Не такой, как все

Утренняя рутина — нечто постоянное, неизменное. Она — не высокий ритуал, полный полезных завтраков и дыхательных упражнений. Она — воскрешение из мертвых, вынужденное пробуждение в мрачном, безбожном мире. Резкая головная боль и тошнота, подкатившая к горлу непозволительно близко — вот, что Эрен называет «будильником». Следом — таблетки. Горсть таблеток. Обезболивающее, антидепрессанты, нейролептики, витамины — Эрен глотает лекарства одно за другим, не задумываясь об их совместимости. После таблеток — мягкий свет небольшого бара, установленного чуть ниже столешницы. Пара мгновений выбора, принятое решение — виски десятилетней выдержки, — и полный бокал в руке. Выкуренная сигарета, опустевший тумблер. После — холодный душ, настоящее пробуждение. Первые мысли — воспоминания о вчерашнем дне, о вынужденном, но необходимом разговоре, о печальном и скорбном обещании… На губы возвращается горькая усмешка. Внезапное новшество в утренней рутине — музыка, заигравшая из массивных колонок. «Неоконченная» симфония, слышимая на задворках сознания, пока Эрен торопливо сушит кудри и натягивает на себя последнюю чистую одежду. Какие эмоции она вызывает?.. Пожалуй… Никаких. Эрен любит классическую музыку — бесспорно, но ему не дано понять все произведения. Так ему и не дано понять «Неоконченную» симфонию, но Эрен не расстраивается — он скажет Риваю правду и знает, что отреагирует на разочарование юноши с нерушимым спокойствием. Торопливо допить остатки виски, выключить колонки, погасить свет и впопыхах выбежать из квартиры — привычка, не требующая ни единой мысли. По традиции заткнувшись наушниками, Эрен выкручивает громкость на максимум и твердым, торопливым шагом направляется вниз по улице. Он идет, покачивая головой в такт печальной музыке. Один переулок сменяется другим, дома остаются позади — Эрен не оглядывается в их сторону, и лишь оказавшись напротив массивного здания, возведенного архитекторами по прототипу замков эпохи классицизма, он ненадолго останавливается. Неуверенный взгляд, полный сомнений, мечется в сторону архитектурного чуда и застывает. «Библиотека». Было уснувшая совесть просыпается, лениво потягиваясь. Сонный, едва ли осознанный взгляд мечется в сторону доктора и загорается недобрым озорным огоньком. Эрен понимает: это глупо. Опасно. Бесполезно. Но почему-то закрывает рот рациональности и, свернув с маршрута, заходит в массивное здание. Библиотека встречает белоснежными стенами с золотыми вставками, окнами в пол, скрытыми за тяжелыми гобеленовыми шторами, и нелепыми вензелями, но Эрен не обращает внимания на излишнюю, глупую гротескность — он широким шагом проходит мимо высоких стеллажей, пока не сталкивается с библиотекарем. Высокая, статная женщина в траурном черном платье и с нелепо покосившейся шляпкой встречает холодным взглядом поблекших голубых глаз. Эрен, столкнувшись с ним, даже не пытается выдавить из себя хоть каплю радушия. — Мне нужны ноты, — холодно бросает он, и женщина, степенно кивнув, в горделивом молчании уводит вглубь переполненных стеллажей. Они идут долго. Эрен скучающе оглядывает дешевый интерьер, библиотекарь, проходя мимо очередного стеллажа, кивает чему-то невысказанному. Эрену кажется, вечность находит свой логичный конец, когда библиотекарь, наконец, останавливается и указывает рукой на массивный стеллаж, переполненный ветхими сборниками — они, кажется, сохранились с земных времен. Когда библиотекарь, было, собирается уходить, Эрен твердо шагает навстречу, преграждая путь, и холодно улыбается в ответ на презренный взгляд. — Мне нужно что-то максимально неизвестное и виртуозное, — без показного радушия требует он, и библиотекарь, устало вздохнув и закатив глаза, степенным шагом направляется к стеллажу. Она неторопливо, с горделивой статностью проходит вдоль представленных сборников, изредка останавливаясь и вчитываясь в название очередного тома, однако, так и не оставшись довольной, уходит дальше, пока, дойдя до конца, не цепляется взглядом за особо ветхую книжечку. — Вы знаете Аренского?.. — Холодно интересуется она, и Эрен нервно усмехается в ответ. — Я не знаю никого, — честно признается он, — но тот, для кого я беру эти ноты, знает всех. — Сомневаюсь, что он слышал симфонии Аренского, — устало вздыхает библиотекарь. — Великие произведения, — мечтательно бросает она и, грустно усмехнувшись, тихо добавляет: — Пускай и недооцененные. Эрен не погружается в драму ценителей музыки. Он сухо кивает. — Отлично, — отстраненно бросает доктор. — Дайте мне симфонии Арского. — Аренского, — едко поправляет библиотекарь и, подарив Эрену злобный взгляд, вновь возвращает свое внимание ветхим сборникам. — Вам нужен клавир или партитура?.. Эрен, устало вздохнув, останавливается в мгновении от того, чтобы закатить глаза. — В чем разница? — Он уточняет не столько холодно и злобно, сколько устало, но библиотекарь нервно улыбается в ответ, чувствуя явное умственное превосходство. — Партитура — изначальная версия произведения для симфонического оркестра, — степенно объясняет она, — клавир же — обработка для фортепиано. — Закончив, она лениво оборачивается в сторону Эрена и дарит ему многозначительный взгляд. — Так что именно вам нужно? — Клавир, — твердо оглашает вердикт Эрен, и библиотекарь, степенно кивнув, достает с нижней полки толстый сборник. Пухлые губы трогает нервная улыбка. — Этой книжечкой при желании можно раздавить чью-то голову… — Доктор говорит, не подумав, и библиотекарь, услышав это, дарит ему злобный взгляд. — Невежда, — холодно бросает она и торопливым шагом уходит вглубь библиотеки — Эрен с неохотой понимает, чью голову он раздавил бы первой. Завести формуляр, оформить нотный сборник, выслушать надоедливые наказания библиотекаря — Эрен занимается лишенной любого смысла ерундой без толики желания, однако, закончив, выходит из библиотеки в приподнятом расположении духа. До лаборатории он доходит бодрым, торопливым шагом, совсем забыв о спрятанных в кармане наушниках. Пролетев мимо поста охраны, Эрен заглядывает в кабинет лишь на мгновение — чтобы накинуть на плечи медицинский халат, надеть очки и отпить немного водки из початой бутылки, спрятанной в сейфе. Лишь взбодрившись и вынудив себя настроиться на рабочий лад, доктор покидает кабинет. Он не просто идет по коридорам — почти бежит, совсем не ощущая тяжести нотного сборника, крепко зажатого в руках. Походка легкая, почти непринужденная, уголки пухлых губ то и дело дергаются, грозясь вот-вот растечься в глупой улыбке. Проходит пара мгновений, и механическая дверь двадцать третьей камеры мелькает перед глазами. Эрен не тратит много времени на раздумья — приложив пропуск к замку, нервно перекатывается с пятки на носок в ожидании, и, стоит двери чуть отъехать в сторону, тут же влетает в камеру на крыльях необъяснимого вдохновения. Двадцать третья камера встречает знакомым белым светом массивных ламп, выжигающим слизистую глаз, и мертвенной тишиной. Отрешенный взгляд серебристых глаз, то и дело мелькающий под закрытыми веками, временно ушел на покой — Ривай, бессильно упав на мягкий пол, тревожно спит. Чернильные волосы раскидались по белоснежному войлоку — несколько прядей упало поперек лба, добавляя образу холодного юноши нотки детской беспечности. Белоснежный медицинский халат едва ли скрывает истощенное тело — острые тазовые косточки и рельефные ребра четко выступают из-под полупрозрачной ткани. Ривай лежит, сжавшись в напряженный, колючий клубок — он, обхватив руками колени, мелко дрожит. Длинные ресницы беспокойно трепещут, и без того бледная кожа лица становится белоснежной. Эрен застывает в дверях. Вдохновенный, почти радостный взгляд пустеет, понемногу наполняется терпкой горечью. «Тебе тоже снятся кошмары, правда?..» Тяжело вздохнув, Эрен неуверенным, осторожным шагом направляется вглубь двадцать третьей камеры и, подойдя к безвольному телу, аккуратно опускается возле него на колени. Он, положив нотный сборник на пол, было, тянется рукой к напряженной линии плеч, хочет коснуться кончиками пальцев белоснежной кожи, но вовремя одергивает себя и, мелко вздрогнув, прижимает руку к беспокойно вздымающейся груди. «Ты не можешь», — строго напоминает он себе и, холодно кивнув своим мыслям в ответ, поднимается на ноги. Оставив ветхий сборник возле беспокойного юноши, Эрен дарит тому печальную улыбку. — Спи спокойно, — одними губами шепчет он и, пробежавшись пустым взглядом по напряженному телу, уверенно выходит из камеры прочь. Он возвращается в мрачный, пустынный кабинет к полной окурков пепельнице и к початой бутылке водки — подлив алкоголь в стаканчик черного кофе, прячет чекушку в сейф и по привычке включает телевизор. Сутки, проведенные за тяжелой работой, пролетают за один миг — три эксперимента стремительно проносятся перед глазами, будто Эрен вовсе не их участник — так, просто… Сторонний наблюдатель. Три эксперимента — три смерти, о которых доктор не жалеет ни на секунду. «Три смерти омерзительных чудовищ», — холодно напоминает он сам себе и, кинув в сторону обездвиженного тела презренный взгляд, покидает очередную лабораторию. Вечер наступает незаметно. Он приветствует сухостью во рту — вязкой, неприятной, заглушить которую не помогает даже водка, которую Эрен изредка потягивает из горла. Доктор умело ее игнорирует. Выключив будильник, он торопливо выкуривает сигарету, выходит в коридор, прощается с Ханджи натянутой улыбкой и тяжелым, усталым шагом направляется вглубь многоэтажного здания. Он проходит мимо рабочих кабинетов, спускается по лестнице на этаж ниже, проходит мимо множества камер и, наткнувшись на дверь нужной камеры, вымученно улыбается. На этот раз, подойдя к порогу, он ненадолго задумывается. Зачем он пришел? Чего он хочет на этот раз? Чего он добивается? Выстроить хорошие отношения с подопытным?.. Пф-ф-ф, бред! Глупая бессмыслица, которая не приведет ни к чему, кроме боли. Необходимый разговор состоялся: все точки над «и» расставлены, все вопросы обсуждены, обещания даны; какая дальнейшая цель их общения?.. И все же, когда рациональная часть сознания приводит к тупику, в спор включаются чувства. Они, накинув на острые плечи теплый плед, садятся рядом и, приобняв, убеждают: «Если тебе это нужно, не задавай вопросов — действуй». Эрен сперва сомневается, не в силах согласиться, однако чувства, устало вздохнув, продолжают: «Разве грань отношений ученого-подопытного уже не размыта?» — Устало вопрошают они. — «Разве ты сам не разрушил ее, когда приходил к Риваю каждый день, рассказывая о том, как прошел твой день? Разве теперь есть смысл задумываться, зачем вам это нужно?»… Эрен, устало вздохнув, недовольно качает головой, однако спустя мгновение достает пропуск и прикладывает его к замку. Дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону, и доктор, скрыв усталость за печальной улыбкой, шагает внутрь камеры. Вымотанный, почти пустой взгляд быстро находит нужную фигуру. Ривай сидит в дальнем углу камеры: откинувшись спиной на мягкую стену, он внимательно смотрит в нотный сборник. Пока одна рука неторопливо, почти скрупулезно играет незнакомую мелодию, вторая рука четко дирижирует, задавая ритм. Услышав шорох открывшейся двери, Ривай поднимает отрешенный взгляд и, столкнувшись с глубоко печальной улыбкой, коротко кивает ученому. Он не удивляется, не спрашивает, зачем и почему, — в горделивом молчании опускает взгляд в ветхий сборник и продолжает играть. Эрен слишком устал — он не удивляется реакции юноши. Тяжело вздохнув, доктор проходит вглубь камеры и, подойдя к подопытному, неуклюже плюхается на пол. Подперев голову рукой, он бросает усталый взгляд в сторону книги. — Я угадал с выбором? — Отрешенно уточняет он, и Ривай, на мгновение остановив разбор произведения, поднимает на доктора отстраненный взгляд. В серебристых глазах голубыми брызгами растекается благодарность, однако юноша не отвечает. — Не знал, что у Аренского есть симфонии, — тихо бросает он и, устремив взгляд в книгу, продолжает играть. Эрен печально усмехается. — Значит, угадал, — сам отвечает на свой вопрос он. На мгновение в камере повисает тишина: не напряженная, не натянутая и не нервная — спокойная, размеренная, будто бы правильная. Эрен не хочет ее нарушать — усталость, придавившая тело к полу гранитной плитой, оглашает свои правила: не начинать разговор, не мешать Риваю, с размеренной пустотой во взгляде следить за тем, как изящные пальцы парят над белоснежным войлоком… И все же в сознании вовремя мелькает мысль. — Я послушал «Неоконченную» симфонию, — вскользь бросает Эрен, и Ривай, прервавшись, поднимает спокойный взгляд. В серебристые глаза несмело прокрадывается удивление. Юноша