кропотливо корпит над датчиками, Эрен настраивает необходимые показатели. Проходит мгновение — жалкая минута, и Ханджи, закончив, выходит из стеклянной тюрьмы. — Закрывай, — мягко приказывает она, и Эрен без раздумий тянет рычаг на себя — дверь с тихим шорохом закрывается за спиной ученой. Он бросает скупой взгляд на отливающий алым экран. — Температура тела подопытного — двадцать два целых одна десятая градуса, — сухо читает он. — Требуемая температура — тридцать шесть целых и шесть десятых градуса. Какое время настраиваю? — Он бросает сосредоточенный взгляд на коллегу. — Неделя, — уверенно отвечает Ханджи. — Сто шестьдесят восемь часов, — холодно оглашает Эрен и, настроив необходимые данные, заносит палец над кнопкой. Потерянный взгляд мечется в сторону карих глаз — те с воодушевлением смотрят в ответ. Эрен не спрашивает — слова будут лишними, и Ханджи считывает немой вопрос в зеленых глазах. — Сделай это, — мягко улыбается она. Пустой взгляд мечется в сторону безжизненного тела. Совесть, что уже, казалось бы, обрела смиренный покой, выглядывает из темени. Она бросает в сторону Эрена сомневающийся, обнадеженный взгляд. «Вот сейчас!» — Встревоженно восклицает она. — «Ты можешь убить его прямо сейчас!». Вцепившись холодными пальцами в грудки медицинского халата, она заглядывает в зеленые глаза с отчаянием, с немыми мольбами — она просит, настаивает, требует действовать решительно, но… Эрен не может. Шумно выдохнув, он опускает взгляд и уверенно нажимает на кнопку. — Процесс запущен, — холодно оповещает он. — Температура тела будет восстановлена через сто шестьдесят семь часов пятьдесят девять минут. В ответ озорная улыбка коллеги становится более мягкой, приобретает взрослые, осознанные черты. Ханджи, аккуратно подхватив доктора под руку, подбадривающе подмигивает. — Мы молодцы, — тихо выносит вердикт она. — Сработали, как настоящая команда! Эрен в ответ усмехается — нервно и тихо. Ничтожно. — Мы и есть команда, — сухо бросает он и, не осмелившись поднять взгляд, полный немого стыда, уверенно утягивает Ханджи прочь. — Пойдем, — отстраненно говорит он. — Нам больше нечего здесь делать. Ханджи — чувственная девушка, глубоко сопереживающая натура. Она моментально считывает немую скорбь в обычно звучном голосе, читает глубокую печаль в зеленых глазах, но не нарушает необходимое личное пространство — мягко улыбнувшись, широким шагом следует за Эреном. — Может, выпьем чаю? — С присущей ей игривостью предлагает девушка, и Эрен улыбается в ответ — вымученно, с немой благодарностью. Он не хочет оставаться наедине с собой — завывающая совесть сожрет его с варварской жадностью, поэтому доктор мягко кивает в ответ. — Пожалуй, — тихо отвечает он и, погасив свет, выходит из лаборатории прочь.

***

Эрен нарушает свое обещание, и пусть он не имеет на это никакого права, он не может заставить себя зайти в восьмую лабораторию. Каждый день он обещает себе — божится, заткнув, наконец, рот завывающей совести, перешагнуть через низкий порог и, попросив медсестер отойти на минуту, взглянуть на безжизненное лицо в надежде на прощение, но какая-то неизвестная сила останавливает его. Она, обратившись диким, варварским хищником, злобно скалится всякий раз, стоит подойти к желанной двери. Ее гортанный рык, точно удар судебного молотка о стол — нечто непоправимое, окончательное, не подлежащее обжалованию, и Эрен, смирившись с могучей властью безжалостной мрази, всякий раз сбегает в мрачный кабинет. Ханджи приходит каждый день — с озорной улыбкой она предлагает пойти в лабораторию вместе, записать необходимые данные и заодно навестить безжизненное тело, убедиться, что Ривай в порядке, но доктор раз за разом однозначно отказывает в благосклонной просьбе, потому что… Он не может. Он подвел Ривая, обрек существо на годы мучительных пыток. Как теперь ему смотреть в серебристые глаза? Что теперь он сможет сделать, убедившись в невиновности существа?.. Совесть не утихает ни на мгновение — открыв тайник с глубокой, пронзительной силой, она бунтует. «Ты еще можешь все исправить!» — Со слезами на глазах вопит она. — «Выведи из строя фригидиратор, и его мучения прекратятся!»