The concept of the Bipolar spectrum

      Ньют пропадает почти на три дня.       Поцеловал улыбающимися губами Томаса в щёку, прижался на мгновение тесно, сказал: «Увидимся, Томми», шагнул за порог и исчез.       Томас понимает это не сразу. В этот день он неожиданно сам для себя решает показаться в колледже и возвращается домой вечером, уставший, злой и со вспыхнувшим вновь убеждением, что высшее образование – это коварный заговор лично против него.       Зайдя на фейсбук и не обнаружив там сообщения от Ньюта, Томас слегка огорчается, но не настораживается. Он успел привязаться к привычке Ньюта скидывать Томасу каждую смешную картинку, найденную на просторах интернета, но, в конце концов, может же человек устроить себе передышку от новостной ленты фейсбука? Поэтому Томас отправляет Ньюту дежурное «как день?» и, отложив телефон, плетётся на кухню с твёрдым намерением сожрать всё, что не успеет убежать. Убегать, правда, особо некому. Хотя сыр, завалявшийся где-то в промозглых недрах холодильника, действительно выглядит так, будто может попытаться это сделать. Томас благоразумно решает его не трогать.       Томас возвращается в спальню, в объятия кровати и соцсетей, спустя где-то час, и Ньют по-прежнему безмолвствует. Это Томаса слегка озадачивает. Он не помнит случая, когда бы Ньют задержался с ответом больше, чем на десять минут. Однако «как дела» висят непрочитанными, и сердце Томаса холодной склизкой лапкой осторожно касается тревога.       Он отгоняет её весь вечер. Начинает делать доклад, лениво переписывается с Минхо и Терезой и время от времени проверяет, не прочитал ли Ньют сообщение. Не прочитал. Томас ложиться спать с неприятно скребущимся чувством где-то под рёбрами, но старательно убеждает, что, скорее всего, Ньют просто в кои-то веки лёг спать.       С утра от Ньюта по-прежнему нет вестей. Томас забивает на доклад и не едет в колледж, предпочтя нервно слоняться по квартире. Он даже уборку начинает делать, прежде чем сдаётся окончательно и решает всё-таки позвонить. Он минут пять сочиняет речь, которая бы не выставила его нервной истеричкой. Однако Ньют не подходит и к телефону. Он не подходит к телефону ни в два часа дня, ни в полчетвёртого, ни в пять, ни в пять пятнадцать, ни в пять шестнадцать… У Ньюта даже нет грёбанного автоответчика, что после пятой попытки Томаса очень огорчает, а после двадцать пятой – радует. Он не уверен, что действительно хочет, чтобы Ньют услышал всё, что Томас мог бы ему сказать.       Томас плюнул бы на все правила приличия, и поехал бы к Ньюту домой, но внезапно он осознаёт, что не помнит дорогу. Они встречаются почти два месяца, и за это время Томас был у Ньюта дома всего один раз – на вечеринке, когда он его первый раз поцеловал. За окном темнеет небо, а Томас сидит на кровати, разглядывая телефон с каким-то отстранённым интересом, и пытается понять, как он умудрился упустить это из внимания.       На серо-синем небосводе проступают серебряные точки звёзд, и Томас всё глубже погружается в осознание того, что он нихрена не знает о Ньюте. Он знает, что у Ньюта есть, как минимум, десять улыбок разной степени зубастости. Знает, что тот не любит завтракать, зато в любое другое время может сожрать что угодно в любых количествах. Что спит на спине, в сексе предпочитает быть снизу, что на правой лопатке у него – созвездие родинок, что голову он моет каждые три дня и принципиально не пользуется феном.       Томас не знает, учится ли Ньют, работает ли. Кто его родители и где они. Что он делает в ПОРОКе, почему хромает, есть ли у него бывшие. Даже друзей его Томас не знает. Только Алби.       Томас пишет Алби на следующий день. Решение написать он принимает ещё с утра, но сил найти его в друзьях у Ньюта и, собственно, написать, он набирается только к ночи. Какое-то время Томас тупо зависает над открытой вкладкой, чувствуя себя абсолютно, невероятно мерзко. Он пишет: «Ньют в порядке? Не могу дозвониться» и отчаянно надеется, что при нажатии кнопки «отправить сообщение» его убьёт разрядом тока. «Не в порядке» - коротко отвечает Алби. Томас смотрит на это сообщение несколько секунд, пытаясь разобраться, чувствует он тревогу или облегчение. Выходит какая-то смесь, неприятная и стыдная.       «Что случилось?»       Томас выдерживает пару секунд и спрашивает: «Можно я приеду?» - и ему даже почти не тошно от осознания факта, что он спрашивает у Алби разрешения. Тревога побеждает краткое чувство облегчения от того, что ему хоть что-то ответили, и Томасу становится похер, что там подумает о нём Алби.       «Ок»       Алби встречает его у автобусной остановки, коротко и крепко сжимает ладонь в приветствии. Лицо у него всё такое же непроницаемое, как на многочисленных фотографиях у Ньюта на странице. - Так и думал, что он тебе ничего не сказал. – Говорит Алби. Томас мгновенно вскидывается: - Это ещё почему? Алби смотрит на него и неожиданно криво ухмыляется. - Чувак, расслабься, - говорит он почти дружелюбно. – Я тебе не враг. Томас, всё ещё злясь, скептически вскидывает бровь. Алби качает головой. - Мне нет никакого дела до того, с кем Ньют встречается. Я ему не мамаша и не полиция нравов. И уж точно – не фейс-контроль. Звучит всё это тоже не слишком приятно, но так Томас верит ему чуть больше. - Я имел в виду, - продолжает Алби, - что он слишком хотел, чтобы ты считал его нормальным. - Он нормальный. – Вновь огрызается Томас. Алби улыбается даже как-то сочувственно. - Нет. - Звучишь как мудак. – Сообщает Томас. Алби пожимает плечами. – Ладно, может ты наконец перестанешь разводить драму и расскажешь уже, что происходит? Алби смотрит на Томаса несколько мгновений оценивающим взглядом, точно размышляя, стоит ли отвечать. Потом кивает.       