чуть склоняет голову в ожидании вердикта, и Эрен, потупив взгляд в пол, нервно усмехается. — Полная ересь. Мне не понравилось, — честно признается он и, подняв глаза, с готовностью сталкивается с недовольством во взгляде Ривая. — Но! — Он выразительно выставляет палец вперед. — Я хочу, чтобы ты посоветовал мне еще что-нибудь. — Ривай в ответ многозначительно выгибает бровь, и Эрен не может сдержать печальную улыбку. — Хочу найти тему для разговора, — честно признается он. — Раз тебе нравится музыка, что ж… — Он выразительно пожимает плечами, глядя в глубокие серебристые глаза. — Почему бы нам не поговорить о ней?.. Ривай не отвечает. Какое-то время он просто смотрит — склонив голову и недоуменно выгнув бровь, — однако спустя мгновение с тяжелым вздохом опускает взгляд в книгу. Проходит мгновение, второе… Он так и не продолжает играть. — Расскажи мне, как прошел твой день, — тихо бросает юноша и лишь после этого опускает пальцы к белоснежному войлоку. Эрен устал — он вымотан и даже больше, но удивление ударяет по горлу, сорвав с губ тупое: «О…». Широкие брови удивленно взлетают, зеленые глаза загораются первой искренней эмоцией — в них на мгновение возвращается юношеское любопытство, стертое с годами. Печальная улыбка на пухлых губах приобретает детские, игривые черты. — Хочешь подружиться? — Недвусмысленно спрашивает Эрен, и Ривай, в мгновение прекратив играть, поднимает на него злобный взгляд. Доктор тут же спешит исправиться: — Кгхм… — Неловко прочищает горло он. — Прости… Дурацкий сарказм… — Тихо бормочет он, потупив взгляд в пол, однако спустя мгновение многозначительно вздыхает. — Как прошел мой день?.. Что ж… — На мгновение Эрен замолкает, не зная, о чем стоит сказать открыто, а о чем нужно и вовсе промолчать, однако усталость приказывает: «Говори прямо», и он не может ослушаться. — Сначала я хотел убить библиотекаря. Может быть, мне кажется, но по-моему, она слишком много себе позволяла, — возмущенно говорит Эрен, и Ривай, опустив взгляд в книгу, сжимает губы в плотную линию, скрывая ненавязчивую улыбку. Это похлопывает по спине, подбадривая. Эрен продолжает: — Потом у нас было трое подопытных. Анамнез мы собрали еще три дня назад — все было, как обычно: слезы, сопли, мольбы… Говоря коротко, «будни», — тихо прыскает он. — Опережая твой вопрос, скажу, что все три эксперимента неудачны. Сегодня умерло три аморальных идиота, так что… — Эрен замолкает, столкнувшись с неоднозначным, сомневающимся взглядом серебристых глаз. Он выразительно склоняет голову. — Что такое? — С искренним любопытством спрашивает доктор, однако Ривай, неопределенно покачав головой, опускает пустой взгляд в книгу. — Ничего, — скупо роняет он и с не присущей ему рассеянностью продолжает изучать ноты. Эрен, нахмурившись, смотрит на юношу с требованием. — Нет уж, так не пойдет, — строго обрывает он. — Есть, что сказать? Говори. Ривай, услышав требование, тяжело вздыхает и продолжает провожать взглядом сложную вереницу нот, однако Эрен стоически молчит в ответ, и юноша спустя мгновение поднимает притворно спокойный взгляд. — С чего ты взял, что они действительно виновны? — Отрешенно спрашивает он, и Эрен, удивленно вскинув брови, смотрит на него с недоверием. — Наверное, потому что они до последнего рыдали, убеждая в своей невиновности? — С отголоском злости объясняет он, но, наткнувшись на презрение во взгляде серебристых глаз, продолжает спокойнее: — Понимаешь, действительно невиновные люди ведут себя по-другому, — устало выдыхает он. — Они ведут себя, как… Как… — Эрен на секунду задумывается, однако спустя мгновение в сознании вспышкой мелькает озарение. — Как ты! Ривай выразительно хмурит брови в ответ. — Что это значит? — Холодно спрашивает он, и Эрен отвечает с охотой: — Невиновные люди со временем смиряются и перестают требовать освобождения, — торопливо объясняет он. — Виновные же наоборот — с каждым часом, проведенным в камере, распаляются, начинают рыдать громче, умолять активнее… Понимаешь?.. — Он с надеждой заглядывает в серебристые глаза, однако не находит в них осознания и, разочарованно вздохнув, опускает усталый взгляд в пол. — Забей, — отстраненно бросает он. — Я просто чувствую, что они говорят неправду. На мгновение в камере повисает тишина — неестественная, инородная, выматывающая; однако проходит секунда, и холодные пальцы касаются тыльной стороны ладони — Эрен поднимает удивленный взгляд и, столкнувшись со смиренным покоем в глазах напротив, с недоумением смотрит в ответ. — Хорошо, — степенно кивает Ривай и, поняв, что его услышали, возвращает руку на острое колено. — Будем верить в их виновность, — смиренно соглашается он и, опустив взгляд в книгу, продолжает изучать мелодию. — Что-то еще случилось с тобой сегодня? — Отстраненно спрашивает юноша, и Эрен, быстро вспомнив начало разговора, едко прыскает. — Водка, сигареты, тупое телешоу, — вскользь бросает он и, поймав удивленный взгляд серебристых глаз, с усталой улыбкой пожимает плечами. — Так обычно и проходит мой день, — будто бы виновато объясняет он. Ривай, склонив голову, смотрит в ответ с пугающим спокойствием. — Ты — алкоголик? — Тихо спрашивает он, и Эрен, услышав его, смеется — тихо, устало, почти жалобно. — Пожалуй, да, — устало кивает он, потупив взгляд в пол. — С восемнадцати лет… Какое-то время Ривай молчит: сидит, удивленно склонив голову, и смотрит — отрешенно, с непонятным Эрену чувством. Однако спустя мгновение он коротко пожимает плечами. — Понятно, — спокойно бросает он и, опустив взгляд в книгу, продолжает изучать витиеватое переплетение нот вдумчивым взглядом. Эрен в ответ, подняв взгляд, смотрит на юношу с удивлением. — Ты не станешь меня осуждать? — С искренним, но робким недоверием спрашивает он, и Ривай, устало вздохнув, поднимает пустой взгляд. — Если бы я убивал людей, я бы тоже начал пить, — отрешенно бросает он, после чего без объяснений опускает взгляд в книгу. Эрен не может сдержаться — пухлые губы трогает шкодливая улыбка. — Как точно ты подметил, — коротко смеется он, однако Ривай не отвечает — опустив пальцы к белоснежному войлоку, он продолжает медленно играть. Эрен же, тяжело вздохнув, подносит руку к лицу — усталый взгляд впивается в циферблат дорогих часов. — Мне пора домой, — тихо бросает он и с усталым вздохом поднимается на ноги — Ривай продолжает играть, не отвлекаясь на вынужденного собеседника, и Эрен не может не улыбнуться этому. — Ну так что, посоветуешь мне что-нибудь?.. — Игриво спрашивает он, и юноша с усталым вздохом поднимает недовольный взгляд. — Сорок первую симфонию Моцарта, — скупо бросает он, после чего, опустив взгляд в сборник, продолжает играть. — Пусть в твоей жизни будет хоть что-то позитивное, — вскользь бросает он, и Эрен, коротко хохотнув, едко щурится. — Спасибо большое, — ехидно бросает он, однако Ривай больше не реагирует на него — погрузившись в сложный, многогранный мир музыки, он больше не тратит внимания на что-то постороннее, незначительное. Эрен, устало вздохнув, коротко машет на прощание. — Бывай, — тихо бросает он и выходит из камеры, не оглядываясь. До дома он доходит без оглушающей музыки. Пухлые губы тронуты улыбкой — легкой и непринужденной, но бесспорно усталой.

***

Очередное утро — очередная прокрутка заезженной пластинки. Таблетки, сигарета, выпивка, работа. Короткие, лишенные искренности улыбки в сторону коллег, мрачный кабинет и несколько минут покоя — початая бутылка водки, черный кофе и тупое телешоу. Затем — радужный переворот. Зеленый медицинский халат, темно-синяя футболка с кричащим лозунгом «Do it!», узкие черные джинсы, пестрая оправа очков, алые волосы и горящие золотом карие глаза. Короткая, незначительная вспышка нового в бренной реальности — очередные ничтожества, их слезы и требования. Отказ отвечать на вопросы, военные, алые пятна крови, неравномерно застывшие на белоснежном войлоке… И снова рутина: водка, сигареты, телешоу. И пусть работы сегодня было немного, к двадцать третьей камере Эрен идет тяжелой, усталой поступью. В голове ни единого просвета — лишь мрак и терпкая горечь, но, стоит механической двери с шорохом отъехать в сторону, стрелка настроения с неохотой меняет свой вектор. Ривай сидит в том же углу, в его руках все тот же нотный сборник, но выглядит он несколько иначе: чернильные волосы загрязнились — они клоками торчат в разные стороны, — взгляд серебристых глаз опустел, наполнился необъяснимой горечью, на худом теле неравномерными шмотками краски осели лиловые синяки… Сердце замирает — оно в мгновение обращается каменным постаментом, с грохотом разбившимся о пол. В пустой голове в секунду воцаряется хаос: мысли и чувства, смешавшись в одну лишенную смысла кашу, стремительно закручиваются в воронку, утягивая в мрачную пучину с невероятной силой. Душа, похороненная заживо, встревоженно подрывается на ноги и заглядывает в зеленые глаза с необъяснимой тревогой. Одеревеневшее тело не слушается, но Эрен вынуждает себя широким шагом подойти к ослабшему юноше, упасть на колени и, не внимая отрешенному взгляду серебристых глаз, обхватить тонкие запястья, потянув на себя. Белоснежная кожа обезображена — на ней яркими пятнами выделяются кровоподтеки. — Кто это сделал? — Холодный вопрос срывается с языка раньше, чем Эрен успевает обдумать свои слова, но доктор ни о чем не жалеет. Ривай же неподвластен ярости — он смотрит с нерушимым спокойствием, будто в надежде передать свое равнодушие доктору. Мягко и осторожно он тянет руки на себя — запястья вылетают из кольца одеревеневших пальцев, и юноша, желая отгородиться, спрятать свою слабость, скрещивает руки на груди. — Все в порядке, — тихо бросает Ривай. Его голос ровный, интонация полна искреннего, глубинного спокойствия, но печальный взгляд кричит об обратном, и Эрен не ведется на показную отрешенность. — Кто. Это. Сделал. — Он повторяет жестче, слова слетают с губ чеканной монетой, но юноша отказывается подчиняться злобе. — Все в порядке, — он повторяет с прежним равнодушием, с нерушимой убежденностью в собственной правоте. Эрен, вскинув голову, с немой яростью заглядывает в серебристые глаза — в них тихая скорбь и жестокая, праведная гордость. Он не отступит. Не станет жаловаться, не станет просить о справедливости — с нерушимым спокойствием стерпит все невзгоды и никогда не станет просить о руке помощи, но Эрену плевать — он впихнет помощь насильно. Ему не нужен ответ на вопрос. — Ты запомнил лица этих военных? — Холодно спрашивает он, и Ривай, тяжело вздохнув, опускает пустой взгляд в нотный сборник. Опустив пальцы к белоснежному войлоку, он продолжает играть — отчаянно, с необъяснимой спешкой, будто если он остановится хоть на секунду, свершится непоправимое бедствие. Пальцы летят — они парят, из-под них рождается прекрасная музыка, но Эрен не слышит ее — он с требованием пытается поймать взгляд серебристых глаз. — Разве есть разница?.. — Отрешенно спрашивает Ривай, и Эрен понимает — его спокойствие искреннее — в нем нет ни доли наигранности. И все же доктор не готов смириться с равнодушием юноши — он, как никто другой, знает о несправедливости жестокого мира, он, как никто другой, хочет бороться за правду, и все же… Действительно, имеют ли его вопросы смысл?.. Шумный выдох срывается с губ против воли Эрена. Запустив пальцы в непослушные кудри, он устало прикрывает глаза и, не выдержав напора вечной усталости, сникает. — Что им было нужно? — Вымученно спрашивает он и, переборов себя, поднимает взгляд на красивое лицо. Ривай же с присущим ему спокойствием пожимает плечами. — Я не знаю, — честно отвечает он, не отрывая пустого взгляда от вереницы нот. — Они просто зашли и начали бить. Я не стал сопротивляться. — Почему? — Эрен спрашивает отчаянно, будто что-то еще можно изменить, и Ривай, успокаивая, поднимает отрешенный взгляд. — Мое сопротивление ничего бы не дало, — тихо бросает он и, выждав пару секунд тяжелого молчания, вновь опускает взгляд в книгу. Забыв о реальности, он продолжает играть. Длинные, изящные пальцы стремительно перебирают «клавиши», серебристые глаза внимательно следят за сложной перипетией нот, левая рука продолжает дирижировать — размеренно, но четко, с присущей Риваю грацией. И пусть руки изуродованы синяками, каждое движение юноши — воплощение изящества, чего-то высокого, непостижимого обычному человеку. Эрен, не выдержав, тупит взгляд в пол. «Мое сопротивление ничего бы не дало»… Больно осознавать, сколько боли и скорби прячут за собой эти слова. Раз за разом Эрен игнорировал жизненные уроки, однако один из них он запомнил навсегда — военные жестоки. Тупы и примитивны, но жестоки. Они, как старейшие вампиры, жаждут крови — им вовсе не нужен повод, чтобы