Impossible comes true

      We're walking the tightrope       Never sure, never know how far we could fall       На своих визитных карточках он именовал себя не иначе как «барон Мариус Понмерси». В действительности же звучный титул не имел ничего общего с тем мальчишкой, что еле-еле сводил концы с концами и упорно пытался не проиграть в игре, навязанной ему судьбой. Невезение неотступно следовало за ним по пятам. Невезение присматривало за ним. Невезение лишь возликовало, когда осознало, что его подопечный все больше и больше запутывается в такой липкой штуке, как первая влюбленность.       Мариус Понмерси был влюблен, а потому совершенно потерял голову.       Какие-то остатки здравомыслия еще не оставили надежду наставить его на путь истинный. Рациональное начало тихо подсказывало: «Эй, парень, не стоит тебе вторгаться в дом прекрасной дамы, словно вор, если ты всего-навсего не осмеливаешься передать любовное послание лично. А еще лучше было бы сказать все своим языком, а не путано излагать свои намерения на бумаге. Смекаешь, в чем тут дело?» Отмахнувшись от голоса разума, Мариус, бесстрашно полез через забор. Приземление, разумеется, вышло неудачным — невезение и не думало уступать в этом раунде. В раунде первых любовных приключений.       Сердце колотилось так сильно, что Мариусу казалось, что его стук способен перебудить всех в спящем доме, да и вдобавок привлечь внимание какого-нибудь неожиданным образом оказавшегося рядом полицейского. Или же, что было бы еще хуже, настоящего бандита, который по счастливой случайности (нет, по очень несчастливой!) накануне облюбовал именно этот славный домик для совершения своих темных дел. Мариус, чувствуя себя худшим из грабителей, неспособным даже на кражу девичьего сердца, с дрожью в руках вытащил из кармана конверт, предназначенный той самой, единственной…       Белоснежный конверт светился фосфорическим пятном. Конверт будто бы обжигал пальцы. Нет, нужно было определенно поскорее от него избавиться. И Мариус поспешил скрыть это позорное послание в темноте маленькой садовой беседки. Путь к ней, к слову, тоже выдался небезопасным: жертвами неосторожности ночного гостя чуть было не пали великолепные спящие георгины. Длинные стебли гордых цветов, пожалуй, были слишком хрупкими… Они уж точно не выдержали бы, если кто-нибудь, оступившись, шагнул прямо в клумбу.       Удивительно, но для цветов эта ночь все же прошла без приключений.       Следующий свой шаг обдумывал Мариус намного дольше. Не осознавая, что прекрасная дама, только-только получившая романтическое послание, в котором хранился страстный призыв «переписать судьбу», возможно, теперь как раз жаждет встречи, Мариус просто-напросто исчез с радаров. Испуганный собственным безрассудством, он предпочел переждать немного в укрытии. Укрытием ему служила квартирка, поделенная пополам с обладателем не менее звучного имени — господином де Курфейраком. Мсье Курфейрак эту несчастную частицу «де» упорно не признавал, ненавидел формальности и требовал считать себя чуть ли не самым лучшим другом. Требование распространялось даже на тех, кто был знаком с ним от силы пару часов.       Молодой и задорный Курфейрак, однако, был весьма опытным бойцом на любовном фронте. Он не раз порывался дать новичку Мариусу какой-нибудь совет (если уж за дело брался Курфейрак, то его совет просто не мог оказаться бесполезным), но Мариус упорно избегал разговоров о своих романтических похождениях. Какая-то частичка его понимала, что ему будет безумно стыдно поведать о своих дешевеньких трюках безупречному донжуану. Мариус не просил советов, хоть и отчаянно в них нуждался.       К чести Мариуса, стоило сказать, что одну великую победу он одержал и без посторонней помощи, а именно — узнал имя своей возлюбленной. Конечно, задача эта не была особенно сложной. Мариус прекрасно знал, что девушка не покладая рук трудится на благо этого страннейшего заведения, которое своим открытием просто-таки потрясло Париж. На каждой афише аккуратными мелкими буковками, в самом низу было написано и то самое имя, к которому с недавнего времени были обращены все мысли и молитвы юноши.       