У Ньюта биполярное расстройство – это раз. Томас в душе не ебёт, что это значит – два. Значит это полную жесть – это три. - Нет у него никаких перепадов настроения. – Томас хмурится и качает головой. – Он же всё время… - Как в жопу ужаленный? – заботливо подсказывает Алби. - Это маниакальная фаза. И походу, в этот раз очень слабенькая.       Томас вспоминает, как Ньют подскакивал через пару часов после того как лёг спать, полный сил. Как смеялся так долго и громко, что Томасу начинало казаться, что у него истерика. Как посреди ночи тащил его гулять по заброшенному кварталу или смотреть на звёзды. Как мог трахаться несколько часов подряд и потом ещё смеяться и называть Томаса «дедулей», пока тот чувствовал себя заёбанным в самом прямом смысле слова. Внезапно всё это начинает выглядеть совсем иначе. - Слабенькая? – переспрашивает он. - Ну, жёсткую манию ты бы точно заметил. – Хмыкает Алби. – Как-то раз ему начали мерещиться повсюду зомби. Томас заторможено кивает. - А сейчас…? - Депрессивная фаза. – Алби передёргивает плечами. – В общем-то, он просто лежит у себя в комнате и отказывается вставать, есть и разговаривать. Никаких зомби, кроме него самого.       Они подходят к дому. Алби останавливается и поворачивается всем своим нехилым корпусом к Томасу. Он, на самом деле, не то, чтобы сильно выше и мощнее, но Томас всё равно чувствует себя рядом с ним тощим подростком. - Всё это – ёбаный пиздец, Томас. С моих слов так может не показаться, но это пиздец как он есть. Ты знаешь Ньюта только с одной стороны, а их у него ещё, как минимум, две. И он упрямый мудак, не принимающий лекарства, что значит – не делает нихуя, чтобы как-то этот пиздец исправить. И он тебе врал. Вполне сознательно – хотя бы поначалу. Так что ты ничего ему не должен, и никаких обязательств у тебя нет. Можешь сейчас свалить – никто тебя не осудит. И Ньют в том числе. Он мудак, а не идиот. – Алби скрещивает руки на груди. – Но если ты сейчас к нему пойдёшь – обязательства появятся. Потому что уйти сейчас – это одно. А показать рыло, испугаться и сбежать от него такого – совсем другое. Так что решай, Томми.       Из чужих, не-Ньютовых уст «Томми» звучит издёвкой. Томас морщится. - Пойдём уже. Наверх они поднимаются в напряжённой тишине. Квартира встречает их такой же тишиной. В ней светло, тихо и пусто. Никаких признаков жизни. - Томас приехал. – Громогласно сообщает в пустоту Алби. Ответа не следует. – Ньют там. – Кивает он в сторону двери.       В комнате темно – шторы задёрнуты, свет выключен. В комнате холодно – кажется, окно открыто настежь. В комнате мертвенно тихо – лежащая на кровати фигура, кажется, почти не дышит. Томас аккуратно присаживается на краешек кровати, смотрит на вихрастый затылок. Рука непроизвольно тянется взъерошить их, и Томас не успевает её остановить. Ньют вздыхает чуть глубже, но больше никак не реагирует.       Томас хочет сказать, что волновался. Что проверял фейсбук каждые пять минут, в надежде на ответ, что звонил без конца. Но не говорит. Что-то подсказывает ему, что человеку, лежащему третий день практически без движения и не нашедшему в себе сил дотянуться до телефона, валяющегося на стуле рядом с кроватью, скорее всего, глубоко пофиг, кто там и из-за чего волновался. Томас продолжает касаться Ньютовых волос, осторожно перебирая кудряшки. Голова у парня не особо чистая, пряди слегка слипаются и на ощупь неприятно-сальные, но Томасу кажется, что стоит ему убрать руку – Ньют растворится в воздухе. Фигура под одеялом невыносимо хрупкая, почти бестелесная. Ньют напоминает тяжело больного.       Томас не знает, сколько времени он провёл рядом с Ньютом. Он встаёт с кровати всего один раз – закрыть окно – и торопливо возвращается, смутно опасаясь, что Ньют успеет за эти несколько мгновений исчезнуть. Томас сидит рядом, ощущая себя туго скрученной пружиной – каждая мышца в его теле напряжена, и он, кажется, готов сорваться в любой момент. Бежать ли, драться ли – он не знает. Томас закидывает на кровать и ноги, прижимает их к груди, но свободнее или спокойнее себя от этого не чувствует. Он сидит и чутко вслушивается в едва уловимое Ньютово дыхание, изредка на пробу касаясь кончиками пальцев его волос или спины. Просто, чтобы удостовериться, что парень всё ещё на месте. Изредка Ньют вздыхает чуть глубже или коротко шевелится, но больше никаких признаков жизни не подаёт.       В комнату заглядывает Алби и жестом зовёт Томаса. Тот слушается, ощущая себя как в трансе. - Есть будешь? – Томас понимает обращённый к нему вопрос раза с третьего. Он заторможено кивает и садится на ближайший шаткий стул. Алби ставит перед ним тарелку с куском полуфабрикатной лазаньи. Сначала она кажется Томасу картонной на вкус, но спустя пару мгновений он понимает, что голоден как волк, а спустя ещё пару – вкусовые рецепторы запоздало включаются.       Алби наблюдает за торопливо поглощающим еду Томасом с некоторой долей жалости и наливает парню чай. - Так… - Томас не знает, как начать разговор. Он вообще не уверен, что хочет его начинать. – И надолго…? Алби пожимает плечами. - Может, месяц. Может, два. Хер знает. - И он всё время будет…? - Лежать овощем? Надеюсь, что нет. У него вообще довольно широкий репертуар. В Томасе единовременно вскипает несколько разнонаправленных чувств: сочувствие к Алби, который, кажется, в одиночку тянет лямку заботы о психически неуравновешенном друге; всё та же глупая ревность, что это Алби, а не он, Томас, знает Ньюта настолько хорошо; и жгучее желание врезать Алби по роже, за то, что говорит о Ньюте так спокойно-насмешливо. О хрупком, одиноком, полупрозрачном Ньюте, лежащем в своей комнате точно одна из его, брошенных небрежно на пол, футболок.       