Words That Water Flowers

Киллуа Золдик встретил Гона Фрикса в нежном возрасте двенадцати лет в первый день общей школы. Киллуа опаздывал. Очень опаздывал на самом деле. Мама не хотела его отпускать — она умоляла его неделями и месяцами подумать о домашнем обучении, просила остаться с ней и остальными членами их так называемой семьи на всю оставшуюся жизнь без шанса сбежать- Киллуа хорошо помнил, что готов был скорее задушить себя, чем остаться в этом ужасном особняке с его ужасными родственниками на еще один бесконечный год. (Несколько лет спустя, с цветочными лепестками, не дающими ему возможности вздохнуть, Киллуа не смог удержаться от легкого смешка. Ох, ирония.) Именно потому, что он жестоко опаздывал, Киллуа схватил свой скейтборд по пути ко входной двери. Просто прикинул, что так быстрее доберется до школы, чем на своих двоих. Он обогнул материнские загребущие руки, проскочил мимо Канарии и Гото, который в этот момент грациозно натирал столовое серебро, и выбежал на подъездную дорогу так быстро, как только ему позволили ноги. «Свободен.» — подумал Киллуа, вдыхая сладкий аромат позднего лета. — «Я свободен.» Дорога не заняла много времени. Киллуа несся на пределе возможностей на своем скейтборде, наслаждаясь порывами ветерка, играющими в серебристых волосах, и свистом в ушах. В то же время, глубоко внутри, его желудок выкручивало, и сердце ломилось из груди, и он не понимал от чего — возбуждения или нервозности. Киллуа ума не приложил. Времени разобраться ему не дали, и как только он повернул на финальную улицу, неизвестный мальчишка выскочил из-за угла в метре от него. Узлы в животе начали слегка разматываться. Так он не один опаздывает. Не то чтобы его это прямо так волновало, но… Не хотелось нажить проблем в первый же день. — Ты, — пропыхтел мальчик, когда Киллуа пристроился сбоку от него, — тоже опаздываешь? Киллуа вздернул тонкие брови. Разве это не очевидно? — Ага? — Хех. — ухмыльнулся мальчик, солнце сверкало в его коричнево-золотых глазах. — Я — ахх — так рад! Хоть не один такой. Киллуа внезапно почувствовал острую боль в груди. Вот, почему он здесь; вот, почему он пошел в школу. Он не хотел больше быть одиноким в своей золотой клетке. Он хотел узнать других детей своего возраста. Он хотел друзей. — Сколько тебе? — спросил Киллуа у мальчишки. — Двенадцать! Он осмотрел его еще раз напоследок: у того были странные торчащие иголочки темных волос, несносная зеленая куртка, которая, очевидно, сшита своими руками, яркие глаза и лицо, светящееся смесью любопытства и простого детского счастья. Окей. Почему бы нет? Киллуа всегда может послать пацана, если он станет слишком приставучим. Киллуа, проворно спрыгнув со скейтборда, схватил его одной рукой. Он приземлился достаточно жестко, и тупая боль прошлась по ногам, но он даже не моргнул. Он привык терпеть гораздо большее. — Я Киллуа. — представился он, когда мальчик восхищенно уставился на него. — О, это было так круто! — воскликнул он, и блондин ничего не смог поделать с кусачим румянцем, расцветшим у него на бледных щеках. — Да ничего особенного… Ах, а как тебя… — пробубнил Киллуа. — Гон! — прощебетал мальчуган со светящейся улыбкой до ушей. — Гон Фрикс! А ты покажешь мне, как делать такой же прыжок на скейте? За обедом, может? Киллуа засмущался еще сильнее и кивнул. Позднее, во время обеда он, поддерживая Гона за вспотевшую ладошку, наблюдал, как тот пытается устоять на скейтборде. Хватка Гона была достаточно сильной, чтобы оставить вмятинки от ногтей на коже Киллуа. Золдик, вообще-то