избить, изувечить, убить. Их безнаказанность — нечто несправедливое, но непоправимое, неизменное. Никто не станет разбираться, прав ты или виноват — если военный посчитал нужным убить тебя, он всегда будет прав, и никакой суд не решит иначе. Как и в любой профессии есть исключения — те редкие представители древнейшей профессии, что искренне жаждут справедливости, но таких меньшинство. Остальные же налетают скопом, точно рой надоедливой, но неимоверно жестокой саранчи, и впиваются в тела невинных людей, высасывая из них трепетные души. Эрен никогда не сможет смириться с этим… — Как прошел твой день? — Ривай спрашивает спокойно и размеренно — так, будто ничего страшного не произошло, и Эрен поднимает на него усталый взгляд. — Это действительно то, о чем ты хочешь поговорить? — Вымученно огрызается доктор, однако юноша относится к его резкости благосклонно. — Я бы обсудил с тобой сорок первую симфонию Моцарта, — отрешенно замечает он, — но ты вряд ли успел ее послушать. Эрен знает — улыбаться нечему, но уголки губ нервно дергаются против его воли. — И правда… — Шепотом бросает он. Пустой, омертвевший взгляд падает на изящные руки. Эрен смотрит, не в силах оторваться — взгляд цепляется за изящные пальцы и отказывается отпускать, внимательно наблюдая за тем, как из мертвой тишины рождается прекрасная музыка… Впервые Эрен искренне осознает: «Я хотел бы послушать симфонии Аренского». Пухлые губы трогает печальная улыбка. — Значит, ты спрашиваешь, как прошел мой день… — Тихо бросает он и, тяжело вздохнув, все же принимает непростое решение. — Ладно, я расскажу, — благосклонно соглашается он и, подперев голову рукой, начинает рассказ: — Сегодня начал утро с гранатового вина — моего любимого. Сигарета, затем душ. После работа. Сегодня поступил новый подопытный — Лиам Миллер. Престарелый сумасшедший, скормивший своих падчериц собакам. Общаться с ним было довольно жутко — он так рыдал, что сорвал голос… Бр-р-р, — Эрен, вспоминая противный разговор, встряхивает головой и, подняв взгляд, замечает, как Ривай сжимает губы в плотную линию, сдерживая легкую улыбку. — Потом немного поболтал с Ханджи — обсудили новый фильм. «Дорога ярости». Исторический фильм о ядерной войне, — с охотой рассказывает он и, желая спросить: «Ты смотрел его?», вовремя прикусывает язык и тут же меняет тему: — Потом вернулся в свой кабинет… Довольно мрачное место, — нервно усмехается он. — Но мне в нем комфортно. Выкурил пару сигарет, заполнил какие-то бумаги, а затем скоротал вечер за водкой и телешоу. В общем, все как обычно, — лениво пожимает плечами он и, стараясь поймать взгляд серебристых глаз, несмело спрашивает: — А как прошел твой день?.. — Ответ находится быстро. «Плохо», — запоздало понимает Эрен и спешит добавить: — Ну… Не считая того, что тебя избили. Ривай с тяжелым вздохом поднимает глаза — в его взгляде мелькает неожиданная благосклонность. Переложив тяжелую книгу на пол, он легко пожимает плечами: — Довольно однообразно. Эрен не отвечает — вопросительно склоняет голову и требует взглядом: «Продолжай». Первое время Ривай сопротивляется: со стоическим молчанием смотрит в ответ, однако спустя пару мгновений сдается — с тяжелым вздохом опускает взгляд в книгу и продолжает неосознанно перебирать «клавиши». — Сегодня дали отвратительный завтрак, но я все съел, — с неохотой начинает он. — Затем начал изучать третью часть первой симфонии. Потом отвратительный обед. После — снова третья часть. Затем — военные. И после опять третья часть. Ужин, третья часть, и вот пришел ты. — Закончив, он поднимает отрешенный взгляд. — Достаточно интересно? — С явным сарказмом спрашивает он, и Эрен нервно усмехается в ответ. — Такой же интересный рассказ, как и мой, — легко пожимает плечами он. Ривай не улыбается — красивое лицо неизменно остается холодным, но во взгляде серебристых глаз что-то, надломившись, меняется. Теперь в нем отчетливее читается тепло. Эрен же, не в силах забыть об ужасе свершенного, опускает взгляд на лиловые синяки — зеленые глаза наполняются немой горечью. — Сильно больно?.. — Он спрашивает тихо, не желая давить, и Ривай, проследив направление его взгляда, вновь скрещивает руки на груди, защищаясь. — Нет, — он отвечает неискренне, но доктор понимает — давить не стоит. Это попросту бесполезно — юноша промолчит, проглотит несправедливость, но не потеряет нерушимой гордости, и спорить с этим бесполезно. Улыбка на пухлых губах становится скорбной. — Хочешь, я вколю тебе обезболивающее? — Он предлагает робко и несмело заглядывает в серебристые глаза — Ривай сперва смотрит удивленно, однако спустя мгновение ровная гладь жидкой ртути идет мелкой рябью. — Нет, спасибо, — отрешенно благодарит он и, вспомнив о прекрасной музыке, опускает взгляд в открытую книгу. Забыв о синяках, юноша вновь опускает руки к полу и продолжает, дирижируя, играть. Эрен же, не задумавшись ни на секунду, спрашивает: — Ты никогда не думал о карьере пианиста?.. — Однако невовремя прикусывает язык и поднимает виноватый взгляд на серебристые глаза. И все же Ривай относится к нему с несправедливой благосклонностью — он, не осуждая, лениво пожимает плечами. — Какой в этом смысл? — С несправедливым спокойствием уточняет он. — Я все равно не выберусь из лаборатории, так что… Пианистом мне не стать. «И это печально», — отвечает про себя Эрен, однако не роняет ни слова — лишь скорбно улыбается в ответ и, опустив взгляд, продолжает наблюдать за изящными движениями тонких пальцев. Однако надолго его не хватает — любопытство упрямо щекочет горло, вынуждая спросить: — О чем бы ты мечтал, если бы смог выбраться из лаборатории?.. Ривай, подняв на него взгляд, на мгновение задумывается… Спустя секунду серебристые глаза наполняются глубокой скорбью. Юноша прячет взгляд. — Я бы хотел окончить консерваторию, — искренне признается он и, горюя о несбыточной мечте, принимается играть с неимоверным отчаянием. Эрен же, тяжело вздохнув, тупит пустой взгляд в пол. — Понятно, — тихо бросает он и, тяжело сглотнув, тонет в оглушающей тишине камеры. Однако молчание не длится долго — Ривай, тихо прочистив горло, поднимает на него отрешенный взгляд. — А о чем мечтаешь ты?.. — Осторожно спрашивает он, и Эрен, потерявшись, поднимает удивленный взгляд. — Я?.. — Переспрашивает он, осознавая тупость вопроса, и Ривай, устало вздохнув, кивает. — Ты, — твердо повторяет он, и доктор, на мгновение задумавшись, печально усмехается. — Я хотел бы уволиться из лаборатории, — честно признается он, и Ривай вопросительно склоняет голову в ответ. — Что тебе мешает? — С искренним непониманием спрашивает он, и Эрен печально улыбается в ответ детской беспечности. — Отсюда нельзя уволиться, — тяжело вздыхает доктор. — Считается, что ученые обладают слишком большим объемом тайной информации, поэтому… Из лаборатории никого не выпускают. Ривай же, услышав тяжелую правду, многозначительно кивает. Однако он, не разделяя тяжести личной трагедии, легко пожимает плечами в ответ. — Понятно, — сухо бросает он и, устремив взгляд в книгу, продолжает торопливо перебирать напечатанные ноты. Эрен же, тихо усмехнувшись детской наивности, с усталым вздохом поднимается на ноги. — Мне уже пора, — мимолетно бросает он и, поймав взгляд серебристых глаз, спешит добавить: — Завтра у меня ночная смена. Хочешь… Я приду?.. — Он спрашивает несмело, с робостью школьника, и Ривай на мгновение задумывается. Секунды тишины множатся, перетекают в минуты, и Эрен уже собирается, обесценив свое предложение, назвать себя же «тупым инфантилом», однако Ривай опережает его. — Я буду рад, если ты придешь, — тихо бросает он, однако, решив больше ничего не говорить, прячется за массивной стеной искусства. Уголки пухлых губ нервно дрожат, и пусть Эрен знает, что выглядит глупо, на губы просится тупая улыбка, и он не может ей сопротивляться. — Тогда до завтра, — мягко прощается он и, подарив юноше теплый взгляд, покидает камеру.

***

Сутки пролетают за одно мгновение. Казалось бы, рассвет только-только встречает первым шумом столицы, как уже наступает вечер. Сигареты, водка, эксперименты и телешоу — вот и весь рецепт бесполезного дня. Однако он, к счастью, вскоре заканчивается. Лаборатория постепенно пустеет: уставшие ученые, беспечно переговариваясь, проходят через турникеты, медсестры с тихим смехом минуют высокие стены с массивной колючей проволокой по краям — в лаборатории остаются лишь рыдающие подопытные, охрана и доктора, вынужденно задержавшиеся из-за ночного дежурства. Эрен входит в их число, однако на его лице нет ни доли той усталости, что читается в глазах других ученых — он идет к двадцать третьей камере с несправедливой легкостью. И пусть усталость спутывает ресницы узлами, заставляя то и дело, забываясь, прикрывать глаза, Эрен летит по лестнице с необъяснимым вдохновением. Стоит лишь нужной механической двери мелькнуть вдалеке, зеленые глаза загораются — наполняются первыми искренними эмоциями, становятся глубокими, изумрудными. Приложив пропуск к замку, Эрен с детским нетерпением ждет, когда же дверь откроется, и, стоит ей чуть отъехать в сторону, с легкостью шагает в камеру. Белоснежная тюрьма встречает знакомым ярким светом, мертвенной тишиной, но сводящий с ума насыщенно-белый цвет разбавляется медной вспышкой — взгляд глубоких серебристых глаз разбавляет ощущение пустынности. Стоит лишь отрешенному взгляду столкнуться с ответным — усталым, но мягким, зеленые глаза наполняются необъяснимым теплом. Пухлые губы трогает легкая улыбка. — Привет, Ривай, — с непонятной доктору радостью приветствует он, однако Ривай отвечает с меньшим энтузиазмом — он лишь степенно кивает и затем, забыв о присутствии Эрена, опускает сосредоточенный взгляд в ноты. — Все еще разбираешь третью часть? — С искренним любопытством спрашивает доктор и, подойдя к подопытному, неуклюже плюхается на пол. Юноша неопределенно качает головой в ответ. — Уже заканчиваю, — отрешенно отвечает он. — Скоро перейду к четвертой. — Понятно, — тихо усмехается Эрен и, не сдержавшись, заглядывает в ветхий сборник — тот встречает сложными пассажами, мелкими длительностями и непонятными доктору знаками. — И что, если бы у тебя было фортепиано, ты уже смог бы сыграть то, что успел разобрать? — С детским интересом уточняет он, и Ривай, устало вздохнув, поднимает взгляд. — Не без ошибок, но да, — неопределенно пожимает плечами он. — Смог бы. — Воу, это… — Эрен, уставший после рабочего дня, не сразу подыскивает подходящее слово, однако вскоре делает банальный выбор: — Круто. — Он вымученно улыбается в ответ на холодный взгляд. — Я бы с удовольствием послушал. В ответ в отрешенном взгляде мелькают озорные нотки. — Я не стал бы тебе играть, — мимолетно бросает юноша и, опустив взгляд в книгу, продолжает скрупулезно изучать ноты. В ответ в зеленых глазах отчетливо мелькает обида. — Почему ты так несправедливо жестоко относишься ко мне? — Эрен спрашивает с искренним недовольством, и серебристые глаза игриво усмехаются в ответ. И все же Ривай не поднимает взгляда — он продолжает изучать сложное переплетение нот. — Потому что ты совсем не разбираешься в музыке, — тихо отвечает он, однако, так и не дождавшись ответа, поднимает отрешенный взгляд — Эрен смотрит в ответ с искренней обидой. — Скажешь, я неправ? — Ривай выразительно выгибает бровь, и доктор невольно понимает — он прав. И все же он не сдается так быстро — потупив погасший взгляд в пол, он недовольно передразнивает: — «Разве я неправ?»