Надломанный образ вспыхивает перед Томасовым внутренним взглядом, и ему внезапно становится плевать и на Алби, и на собственную ревность. - У вас тут есть запасная зубная щётка? – спрашивает Томас. Алби кисло смотрит на него и без особого энтузиазма отвечает: - Нет. Но я могу сходить в магазин, купить. А ты иди к Ньюту. Томас благодарно кивает. - Его что… типа нельзя оставлять одного? Алби вновь пожимает плечами. - Да можно, наверное. Но я подумал, что ты не захочешь. Томас снова кивает, и снова с благодарностью.       В комнате за время его отсутствия стало немного теплее. На кровати никаких ощутимых изменений не произошло. Ньют всё так же лежит, скорчившись в позе эмбриона и отвернувшись лицом к стене. На этот раз Томас позволяет себе лечь рядом. Он лежит на спине и разглядывает потолок. Он, наверное, белый, но в темноте кажется серовато-синим. В комнате всё ещё не жарко, а Томас лежит в джинсах и футболке с коротким рукавом. Единственный источник тепла – это едва дышащий Ньют под боком. Немного подумав, Томас перекатывается на бок, прижимаясь к чужой спине. Он, честно говоря, не уверен, какой реакции ему ждать. Ньют вздыхает чуть громче прежнего и едва заметно поводит лопатками, но, кажется, не особенно против. Спустя минут пятнадцать, Томас осторожно кладёт руку ему на пояс, нащупывая ладонью Ньютову ладонь. Она холодная и безжизненная, но Томас всё равно нежно, но крепко её обхватывает.       Время теряет своё привычное значение. Оно и растягивается, погружая Томаса в липкий кисель, и летит со скоростью звука. В комнату заглядывает Алби, сообщает, что купил щётку и что положит её рядом с раковиной. Спрашивает у Ньюта, как дела и, не дождавшись ответа, аккуратно прикрывает за собой дверь. Это некрасиво, но Томас ощущает себя почти победителем. - Я понимаю, почему ты мне ничего не рассказал. – Говорит негромко Томас, спустя несколько столетий. Или несколько минут. Неважно. – И я на тебя не злюсь.       Какое-то время ему кажется, что Ньют его не услышал или проигнорировал, как до этого Алби. Но потом он ощущает под пальцами едва заметную дрожь. Вслед за руками у Ньюта начинают дрожать плечи, и Томас понимает, что тот плачет. Томас приподнимается и, наплевав на аккуратность и деликатность, перелезает через Ньюта, оттирая того от стены и оказываясь, наконец, впервые за эти дни, с ним лицом к лицу. На бледном лице пронзительно алым, даже в темноте, расцветают веки и кончик носа. Губы дрожат и некрасиво кривятся. Ньюту сейчас на вид не больше четырнадцати. Глаза его широко открыты и в них вместо звёзд сияет невыносимая, почти звериная тоска.       Томасу становится очень страшно. Он ощущает себя медведем, которому в лапы сунули хрустальную балерину и наказали «Только не сломай!». - Томми… - с усилием разжимая зубы, шепчет Ньют. – Нахрена ты припёрся?       Томас говорит самому себе, что это вовсе не ранит и лишь обнимает Ньюта, позволяя тому спрятать лицо у себя на груди.       Ньют плачет и плачет. Томас хотел бы знать, как долго, но чувство времени окончательно покидает его. Ему кажется, что он не спал ни минуты, но в какой-то момент он осознаёт, что солнечные лучи проскальзывают даже сквозь плотно закрытые шторы, а с кухни его зовёт Алби. - Завтрак! Идите жрать хоть кто-нибудь, пидоры! – в этом окрике настолько явно слышится влияние Минхо, что Томас даже невольно улыбается. Он опускает взгляд, пытаясь понять, спит ли Ньют. Тот лежит неподвижно и почти беззвучно, но Томас не уверен, что это показатель. - Я пойду поем. – Говорит Томас негромко. – Ты со мной?       Ньют едва заметно качает головой и убирает руку с Томасова пояса. Надо же, он и не заметил как она там оказалась.       На кухне Алби потчует его подгоревшей и пересоленной яичницей с дешёвым растворимым кофе, и сообщает, что уходит на учёбу, потом на работу и вернётся поздно.       Томас кивает и обещает приготовить ужин.       Следующие два дня проходят однообразно и словно в вязком, сыром тумане. Алби готовит завтрак и уходит, Томас готовит ужин, пытается наводить порядок и сидит/лежит с Ньютом, Ньют лежит. Иногда плачет. Пару раз встал и дошёл до туалета, но каждый его шаг казался движением умирающего. Один раз Томасу удалось уговорить его немного поесть. Ньюту плохо. Ньюту очень плохо, и Томас ощущает это почти физически. - Должны же быть какие-то лекарства. – Говорит он неуверенно. Алби поджимает губы. - Они есть. Можешь попробовать уговорить его их принимать.       У Томаса не получается. Он пытается дважды: в первый раз Ньют закрывает глаза и отворачивается, во второй начинает плакать. Тихое поскуливание режет Томаса по сердцу ржавым ножом и больше он не рискует ничего предлагать. Просто лежит рядом, поглаживая по немытым волосам и изредка робко, легко касается губами плеча. - Съезди домой, - предлагает Алби вечером второго дня, за ужином. Томас поднимает взгляд от тарелки с переваренными макаронами. - Это ещё нахрена? – вежливо интересуется он. Алби применяет своё коронное пожатие плеч. - Да хотя бы за шмотками. Чувак, ты третий день ходишь в одном и том же – тебе, блять, надо переодеться. Сгоняй на денёк. Соберёшь вещи, выспишься в одиночестве.       