Этот абсурдный театр был определенно не тем местом, куда ноги могли привести невезучего барона Понмерси. Но однажды попав в эту сказку, он не нашел в себе сил выбраться. Странный мир, скрытый за стенами театра (цирка, музея, называйте так, как вам больше нравится), был переполнен шумной детворой, пропитан насквозь теплым запахом опилок. Это был самый настоящий кусочек запутанной волшебной истории, который переливался всеми цветами радуги в ярком свете ламп. И все-таки настоящим чудом, которое Мариус каждый раз ждал больше, чем ребенок ждет Рождество, было явление того ангела, что очаровал его в первую же секунду. Ангел одарил его любопытным взглядом, встретился с ним глазами, смутился и приподнес скромную улыбку в качестве подарка, прежде чем упорхнуть на своих легких крылышках в будку билетной кассы. Девиз, намалеванный на вывеске, без стеснений гласил, что каждый зритель «Французских диковин» почувствует здесь себя абсолютно счастливым. Черт возьми, автор текста был совершенно прав! Мариус чувствовал, как изнутри все тело грело разгоравшееся маленькое счастье. Он никогда не был театралом, но с невероятной решимостью, забыв обо всем на свете, в том числе и о том, как мало монет оставалось в кошельке, встал в очередь к кассе.       Помимо билета за свои гроши он выручил еще одну улыбку. Пожалуй, чуть менее смущенную, чуть более теплую. Само представление меркло в сравнении с этой улыбкой. Мариус знал, что дела его обстояли ужасно, но бережно хранил надежду попасть в цирк Жана Вальжана еще раз. Или два… Может, даже три? Мариус не был театралом, но по воле рока превратился в него за считанные дни. Он не пропускал теперь ни одного представления. Сам же бесконечное число раз занимал у Курфейрака, бегал по всему городу в поисках подработки и старался не думать о том, что современному парижскому студенту все же иногда полагается питаться чем-то более существенным и сытным, чем воздух. Все шло наперекосяк, как это обычно и бывало, но новенький хрустящий билет оказывался в руках каждую субботу. Мариус неизменно надевал свой лучший (правда, и единственный) костюм и отправлялся в свою персональную сказку.       Неожиданный перерыв спас материальное положение, но только растревожил душу. Правда, тощий кошелек облегченно благодарил своего хозяина, но его голос не представлял для того большого интереса. Насовершав уйму ошибок, Мариус беспокойно ждал появления озарения. И озарение явилось. Долго топталось перед дверью, но спешивший домой Курфейрак не оставил его без внимания. Он быстро оценил обстановку и впустил наконец этот слепящий луч в темноту квартиры, где Мариус безуспешно корпел над очередным переводом. Бедняга путался в немецких словах, боролся с неукротимым желанием заснуть прямо на бумагах и каждую секунду рисковал потушить драгоценный огонек стоявшей на столе свечи.        — Все грустите, дружище? — с сочувствием обратился к Мариусу Курфейрак. Мариус вздрогнул, повернув голову, посмотрел на Курфейрака. Лицо друга было серьезным, но в глазах Мариус ясно видел пляшущие дьявольские огоньки.        — Сегодня слишком прекрасный вечер, чтобы сидеть в этой дыре, какой бы теплой и родной эта дыра ни была. Выйдете погулять, Понмерси? Приглашаю.       С этими словами Курфейрак продемонстрировал пару новеньких перчаток — они-то точно были приобретены для выхода в свет. Мариус вздохнул.        — К сожалению, не смогу присоединиться, мсье.        — Отчего ж?        — Возникли некоторые сложности… м-м-м… с деньгами. Простите мне мою бедность.        — Чепуха! — выпалил Курфейрак. — Сегодня вы заплатите чистейшее ничего за вечер в приятной компании. Вы слышали что-нибудь о цирке мсье Вальжана?       Мариус почувствовал, как позорно краснеет. Нет, ну не мог же он так прогореть! В хитрющих глазах Курфейрака, правда, не было ни издевки, ни торжества. Вездесущий Курфейрак никак не мог прознать о том, что причина всех бед с деньгами как раз крылась в этом проклятом цирке.        — Да, слышал, — небрежно ответил он, чувствуя, как дрожит предательски голос.        — Давно там не был. Милое местечко…        — Милое местечко на грани банкротства, — перебил Курфейрак. В этот вечер он просто не переставал удивлять. Мариус воззрился на него в ужасе.        — Но откуда вы знаете? — несмело спросил он.        — Вы бы тоже знали об этом, если бы почаще выходили на улицу и регулярно читали газеты. К сожалению, мой близкий друг имел неосторожность заключить с мсье Вальжаном партнерство. Теперь и его идеалы вот-вот взлетят на воздух. Наша с вами задача — не допустить этого, черт возьми!        — Но… как? — только и смог выдавить из себя Мариус. Он решительно отказывался понимать, что же все-таки происходило. Курфейрак властно махнул рукой.        — Собирайтесь! — продекламировал он. — Мы идем возвращать искусство к жизни!

