Засланная

Время причудливая субстанция. Время изменчиво и капризно. Каждую секунду оно меняет само себя. Любое действие смертного или бессмертного создают новый мир, где все идет по-другому. Иная реальность – иные правила. Время абсурдно и бесконечно логично, время – это хаос и абсолютный порядок. И никто не может познать время, управлять им или быть им нетронутым. Время дарит редкие мгновенья счастья с дорогими и приговаривает к многим годам одиночества. Время жестоко и милостиво. Время всегда двойственно. Оно подобно реке. И как в реке бывают омуты, во времени бывают провалы. Иногда в такие провалы попадают смертные и время с любопытством ученого, ставящего опасный эксперимент, будет наблюдать над своей нечаянной жертвой. Над ее ужасом и надеждой, мучениями и наслаждением, счастьем и горем. Время будет наблюдать, но какие бы фортели не выкидывал подопытный, все закончится. Время безжалостно. Мудрецы не пытаются оспорить истины, усомниться в решениях богов. Лишь дураки бросают вызов небу. И старый жрец, проживший удивительно долго именно благодаря своей покорности судьбе, никогда не задавал вопросов больше, чем будет угодно Скарабею, Солнцу и Сыну Небес. Он умел быть незаметным и незаменимым. И поэтому он дожил почти без бед до глубокой старости – 35 лет. Предчувствуя скорую свою кончину, он готовил себе саркофаг и место в храмовой гробнице, найдя успокоение лишь удостоверившись, что к его загробной жизни все готово. Остатки своих дней старый жрец проводил среди учеников и послушников, стремясь передать им главную мудрость – быть тихим, как вода, и податливым, как глина, чтобы время и Скарабей слепили из них достойных жрецов. Молодые умы были непоседливы и горячи, юношей больше волновал обет безбрачия, чем поучения старика. Мудрец лишь молил Скарабея о милости к детям Храма, простить им излишнюю храбрость, ведь она порождение глупости и юности. Каждое утро с восходом Светила и каждый вечер с Закатом, старик проводил на коленях перед алтарем, слепыми глазами вглядываясь в золотые контуры Священного Жука. Часы проводил он в молчании, закончив тянуть сиплым голосом гимны во славу Солнца, Скарабея и Сына Небес. Он не знал о чем молить богов. Он давно уже исчерпал свои собственные мольбы. Но тепло Храмового золота и смутные огни свечей держали его у алтаря долгие часы, в которых он находил спокойствие. Он гладил кончиками пальцев шероховатую спинку Золотого Скарабея, словно на удачу, произнося свою последнюю мольбу. Он хотел уйти в мир Богов пред ликом Скарабея, в спокойствии, как и следует жрецу Храма. Прожаренные солнцем морщинистые губы сложились в улыбку человека, которому больше нечего желать. А затем угасающий луч Светила отразился от спинки своего Скарабея, ослепив бликом белые глаза старого жреца. Старик тяжело охал и вздыхал, очнувшись будто от тяжелого сна. Кости его занемели. Опираясь на стену, он поднялся на ноги и огляделся. Стена из серого камня холодила ладонь, вперед уходил узкий коридор, теряясь за резким поворотом. Старый жрец медленно шел вперед, не понимая в какой он части Храма и как здесь оказался. Опухшие колени разгибались со скрипом, старые кости безжалостно ныли, но жрец упорно продолжал движение, то и дело хватаясь за стену. Коридор вывел в небольшой зал, который раньше старик не видел. Высокие стены уходили в темноту, свет многочисленных факелов не мог рассеять многовековую тьму. Жрец остановился у порога, щуря подслеповатые глаза, пытался разглядеть фигуру, с первого взгляда показавшуюся ему статуей. Шаркая сандалиями, он осторожно приблизился и тут же пал ниц под жгучим взглядом золотых глаз. Не смея поднять голову и осквернить Бога нечестивым взглядом, жрец поспешно начал петь гимн, фальшивя и давясь удушливыми волнами страха. Бог встал, а старик захлебнулся словами молитвы, онемев от подступившего ужаса, едкий пот заливал глаза, туника липла к телу. Хрипя жрец продолжил гимн, чувствуя как Бог медленно обходит его по кругу, в крупных глазах плескалось презрение к жалкому своему рабу, а спину старика то бросало