говоря, заслужил это: он довольно сильно толкнул Гона на асфальте, и тот потерял равновесие на узкой дощечке, тонко взвизгивая. Гон кричал на него так громко, что у Киллуа весь оставшийся день в ушах звенело. Но в тот момент он смеялся так сильно, что не заметил. Потом они валялись на траве, и, поедая обеды, болтали о своих мечтах и видеоиграх, и обо всем остальном вместе взятом. Все оставшееся свободное время Гон аккуратно плел им сочетающиеся цветочные веночки. Киллуа помнил их. Это были самые прекрасные вещи, которые он когда-либо видел. И пусть даже цветы, которые выбрал Гон пахли слишком сильно, их палитра была смесью красного, багряного и золотого. — Ты выглядишь чудесно! — воскликнул Гон, когда Киллуа аккуратно прикоснулся тонкими пальчиками к броским лепесткам на своей голове. — Ду… дурак! — выпалил Киллуа; его щеки горели так, словно их обожгли. — Нельзя же просто так такое говорить! Это смущает! — Но это правда! — заспорил Гон, и рот Киллуа захлопнулся с громким щелчком. — И мы друзья, так что это нормально — говорить подобное друзьям! Киллуа не совсем был с этим согласен — с той частью, где разрешается называть друзей «милашка», а не с той, где говорилось, что они друзья. Потому что Гон доказал свою дружбу, каждый день подлетая к нему со своей фирменной улыбкой на миллион ватт в сочетании с озорным блеском в глазах. Иногда Киллуа казалось, словно им суждено было встретиться и стать лучшими друзьями. Быть с ним: смеяться над его рожицами в школе, делить за обедом домашнее печенье, которое старательно пекла его талантливая тетя Мито, и устраивать ночевки, засыпая лицом друг к другу — было легко и естественно, как дышать. По крайней мере было так, пока однажды Киллуа рассеянно не задумался о Гоне и не понял, что не может дышать совсем. Залитые солнцем лепестки, что он выплюнул тогда на руки означали начало конца. К тому моменту они с Гоном дружили уже несколько лет, ни на секунду не покидая друг друга. Они делали все вместе. Гон был всем для него. Так что это не заняло у него много времени, чтобы понять, кто именно стал причиной его болезни Ханахаки. Он даже не представлял, что влюблен в Гона, до этого самого момента. Но все сразу вставало на свои места. Лепестки были ответом на то, почему сердце Киллуа пускалось в пляс из-за звука чужого голоса, и почему от одного только вида мальчишки в животе рождались бабочки. Но он должен был убедиться. — Гон. — прохрипел Киллуа сразу на следующий день после того, как выкашлял лепестки цвета садящегося солнца, и самых ярких языков пламени, и сладкого красного вина. — Гон. — Хмм? — с головой ушедший в свою математическую проблему Гон и не заметил дрожи в чужом голосе, и в груди у Киллуа чувствительно потяжелело. Так будет только лучше для него же. В конце концов, он не хотел, чтобы Гон стал подозрительным и начал постоянно волноваться о нем. — Гон, — попробовал Киллуа еще раз, — помнишь, когда мы встретились? Когда ты нам венки плел во дворе за обедом? Какие цветы ты использовал? Гон остановился и нахмурил бровки. — Не помнишь, да? — разочарованно вздохнул Киллуа. — Ммм, нет, я точно помню! Дай только… О! — просветлел паренек. — Вспомнил! — И? — живот Киллуа словно заполнили до краев оголенными нервами. Или, в его случае, лепестками. — Ага! — зачирикал Гон, одалживая другу свою излюбленную ослепительную улыбку. — Это бархатцы. Знаешь их? Такие яркие цветочки, которые забавно пахнут? Киллуа сглотнул, игнорируя щекотку мягкого, бархатного лепесточка глубоко в глотке. — Да. Я знаю.