… Ривай не улыбается — выражение красивого лица неизменно остается отрешенным, но во взгляде мелькает необъяснимое тепло. — Это еще раз подтверждает мою правоту, — степенно кивает он и, опустив взгляд, продолжает играть. Однако спустя мгновение раздумий, благосклонно добавляет: — Как только изучишь азы музыки, скажи. Может быть, я сыграю тебе что-нибудь. И пусть и Эрен, и Ривай понимают, что это невозможно, доктору явно льстит это заявление. И все же он не подает вида. — Большое спасибо, — едко бросает он, и юноша степенно кивает в ответ. — Большое пожалуйста, — отстраненно бросает он и, забыв о присутствии надоедливого доктора, вновь погружается в музыку. Сегодня он играет куда быстрее, на сей раз ориентируясь в нотах — ему даже не приходится дирижировать, чтобы задавать ритм. Он играет, чувствуя музыку — на сей раз играет двумя руками, что увлекает вдвойне, однако Эрен, мечтательно вздохнув, понимает — долго молчать он не может. Мысли текут стремительно, они проносятся в голове так быстро, что Эрен не успевает ухватиться ни за одну из них, но доктор все равно спрашивает, не успев осознать глупость своего вопроса: — Расскажешь мне что-нибудь о себе?.. Эрен запоздало прикусывает язык, поймав на себе напряженный взгляд серебристых глаз, однако осознает: отступать он не намерен. — Например… Не знаю… — Тихо бормочет он, потупив взгляд в пол. — Может, как звали твою собаку? Или… Какой твой любимый фильм?.. Закончив, Эрен поднимает несмелый взгляд — он заглядывает в серебристые глаза в надежде на благосклонность и удивляется, когда с легкостью читает ее в серебристых глазах. Ривай, оторвавшись от величия искусства, на мгновение задумывается: стоит ли говорить?.. Он пристально смотрит в зеленые глаза, негласно спрашивая: «Зачем тебе это нужно?», однако не задает этот вопрос вслух. Проходит чуть больше минуты напряженного молчания, когда юноша устало вздыхает и опускает взгляд в книгу. — У меня никогда не было собаки, и я не видел ни одного фильма, — искренне признается он, продолжив неосознанно играть. — Но я могу сказать, что мой любимый композитор — Бетховен. Его «Патетическая» соната — лучшее произведение по моему мнению. Я люблю фрукты больше, чем овощи. Ненавижу и не понимаю медицину, но признаю науку. У меня синяя зубная щетка и полотенце в тон. И… Пожалуй, это все, что я могу тебе рассказать, — собрано заканчивает он и, грамотно излив мысль, поднимает заинтересованный взгляд. — Что насчет тебя? — Он спрашивает отрешенно, но в неизменно холодном тоне мелькает нерешительность, и Эрен в который раз поражается детской искренности. На пухлые губы просится легкая улыбка, и Эрен не сопротивляется ей. — Что ж, у меня тоже никогда не было собаки, но мой любимый фильм — «Храброе сердце». Если бы у меня была возможность, я бы с удовольствием показал его тебе, — мечтательно улыбается он. — А что насчет остального… — Доктор на мгновение задумывается, но после осознает: думать не о чем — нужно говорить то, что подсказывает израненное сердце. — Я алкоголик со стажем. Обожаю все, связанное с байками — сам вожу уже несколько лет. У меня маленькая и неуютная квартирка на восьмом этаже, двое приспешников, считающих меня своим другом, и я никогда не видел своих родителей. Я обожаю рок и ненавижу попсу. Предпочитаю мясо морепродуктам. Редко хожу в рестораны, зато постоянно зависаю в барах — мечтаю быть барменом. Во-о-от… — Задумчиво протягивает он, после чего, задумавшись на мгновение, выносит вердикт: — Я думаю, это все, что я могу рассказать сейчас. Ривай, смиренно выслушав длинную исповедь, степенно кивает. — Довольно интересно, — мимолетно бросает он и, решив больше не уделять внимания жалкому доктору, вновь опускает взгляд в книгу, продолжив играть. Однако Эрен остается недоволен этим решением и, устав бороться за толику внимания, уверенно захлопывает книгу — Ривай бросает в его сторону злобный взгляд, но доктор отвечает ему улыбкой — искренней, но саркастичной. — Поговори со мной, — требует он, и юноша с явным несогласием поджимает губы. Мгновение проходит в тишине. Секунда, вторая… Однако постепенно Ривай мирится с надоедливостью Эрена и устало вздыхает. — О чем еще ты хочешь поговорить? — Вымученно уточняет он, и в ответ ироничная улыбка становится спокойной, приобретает взрослые, осознанные черты. Эрен легко пожимает плечами в ответ. — О чем-нибудь серьезном, — искренне отвечает он, на что юноша выразительно склоняет голову. — О чем, например? — С подозрением интересуется тот в ответ, и Эрен ненадолго задумывается. У него много вопросов — их не сосчитать, однако некоторые из них не стоят и гроша. Остальные же кажутся слишком личными, однако доктор быстро мирится с возможной злостью подопытного и, подняв взгляд в готовности говорить, открыто спрашивает: — Неужели у тебя никого нет на воле? Его голос звучит не так, как обычно — теперь в нем отчетливо проступает горечь, граничащая со скорбью, и Ривай чувствует это. Он не злится, не требует оставить его в покое — лишь выразительно изгибает бровь, будто спрашивая: «Ты это серьезно?..», но Эрен, не раздумывая, отвечает: «Да», и все быстро встает на свои места. Ривай, устало вздохнув, скрещивает руки на груди. — С чего ты это взял? — Холодно спрашивает он, и Эрен с охотой отвечает: — При нашей второй встрече ты сказал, что тебя некому будет похоронить. — А, ты об этом… — Ривай говорит совсем тихо — в его голосе одномоментно ломается что-то твердое, нерушимое, и теперь в его тоне отчетливо мелькает глубокая скорбь. Это взрывает трепетное сердце. Эрену хочется, наплевав на правила реальности, подползти ближе, взять за руку, притянуть к себе и обнять, но он, сжав пальцы рук в кулаки, стоически сидит на месте. Секунды тишины затягиваются, перетекают в минуты, но доктор не торопит — позволяет юноше обдумать все, принять решение, и спустя мгновение получает за это лучшее вознаграждение — искренность. — У меня есть дядя, — тихо бросает Ривай, — но он не захочет меня хоронить. В зеленых глазах мелькает терпкая горечь, но Эрен старательно следит за своим поведением, не позволяя себе выдать позорную слабость. — Может, есть еще кто-то? — Он спрашивает с необъяснимой надеждой. — Родители, друзья?.. Ривай относится к вопросу куда спокойнее. Он легко пожимает плечами. — Мать умерла, отца никогда не знал, друзей убили, — искренне выливает мрак души в слова он. — Больше нет никого. Эрену не хочется мириться с горькой правдой, ему не хочется признавать крайнее отчаяние ситуации, однако он, потупив взгляд в пол, смиренно кивает. — Понятно… — Шепотом бросает он. Ему хочется закрыться, спрятаться в мрачном кабинете и забыться за выпивкой, но робкое прикосновение к тыльной стороне ладони пробуждает, вырывает из мира терпкой горечи и заставляет с бесстрашием вернуться в реальность. Эрен поднимает удивленный взгляд, и Ривай, точно ошпарившись, одергивает руку. — Все в порядке. Он говорит открыто и искренне — так, будто он действительно принял ситуацию и не намерен больше горевать, и Эрен не понимает, почему, но верит его словам. Пухлые губы трогает улыбка — печальная, почти скорбная. — Я рад, — искренне отвечает он. Пара мгновений проходит в тишине: Эрен смотрит в глубокие серебристые глаза с печальной улыбкой, Ривай смотрит в ответ отрешенно, с нерушимым спокойствием — так, будто его жизни ничего не угрожает, и доктор все же решается затронуть болезненную тему. И пусть раны, оставленные горечью реальности, еще не зажили, Эрен решается коснуться их. — Я хотел объяснить тебе кое-что, — тихо бросает он, и Ривай, услышав его, с пониманием кивает. — Я тебя слушаю. Эрен же, не выдержав, прикрывает глаза. Говорить трудно — попросту невозможно: в горле одномоментно пересыхает, язык приклеивается к небу, однако доктор, открыв тяжелые веки и потупив взгляд в пол, готовится к горькой правде. — Я буду ответственен за эксперименты над тобой, — честно признается он. — Их будет инициировать не Ханджи, а я. И я знаю, что это будет очень трудно доказать тебе, но… Я не могу по-другому. И я помню про свое обещание — я сдержу его, если позволят условия, просто… Нужно будет немного потерпеть, понимаешь?.. Подняв несмелый, робкий взгляд, Эрен заглядывает в серебристые глаза и удивляется, найдя в них лишь смиренное спокойствие. Ривай, выслушав и обдумав его слова, кивает — степенно и осознанно. — Понимаю, — искренне отвечает он. — Тебе не о чем переживать. Юноша говорит открыто — в его словах нет ни капли наигранности, и Эрен выдыхает с облегчением. Пухлые губы трогает глубоко печальная улыбка. — Спасибо тебе, — тихо бросает он, но в его шепоте куда больше смысла, чем в самом громком крике. Ривай же не отвечает — лишь кивает, а затем, придвинув книгу к себе, тихо прочищает горло. — А теперь, с твоего дозволения, я бы хотел прочитать третью часть до конца, а затем лечь спать, — устало говорит он. — Тебе уже пора. Эрен, едва услышав это, кивает — слишком активно, суматошно. Попросту глупо, но он не думает об этом. Он поднимается на ноги торопливо, запинается, наступив на шнурки дешевых кед и едва не валится на пол, однако в последнее мгновение находит равновесие и, выпрямившись, натянуто улыбается Риваю. — Да-да, конечно, — шумно выдыхает он. — Тогда я… Пойду?.. — Он спрашивает робко, с детской нерешительностью, но Ривай почему-то по-прежнему относится к нему благосклонно. — Иди, — тихо бросает он и, забыв о докторе, открывает ветхий сборник. Эрен провожает аккуратные, изящные движения длинных пальцев задумчивым взглядом, однако, запоздало осознав, что он неприлично пялится, быстро бросает: — Доброй ночи. Если что, нажимай на тревожную кнопку. Я приду. Юноша, выразительно выгнув бровь, смотрит, спрашивая: «Зачем?..», и Эрен виновато смотрит в ответ. «Я не знаю…» И все же Ривай неторопливо кивает в ответ. — Доброй ночи, — тихо бросает он и, забыв о существовании доктора, погружается в величественную музыку. Эрен же смотрит еще мгновение — выбивает татуировкой образ изящной осанки и холодного взгляда, однако затем нелепо машет рукой напоследок. Больше не сказав ни слова, он покидает двадцать третью камеру и прячется в мрачном кабинете, затопив тяжелые мысли в вареве алкоголя.

***

Две недели пролетают за один миг. Утренняя рутина, рабочий день, полный алкоголя и сигарет, вечер за теплыми разговорами ни о чем. Вспышки чего-то необычного, особенного — новая информация о подопытном. «Я никогда не пробовал сигареты — считаю курение отвратительным». «Алкоголь — это слабость, а я не привык быть слабым». «Я всегда жил одним днем — мне незачем задумываться о будущем». «Даже если бы я был несколькими классами выше, я не хотел бы иметь детей». «Я бы хотел хоть раз сходить в театр — с удовольствием послушал бы несколько любимых опер»… Эрен впитывает новую информацию, как губка — сам не осознавая, зачем, запоминает каждую мелочь, выбивает каждую незначительную деталь татуировкой на задворках сознания и не замечает, как раскрывается сам. День ото дня мутный образ жизни подопытного становится все более чистым, ясным и понятным, и Эрен, не понимая, почему, радуется этому, точно маленький ребенок… И все же всему хорошему приходит конец. Две недели — минимум адаптации, тот самый срок, за который организм полностью восстанавливается после клинической смерти. Тянуть с экспериментами нельзя — это лишь спровоцирует вспышку подозрений, недоверия, и Эрен понимает это, поэтому, собрав все необходимые данные, берет Ханджи под руку и направляется к двадцать третьей камере. На этот раз зеленые глаза не блестят — они не горят чем-то легким, невероятно притягательным, губы не тронуты улыбкой. Красивое лицо, подернутое дымкой мрака, выглядит безобразно. Ханджи, идущая по правую руку, активно болтает — с присущей ей экспрессией рассказывает о том, какой эксперимент предстоит им завтра, однако Эрен холодно обрывает пустую болтовню. — О завтрашнем эксперименте мы подумаем завтра, хорошо? — Отрешенно спрашивает он, бросив на коллегу холодный взгляд. — А сегодня мы думаем о Ривае. Ханджи в ответ смотрит удивленно, однако спустя мгновение признает правоту доктора и с нелепыми смешками отводит взгляд в сторону. — Точно, — нервно посмеиваясь, бросает она и замолкает. До двадцать третьей камеры они доходят в тишине. Белоснежная тюрьма за последние две недели успела стать родным домом, но сегодня Эрен боится в нее заходить — достав пропуск, он какое-то время прожигает его пустым взглядом, не решаясь пускать ученую внутрь маленького, но прекрасного мира. Однако Ханджи, с нетерпением ждущая его действий, выразительно тычет в бок локтем. — Пытаешься загипнотизировать дверь? — С присущей ей легкостью подкалывает она, и Эрен вымученно улыбается ей в ответ. — Разумеется, — холодно бросает он и, достав из закромов остатки решимости, прикладывает пропуск к замку — механическая дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. Ханджи заходит в камеру первой — она влетает на крыльях научного вдохновения, Эрен же перешагивает через порог с невероятной тяжестью на сердце, и пусть он старательно пытается ее скрыть, настырная скорбь просачивается во взгляд. — Привет, Ривай! — Радостно приветствует Ханджи, пройдя вглубь камеры, но подопытный даже не смотрит в ее сторону — оторвав взгляд от книги, юноша смотрит на Эрена. Тот отвечает ему улыбкой — вымученной, лишенной последней капли искренности. Подопытный обращается камнем — бесспорно красивым, но мертвым, обжигающе холодным. Отрешенный взгляд леденеет, наполняется харáктерной гордыней. Ривай расправляет плечи, вытягивает шею, статно выпрямляет спину, и сердце Эрена разрывается на части, видя привычно спокойного друга напряженной статуей. Однако доктор не подает вида: холодно улыбнувшись подопытному, он тупит пустой взгляд в пол и отказывается говорить. Ханджи же, не заметив напряжения, гранитной плитой повисшего под потолком, достает из кармана наручники. — Та-да-а-ам! — С