Томас переводит взгляд на Ньюта. Сегодня ему удалось вытащить его из комнаты. От еды он, правда, отказался. Ньют сидит на кухонном полу, завёрнутый в плед как рахитичная гусеница в кокон, и выглядит более несчастным, чем это, в принципе, возможно. Мысль о том, чтобы бросить его хотя бы на день причиняет Томасу физическое страдание. - Попрошу Минхо. – Отвечает он. Алби раздражённо вздыхает. - Я сказал – пиздуй, значит пиздуй. Это, мать твою, мой дом, и я плачу ебучую аренду. Так что руки в ноги и пошёл. – Томас раздувает ноздри, готовый вступить в драку. Алби замечает это и смягчает тон. – Всего на день, Томас. У меня всё равно завтра выходной. Мы как-нибудь справимся, да, Ньют?       Ньют, кажется, его не слышит. Томас не знает, кого он ненавидит больше: Алби, за то, что тот делает вид, будто с Ньютом всё нормально, или себя, за то, что считает Ньюта чуть ли не инвалидом.       Томас, очень неохотно, но признаёт, что Алби прав и позволяет себя выдворить, пригрозив, впрочем, вернуться завтра утром. Алби только глаза закатывает. Томас целует Ньюта на прощание. Губы у него сухие, холодные и неподвижные. Сердце скручивает колючей проволокой.       Томас едет в автобусе, и в голову ему лезет Тереза и её «хреновая идея». Сейчас Томас с ней практически согласен. Томас хмурится. Что-то не сходится. Выйдя из автобуса, Томас совершенно уверен, что направляется домой, но призрачный Терезин голос «Ты можешь мне просто поверить? Ну, хотя бы раз, Том?» ведёт его за собой, точно дудочка крысолова и в какой-то момент он без особого удивления осознаёт себя стоящим перед дверью её квартиры.       Тереза открывает не сразу. Томас успевает несколько раз, с нарастающим раздражением, нажать на звонок. Возможно, она уже легла спать, но Томасу сейчас на это абсолютно насрать. - Ты знала, да? – начинает Томас вместо приветствия, вихрем проталкиваясь в квартиру мимо насупленной Терезы. – Ты всё это время знала и нихуя мне не сказала? А это ещё, блять, кто?       За Терезиным плечом, чуть поодаль, опасливо наблюдая за Томасом, стоит парень. Субтильный, тощий, с такими синяками под глазами, что у Томаса возникает подозрение, что он хранит в них запасы кофе. Из одежды на парне только трусы и наскоро накинутая рубашка. Переведя непонимающий взгляд на Терезу, Томас обнаруживает, что и её наряд весьма скуден, и ограничивается домашними шортами и чужой, явно мужской, футболкой. Томас моргает. - А, - говорит он. – Оу. - Это Арис. – В голосе Терезы слышны завывания ледяной вьюги. - Я, кажется, вас от чего-то оторвал? – Томас уверен, что оторвал их друг от друга, но мысль эта слишком громоздкая и угловатая, чтобы так сходу поместиться в его мозгу. - Да. – Глаза у Терезы холодные и злые, под стать голосу. Арис неловко переминается с ноги на ногу и, кажется, жалеет о своём существовании. - Ну, раз уж оторвал, - натужно легкомысленно говорит Томас (терять всё равно уже нечего, взгляд Терезы и так сулит ему мучительную смерть), - тогда, думаю, можем и поговорить. - Я тебя ненавижу. – Очень искренне отвечает ему Тереза.       Они проходят на кухню. Арис успевает натянуть джинсы и застегнуть рубашку, но тёплых чувств к нему Томасу это не добавляет. Его разрывает абсолютно немотивированная, но от этого не менее искренняя, злость. К ней примешивается чувство вины – в конце концов, не думал же Томас, что Тереза будет вечно одна, страдать от их разрыва? Если быть честным – думал, и от этого Томас чувствует себя худшим человеком на свете. Впрочем, лучше отнестись к Арису это ему не помогает. Весь он тощий, дёрганый, страшный… Томас знает о его существовании всего пару минут, но уже точно уверен, что Терезы он не заслуживает.       Томас пытается намекнуть, что хочет поговорить с девушкой наедине, и Арис даже предпринимает попытку испариться, но Тереза, остановив его коротким движением руки, ядовитым тоном сообщает, что если уж Томасу приспичило поговорить, пусть говорит при нём. Арис покорно садится на место. «Дрессированная собачка» - злобно думает Томас. - Так ты знала? Тереза поджимает губы. - Я много чего знаю, Томас. Конкретизируй, будь любезен. - Про Ньюта. Что у него это хреново биполярное расстройство. Тереза отвечает не сразу. На лице её выражение сочувствия борется с «А я же говорила». В конце концов, сочувствие побеждает и девушка кивает. - Догадалась. Доктор Янсон часто рассказывает нам про своих пациентов – без имён, конечно! – торопливо уточняет она, как будто Томасу есть дело до этических принципов доктора Янсона. – А с Ньютом мы пару раз общались… И, в общем, портрет получился довольно узнаваемый. Томас несколько раз кивает, точно игрушечная собачка на приборной панели автомобиля. - И нихуя мне не сказала. – Повторяет он. Тереза печально вздыхает. - Это не мой секрет. Томас всё ещё смотрит на неё волком, и Тереза мгновенно вскипает. - Я предупреждала тебя, что это тупая идея. - Хреновая, - на автомате поправляет Томас. Тереза непонимающе хмурится. – Ты говорила, что это хреновая идея. – Это словосочетание загоралось неоновой вывеской перед его внутренним взором неоднократно за последние дни. Когда Ньют начинал плакать, когда равнодушно отворачивался к стене, когда отказывался от еды… Тереза, кажется, замечает что-то в выражении Томасова лица и смягчается. Она протягивает руку через стол и сжимает его ладонь. Арис, сидящий рядом, неудобно ёрзает на стуле, но Тереза не обращает на это внимания. - Я надеялась, что он сам тебе скажет. – Говорит она. Томас чувствует одновременно и острый прилив нежности к ней, и резкую злость. - Всё в порядке. – Огрызается он. – Это не конец ёбаного света. Привыкну.       