в холод, то в жар. Заканчивая хвалебный гимн Богу-Скарабею, жрец начал отбивать поклоны с ярым усердием, разбив висок в кровь о каменный постамент, на котором восседал Владыка. Пот смешивался с кровью, жег рану, заливал глаза мутной алой пеленой. Скрючившись у престола Бога, старик отдался на его волю, слыша, как тяжело сердце бьётся в ушах. К разгоряченной голове, покрытой редкими седыми волосами на краткий миг прикоснулась холодная, как вода, ладонь Владыки, и жрец возликовал, потеряв страх, он в едином порыве обнял ногу Скарабея, покрывая мокрыми поцелуями беззубого рта стопу Бога. Благословлены его труды, жизнь его прошла не впустую. Бог коснулся своего раба, вознес его над всей расой людской. Подарил ему часть своего величия. На краткий миг старику показалось, что слепота отпустила его, глаза наполнились слезами, и, вскинув голову к лику своего Бога, жрец запел хвалебную молитву, и голос его не дрожал. Жидкое золото в глазах Владыки ослепительно засияло, и свет этот поглотил старика вместе с его песней. Время безжалостно ко всем смертным, к их наследию и их памяти. Но история про Золотого Жреца еще долго будет ходить по землям великой Империи Египетской, обрастая слухами и небылицами, пока время не похоронило ее вместе с последним жрецом Скарабея в бескрайних песках Великой Пустыни. *** Я проснулась резко, словно опустилась в ледяную воду. Странный, до боли правдоподобный сон никак не хотел таять и уходить, как следовало бы каждому приличному сну. Размышляя над тем, что он мог бы означать, я попыталась перевернуться и позорно упала на пол. Правая половина тела тут же отдалась тупой болью, сон на ящиках явно не пошел моему и без того хрупкому организму на пользу. Сквозь яркую картинку сна постепенно прорывалась убогая реальность, вспомнив, что вчера я бесцеремонно уснула в каюте Явика и, не обнаружив гостеприимного хозяина на месте, бросила взгляд на инструментон в поисках часов, тихо выругалась и даже не попытавшись привести себя в порядок, понеслась к лифтам. Зеркальные стены кабины отразили маленького, помятого гнома женского пола, чьи хитроватые глаза бегали в поисках оправдания на случай, если капитан уже пришел в себя и застукает за почти 3 часовым опозданием. Когда первый страх прошел, на поверхность всплыла злость на членистоногое даже не попытавшееся разбудить меня. А затем откуда то снизу вякнуло почти забытое чувство благодарности, напомнив, что вчера членистоногое было весьма добрым и отзывчивым. Даже нога, вон, почти не болит. Как всегда вовремя пробудившееся чувство юмора в ответ предположило, что у насекомообразного на подходе сезон размножения, и оно просто искало в кого бы отложить личинку, и вообще стоит сделать себе рентген всего тела на предмет инородных предметов. Здравый смысл молча застрелился. Вовремя заметив, что проговариваю все это в слух, заткнула себе рот и короткими перебежками добралась до женской душевой. Наскоро умывшись и почистив зубы, улыбнулась своему отражению. Вышло кривовато. Время завтрака уже прошло и теперь в столовой зоне сидели только те, кому в этот день делать было особо нечего – матросня. Капитана нигде видно не было, и я, пригладив руками взъерошенные волосы, как можно спокойнее пошла к медотсеку, боясь увидеть, как он выходит из оружейной Вакариана. Мужчины за столами бросили в мою сторону сальные взгляды и о чем-то зашептались. Я посчитала нужным не обращать внимания, пока один из них с особенно противным взглядом не окликнул меня: - Что, сестричка, на инопланетинку потянуло? На краткий миг я замерла, не понимая, что он имеет в виду. А матрос продолжил ехидным голосом, вызвав у своих товарищей уже ничем не прикрытый хохот: -Ну и как оно? Много отличий от нормального мужика? Густо покраснев, я бросилась к дверям медблока, давясь подступившими к горлу слезами. Зажав пальцами веки, чтобы ни одной слезинки не скатилось, я глубоко вдохнула успокаиваясь и пошла к своему столу. Доктор Чаквас хоть и посмотрела на меня со странным выражением, однако смолчала. Лиара, как и Гарус, в блоке