радостным возгласом она протягивает их вперед и, заметив лед в серебристых глазах, привстает на мыски, с легким смехом хлопая чему-то неизвестному. — Сегодня состоится наш первый эксперимент! Такое важное для науки событие! — Счастливо оглашает она, мечтательным взглядом пытаясь растопить лед во взгляде подопытного. — Ты рад? — С искренним любопытством спрашивает она, чуть склонив голову. Ривай не отвечает. Подобая образу горделивого, статного ледяного короля, он безмолвно поднимается на ноги и, подойдя к ученой, вытягивает руки вперед. Впрочем, Ханджи не волнует отсутствие энтузиазма в глазах подопытного — она, не замечая подвоха в его поведении, быстро надевает наручники и, подхватив Ривая под руку, легкой поступью выводит его из камеры. Эрен, понурив голову, выходит следом за ними. — Наша сегодняшняя задача — понять, при каких обстоятельствах происходит перевоплощение и как вернуть твое тело в норму, — принимается радостно тараторить сумасшедшая ученая. — На самом деле, это очень волнительно. Есть вероятность, что ты не сможешь вернуться в прежнее состояние. Ну, то есть… Ты не станешь обратно человеком, — тяжело бросает она, и Ривай, не выдержав, поднимает на нее скорбный взгляд. Ханджи, едва заметив это, спешит оправдаться: — Но! — Выразительно выставляет палец вперед она. — В теории ты вернешься в сознание, поэтому переживать не о чем, — радостно оглашает она, однако, немного подумав, мрачно добавляет: — Пока. Ривай смотрит в карие глаза — пристально вглядывается, будто надеется отыскать в золотых искорках ответ на трепетный вопрос, однако, так и не найдя в них ничего стоящего, с тяжелым вздохом тупит пустой взгляд в пол. Ученая же, не заметив общего скорбного настроения, суматошно продолжает. — По теории наших разработчиков, обращение начнется сразу же, как только в твой желудок поступит кровь. Проще говоря, как только ты глотнешь чужой крови, твое тело начнет стремительно меняться, — без остановок тараторит она. — При этом ты должен будешь находиться в холодной среде — лилакцид активен только в условиях крайнего холода. Поэтому мы опустим температуру в фригидираторе до минус тридцати, поместим тебя в аппарат и, сковав тебя цепями, вольем человеческую кровь тебе в рот, — скрупулезно объясняет она. — Реакция должна быть крайне быстрая — не пройдет и пяти минут, как твое тело полностью изменится. А чтобы вернуть тебя в нормальное состояние, мы повысим температуру в фригидираторе до двадцати пяти градусов. По идее, действие лилакцида приостановится, и ты вернешься в человеческое обличие. Итого, эксперимент займет около получаса. Во-о-от, — устало выдыхает она и, закончив, с детским энтузиазмом заглядывает в серебристые глаза. — Захватывающе, правда? — С искренним воодушевлением спрашивает она, но даже не ждет ответа — подойдя к массивной двери восьмой лаборатории, девушка прикладывает пропуск к замку и, едва дождавшись открытия двери, затаскивает подопытного в помещение с тихим смехом. — Ну же, пойдем! — Радушно подбадривает она. — Все будет хорошо, тебе не о чем переживать! Ривай не слушает суматошный бред, не слышит раздражающей поддержки — со стоическим молчанием проходит вглубь лаборатории и, подойдя к фригидиратору, останавливается возле массивного аппарата. Эрен не смотрит в его сторону — знает, что его сердце не выдержит, поэтому отводит взгляд и отходит, пропуская Ханджи к панели управления. Та же, подбежав к аппарату, прикладывает пропуск к замку — фригидиратор, проснувшись, встречает матовым гулом. — Раздевайся, — Эрен холодно бросает Риваю, даже не посмотрев в его сторону, но юноша слушается беспрекословно — он, развязав слабый узел, скидывает халат на пол и устремляет задумчивый взгляд на массивный аппарат. — Итак, — радостно привлекает внимание Ханджи. — Понижаю температуру капсулы до минус тридцати градусов. Примерное время ожидания — одна минута, — собранно говорит она и, нажав на несколько клавиш, настраивает необходимые параметры. — Эрен, я пока схожу за кровью, а ты последи за работой аппарата, хорошо? — Мягко спрашивает она, и доктор, услышав ее, степенно кивает. — Можешь идти, — скупо бросает он, и Ханджи, легко улыбнувшись напоследок, убегает вглубь лаборатории. На какое-то время в широком, переполненном аппаратами помещении повисает тишина — неловкая, глупая, инородная и оттого пугающая, и Эрен вскоре не выдерживает ее давления. Понурив голову, он устало прикрывает глаза и, не в силах молчать, бросает сухое: — Волнуешься?.. Эрен не открывает глаз — знает, что не сможет выдержать отрешенного взгляда, но взрослое спокойствие, расплескавшееся на дне серебристой радужки, то и дело мелькает под закрытыми веками. Спустя мгновение слышится тяжелый вздох. Ривай отводит взгляд. — Нет. Он отвечает искренне, говорит чистую правду — Эрен чувствует это, но не может смириться со скорбным принятием юноши. И все же, не в силах повлиять на ситуацию, он печально усмехается. — Я тоже, — тихо бросает он, и пусть его слова отдают мертвенным холодом, доктор не объясняется — знает, что Ривай поймет все и без его слов. Еще мгновение проходит в тяжелой, склизкой тишине, прежде чем фригидиратор, закончив работу, показательно пищит. Эрен запрещает себе думать — без единой мысли он дергает рычаг на себя. Массивная стеклянная дверь отъезжает в сторону. — Пойдем, — скупо бросает Эрен и, закрыв завывающей совести рот, первым шагает в массивный аппарат. Храбрость и стойкость Ривая требуют уважения — его хладнокровный, строптивый и невероятно горделивый характер заставляет подчиняться его воле, проникаться его естеством, и Эрен не пытается сопротивляться. И все же, обернувшись и заметив отрешенного юношу, зашедшего в ледяную стеклянную капсулу с несправедливым спокойствием, он не может сдержать себя — сердце болезненно сжимается в груди. — Я принесла кровь и цепи! — Радостный голос раздается из-за спины, и Эрен, вздрогнув, оборачивается. Ханджи подлетает к аппарату на крыльях вдохновения, тонкие пальцы сжимают ручку медицинской каталки. На медном подносе — крупный шприц, наполненный кровью, внизу каталки — массивные цепи и замки. От одного взгляда на них тошнота подступает к горлу, но Эрен по-прежнему запрещает себе думать. Он, прикрыв глаза, шумно дышит пару мгновений, стараясь навести порядок в разграбленном сердце, однако, осознав тщетность своих попыток, тяжелым шагом подходит к каталке. Пока Ханджи расторопно высвобождает Ривая из плена наручников, Эрен берет цепи с замками и, отринув реальность, возвращается в холодную стеклянную тюрьму. — Опускайся на колени, — скупо бросает он и, не глядя в сторону смирившегося юноши, склоняется к закругленному основанию аппарата. Внизу округлых стен — массивные крюки, позволяющие фиксировать цепи или веревки, обездвиживая подопытных. Эрен, зацепив край цепи за крюк, тяжелым шагом подходит к Риваю — тот, покорно встав на колени, прикрыл глаза, спрятав скорбный взгляд. Эрен не задумывается ни на секунду — отточенными с годами движениями обматывает предплечье подопытного, тянет цепь на себя до упора, пока рука безвольно не повисает в воздухе. Ханджи работает оперативно: закончив с наручниками, она расторопно крепит вторую цепь и, закончив, бросает в сторону доктора воодушевленный взгляд. — Будем крепить ноги? — Сосредоточенно спрашивает она, и Эрен, прикрепив замок к крюку, устало качает головой. — Ни к чему, — отрешенно бросает он и, закончив, с глубокой скорбью осматривает результат работы. Одного взгляда на распятого юношу хватает, чтобы совесть взвыла. Она вздымается непослушным, своенравным вихрем, падает на колени, подобая подопытному, и, схватившись за подол медицинского халата, со слезами заглядывает в поблекшие зеленые глаза. «Так не может больше продолжаться», — болезненно воет она, но Эрен, забывшись, твердо закрывает ей рот рукой. «Сейчас не время для жалости», — холодно напоминает он себе, однако совесть настойчиво обхватывает холодными пальцами ладони. «Ты обещал его убить!» — С требованием восклицает она, однако Эрен неоднозначно качает головой в ответ. «Сегодня такой возможности не будет», — отрешенно отвечает он и, отвернувшись, на ближайшие полчаса забывает о существовании трепещущей совести. Ханджи — крайне чувственная, сопереживающая девушка, но сейчас ее взгляд затуманен научным интересом, непонятной манией величия — она не видит скорби в зеленых глазах. — Я вливаю кровь? — Она спрашивает с непонятным Эрену воодушевлением, но доктор, вынудив себя быть разумным, степенно кивает в ответ. — Я подержу голову, — тихо бросает он и, подойдя к Риваю со спины, мягко накрывает руками затылок и тянет на себя — подопытный послушно запрокидывает голову. Эрен не хочет видеть скорбный взгляд серебристых глаз и поэтому выдыхает с облегчением — распятый, уязвимый юноша прикрыл глаза, желая встретить пытки с достоинством. Одной рукой придерживая затылок, пальцами второй он мягко обхватывает подбородок и чуть давит на него — Ривай послушно открывает рот. Ханджи, взяв шприц в руки, неторопливо подходит к подопытному и, оказавшись подле юноши, поднимает взволнованный взгляд на доктора. — Я так волнуюсь, — пораженно шепчет она, но Эрен не обращает внимания на ее нездоровый ажиотаж. — Вливай, — холодно приказывает он и, не в силах смотреть, хочет закрыть глаза, но совесть, отодвинутая на задний план, настойчиво поднимает веки, вынуждая наблюдать за медленным, степенным ходом пытки. Ханджи, уловив нерушимый холод в знакомом взгляде, мгновение удивленно смотрит на доктора, однако, не добившись ответа, скупо кивает, опустив глаза. — Хорошо, — тихо бросает она и, взяв шприц с металлической каталки, подносит его к бледным губам. Бледная кожа, чернильные волосы и алая кровь, упавшая на кончик языка — горькая картина, отдающая немой скорбью, бороться с которой бесполезно: она сковывает тело цепями, заставляя застыть в напряженном ожидании. Ханджи не торопится: она выдавливает лишь пару капель и терпеливо ждет реакции. Стоит крови коснуться кончика языка, Ривай жмурится сильнее и, не выдержав терпкого вкуса, пытается отвернуться, но Эрен твердо удерживает голову, не позволяя пошевелиться. Мгновение ничего не происходит — Эрен с Ханджи наблюдают за подопытным в разных чувствах: Эрен с глубокой горечью, Ханджи — с непонятным доктору воодушевлением; Ривай же жмурится, стараясь привыкнуть к терпкому вкусу. Однако проходит секунда, вторая… Шумный выдох слетает с бледных губ. Ривай открывает глаза. Серебристые глаза — болотная топь, утягивающая в свой плен неторопливо, но с намерением. Лед глубокой реки, жидкая ртуть, голубые вспышки буйного океана… Но сейчас серебристую радужку почти полностью вытеснили расширившиеся зрачки. Дыхание подопытного становится частым, тяжелым, и Эрен бросает в сторону Ханджи опасливый взгляд — та смотрит в ответ с трепетным волнением, однако мгновение спустя продолжает неторопливо вливать кровь в рот подопытного. На этот раз Ривай не сопротивляется: шумно дыша, он глотает кровь раз за разом с необъяснимой жадностью — он искренне наслаждается терпким металлическим привкусом густой субстанции, точно пустынный путник, нарвавшийся на озерцо оазиса; и Эрен, наблюдая за этим, чувствует, как его сердце, сшитое из миллиона частей, разрывается по швам. Постепенно крови в шприце становится все меньше, и Эрен не успевает осознать, что происходит, прежде чем колба пустеет полностью. Ханджи, понимая опасность эксперимента, торопливо откидывает шприц на металлический поднос и, одной рукой схватившись за ручку каталки, а другой — за руку доктора, уверенно вытягивает их из массивной капсулы. Не дожидаясь одобрения ученого, девушка твердо дергает за рычаг — крупная стеклянная дверь закрывается за их спинами с гулким шорохом. Ханджи, оттолкнув каталку от себя, впивается двумя руками в предплечье доктора — сдавливает до боли, но Эрен не чувствует ничего, кроме кромешного опустошения в груди. Тяжелый, печальный взгляд прикован к хрупкому телу — Эрен с волнением подмечает каждую мелочь. Короткий взмах длинных ресниц, немые слезы, застывшие в серебристых глазах, мелкая дрожь по телу, сжатые в тонкую линию губы, перепачканные в крови… Ривай не может закричать — ему не позволит гордость, и он напрягается всем телом, стараясь пережить мучительную боль в грациозной тишине, и все же боль пересиливает — она срывает с бледных губ первый болезненный стон. Затем второй, третий… На лбу проступают капельки холодного пота — те в мгновение обращаются белоснежным инеем, осевшем на бледной коже. Ривай, не в силах терпеть мучительную боль, беспокойно мечется: то склоняя, то откидывая голову, он неосознанно тянет цепи на себя, стараясь высвободиться, но все