Тереза беспомощно вздыхает и убирает руку. Томаса колет в груди чувство потери. Арис выглядит чуть приободрённым, и Томасу очень хочется съездить ему кулаком по зубам. Тереза слишком хороша для него. Определённо. Тьфу, похож на какую-то облезлую мышь. - Ну, теперь то ты можешь рассказать хоть что-нибудь? Тереза хмурится. - Том, прости, но это всё ещё не мои секреты. Тебе стоит поговорить о Ньюте с ним самим. - Как я с ним поговорю, если он только лежит носом в стенку или рыдает?! – взрывается Томас. - Это пройдёт. Это депрессивная стадия, она проходит. - Да. Ага. Через месяц или через два. А ёбаные ответы мне нужны сейчас! Тереза делает страдальческое лицо. Арис сжимает кулаки. - Прекрати на неё орать. – Неожиданно выдаёт он почти агрессивно. Томас аж осекается. В первое мгновение он хочет огрызнуться, а ещё лучше – ударить, но потом к нему приходит осознание, что Арис, в общем-то, прав. А Томас мудак.       Они сидят ещё около часа. Тереза снисходит до нескольких, наиболее нейтральных, как ей кажется, ответов. У доктора Янсона Ньют наблюдается с восемнадцати лет – почти два года. От медикаментозного лечения отказывается, на психотерапию ходит редко и неохотно. В день, когда они встретились, Ньют как раз должен был прийти на сеанс, но, видимо, предпочёл Янсону общество Томаса. За окном темно и холодно, и Томас пытается напроситься переночевать на диване в гостиной, но Тереза злобно щурится и велит: - Катись к хуям! – рукой, для верности, даже указывая направление. Арис безуспешно давит улыбку.       Томас возвращается к себе к квартиру, угрюмо уверяя себя, что не уснёт один, без Ньюта под боком, но проваливается в сон практически сразу и просыпается только в двенадцатом часу дня.       Он завтракает остатками хлопьев, медленно собирает вещи, заезжает на работу, чтобы уволиться ещё где-то час бездумно шатается по улицам, с трудом пытаясь принять тот факт, что возвращаться к Ньюту ему не хочется. Что ему, несмотря на заверения Алби и Терезы, до безумия страшно, что этот новый Ньют – потерянный, безжизненный и равнодушный – поселился навсегда в теле вихрастого мальчишки, безвозвратно прогнав сияющие звёзды из его глаз. Что ему противно от самого себя, что он не заметил в поведении Ньюта ничего странного, а если и заметил – успешно проигнорировал или списал на эксцентричность характера. Тереза – будущий врач-психиатр – ни разу за весь вечер не упрекнула его в том, что он упустил Ньютово маниакальное состояние, но Томас кожей ощущал её недоумение. Сейчас, оглядываясь назад, он и сам понимает, что спать три часа в сутки, а остальные двадцать один – носиться без остановки бешеным зайцем нихуя не нормально.       До дома Ньюта и Алби он добирается только к вечеру и ещё с минуту мнётся на пороге, не решаясь постучать. - Выглядишь, словно выспался. – Приветствует Алби. – Ньют! Твой мужик вернулся!       За дни, проведённые вместе, Томас уже успел понять, что на самом деле Алби не такой мрачный, каким кажется на первый взгляд, но принять это ему всё ещё сложновато.       Томас, кажется, привыкает. К не вовремя просыпающемуся и также не вовремя исчезающему чувству юмора Алби. К чужой квартире, в которой всё – чашки, полотенца, кровати, люди – расставлено давным-давно кем-то другим. К новой работе в атмосферной, но очень душной кофейне. К тому, что завтрак готовить не надо, а вот ужин – сразу на троих. К тому, что плата за аренду, поделенная на троих, даже немного греет душу. Даже к Ньюту Томас постепенно привыкает.       В основном, Ньют спит (ну, или притворяется, что спит; лежит, отвернувшись к стене). Иногда плачет. Иногда слоняется по квартире, натыкаясь на стены и будто бы рыская в поисках угла, в которой он ещё не забивался. Пару раз ругается с Алби: тихо, со слезами и дрожью в голосе, и быстро сдаваясь. С Томасом не ругается. Смотрит только на него временами тоскливо, так, что у Томаса мучительно леденеет сердце. И спрашивает, почему Томас всё ещё здесь. Тот не знает, что на это сказать. - Я люблю тебя. – Отвечает он однажды. Ньют горько кривит губы. - Ты меня не знаешь. - Расскажи мне, - предлагает Томас. Ньют отворачивается, собираясь сбежать обратно в кровать. Томас ловит его за локоть и, отчаянно шарит взглядом по Ньютову лицу, пытаясь поймать ответный взгляд. – Пожалуйста. Хоть что-нибудь. Ньют стоит, сгорбившись, уставившись вниз, и Томас видит, как на пол капают слёзы. Ньют молчит. А потом, всхлипнув, сдавленно и тихо обещает: - Позже, ладно?       Томас готов ждать неделями. Но этим же вечером, когда он привычно приобнимает Ньюта за пояс, ложась в кровать, тот внезапно поворачивается к нему лицом и начинает говорить.       Он не рассказывает всё сразу. Это занимает больше месяца. Иногда он замолкал посреди рассказа, сжимал трясущиеся губы и не открывал рот ещё несколько дней, доводя Томаса до отчаяния и агрессивного самообвинения во всех Ньютовых несчастьях. Но всё-таки рассказывает.       Родители Ньюта (а точнее, Айзека Ньютона Вулсторпа*)– юрист и домохозяйка – ждали от сына Великих Свершений. Ньют учился только на «отлично» и готовился к поступлению, как минимум, в Гарвард. Ньют занимался спортом – бегал – и готовился, как минимум, к чемпионату страны. Ньют должен был быть самым настоящим умничкой и красавчиком – любую оценку ниже лучшей, любое место, кроме первого и любую девушку, не умершую от любви к Ньюту на месте, родители воспринимали как личное оскорбление. До пятнадцати лет Ньют тратил каждое мгновение своей жизни на попытки стать достойным родительской любви. А в один прекрасный день понял, что родители – лысеющий юрист средней руки и полная домохозяйка, с трудом закончившая школу. Он бросил спорт, забил на учёбу, признался родителям, что он гей и вылетел из дома под аккомпанемент «Ты самое большое разочарование в нашей жизни, Айзек!» и стал свободен. До окончания школы он жил у Алби – друга детства, чьи родители отнеслись к появлению в их доме постороннего человека совершенно равнодушно. Они оба были героиновыми наркоманами, и им вообще мало до чего в этой жизни было дело. Едва окончив школу, Алби с Ньютом переехали в другой штат: Алби – поступать в колледж, Ньют – за Алби.       