… Эрен слышит ее, но раз за разом отворачивается, не в силах больше терпеть отчаянные мольбы. «Ты ни на что не можешь повлиять», — вновь и вновь повторяет он себе и, глотнув терпкий виски, погружается в забытье. Неделя пролетает мимо, она тонет в вареве алкоголя — прекрасном, волшебном и мерзком, тошнотворном одновременно. Эрен почти не приходит в себя — под рукой каждый раз оказывается блаженная бутылка, и он, поставив реальность на паузу, раз за разом подносит горлышко к губам. Проходит мгновение… И Ханджи влетает в кабинет с озорной улыбкой — Эрен едва успевает спрятать бутылку виски под стол. — Готов к великим открытиям? — Озорно спрашивает она, и Эрен, сникнув, тупит пустой взгляд в пол. «Пора», — холодно приказывает он себе и, с усталым вздохом кивнув, поднимается на ноги. — Пойдем, — скупо бросает он и тяжелым шагом направляется к двери. Ханджи, едва оказавшись рядом, подхватывает под руку, начинает безостановочно трепаться о чем-то пустом, бессмысленном — Эрен не слушает глупую болтовню. Погрузившись внутрь себя, он тратит последние мгновения на то, чтобы найти вглубине сердца остатки решимости. Совесть не унимается: вцепившись дрожащими пальцами в грудки медицинского халата, она с отчаянием заглядывает в зеленые глаза. «Ты еще можешь все исправить!» — Встревоженно тараторит она. — «Ты можешь нарочно допустить ошибку, и он умрет! Сделай это, прошу!»… Она отчаянно кричит, почти воет, но Эрен не смотрит на ее жалостливые слезы — холодно отвернувшись, он безжалостно хлещет совесть по щекам. «Я уже ничего не могу сделать», — отрешенно отвечает он и, отбросив пустые сомнения, шагает через низкий порог лаборатории. Лаборатория встречает знакомым мраком — на сей раз голубые неоны не подсвечивают его изнутри, — но мгла рассеивается, стоит Ханджи проворно щелкнуть выключателем — просторное помещение заливает неестественно-белый свет. В аккомпанемет ему звучит глухой рокот аппарата — фригидаротор работает с низким матовым гулом. Медсестры, увидев биологов, тут же перестают шептаться о чем-то — они, вытянувшись по струнке, встречают ученых натянутыми улыбками. Эрен игнорирует их присутствие. Пока Ханджи принимается с присущим ей озорством обсуждать с ними что-то отдаленное, Эрен неспешным шагом подходит к фригидиратору. Пустой взгляд падает на безжизненное тело и леденеет. Чернильные волосы высохли, они мягкими линиями обрамляют благородное лицо. Бледная кожа больше не отливает голубым — она приобрела природный бледный оттенок — естественный, благородный. Длинные ресницы отбрасывают тени на блеклые синяки под глазами. Костлявое тело стало еще более худым, угловатые линии заострились, но существо больше не кажется Эрену жалким, и он не хочет думать, почему. Совесть чует кровь, точно дикий хищник — она кидается в ноги с рыданиями, сдавливает дрожащими пальцами тонкие щиколотки. «Прошу», — бессильно рыдает она. — «Убей его, пока у тебя есть такой шанс!». Она просит, умоляет, настаивает, приказывает, но Эрен твердым движением затыкает ей рот. Потупив пустой взгляд в пол, он молчаливо признает: «Я подвел тебя Ривай», и отставляет лишние мысли в сторону. Медсестры, пошептавшись с Ханджи о чем-то, с тихим смехом выбегают из лаборатории прочь — коллега, с мягкой улыбкой приблизившись к доктору, хочет что-то сказать, но Эрен не позволяет ей: подойдя к электронной панели, он холодно оглашает: — Температура тела подопытного — тридцать шесть целых шесть десятых градуса. Процесс завершен, — после чего, приложив пропуск к замку, дергает рычаг на себя — бронированное стекло с тихим шорохом отъезжает в сторону. Ханджи первое время бездействует — стоя по правое плечо, смотрит в зеленые глаза удивленно, с немым подозрением, но, считав на лице доктора нечто скорбное, решает не спрашивать — тяжело вздохнув, она заходит в массивный стеклянный цилиндр. Эрен заходит следом. Он, игнорируя глубокую, острую боль в сердце, помогает коллеге вывезти каталку из аппарата и, нажав на пару кнопок, уверенно выключает фригидиратор. — Не будем тянуть, — встревоженно предлагает Ханджи и, ухватившись за ручку каталки, торопливо утягивает ее вглубь лаборатории. — Давай побыстрее подключим его к вивификатору! Эрен, устало вздохнув, идет следом. Они широким шагом подходят к вивификатору. Вивификатор — массивный аппарат, представляющий из себя крупную стеклянную капсулу на металлическом постаменте, обрамленную сотней переплетающихся проводов. Она, объединяя в себе десятки аппаратов, способна воскресить