тщетно — железные оковы лишь сильнее сдавливают тонкие предплечья. Время течет незаметно. Минута, вторая… Эрен считает мгновения, прислушиваясь к сбившемуся, болезненно частому биению сердца. Он продолжает смотреть — пристально приглядываться к хрупкому телу, пока не замечает первые изменения. Замершие ресницы, черные зрачки, что почти полностью вытеснили серебристую радужку глубоких глаз, красная сетка лопнувших капилляров, покрывшиеся черными точками предплечья, ноги и спина, чернильные волосы, что в мгновение становятся гуще, длиннее, кожа, налившаяся нездорово голубым оттенком, показавшиеся из-под верхней губы клыки, ногти, что секунда за секундой становятся длиннее и острее, пока не обращаются в безобразные когти… — Началось, — Ханджи, впившаяся дрожащими пальцами в напряженное предплечье, вдохновенно шепчет, но Эрен не слышит ее — в ушах раздается лишь отчаянный вопль, вылившийся в пугающий рык. Доктор, придя в себя, зажмуривается — он не может со спокойным сердцем наблюдать за мучениями невиновного человека, но совесть, яростно смотрящая в зеленые глаза, требует: «Смотри, кого ты сотворил», и Эрен, не в силах ей сопротивляться, открывает свинцовые веки. Тело юноши меняется с каждой секундой. Постепенно из черных точек, покрывших хрупкое тело, вырастает густая чернильная шерсть: она полностью покрывает голени и предплечья, неравномерными клоками вырастает на спине, сползает на шею, но не обхватывает ее полностью. Отросшие чернильные волосы, став шелковым полотном, мягко спадают на острые плечи, ограждая, защищая, согревая. Кожа, налившаяся голубым, все больше отливает мертвенной серостью. Шумное дыхание подопытного срывается с бледных губ шумным рыком. Взгляд серебристых глаз наполняется животным сумасшествием… Ханджи, очнувшаяся от вдохновенного сна, отпускает напряженное предплечье и, подбежав к каталке, хватает с металлического подноса камеру. Включив запись видео, она направляет объектив на подопытного, терзаемого мучительной болью. — Дата проводимого эксперимента — восьмое марта. Время — восемь часов двадцать одна минута. Работа ученых Эрена Йегера и Ханджи Зое. Испытуемый — Ривай Аккерман. Суть эксперимента — обращение в оборотня. Процесс запущен три с половиной минуты назад, — торопливо тараторит она, сквозь экран наблюдая за муками подопытного. — Примерное время до окончания трансформации — полторы минуты. Наблюдаем за малейшими изменениями. Эрен не слышит ее бесполезной болтовни — в ушах раздается и шумных эхом отлетает гортанное рычание бьющегося в конвульсиях… Зверя. Трансформация не прекращается ни на мгновение. Секунда за секундой юноша становится все больше похожим на лишенного разума варварского хищника: густая чернильная шерсть разрастается, обвивает кольцами основание плеч и бедер, водопадом стекает по задней стороне шеи и по спине, кончики ушей заостряются, точно у древнего эльфа, зрачки постепенно сужаются, возвращая миру бессмертную красоту серебристой радужки, на кожу неравномерными шмотками краски ложатся серые пятна — они, разрастаясь с каждой секундой, вскоре покрывают все тело, не скрытое густой шерстью. — Три… — Ханджи начинает обратный отсчет, и сердце Эрена замирает, не выдержав горького волнения. Зверь, скованный цепями, возвращается в сознание: взгляд серебристых глаз становится осознанным, он мечется в сторону ученых и леденеет. Густая шерсть, разросшись, чернильными разводами ложится поверх кожи, защищая, согревая охладевшее тело. Хищник, наблюдая за жертвами, замирает — гортанный рык застывает в студеном воздухе… — Два… Зверь выжидает пару мгновений, прежде чем напасть — напрягшись, замирает неестественной статуей и, едва дождавшись того, что ученые отведут взгляд, срывается с места: подопытный, забыв о слабости истощенного тела, подрывается на ноги и с яростным рыком рвется вперед — цепи, натянувшись до предела, противно лязгают, не позволяя животному вырваться на свободу. — Один… С посеревших губ срывается рык — яростный, полный немой злобы и глубокого отчаяния. Зверь пытается, порываясь вперед, вырвать цепи с корнем, но массивные замки, установленные на крюки, не позволяют ему прорваться. Хищник, обретший разум варварского животного, бросает холодный взгляд в сторону крюка и, заметив крупный замок, кидается к нему, но, распятый, застывает — вторая цепь врезается в предплечье, вынуждая, замерши на месте, злобно рычать на железные оковы. — Трансформация завершена, — тихо бросает Ханджи и, наведя прицел камеры на серебристые глаза, завершает запись. Она растерянно оборачивается в сторону Эрена. — Первый этап эксперимента успешно пройден, — вдохновенно шепчет она и, так и не поймав взгляда зеленых глаз, переводит загоревшийся взгляд на оборотня. Эрен смотрит на зверя с отчаянием, с глубинной, искренней болью. «Ривай, это же не ты…» — проносится в подсознании единственная мысль, что, не удержавшись на воле, выливается в пелену слез, застывших в поблекших зеленых глазах. Зверь же, яростно рычащий на массивные цепи, мечется из угла в угол, выворачивает руки, в надежде сбросить оковы, но все тщетно — цепи лишь сильнее обвивают предплечья, не позволяя высвободиться. Пока Эрен, потерявшийся в чертогах сознания, бездумно смотрит на хищника пустым взглядом, Ханджи подрывается с места. — Нам нужно вколоть ему транквилизатор и собрать образцы, — собранно начинает она, однако Эрен, услышав ее, тут же обхватывает пальцами тонкое предплечье и заглядывает в горящие карие глаза яростным взглядом. — Совсем рехнулась? — Ядовито шепчет он, яростным взглядом заставив девушку застыть на месте. — Ты хочешь, чтобы он тебя сожрал? — Эрен старается говорить спокойно и холодно, но искренняя, глубинная злоба вырывается на свободу, и доктор не может ей противостоять. Ханджи же, замерев на месте, смотрит в зеленые глаза с искренним удивлением, однако, не найдя в них ни доли жалости, переводит взволнованный взгляд на оборотня. — Но… — Потерянно бросает она. — Когда, если не сейчас? — С искренним непониманием спрашивает девушка и с надеждой заглядывает в зеленые глаза — Эрен отвечает ей мертвенным равнодушием. — В следующий раз, — холодно отрезает он. — Мы вколем ему транквилизатор заранее и соберем все, что нужно. А сейчас пора заканчивать, — твердо оглашает он и, отпустив тонкое запястье, широким шагом направляется к панели управления фригидиратором. — Нет-нет-нет! — Ханджи, едва осознав его намерения, обегает доктора и загораживает панель собой. — Нам нужно понаблюдать, как он будет себя вести! — С негодованием вскрикивает она, однако Эрен отвечает ей яростным взглядом. — Ты не видишь, что ему больно? — Злобно рычит он, однако, так и не найдя понимания в карих глазах, холодно обозначает границы: — Экспериментом руковожу я. Не ты, — равнодушно бросает он, раздавливая последние крупицы надежды в карих глазах многотонным балластом. — И мое решение — повысить температуру в капсуле и вернуть Ривая в человеческое обличье. На этом точка, — холодно обрывает он и, слепо оттолкнув Ханджи в сторону, подходит к панели управления фригидиратором. — Переходим ко второй части эксперимента. Повышаю температуру воздуха до двадцати пяти градусов, — собранно говорит он и, быстро перебирая пальцами клавиши, настраивает нужные параметры. — Примерное время ожидания — три минуты, — отрешенно оглашает он и нажимает на массивную красную кнопку. — Процесс запущен. Выполнив долг совести, Эрен отходит в сторону и, встав по правое плечо Ханджи, переводит скорбный взгляд на существо за стеклом. Девушка же смотрит на доктора с непониманием и злобой — в ней кипит, переливаясь, обида, и все же она не решается вылить ее в слова — лишь поджимает губы и переводит разочарованный взгляд на Ривая. — Пока, прекрасный малыш, — с искренней горечью машет она рукой напоследок, но Эрен слепо игнорирует бессмысленный бред ученой. Сердце разрывается на части — оно беспокойно мечется в груди, не в силах найти себе места. Оно то становится многотонным камнем, массивным грузом придавившим желудок, то, сбросив балласт, воспаряет, точно вольная птица. Напряжение достигает своего предела: напряженную нижнюю челюсть сводит, шею простреливает тупой болью, плечи и сжатые в кулаки руки прошивает мелкими спазмами; но Эрен быстро мирится с болью — пристальный взгляд внимательно следит за происходящим за бронированным стеклом. «Прошу тебя, вернись», — единственная мысль, что, точно заезженная пластинка, крутится на задворках сознания. Первое время ничего не происходит: бешеный зверь продолжает метаться по капсуле, гортанно рыча и стараясь скинуть с себя тяжелые цепи; однако вскоре, когда температура воздуха повышается до нуля градусов, хищник успокаивается. Постепенно, секунда за секундой, его покидает агрессия — зверь, лишившись последних сил, падает на колени. Мгновение спустя капсулу наполняет тихий, отчаянный скулеж — зверь, превозмогая мучительную боль, постепенно теряет силы. Трансформация тела начинается внезапно: шерсть, шелковым полотном растекшаяся по телу, начинает клоками осыпаться на стеклянный пол. Секунда за секундой посеревшая кожа становится голубой, затем — мертвенно белой. И пусть клыки и когти не прячутся, а заострившиеся уши до сих пор скрывают за собой звериную сущность, мгновение за мгновением Ривай становится все больше похожим на человека. Зверь мечется в агонии: он, лишившись последних сил, все пытается сбросить с себя тяжелые цепи, он то выгибается, болезненно воя, то, сникнув, тихо скулит, моля о пощаде. Лилакцид — цепкая дрянь, переплетается со спинным мозгом, впивается в него когтями и отказывается отпускать, однако постепенно температура повышается, и тот слабеет, и все же, находясь на грани сна, дарует испытуемому вспышки острой боли… Эрен наблюдает за трансформацией, задержав дыхание. Сердце в груди бьется часто-часто, попросту болезненно — оно, лишившись последней надежды, рвется на свободу, точно вольная птица, насильно заточенная в клетку. Душа, что едва успела воскреснуть, умирает вновь — ее бренное тело пронзает свинцовая пуля невыносимой боли, и она, захлебнувшись кровью, воспаряет над землей. Тело прошивает вспышками фантомных болей, но Эрен не придает им значения. Единственное важное сейчас — Ривай. Последние клоки шерсти падают на пол. Кожа приобретает нездорово бледный оттенок, серебристые глаза безвольно закатываются. Когти, клыки и острые уши — вот то немногое, что осталось от дикого зверя, желавшего поймать и растерзать ученых, содрав с них кожу живьем. Не выдержав острой, невыносимой боли, Ривай сникает — голова безвольно запрокидывается, и хрупкое тело повисает на натянутых цепях. Едва фригидиратор оповещает о завершении процесса, Эрен, забыв о самой реальности, вбегает в стеклянную капсулу. Дрожащими руками он открывает замки и скидывает цепи на пол, высвобождая потерявшего сознание юношу — тело безвольно валится на стеклянный пол. Сердце не выдерживает этой картины — оно взрывается, окрасив ребра ошметками алой краски. Эрен, подлетев к подопытному, бессильно плюхается на колени и, аккуратно переложив голову на колени, поднимает сосредоточенный взгляд на Ханджи. Та смотрит в ответ без былых обид — в карих глазах золотыми вспышками проносится искренний, глубокий испуг. Она влетает в капсулу следом за доктором и, упав на колени подле безвольного тела, прикладывает дрожащие пальцы к яремной вене. На мгновение оба в камере задерживают дыхание… Однако спустя секунду, когда слабый пульс с неохотой дает о себе знать, выдыхают с облегчением. С бледных губ ученой срывается тихий смех облегчения. Убрав пальцы с шеи подопытного, Ханджи с необъяснимой легкостью заглядывает в зеленые глаза. — Второй этап эксперимента прошел успешно. Благодаря тебе, — мягко завершает пытку она, и Эрен вымученно улыбается ей в ответ. — Мы оба постарались, — тихо бросает он и, запустив пальцы в отросшие чернильные волосы, неосознанно перебирает пряди. Однако, придя в себя, доктор возвращает своему взгляду былую строгость. — Иди за медсестрами, — собранно приказывает он. — Нужно вернуть подопытного в камеру и привести его в сознание. Ханджи, суматошно кивнув, подрывается на ноги. — Так точно, капитан! — Шутливо отдает честь она и, поймав благосклонную улыбку доктора, убегает прочь. Усталый, измученный и печальный взгляд зеленых глаз падает на нездорово побелевшее лицо Ривая. Пелена, заволокшая взгляд целую вечность назад, выливается в одинокой слезинке, спешно скатившейся по выразительной скуле. — Я знаю, что обещал убить тебя, но… — Эрен шепчет, лишенный последних сил, и, зная, что Ривай никогда не услышит его правду, еле слышно добавляет: — Я рад, что ты жив… В восьмой лаборатории воцаряется оглушающая тишина.