От первого имени Ньют избавился поспешно, старательно вытравив его из памяти. Новых знакомств у него было хоть отбавляй, и каждому он представлялся Ньютом. Изредка звонившая мать, правда, неуклонно продолжала звать его по-прежнему, но, едва Ньюту исполнилось восемнадцать, он перестал отвечать на её звонки.       Алби был для Ньюта первой любовью (этого Томас точно предпочёл бы не знать). Когда им было лет по пятнадцать, во время одной из пьяных школьных тусовок, Ньют даже его поцеловал. Алби ему врезал. Потом долго извинялся, но попросил больше так не делать. Ньют пообещал и слово сдержал, но любил Алби ещё довольно долго.       Пока Алби постигал искусство фотографии, Ньют работал. Где он только не работал… Первое время копил деньги на колледж, но когда биполярка дала о себе знать в полную силу, пришлось смириться с мыслью, что нормальное обучение ему не светит. Это было, наверное, обиднее всего (Ньюту понадобилось не меньше недели, чтобы суметь рассказать об этом достаточно внятно – много раз он срывался в слёзы и замолкал), ведь Ньют действительно хотел учиться. Он пытался это компенсировать, читая учебные пособия по прикладной физике дома, но это, конечно, совсем не то.       Биполярное расстройство ворвалось в жизнь Ньюта, круша всё на своём пути, когда ему исполнилось восемнадцать. В один день он проснулся и понял, что не хочет вставать. Что его жизнь – жалкое подобие человеческого существования, что он заперт в глухой бетонной коробке, в которой люди копошатся точно муравьи, каждый день отрицая бессмысленность своих усилий сделать жизнь выносимой. Что он бесконечно устал притворяться личностью, что маска въелась в кожу и жжёт лицо, обдирает до костей черепа, под которым вязкой серой массой пытается обрабатывать ненужную ему информацию мозг. Что проще будет уснуть и никогда не просыпаться, чтобы тяжёлые, как гранитные плиты, мысли перестали давить, кроша в пыль сознание.       Он пробыл в таком состоянии почти два месяца, доводя до отчаяния не знающего, что делать, Алби, а потом всё просто исчезло. Он встал и больше не чувствовал себя муравьём, а жизнь – невыносимой. Всё было настолько хорошо, что Ньют даже решил, будто всё это ему приснилось. По настоянию Алби он, конечно, сходил к психиатру, но жаловаться ему было не на что. Жизнь становилась прекраснее с каждым днём, Ньют ощущал прилив сил и энергии, блестящие идеи посещали его голову одна за другой. Сон ему стал практически не нужен и неинтересен, ведь в мире столько всего интересного! Ньют хватался буквально за всё. Учил иностранные языки, скупал учебники по физике и механике, прочитывал по нескольку за день и цитировал наизусть: мозг его, казалось, впервые в жизни работал на полную мощность. Ньют тогда встречался с парнем по имени Бен; тот сбежал от него, заявив, что Ньют ненормальный и, помимо того, озабоченный. Ньют едва ли заметил его исчезновение, всё было слишком прекрасно, чтобы отвлекаться на такие мелочи. На попытки Алби отвести его к врачу Ньют отвечал пронзительным смехом. Он счастлив, а этот угрюмый идиот хочет его лечить! Сознание Ньюта работало всё быстрее и быстрее, собственные мысли не успевали за ним. Стало сложно на чём-то сосредоточится, это раздражало. Ньют легко выходил из себя, срывался на окружающих. Энергия переполняла его, и он не знал, куда ещё её можно выплеснуть. А люди вокруг ходили мрачные, медленные и назойливо обеспокоенные. В какой-то момент Ньют понял – они все враги. Они все хотят, чтобы он страдал, они завидуют! Они хотят украсть его энергию! Дальнейшее Ньют помнил смутно. В себя пришёл он уже в больничном стационаре. Скорую помощь ему вызвал Алби, когда Ньют начал нечленораздельно кричать и носиться по дому, сшибая всё на своём пути и отмахиваясь от невидимых врагов. Так в его жизни появились доктор Янсон – местное светило психиатрии и слова «биполярное аффективное расстройство».       Первое время Ньют, напуганный собственным состоянием, и чувствующий безмерную вину перед Алби, успевшим за это время похудеть, кажется, килограмм на десять и обзаведшимся мешками под глазами больше самих глаз, послушно принимал все предписанные ему таблетки, исправно ходил к Янсону на консультации и изо всех адаптировался к пожизненной борьбе с болезнью. От таблеток болела и кружилась голова, путались мысли, сложно было долго читать или смотреть телевизор, или разговаривать.       Ухудшились память, координация. Из-за постоянной сонливости Ньюту казалось, что он бродит в вязком сером тумане. От психотерапии с Янсоном Ньюта физически тошнило. Доктор может и был дохуя научным светилом, но к пациентам своим он относился примерно так же, как к лабораторным крысам. «Крысюк» в какой-то момент охарактеризовал его Ньют и больше никак иначе к нему не обращался. Янсон в ответ на это мерзко улыбался и иногда просил «попридержать свои истероидные проекции».       