человека, умершего естественной смертью. К его помощи биологи прибегают нечасто — слишком мала вероятность успеха: четверых из пяти подопытных, заточенных в склепе из бронированного стекла, воскресить не удалось. К тому же, стоило научному обществу объявить об успешной тестировке аппарата в СМИ, общество разделилось на два воинствующих клана: кто-то возрадовался, узнав о приближении бессмертия, кто-то же с пеной у рта принялся разглагольствовать о неэтичности воскрешения из мертвых. Последствия применения новейшего аппарата тоже не были толком изучены: подопытный, чью жизнь удалось сохранить, вскоре скончался; поэтому биологи относились к вивификатору крайне настороженно. И все же сегодня — особый случай, почти оправдывающий риски, возведенные в абсолют, поэтому Эрен, отбросив сомнения в сторону, твердым шагом подходит к аппарату. В тяжелом, напряженном молчании они с Ханджи сообща переносят тело в стеклянную капсулу, подключают сотни датчиков, крепят кислородную маску на безжизненное лицо и, закрыв стеклянный гроб, отходят в сторону. Ханджи — сердечная поклонница больных фантазий инженеров, тут же подбегает к пульту управления и принимается корпеть над электронной панелью. Тонкие, изящные пальцы парят над экраном — они поочередно нажимают на десятки клавиш, пока необходимые данные не высвечиваются на экране. — Пульс подопытного — ноль ударов в минуту. Сатурация и давление не определяются. Температура тела — тридцать шесть целых шесть десятых градуса. Частота мозговых волн — ноль целых пять десятых герц. — Занеся палец над массивной красной кнопкой, девушка оборачивается. Карие глаза горят — в них золотыми вспышками полыхает искреннее воодушевление, трепетное волнение. Она смотрит на доктора вдохновенно, с опаской и, шумно выдохнув, сглатывает. — Запускаю?.. — Неуверенно уточняет она, и Эрен, отвернувшись, бросает пустой взгляд на безжизненное тело. Зеленые глаза отливают голубым в неестественно-белом свете ламп. В них мрачными брызгами расплескалась скорбь, их взгляд полон горечи, немой мольбы. Совесть не унимается — бессильно воя, она умоляет: «Прошу! Убей его!». Сердце, заледенев, крошится на части, его осколки стрелами пронзают душу, заставляя взвыть, однако Эрен, устало прикрыв глаза, кивает — твердо, с немой решимостью. — Запускай, — холодно бросает он и, отпустив боль, готовится к скорбному проигрышу в битве со нравственностью. Секунду ничего не происходит, однако мгновение спустя слышится противный писк — следом за ним раздается монотонный гул. Вивификатор запущен. Эрен жмурится сильнее. Пока аппарат гулко рокочет под ухом, в голове крутится одна лишь мысль: «Пожалуйста, не просыпайся»… — Искусственная циркуляция крови в норме. Увеличиваю напряжение до семисот вольт, — взволнованно бросает Ханджи. Следом за ее словами слышится глухой стук пальцев об экран. — Кислород запущен. Запускаю дефибриллятор через минуту. Эрен жмурится сильнее. В сознании мощными вспышками света взрываются воспоминания. Волосы, клоками торчавшие в разные стороны, перепачканное в грязи лицо, слезы бессилия, скатывающиеся по щекам, и взгляд — холодный, грациозный, бесстрашный. Кровавый скальпель, в спешке откинутый на металлический поднос, ожидание бессильных рыданий и холодное выражение благородного лица. «Я никого не убивал». — Тридцать секунд. Рыдания совести стихают. Так и не добившись искренне желаемого, она, понурив голову, уходит в тень, вместе с ней в мелкие осколки крошатся сомнения. «Вот теперь ты действительно ничего не можешь сделать, Эрен Йегер», — холодно бросает доктор себе и, отпустив глубокую боль, впившуюся в грудную клетку клыками, открывает глаза. — Запускаю дефибриллятор, — взволнованно говорит Ханджи и без раздумий нажимает на кнопку. Эрен хочет зажмуриться, отвернуться, сбежать в мрачный кабинет и утопить гложущую боль в дорогом виски, но шестое чувство, обхватив его голову холодными руками, вынуждает смотреть на то, как безжизненное тело раз за разом вздрагивает, не выдержав силы тока. Безвольное тело мертво — оно не может чувствовать боли, но глухой рокот тока, текущего по проводам, вскрывает заледенелое сердце доктора, заставляя содрогнуться. Первый разряд сменяется вторым, третьим, четвертым… Эрен потерянно оборачивается в сторону коллеги. — Прошу, давай остановимся, — глухим шепотом бросает