До рассвета

Ебучий песок везде — на многие мили вокруг, а ещё он на зубах, в башмаках, в трусах. Марго будто целиком сделана из пустыни, и нет внутри ничего кроме палящего солнца и грязно-серых барханов. Её кожа — пергамент, её губы сухие и шершавые, как пилочка для ногтей, а подушечки пальцев стерты до мяса и ногти обломаны под самый корень. Глаза слезятся и болят, будто в них попала стеклянная крошка, когда она пытается рассмотреть очередную чёрную точку на ладони. Она уже не уверена, что способна различать цвета, но вроде бы это ебать-его-господи-чёрный. Песчинка летит в мешок, который стоит подле ног, не наполненный даже наполовину. Она не справится. Она умрёт в сраной пустыне. Она выживет, потому что нужна Элиоту. Она соберет хулион песчинок, чтобы сделать оружие. Марго обессилено вытягивает руки вдоль земли и упирается в запястья лбом. Ей нужно пять минут, чтобы передохнуть, а потом снова перебирать песок. Она не знает, сколько длится её «перерыв» на самом деле, время в этом богами забытом месте ириской растягивается, невыносимо. — Я всегда верю в твою душу, — поёт её воображаемый Элиот очередной хит из восьмидесятых. — У тебя есть власть, чтобы знать, ты — неразрушима, всегда верю в тебя. Она поднимает голову и видит Элиота — достаточно реального, чтобы выглядеть настоящим. Недостаточно, чтобы быть им и унять боль в её душе. Он снова здесь. Он покидает её ненадолго, наверное, даже духовному наставнику и подсознанию нужен отдых от жарищи и раздражающе-монотонного пейзажа. Но всегда возвращается, потому что Элиот, в наркоманских приходах и в любом из миров, её опора. Он невесомо, ветром, собирает пальцами пот с её лба. — Потому что ты — золото, — напевает Элиот. — Есть кое-что, что я узнал о тебе: ты — неразрушима. — Спасибо, Эл, но давай хоть немного без оптимистичной херни, — беззлобно осаживает Марго. И всё же она улыбается, и её воображаемый Элиот улыбается в ответ. — Но тебе нравится, как я пою. Хотя ты никогда не говоришь об этом. Не говорит об этом и о многом другом. Например, всерьёз «я люблю тебя» не сказала ни единого раза, всегда считая, что уж Элиот-то в курсе, и незачем сотрясать воздух громкими словами. Наверное, всё же стоило произнести. Хоть раз в ответ вместо «я знаю». — Я не сдохну тут, — твердит она. — Нет, блядь, никто этого не дождётся. — Не сдохнешь, — соглашается Элиот. — Знаешь почему? Потому что ты самая сильная, самая упорная женщина, которую я встречал. — Ты всегда так говоришь. — И я всегда говорю правду, — он берёт её израненные руки. — Ту правду, которую ты должна знать о себе, но в которой постоянно сомневаешься. Она знает, что настоящий Элиот сказал бы в точности то же самое. Она бы расплакалась, но в ней нет ни капельки воды. Ничего. Лишь пески и ветер. — В тебе много всего, но прежде броня и гнев, гнев и броня, и так до самого дна, — продолжает Элиот. — Если кто и справится с этим квестом, то это ты, Бэмби. — Не оставляй меня, пожалуйста, Эл, — шепчет она одними губами. Пиздец какая бессмыслица, куда от неё свалит собственное же подсознание? Да если бы она захотела, то могла бы хоть Мадонну в купальнике тут дождаться. Марго понимает это на сто тысяч процентов, но шепчет с верой ребёнка в чудо и глядит на Элиота так, будто он большая часть её мира. Он кивает. Она оттягивает ворот рубашки, воняющей и пропитанной потом и пустыней. Убирает волосы, лезущие в глаза. И вновь зарывает пальцы в песок. Воображаемый Элиот сидит рядом и не даёт ей сойти с ума.