Ньют бросил принимать лекарства. Он бросил бы и к Янсону ходить, но Алби с мрачной решимостью пообещал в этом случае съехать и никогда больше не подходить к Ньюту ближе, чем на сто метров. Алби и идею отказа от таблеток принял в штыки, но тут Ньют был неумолим. С ними он чувствовал себя инвалидом. Доктор Янсон продолжал с периодичностью раз в несколько сеансов предлагать ему пересмотреть схему лечения, снизить дозы, а не ликвидировать их совсем, но Ньют только укреплялся в убеждении, что лучше уж свихнуться, чем послушаться Крысюка.       Он не страдает. Правда. Ну, то есть, страдает, конечно, но только в депрессии. Из мании же он даже научился извлекать пользу. На начальном этапе, пока она ещё не превращается в полноценное безумие, на душевном подъёме, он успевает освоить один или два новых навыка, часть из которых (в какой-то раз он, например, неплохо так успел выучить французский) оказывается в той или иной степени полезными. С французского, например, он часто переводит на заказ статьи для врачей из ПОРОКа. Нахватавшись знаний и умений из самых разных областей, он смог себе позволить не искать постоянную работу (которая всё равно ему не по силам из-за расстройства), а зарабатывать на жизнь фрилансом. - Я не хочу так жить. – Негромко говорит Ньют, глядя поверх Томаса. – В постоянном ебучем тумане, или в страхе перед каждым изменением настроения. Я вот такой. Это херово. Но другого меня мне не дали. И вам, к сожалению, тоже. – Томас осторожно сжимает в ладонях руку Ньюта. - Другого и не надо. – Говорит он.       Ньюту становится лучше. Не сразу, не резко, но становится. Он будто бы выплывает из болота. Начинает есть, разговаривать, улыбаться. От каждой его улыбки в груди Томаса распускается пышным цветом восторг. Из глаз постепенно пропадает выражение звериной тоски. В один из вечеров, когда Томас выходит из душа, отряхивая с волос воду, Ньют ждёт его в коридоре, прислонившись к стене. Он берёт Томаса за руку и тянет за собой.       Секс с ним сейчас совершенно не похож на маниакальную еблю. Ньют движется медленнее, спокойнее, дышит глубже, целуется дольше, касается нежнее. Он всё ещё кажется Томасу фарфоровой статуэткой, и ему страшно лишний раз дёрнуться. Нежность в этот раз превосходит возбуждение. Томас укладывает парня на кровать, стягивая с него домашние штаны. Он несколько раз проводит рукой по члену парня, наблюдая, как тот закусывает губу и сдерживает стон, почти с восхищением. Ньют запрокидывает голову, открывая беззащитное горло, и Томас с трудом отводит взгляд и склоняется над членом, беря его в рот. Гортанный долгий стон практически заменяет ему визуальную стимуляцию. Он движется не торопясь, заглатывая практически до основания, наслаждаясь ощущением сдавленности в горле и солоноватым вкусом нежной плоти. Ньют ощутимо выгибается, цепляясь пальцами за волосы Томаса. Он кончает довольно быстро, выдохнув напоследок протяжно-сладкое «Томми…». Томас с трудом сглатывает, выпрямляется, вытирая губы тыльной стороной ладони. Ньют тянет его на себя, легко, но требовательно. Запускает руку в трусы, которые Томас так и не успел снять. Касается, гладит, сжимает, ведёт ладонью вверх-вниз и Томас утыкается лицом Ньюту в шею, сдерживает стоны, кусая-впиваясь ему в горло. Под языком быстро-тепло бьётся пульс, и от этого Томаса ведёт почти так же сильно, как от движений Ньютовой руки. Он и сам держится немногим дольше Ньюта и кончает тому в ладонь с тихим рычанием, вцепившись зубами в нежную кожу.       Они лежат, полуобнявшись и не спеша одеваться. Томас утыкается носом Ньюту в ключицы, вдыхая уже ставший родным запах. Ньют рассеяно что-то вычерчивает пальцем у Томаса на бедре. - Я скучал. – Негромко признаётся Томас. - Я тоже. – Отвечает Ньют слегка удивлённым тоном, будто только что это осознал. – Я успел забыть, какой ты блядски горячий, Томми. Томас смеётся. - Повторим? – предлагает он. Ньют жалобно стонет. - Погоди чуток. Я, когда не маниакальный, очень теряю в сексуальности, уж прости. Томас не находится, что ответить. Он подозревает, что это одна из тех самоуничижительных шуток, над которыми имеет право смеяться только сам пошутивший. - Томми, - зовёт его Ньют. - М? - Посмотри на меня, пожалуйста. Томас неохотно отодвигается. Ньют лежит напротив, подложив под голову локоть. - Прости, что не сказал. Это было малодушно и эгоистично. – Лицо у Ньюта слегка печальное, но глаза спокойные, чистые. – Я так боялся, что ты исчезнешь, что поступил как последний мудак. Томас молчит, собираясь с мыслями. Честно говоря, он не злится от слова совсем. Он не чувствует себя жертвой или обманутым, но он понимает за что и почему Ньют извиняется. - Я знаю, - наконец, говорит он. – Я тебя… прощаю. Если тебе это нужно. Ньют кивает и закрывает глаза. - Спасибо. Спокойной ночи, Томми. - Э! А повторить? – возмущается Томас. Ньют смеётся.       Томас не привыкает. Томас адаптируется. Это всё, на самом деле, оказывается гораздо тяжелее, чем он предполагал. Он узнаёт Ньюта с разных сторон, и стороны эти – очень разные. И с бОльшей их частью сосуществовать очень непросто.       Депрессивный Ньют несчастен. Томас видит боль в его глазах так отчётливо, как будто это слово отпечатали в его зрачках. У него нет сил ни на что, вся его жизнь – тугой кокон страданий, сдавивший его со всех сторон. Окружающие его либо ненавидят, либо едва терпят и скоро бросят. И заверения в обратном его никак не убеждают. - Я не уйду. – В сотый раз повторяет Томас. - Все уходят. – Бросает Ньют, глядя сквозь него взглядом, застланным туманом непролитых слёз. Когда он плачет – Томас хочет умереть. Но когда Ньют не может плакать – это ещё хуже. - Я не все. – Томас касается ладонью чужой щеки со всей нежностью, на которую способен.       