он, и девушка переводит на него взволнованный взгляд. — Что? — С непониманием спрашивает она и, нелепо хохотнув, поправляет небрежный пучок. — Прости, я не услышала, — виновато улыбается девушка. — Давай остановимся, — Эрен повторяет тверже, и совесть, выйдя из тени, смотрит на него с искренней надеждой. Ханджи в ответ, удивленно склонив голову, потерянно моргает. Раз, второй… — Что ты…? — Он не проснется, — с необъяснимым рвением убеждает доктор и, заметив потерянность во взгляде коллеги, подходит ближе. — Он явно… Мертвенную тишину разрубает напополам крик — глубокий вопль, полный немого отчаяния и глубокой, пронизывающей насквозь боли. Эрен потерянно оборачивается в сторону стеклянной капсулы. Безвольное, безжизненное тело неестественно выгнулось, костлявые руки, хаотично дергаются, пока холодные ладони не упираются в бронированное стекло, длинные ноги отчетливо дрожат, красивое, благородное лицо исказилось болью. Секунда проходит в тишине — существо, крепко зажмурившись, жадно хватает воздух ртом, однако спустя мгновение с бледных губ срывается крик — вопль, полный глубокой, матовой боли. — Черт, — ругательство срывается с губ Ханджи само по себе, и девушка, торопливо подбежав к панели, принимается клацать по сенсорным кнопкам. — Пульс подопытного — сто тридцать ударов в минуту. Выключаю дефибриллятор. Давление — сто сорок пять на девяносто восемь. Сатурация — девяносто шесть процентов. Останавливаю подачу кислорода. — Ханджи говорит быстро, торопливо и громко, но отчаянные вопли перекрывают звучный голос. — Частота мозговых волн — тридцать восемь герц. Останавливаю подачу тока в ствол головного мозга. — С шумным выдохом она отходит от электронной панели и с волнением заглядывает в зеленые глаза. — Процесс завершен… — Глухим шепотом бросает девушка. Эрен не слушает коллегу, не смотрит в ее сторону — потерянный взгляд цепляется за беспокойно трепещущие длинные ресницы, в ушах мрачной музыкой раздаются отчаянные крики. Однако проходит мгновение… Крики становятся тише и вскоре сменяются тихими, безжизненными хрипами, смешанными с шумом тяжелого дыхания. Взгляд совести пустеет — он леденеет, наполняется глубокой горечью, отравляющей сознание. Слезы бессилия градом стекают по впалым щекам. Холодные руки, сжимающие грудки медицинского халата, мелко дрожат. Однако проходит секунда, вторая… Совесть, не выдержав, отрывает руки от смятой ткани и бьет по щеке — звук глухого удара эхом раздается в ушах. Не сказав больше ни слова, она торопливо скрывается в темноте… Длинные ресницы беспокойно трепещут. Проходит мгновение, и свинцовые веки открываются — потерянный взгляд серебристых глаз воскресает из мертвых. — Мы это сделали, Эрен… — Глухо шепчет Ханджи, но доктор ее не слышит — встревоженный, напуганный взгляд цепляется за серебристые глаза и отказывается отпускать. Существо потерянно оглядывается, холодные ладони беспокойно мечутся по стеклянной камере, будто в надежде проломить бронированное стекло, Ривай бессильно поджимает дрожащие ноги к груди… Ханджи, подбежав ближе, сжимает одеревеневшее, безвольное тело доктора в объятьях — излишне сильных, болезненных. — Мы это сделали, Эрен! — Радостно хохочет она, повиснув на жилистой шее. — У нас получилось! Ха-ха! — Неловко хохотнув, Ханджи отпрыгивает в сторону и, сжав пальцы рук в кулаки, поднимает руки над головой. — Я знала, что у нас получится! Я верила! Ю-ху!        Эрен не слышит ее. Он смотрит в глубокие серебристые глаза, ловит голубые брызги, расплескавшиеся на дне серебристой радужки, и думает лишь об одном… «Я ведь просил тебя не просыпаться»… Взгляд существа, потерянно мечущийся из угла в угол, цепляется за лицо доктора. В серебристых глазах застыли немые слезы глубокой, монотонной боли, их взгляд — воплощение страха, глубинного, мрачного ужаса, он полон душевных терзаний. Эрен не выдерживает — потупив скорбный взгляд в пол, он устало качает головой. «Ты никогда не выберешься из лаборатории, Ривай», — неутешительно проносится в голове. Ханджи не видит варварской боли в серебристых глазах — мелькнув вспышкой красок, она радостно бросает: — Я позову медсестер! Переведем его в палату! — После чего с искренним смехом убегает прочь. Эрен, проводив ее пустым взглядом, печально усмехается. Потупив взгляд в пол, он шепотом бросает: — И снова привет, Ривай.