***

Не проходит и получаса, прежде чем Эрену, скрывшемуся во мраке пустынного кабинета, сообщают хорошую новость: Ривай пришел в себя; однако доктор до последнего откладывает момент встречи. Эрен понимает: он жесток. Жесток в той же степени, что и жестоки те военные, которые избили истощенного, уязвимого юношу, и осознавать это больно. Страшно. Отвратительно. Эрен теряет понятие о собственной человечности, и поэтому до последнего прячется за пеленой дешевого алкоголя и терпкого сигаретного дыма. Однако время безжалостно: оно стремительно крутит стрелки часов, вынуждая поздним вечером, когда лаборатория уже опустела, тяжелой поступью направиться к двадцать третьей камере. Оказавшись возле нужной механической двери, Эрен останавливается и долго всматривается в высокий порог, не в силах перешагнуть через него. «Ты — чудовище», — раз за разом убеждает себя он и, не в силах простить себе собственную слабость, застывает возле камеры каменной статуей. Прикрыв глаза, он раз за разом глотает фантомную горечь, коснувшуюся корня языка. И все же совесть, разочаровавшись в собственном хозяине, все же осмеливается заглянуть в зеленые глаза. Она, мягко подхватив холодные ладони, тихо убеждает: «Ты нужен ему», и Эрен осознает — он не может посмотреть ей в глаза. Так же, как и не может ослушаться кричащей правды. Поэтому доктор, заперев мрачные мысли на задворках сознания, прикладывает пропуск к замку. Стоит двери чуть отъехать в сторону, он, запретив себе думать, перешагивает через высокий порог. Пустой, полный скорби взгляд мечется в сторону знакомой фигуры. На этот раз Ривай не сидит в углу, вчитываясь в сложное переплетение нот — отбросив ветхий сборник в сторону, он сидит напротив зеркала в пол. Омертвевший и охладевший взгляд смотрит на собственное отражение с недоверием. Ривай поворачивается к зеркалу боком, разглядывая заострившиеся уши, несмело касается длинных клыков кончиком безобразного когтя и, заметив жестокость невинного жеста, тут же одергивает руку… На этот раз он даже не смотрит в сторону доктора. Эрен не понимает, откуда берется этот балласт, горой навалившийся на плечи, но не выдерживает — под его давлением падает на колени подле юноши и, склонив голову, зажмуривается, смаргивая позорные слезы слабости. — Прости меня… — Глухой шепот разлетается по белоснежной тюрьме. Мягкие стены проглатывают звуки, впитывая их, точно губка воду, но Эрену кажется, он слышит эхо. Оно отлетает от стен, раз за разом повторяя: «Прости меня», «прости меня», «прости меня»… Мгновение тишины — самая жестокая пытка. Сердце разодрано в клочья — казалось бы, оно больше не может болеть, но Эрен чувствует острую вспышку невыносимой боли, пронзившую грудь ядовитой стрелой. Тяжесть, упавшая на плечи, давит, заставляет все ниже склоняться к полу. Собственная слабость убивает, но Эрен не может ей сопротивляться — протянув руку, он несмело подхватывает холодную ладонь подопытного и сжимает ее дрожащими пальцами. И все же секунда, полная мрачного, трагичного молчания подходит к концу. Эрен чувствует, как острые когти касаются его головы, но не ощущает страха — знает, что чистое, глубокое сердце Ривая простит его и на этот раз. И все же, когда когти начинают бездумно перебирать каштановые кудри, на душе становится немного легче. — Я… — Ривай начинает совсем тихо — слово слетает с его губ трагичным шепотом. — Никогда не испытывал такой боли… Эрен жмурится сильнее, но позорные слезы не отступают — они пеленой застилают глаза и вскоре бесконтрольно срываются на выразительные скулы. — Я знаю… — Эрен бессильно шепчет, осознавая — свой страх нельзя показывать Риваю. Не сейчас, когда ему самому страшно. — Прости меня… Пожалуйста, прости… Ривай мгновение многозначительно молчит, однако спустя секунду дотрагивается когтем острого подбородка и заставляет, подняв голову, заглянуть в серебристые глаза. Юноша вопросительно склоняет голову. — Почему ты плачешь? — Он спрашивает искренне — так, будто не видит причины позорным слезам, и Эрен, зажмурившись, вновь склоняет голову к полу. — Потому что знаю, что ты не простишь… Горькая правда вскарабкивается по горлу, острыми шипами вскрывает глотку, оседая кровавыми каплями на побледневших губах. Ривай же вновь касается когтем подбородка, заставляя поднять голову, но Эрен жмурится лишь сильнее, не в силах вновь заглянуть в серебристые глаза. — Эрен, — юноша зовет мягко, с непонятным доктору теплом. — Посмотри на меня. Он говорит твердо, с необъяснимой легкостью — совершенно несправедливой по мнению Эрена, и все же доктор, не в силах ослушаться, открывает свинцовые веки. Сердце, разодранное в клочья, на мгновение замирает… А затем срывается на бешеный, безбожный бег. Мертвая душа молчит — в ней не осталось ничего святого, она мирно покоится под толщей ледяной воды. Совесть же, не выдержав этой картины, сникает и, скрывшись за ладонями, начинает бессильно рыдать. Ривай улыбается — совсем легко и непринужденно. Так, будто трагедии не произошло. — Я уже простил, — шепотом бросает он, и Эрен, не выдержав, срывается на позорные рыдания. И все же Ривай рядом — он, пододвинувшись ближе, кладет голову себе на колени и принимается аккуратно, с непонятной Эрену лаской перебирать каштановые кудри. — Тише, — мягко просит подопытный, но в ответ рыдания становятся лишь громче. — Тебе не о чем плакать… Эрен не верит ни единому слову. Ривай не простил. Ривай не успокаивает его. Ривай не убеждает его в нормальности происходящего. Он не… Он не может. Попросту не может. В грязной, погрязшей во мраке чистилища реальности не могло родиться столь чистое, искреннее сердце… — Если бы я мог все исправить… — Бессильный шепот срывается с пухлых губ, но Ривай, вздрогнув, все же продолжает смиренно перебирать каштановые пряди. — Я знаю, — беззвучно шепчет он в ответ, и Эрен, осознав, замирает… Слезы застывают в глазах, так и не решившись высвободиться. Рыдания встревают поперек горла, сознание озаряет вспышкой яркого божественного света. Вскинув голову, доктор внезапно выпрямляется, подхватывает холодные ладони подопытного и с намерением сжимает их дрожащими пальцами. — Я могу все исправить, — с необъяснимым рвением убеждает он и, придвинувшись ближе, отпускает холодные руки. Он, не думая о последствиях, накрывает впалые щеки дрожащими руками и заглядывает в глубокие серебристые глаза. — Ты мне веришь?.. — Он спрашивает тяжелым, громким шепотом, и Ривай недоуменно смотрит в ответ. Юноша вопросительно склоняет голову, в его взгляде все отчетливее читается недоверие. — Я не понимаю… — Тихо начинает он, но Эрен перебивает: — Это неважно, — твердо обозначает он. Голос прорезается сквозь пелену горечи, становится звучным, глубоким, красивым. — Просто скажи, ты веришь мне? — Эрен заглядывает в серебристые глаза с немым отчаянием, и Ривай, отыскав на дне зеленой радужки искренность, все же несмело кивает. — Верю. Он говорит искренне — так, как чувствует, и Эрен благодарен ему за это. Отпустив красивое лицо, он вновь подхватывает холодные ладони и сжимает их до боли. — Тогда просто делай то, что я скажу, — шепотом убеждает он и, склонив голову, прикрывает глаза. С пухлых губ срывается шумный выдох. — То, что я хочу сделать небезопасно — это может лишь усугубить ситуацию, но если все получится… Ты сможешь поступить в консерваторию. — Подняв голову, он с бравой решимостью заглядывает в серебристые глаза. — Я обещаю, у тебя будет будущее. Просто доверься мне. Мгновение проходит в тишине. Ривай, вопросительно склонив голову, с непониманием смотрит в зеленые глаза, и Эрен, придвинувшись непозволительно близко, старается убедить взглядом: «Все будет хорошо»… Этого хватает, чтобы юноша, тяжело вздохнув, кивнул. — Ладно, — спокойно соглашается он и, склонив голову, смотрит на переплетенные пальцы с необъяснимым теплом. — Я сделаю так, как ты скажешь. Эрен кивает — слишком резко и суматошно, а затем, подорвавшись на ноги, мимолетно бросает: — Я вернусь завтра утром, — после чего выбегает из камеры, не оглядываясь.

***

Эрен не спит. Всю ночь он бегает по магазинам, скупая все необходимое, звонит старому знакомому, с трудом убеждает его помочь, предоставить надежный тыл, затем, спрятавшись во мраке квартиры, топит сомнения в озере алкоголя и в ручье сигаретного дыма, приливом кислорода ударившего по легким. Когда же стрелка часов неторопливо подбирается к пяти, Эрен хватает пакет со всем необходимым и, торопливо закрыв квартиру, срывается на бег. Он бежит, не оглядываясь. Улицы пустуют — никто не видит его глубокого, искреннего волнения, и Эрен благодарен размеренной жизни Форса. Он вбегает в лабораторию, но на этот раз задерживается возле поста охраны и с натянутой улыбкой перебрасывается с военным парой фраз, стараясь расположить того к себе. Это срабатывает, и Эрен, облегченно выдохнув, бежит к своему кабинету. Едва закинув пакет со всем необходимым в глубокий мрак, он стремительно бежит к двадцать третьей камере и, когда механическая дверь мелькает впереди, застывает на мгновение. Сомнения, что, ему казалось, были утоплены в алкоголе целую вечность назад, прорываются сквозь брешь в сознании. «Ты попросту убьешь его», — убеждают они. — «Похоронишь своего друга заживо»… И все же спустя мгновение, встряхнув головой, Эрен гонит дурные мысли прочь и прикладывает пропуск к замку — механическая дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. Доктор влетает в камеру. Взволнованный, искренне встревоженный взгляд падает на знакомую фигуру. Ривай, забившись в угол и по привычке свернувшись калачиком, беспокойно спит. Длинные ресницы трепещут, руки прижимают колени к груди с не дюжей силой, с бледных губ то и дело срываются резкие выдохи… Эрен не позволяет себе долго смотреть: подбежав к юноше, он падает возле него на колени и, обхватив острое плечо дрожащими пальцами, твердо трясет. — Ривай, — шепотом окликает он, но юноша не слышит. — Ривай, — Эрен зовет громче и трясет сильнее. — Ривай, проснись! Проходит мгновение мучительной тишины… Однако спустя секунду длинные ресницы трепещут и взлетают вверх, открывая миру глубокую прелесть серебристых глаз. Эрен выдыхает с облегчением. Подорвавшись на ноги, доктор уверенно обхватывает предплечье подопытного и тянет на себя. — Пойдем. — Его шепот смешивается с шумом тяжелого дыхания, но Эрен не придает этому значения. — У нас мало времени! Ривай, не осознавая реальности, дарит доктору сонный, едва ли осознанный взгляд. — Мало времени для чего?.. — Он спрашивает с искренним сонным недоверием, и Эрен в который раз обещает себе закрыть воспарившее сердце в железную клетку. — Это неважно, — шумным шепотом бросает доктор и, поудобнее обхватив запястье, тянет на себя. — Бегом! — Приказывает он, и твердости его голоса хватает, чтобы Ривай, сонно зевая, поднялся на ватные ноги. Эрен не дожидается его пробуждения — обхватив обе руки, поднимает их в воздух и расторопно сковывает наручниками. — Так нужно, — говорит он в ответ на сонное удивление и, подхватив Ривая под локоть, насильно выводит юношу из камеры. — Пошли, — бросает он шепотом и широким, стремительным шагом идет вглубь коридоров, волоча Ривая за собой. — Эрен, что происходит?.. — Юноша спрашивает с искренним непониманием, но Эрен неопределенно качает головой в ответ. — Не задавай вопросов, — холодно обрывает он и, обернувшись на мгновение, твердо заглядывает в сонные серебристые глаза. — Ты сказал, что веришь мне, — обозначает он. — Так что верь молча. Это — все объяснение, на которое у Эрена хватает сил. Поудобнее подхватив Ривая под локоть, доктор стремительно уводит его вглубь коридоров, пока впереди не мелькает знакомая дверь. — А вот и мой кабинет, — шепчет Эрен, загнанно дыша. Открыв дверь, он вталкивает Ривая внутрь и включает свет — впервые с тех самых пор, как Эрен разочаровался в своей работе. — Эрен, я не понимаю… — Ривай вновь пытается вникнуть в суть происходящего, но Эрен, ограждая его от тяжелой правды, твердо обрывает расспросы: — Молча, — громко требует он и, кинув на юношу холодный взгляд, отрезает вопросы на корню. Ривай, вычитав нечто сакральное в глубине зеленой радужки, запоздало кивает. — Хорошо, — тихо шепчет он. В серебристых глазах впервые мелькает нотка осознанности. — Что нужно делать?.. Эрен расторопно снимает наручники — Ривай, высвободившись из оков, потирает затекшие запястья. — Раздевайся, — холодно бросает доктор и, широким шагом подойдя к пакету, достает из него хирургическую форму. — Это — самый маленький размер, так что я надеюсь, тебе подойдет, — скупо роняет он и, обернувшись к застывшему статуей Риваю, бросает одежду в его сторону, однако, наткнувшись на глубокое сомнение в глазах напротив, хмурится. — Быстрее! — Холодно требует он и, достав из пакета триммер, откладывает его на рабочий стол. Он не дожидается юноши — заранее отодвигает рабочее кресло в центр кабинета и, заглянув в пакет, достает последние вещи: хирургический колпак и медицинскую маску. Ривай же еще мгновение стоит на месте — постепенно, секунда за секундой, в его глазах мелькает все больше понимания, однако он не спорит — развязав нетугой узел медицинского халата, скидывает его с плеч и покорно надевает хирургическую форму глубокого изумрудного оттенка. Стоит ему едва закончить, Эрен холодно кивает в сторону офисного кресла. — Садись, — собранно приказывает он и, вставив в триммер батарейки, включает его — тот, пробудившись, встречает размеренным жужжанием. Ривай с каждым мгновением понимает все больше, однако слушается приказа беспрекословно. Опустившись на высокое кресло, он расправляет плечи и чуть отодвигается от спинки, позволяя сбрить отросшие по плечи волосы. В жестах Эрена — ни доли осознанности. Весь он сейчас — адреналин, с бешеной скоростью разносящийся по венам, каждое его движение — резкость и нервозность в своей физической оболочке, однако доктор заставляет себя же успокоиться и, настроившись на нужный лад, принимается кропотливо сбривать длинные пряди. — Ты… — Ривай начинает несмело, будто его одолевают сомнения: «Стоит ли спрашивать?..», однако спустя мгновение он все же делает свой выбор. — Хочешь, чтобы я сбежал?.. — Чтобы мы сбежали, — твердо убеждает Эрен и, сбрив затылок, торопливо переходит к вискам. — Ты… Хочешь сбежать в другой город? — Ривай спрашивает нетвердо, будто не верит своим словам, и Эрен твердо кивает в ответ. — Ты уедешь в другой город, — успокаивает он. — Поступишь в консерваторию, выучишься на пианиста, станешь гастролировать, потом… — А как же