отсутствовали, Шепард, судя по записям, ушел около часа назад. О Явике ничего нового не поступало. Усевшись за стол, я схватила кружку с вчерашним кофе, и начала давится холодным напитком. Выйти на кухню за новым не хватало смелости. Только в книгах героиня, гордо вскинув голову, переживает нападки завидующих и переносит любые трудности. В реальности же все наоборот. Умом я понимала, что от моего молчания добра не будет, впрочем как и от каких либо действий. Мама не научила меня, как вести себя в такой ситуации. Мама в принципе не научила меня ничему толковому. А социальной жизни у меня всегда было минимум. Найдя на столе отчеты, я с радостью закопалась в них по самые гланды и просидела так до самого вечера. Никаких вылазок капитан не назначал, а Сузи только один раз сделала объявление, и то о стыковке с кораблями кварианского флота. День прошел в общем-то бесполезно. Экипаж маялся от безделья, а Шепард занимался самым своим нелюбимым делом – политикой. Намерено медля с документами, я закончила писанину только к 11 вечера по корабельному времени. Доктор Чаквас так ни разу и не сказавшая мне ни слова, поставила передо мной ампулы, прозрачно намекая, что несмотря на личные неурядицы, работу свою мне делать придется. Тяжело вздохнув, я засунула лекарство в сумку и вышла из блока, надеясь не столкнуться ни с кем. Надежды сбываются редко. Слухи по кораблю разносятся быстро, поэтому в каждом встрченом взгляде я видела либо насмешку, либо презрение. И это презрение было в тысячу раз обиднее того, что мог дать Явик. Понурив голову, внутренне сжимаясь от каждой фразы и каждого слова, давя на корню жалость к себе, я спустилась на четвертую палубу. И чуть ли не бегом направилась к каюте протеанина. Не знаю, что я хотела увидеть в нем, но натолкнувшись на привычную ледяную броню, вдруг ощутила сосущую пустоту внутри. В который раз осознав, что мои возможные чувства и порывы, исключительно моя проблема. Для всех остальных я –предмет интерьера. А теперь и шлюха. Молча кивнув Явику, я достала ампулы. Он смотрел на меня сквозь чуть приспущенные веки, с места не двигался, заговорить не пытался. Глотая обиду, я как можно быстрее сделала все необходимые уколы и, бегло осмотрев шов, выскочила из каюты, как пробка. К горлу подкатывала тошнота, а тут как назло из инженерного отсека вышли двое матросов. Заметив меня, один из них толкнул в бок второго, и с противным смешком, поинтерсовался: -Что-то ты сегодня быстро. Сдает позиции нелюдь, да? Не то, что нормальный человек, ты, если он совсем никакой будет, обращайся. Я почувствовала, как краска заливает щеки. Хуже пощечины, хуже плевка в лицо. С трудом сдерживая слезы, я бросилась к лифтам, под их дружный гогот. С третьего раза попав по кнопке дока, с остервенением потерла глаза. Жалость к себе перекрыла злость, но хватило ее ненадолго. Спрятавшись у шлюза, я опустилась на холодный пол и беззвучно заплакала, баюкая свое растоптанное достоинство. Только когда пачка сигарет опустела, я к горлу подкатывали позывы тошноты при одной мысли о сигарете, я поднялась, покачиваясь. От долгого плача разболелась голова, и опухло лицо, успокоительное найденное в сумке я крепко сжала в руке. Уже в собственной каюте я разжала вспотевший кулак и тупо уставилась на упаковку. Что-то внутри подмывало проглотить штук 15 и забыться снов навеки. Я очнулась только когда выложила на тумбочку все 20 маленьких таблеточек в гладкой оболочке. Посидев в раздумьях с минуту, я подняла руку и влепила себе пощечину, так что онемела ладонь. Нет ничего противнее шлюхи, покончившей с собой. Таблетки были сметены на пол, а я упала на подушку. Сил плакать уже не было, как не было и слез. Моральная усталость взяла свое и я медленно начала проваливаться в сон без сновидений. Последнее, что мелькнуло перед потухающим взглядом, были крупные золотые глаза, которые заметало песком. Автор извиняется за долгое отсутствие и заодно за маленький размер. Завал на работе и сессия не способствуют творчеству. Приятного чтения и приятного комментирования, дорогие мои.=)