Ему обидно, очень обидно, что Ньют ему не верит. Ему очень хочется заорать, что он уже, вообще-то, не раз доказал, что никуда деваться не собирается, но он сдерживается, снова и снова мысленно повторяя себе, что Ньют говорит сейчас вообще не о нём. Сейчас он говорит только о себе. Что сейчас он ненавидит себя настолько, что поверить, будто к нему возможно испытывать какие-то другие чувства, ему никак невозможно. - Знаю. От этого только хуже. – Ньют с трудом отворачивается. Каждое движение даётся ему с трудом, точно ему не двадцать лет, а не меньше восьмидесяти. - Алби не ушёл. - Уйдёт. Все рано или поздно уходят.       Томасу горло сводит собственными рыданиями, но позволить себе он этого не может. Не сейчас, когда рядом лежит настолько подавленный человек. Это будет просто нечестно.       Ньют пытался покончить с собой. Он рассказывает об этом много позже предыдущих откровений. Он рассказывает об этом, не выбравшись до конца из очередной депрессии, лежа на кровати и уставившись бездумно в потолок. Томас сидит рядом и хочет заорать, что он этого, блять, не заслужил. Он опасно близок к тому, чтобы зажать уши руками и лишь титаническим усилием воли сдерживается. - Мне было около девятнадцати, - бесцветным голосом повествует Ньют. – Было как-то особенно хреново. Жизнь казалась беспросветным адищем. Я был уверен, что это никогда не кончится. Забыл, что это всегда заканчивается. Думал, что обречён всю жизнь провести с ощущением бетонной плиты на груди. Я поднялся на крышу и сиганул вниз. Не потрудился даже записки оставить. И хорошо, наверное… В общем, не очень у нас высокий домик. Всё даже срослось почти нормально. Ну, кроме ноги. Её пиздец раскрошило. - Замолчи, пожалуйста, - сдавленно просит Томас. Ньют переводит на него взгляд прозрачных глаз и кивает.       Адекватный Ньют появляется обычно после Депрессивного. Он спокойный, сдержанно-улыбчивый, иногда раздражительный. Он работает – пишет или переводит статьи, создаёт сайты для магазинов мебели или цветочных, пишет курсовые для физиков, психологов и социологов, учит нервных абитуриентов физике и математике и делает ещё десяток вещей. Поначалу Томас дёргается от такой загруженности – не признак ли это мании? – но Алби успокаивает его: - Вот когда он начнёт учить греческий или назначит двадцать учеников за сутки – тогда и будешь психовать. Он просто трудоголик.       Адекватный Ньют не то, чтобы нравится Томасу больше остальных. Он иногда раздражается по пустякам, огрызается, если его отвлечь от работы, катастрофически редко моет за собой посуду. Алби тоже этим делом пренебрегает, и роль посудомойки негласно закрепляется за Томасом. Томас в восторге, ага, спасибо большое. Ещё Ньют долбанный жаворонок. Он просыпается не позже восьми утра ( а Томасу прекрасно известно, что подъём раньше десяти – это происки Сатаны), и отрубается уже после десяти-одиннадцати вечера, когда, вообще-то, наступает самое продуктивное рабочее время. И когда Томас рушится в два часа ночи в кровать, только-только вернувшись со смены и горя желанием потрахаться, Ньют только что-то сонно-агрессивное мычит в подушку и злобно лягается в ответ на Томасовы посягательства.       Но с Адекватным Ньютом удобно. Ему можно что-то поручить, на него можно наорать, с ним можно ругаться и мириться. Он не хочет трахаться двадцать четыре на семь, но и не лежит апатичным овощем, всем своим видом отвергающим саму идею секса. Томас чувствует себя последним уродом, когда начинает рассуждать в подобном ключе. Потому что Ньют прекрасен. В любом его состоянии. Это не подлежит ни сомнению, ни обсуждению.       Но Ньют изматывает. Морально и физически. Когда появляется Маниакальный Ньют – особенно физически. Маниакальный Ньют появляется не очень надолго – обычно на две-три недели, но успевает за это время выжать Томаса как тряпочку. Начинается всё с того, что у Ньюта загораются в глазах звёзды, он, продолжая просыпаться в несусветную рань, совершенно спокойно ложится спать вместе с совой-Томасом. Либидо у него резко подскакивает, и он успевает затрахать Томаса ещё до того, как у него окончательно снесёт крышу. У него спонтанно возникает желание куда-то мчаться, чему-то учиться, он начинает говорить слишком быстро, чтобы за его речью можно было уследить и в какой-то момент она превращается в набор нечленораздельных звуков. Он становится гневливым, импульсивным, то огрызается на всех, а через секунду – над чем-то истерично ржёт. Он не спит сам и не даёт спать окружающим. Томас чувствует себя выжатым и измочаленным лимоном. Алби в эти периоды мрачнеет, замыкается и чувство юмора, неуёмное во время Ньютовой депрессии, куда-то испаряется. Один раз, когда Ньют начал неразборчиво кричать и агрессивно размахивать руками, вызвал скорую. Ньют вернулся домой через неделю, потухший, адекватный, осоловевший от медикаментов, но злой, как собака и не разговаривал с Алби почти месяц. Томас, хотя и был, в общем-то, на стороне Ньюта, невольно всё же ловил себя на мысли, что Алби поступил правильно. После этого инцидента они почти четыре месяца продержались без срывов в ту или другую сторону. Томас отчаянно не хотел этого признавать, но это было лучшее время.       Проходит полтора года. За это время Ньюта три раза срывает в манию и четыре – в депрессию. Алби заканчивает колледж и находит себе работу в небольшой фотостудии.       Томас умудряется не вылететь из своего колледжа, чему он несказанно поражён. Томас решает, что, в принципе, он адаптировался. Что жизнь с Ньютом стала для него понятной, естественной и более-менее счастливой.       Естественно, он, блять, ошибается.