ты?.. — Юноша старается говорить спокойно, однако в его голосе надламывается нечто неосязаемое, но невероятно важное, притягательное и теплое — интонация наполняется оборонительным холодом. Эрен нервно усмехается в ответ и, закончив с висками, переходит к шее. — А я останусь здесь. Он старается отвечать мягко, старается успокоить, убедить и себя, и Ривая в том, что все закончится так, как и было запланировано, однако юноша не может слепо доверить судьбу в руки доктора. — Если твою вину докажут, тебя отправят сюда же, — холодно обрывает он, — вот только точно, не как доктора. Хочешь, чтобы на тебе отыгрывались бешеные ученые? — Меня никто не обвинит, — твердо отрезает Эрен и, закончив, отбрасывает триммер в сторону. Ривай, столкнувшись с ним взглядами в отражении мутного зеркала, с недоверием заглядывает в переливающиеся немой опаской зеленые глаза. — Почему ты так уверен? — Он спрашивает с искренним недоверием — так, будто каждое слово Эрена лишь подливает спирта в костер сомнений, но Эрен глушит его улыбкой — искренне теплой, ласковой. — Ты не знаешь, кем был мой отец, — мягко убеждает он и, развеяв прах сомнений по воздуху, ласково похлопывает Ривая по плечам. — Поднимайся, — тихим шепотом просит он и, схватив со стола медицинскую шапочку и маску протягивает их Риваю. Тот, поднявшись с присущей ему грацией, оборачивается и дарит доктору последний взгляд. В нем — все: сомнения, нерешительность, недоверие… Но чем дольше юноша смотрит в искренние зеленые глаза, тем тусклее становится переполох чувств на дне серебристой радужки. Проходит жалкое мгновение мертвенной тишины, и Ривай все же принимает все необходимое из рук Эрена. Он неторопливо надевает хирургический колпак, скрыв под ним заостренные уши, надевает медицинскую маску, пряча клыки, и, сжав руки в кулаки, прячет их в темени глубоких карманов. Эрен, оглядев получившийся результат, смеется с искренним облегчением. — Ну ты — вылитый медбрат, — мягко смеется он и, подойдя ближе к Риваю, аккуратно разглаживает хирургическую форму, доводя образ юноши до идеала. К глазам подступают позорные слезы слабости, но Эрен, сморгнув их, с шумным выдохом подхватывает Ривая под руку и утягивает юношу прочь из кабинета. — Пойдем, — с искренним теплом просит он и, погасив свет, закрывает дверь кабинета… Которую он видит в последний раз. — Сейчас, когда мы подойдем к посту охраны, смейся, — раздает указания на ходу он. — Военный должен подумать, что мы — слаженный тандем. — Почему?.. — Ривай спрашивает с искренним непониманием, и Эрен с охотой объясняет: — Потому что у тебя нет пропуска, — мягко бросает он, однако, наткнувшись в серебристых глазах лишь на непонимание, устало закатывает глаза. — Потому что мне нужно будет провести тебя по своему пропуску. Так яснее? — Он подкалывает юношу, надеясь разбавить атмосферу, и тот, поджав губы, старательно прячет непринужденную улыбку. Мгновение спустя Ривай степенно кивает в ответ. — Скажи, когда нужно начинать спектакль, — смазано бросает он и, устремив взор вглубь коридоров, ускоряет шаг. Эрен же озорно усмехается в ответ. — Таким сговорчивым ты нравишься мне гораздо больше, — толкает Ривая локтем в бок он, однако юноша не отвечает ему. Они идут быстро, торопясь без весомой на то причины, и вскоре пост охраны мелькает впереди. — Смейся, — Эрен бросает тихим шепотом и, проглотив горькую пилюлю волнения, принимается смеяться. И пусть его смех больше похож на нервный, чем искренний, Ривай смеется и того хуже — настолько холодно и мертвенно, что у Эрена по коже пробегается табун мурашек, однако он не решается менять план. Подойдя к посту охраны, он отпускает руку Ривая и, приблизившись к окошку, игриво постукивает по стеклу — военный, коротающий время за просмотром телевизора, тут же поднимает взгляд пустых карих глаз и, столкнувшись взглядом с натянутой улыбкой, открывает окошко. — Снова ты?.. — Он спрашивает то ли с искренним пренебрежением, то ли с глубоким радушием, и Эрен едва не давится волной тревоги, ударившей под дых. — Кажется…? — Эрен, — подсказывает доктор с вымученной улыбкой на лице. — То-о-очно! — Смеясь протягивает военный, однако, не дождавшись ответного смеха, неловко прочищает горло. — Ты чего-то хотел? — Очнувшись, спрашивает он, и Эрен активно кивает в ответ. — Видишь его? — Доктор указывает рукой на Ривая — тот, отвернувшись, делает вид, будто происходящее нисколько его не касается, и Эрен, поджав губы, выразительно смотрит в его сторону, однако взглядом ничего не добивается, поэтому нервно смеется: — Мрачный тип, — наигранно шепчет он военному, и тот колко усмехается в ответ. — Это мягко сказано, — с готовностью вторит он, и Эрен, суматошно кивнув, приступает к самой опасной части плана. — Это — наш новый медбрат, — торопливо тараторит он. — Ему еще не выдали пропуск, а курить жутко хочется. Может, он сможет пройти по моему? — Закончив, он кивает в сторону Ривая встревоженный взгляд, однако, отыскав на дне серебристой радужки искреннее спокойствие, чуть набирается уверенности. — Под мою ответственность, — наигранно шепчет он военному, и тот, коротко хохотнув в ответ, неопределенно качает головой. — Что, настолько приспичило? — С едкой усмешкой спрашивает он, и Эрен запрещает себе плевать ему в лицо. Стерев с лица глупую улыбку, он дарит военному искренне печальный взгляд. — Еще как, — устало выдыхает он, и военный ехидно усмехается в ответ. Мгновение проходит в молчании — глубоком, мрачном, почти осязаемом. Кажется, протяни руку, и сможешь дотронуться до его липкого, мерзкого естества… Однако секундой позже военный нажимает на кнопку — стрелка на турникете загорается зеленым. — Проходите, — вскользь бросает он, однако мгновение спустя с нерушимой серьезностью заглядывает в зеленые глаза. — Только быстро, — холодно обрывает прилив счастья он, и Эрен суматошно кивает в ответ. Сложив руки будто в мольбе, он чуть склоняется. — Десять минут, и мы вернемся, — тихо шепчет он и отходит от поста охраны — военный, тут же закрыв окно, возвращается к чаепитию и просмотру тупого телешоу. Эрен же, подойдя к Риваю, решительно подхватывает его под руку и утягивает в сторону турникетов. Юноша поднимает на него взгляд — скрывая искреннее волнение, он смотрит с холодом — неестественным, мрачным, мертвым. Эрен же шумно выдыхает в ответ. — Не спрашивай, — шепотом бросает он и подталкивает Ривая к турникетам. — Просто проходи… Ривай не спорит: степенно кивнув, он первым проходит через турникет — стрелка тут же загорается красным. Однако спустя мгновение, стоит Эрену приложить пропуск к замку, она вновь загорается зеленым — доктор широким шагом подходит к юноше и, подхватив его под руку, уверенно выволакивает бедолагу на улицу. Ривай больше ничего не говорит — потупив взгляд в пол, он смиренно шагает за Эреном. Доктор же ведет его продуманному заранее маршруту: вниз по переулку, затем резкий поворот направо, короткий путь по главному проспекту, поворот в подворотню — вот и весь путь. Его конец — массивный внедорожник, припаркованный около дома, и высокий широкоплечий блондин с пронзительными голубыми глазами, стоящий подле него. На нем — военная форма, красные круги на погонах — то же, что и красный сигнал светофора, кричат: «Остановись!», однако Эрен твердо подходит ближе. — Эрвин, — коротко приветствует он и, протянув руку старому знакомому, дожидается скупой улыбки и крепкого рукопожатия. — Эрен, — степенно кивает тот и затем, опустив взгляд, пристально вглядывается в образ мрачного юноши. — Это и есть Ривай? — С искренним, глубоким недоверием уточняет он, и Ривай, услышав свое имя, поднимает злобный взгляд… У него уходит чуть меньше секунды на осознание: серебристые глаза покрываются корочкой льда, их взгляд — холод в своей физической оболочке, истощенное тело в мгновение деревенеет, теряет свою природную гибкость, обращается камнем, становится непослушным. И все же Ривай, потерявшийся в реальности, неосознанно делает шаг назад — Эрен, потянув его за руку, дарит юноше мягкий взгляд. — Это — Эрвин Смит. Он — мой старый друг, — мягко заверяет он, но Ривай отвечает ему неестественно отрешенным взглядом. — Он — военный, — с давлением говорит юноша и вновь пытается отшагнуть назад, но Эрен, сжав острый локоть, удерживает его на месте. — Он — исключение из правил, — ласково убеждает доктор и, коротко улыбнувшись Эрвину, поворачивается к нему спиной. Подхватив холодные ладони друга, Эрен сжимает их дрожащими пальцами и заглядывает в глубокие серебристые глаза с искренним теплом. — Ты веришь мне, помнишь?.. — Шепотом спрашивает он, и что-то неизвестное, но невероятно прочное надламывается во взгляде Ривая. Спустя мгновение серебристую радужку навсегда покидают сомнения. — Верю, — твердо кивает он, и Эрен, подарив ему короткую улыбку, вновь оборачивается к военному лицом. — Ривай, это Эрвин. Эрвин, это Ривай. Думаю, вам обоим не шибко приятно познакомиться, но надеюсь, вскоре вы оттаете, — наивно улыбается чему-то неизвестному он. Мгновение уходит на общение взглядами. Серебристые глаза смотрят с давлением, требуя обещания: «Ты поможешь?». Голубые же глаза отвечают однозначно, с привычной твердостью: «Помогу»… Мгновение спустя, Ривай, понурив голову, с тяжелым вздохом кивает — Эрвин кивает следом. — Вот и прекрасно, — Эрен мягко улыбается друзьям. Поудобнее перехватив руку Ривая, доктор уверенно подводит его к военному и… Не в силах опустить, останавливается. Волнение, страх, искренний ужас — неразлучная троица бьет в живот, заставляет склониться, приняв поражение, и терпеть череду болезненных ударов. Один, второй… На руках и ногах — синяки. Следом удары по спине и по животу и последний — по голове, заставляющий безвольно сникнуть, потеряв сознание. Терять Ривая — терять друга, но Эрен, скрепя сердце, проглатывает терпкую горечь и отпускает острый локоть. — Садись в машину, — мягко просит он, однако Ривай замирает каменной статуей. Истощенное, но красивое тело замирает — оно прекрасно, но безжизненно, оно лишено любых эмоций. И все же в серебристых глазах — все: страх, мольба, немая благодарность — Эрен путается в противоречивой перипетии… Он теряется в голубых брызгах, путается в длинных ресницах, смотрит в ответ с немым отчаянием, с мольбой отпустить, позволить забыться и… Покончить с этим. Чуткое, кристально чистое сердце Ривая слышит его мольбу — юноша, степенно кивнув напоследок, открывает дверцу машины и в грациозном молчании садится в пассажирское кресло. Эрен провожает его выразительным взглядом — глубоко печальным, но искренне счастливым, невероятно легким и непринужденным. Стоит медицинской шапочке исчезнуть за затонированным стеклом, доктор переводит взволнованный взгляд на старого друга. — Куда ты повезешь его? — Он хочет говорить твердо, звучать уверенно, но с губ срывается лишь позорный, бессильный шепот. — В Эндсию, — твердо отвечает Эрвин, тонкие губы трогает скупая улыбка. — Это — небольшая провинция на окраине Форса. Думаю, первое время переждать там, а затем… Кто знает, — военный неопределенно пожимает плечами. — Скорее всего направимся на запад. Будем скитаться от города к городу. Эрен кивает — слишком резко, суматошно. Попросту глупо, но он не думает об этом. — Хорошо, — бессильным шепотом отвечает он и, бросив скорбный взгляд на массивный автомобиль, беззвучно вторит сам себе: — Хорошо… «Главное, чтобы его никто никогда не нашел»… Вынырнув из варева мерзких сомнений, Эрен возвращается в реальность. В ней — скептический взгляд голубых глаз и рассвет, встречающий первым шумом многолюдной столицы. — Ладно, — прочистив горло, скупо бросает Эрен. — Я пошел. Еще раз большое спасибо тебе за помощь. Эрвин, поджав губы, неоднозначно кивает в ответ. — Будем на связи, — коротко бросает он и, пожав протянутую руку, скрывается в салоне автомобиля. Проходит мгновение… И слезы неконтролируемо брызжут из глаз. Разграбленное целую вечность назад сердце рыдает, прося о пощаде, умершая душа по-прежнему молчит, меняется лишь совесть — выйдя из кромешной темени она с сомнением заглядывает в зеленые глаза, безмолвно спрашивая: «Ты действительно отпустишь его?»… Эрен отвечает однозначно и твердо: «Отпущу», и совесть, сорвавшись с места, сжимает бренное тело в крепких объятьях. Она, бессильно рыдая, тихо шепчет: «Спасибо», и Эрен, скорбно улыбнувшись ей, мягко поглаживает чернильные волосы. «Все будет хорошо», — убеждает он и, проводив внедорожник печальным взглядом, тяжелой поступью направляется прочь. Он идет, не разбирая дороги. Мимо проносятся люди, машины — Эрен же смотрит себе под ноги и, столкнувшись с очередным прохожим, слепо игнорирует негодующий взгляд. Дойдя до дома, он поднимается в мрачную квартиру всего на мгновение — чтобы залпом осушить бутылку коньяка, слепо схватить ключи от байка и, швырнув ключи от квартиры под диван, выйти вон. Он спускается по лестнице мучительно медленно, с каждой ступенью его одолевает все больше сомнений. «Правильно ли я поступил?». «А что, если у лилакцида есть побочные действия, о которых я не знаю?». «Что, если Ривай погибнет по моей вине?»… И все же Эрен отвечает на каждое из них печальной улыбкой. «Я об этом не узнаю», — мягко убеждает он себя и, с выразительным вздохом выйдя из подъезда, тяжелой поступью подходит к байку. Оседлав горячо любимого железного коня, он убирает подножку, проворачивает ключ в зажигании и, дождавшись мощного, харáктерного рыка, трогается с места. Он не спешит — какое-то время бездумно колесит по городу, провожает печальным взглядом любимые переулки, знакомые кафе и театры, торговые центры… И все же время настойчиво: оно торопит, толкает в спину, вынуждая действовать, и Эрен, сморгнув позорные слезы, выезжает на окружную дорогу. Он не разменивается на сомнения — едва увидев впереди фуру, выворачивает руль влево и выезжает на встречную полосу. «Ты не знаешь, кем был мой отец» — позорная ложь. Эрен и сам не знает, кем был его отец, но Ривай никогда об этом не узнает. «Чтобы мы сбежали», «А я останусь здесь», «Все будет хорошо» — ложь, ложь и еще раз ложь. И все же совесть смотрит с благосклонностью, зная, что в одном Эрен был честен. «Меня никто не обвинит». Вот она — единственная правда, оторванная от сердца, но высказанная не до конца. «Потому что ты умрешь», — ласково договаривает совесть и, сжав тело в крепких объятьях, заставляет забыть о страхе. Глухой удар, переворот, шоковое состояние… Легкая, искренняя улыбка на бледных губах — последнее, что видит Эрен. Затем — густой мрак чистилища.