***

      Они бежали… нет, летели по вечерним улицам. Фонари освещали им дорогу. «Мы идем к свету!» — то и дело восклицал Курфейрак. Мариус, одеваясь на ходу, безуспешно пытался напялить шляпу так, чтобы она сидела ровно, и понять хоть самую малую крупицу из сумбурного рассказа Курфейрака. Мариус забыл о цирке всего лишь на две недели с небольшим. За это время на чудесную сказку успели посягнуть… А дело было вот в чем.       Эксцентричный гений мсье Вальжана требовал новых свершений. И он, по доброте душевной, решил уравнять в глазах публики обычных актеров, которые не выделялись ничем невероятным (разумеется, помимо невероятного таланта), и тех, кого неискушенный зритель назовет емко и хлестко: уроды. «Цирк уродов», «Карлики и великаны», «Мсье Вальжан представляет любезной публике самые уродливые диковины Парижа» — злые заголовки газетных статей так и сыпались на голову горе-героя. Добродушный Вальжан пропускал все эти колкости мимо. Ему было все равно, что за гадости ежедневно печатаются о его детище и расходятся огромными тиражами по рукам. Его миссия была слишком важной, чтобы отвлекаться на такие пустяки. Никто толком не знал, откуда вообще взялся этот загадочный Жан Вальжан. Но он оказался достаточно дерзок для того, чтобы вывести на подмостки своего театра уродцев… с тем, чтобы сделать их настоящими звездами.       Он просто хотел дать этим людям шанс. Показать, что они тоже могут быть значимыми, знаменитыми, любимыми. Он хотел избавить их от насмешек, а не причинить им боль, осыпая новыми издевательствами. Мариус не сомневался ни секунды в том, что мсье Вальжан был благородным человеком до мозга костей. Иначе просто не могло быть, ведь именно он был отцом того самого ангела, ради которого Мариус уже готов был пройти огонь и воду, спасти разбивающиеся вдребезги «Французские диковины». Любой ценой. Пусть и не имел он ни малейшего понятия, как он с его бедностью может хоть как-то пригодиться терпящему убытки предприятию.       Люди оказались жестокими. Инновационная идея Вальжана была отвергнута и безжалостно растоптана.Обеспокоенные мамочки больше не хотели отпускать своих драгоценных детей в такой цирк, где на их чад со сцены смотрели бы дикие глаза искалеченных уродцев. Возмущенные голоса газет продолжали кричать из каждой подворотни. Цирк погибал. Цирк убивали.       «Чертовы клоуны», — думал Мариус, озабоченно слушая Курфейрака. Руки сами собой сжимались в кулаки. Мариус чувствовал, что даже он способен стать героем, если требовалось встать на защиту справедливости. Одну большую, сильную человеческую мечту всеми силами пытались задушить, разорвать на части. Неприятности продолжались. Актеров нещадно освистывали и ругали последними словами во время выступлений. После спектаклей несчастных зачастую поджидали возле входа… И горе тому, кто не мог за себя постоять! В театре били стекла. Срывали афиши с изображенными на них полулюдьми-полуживотными, карликами и великанами, альбиносами, сиамскими близнецами… Это было открытым объявлением войны.        — Но мы не сдадимся! — заявлял Курфейрак, яростно размахивая руками. — Поверьте, мой дорогой друг, если каким-то образом в дело оказывается впутан Анжольрас, он точно не оставит несправедливость без внимания. Госпоже Несправедливости скоро придется убраться подобру-поздоровому!        — Чем же мы можем помочь?        — Правдой, — серьезно отвечал Курфейрак. — Мы должны сохранить правду, чего бы нам этого не стоило       Мариус редко бывал на вечерних представлениях. В сумерках он даже не сразу узнал знакомое здание, которое украшало та самая вывеска, обещавшая безграничное счастье. Цирк, покорно терпевший все эти издевательства, теперь казался таким мрачным, что его, скорее, можно было принять за ярмарочный дом с призраками, чем за место, дарившее радость. Мариус сочувственно оглядел наскоро заколоченные досками подслеповатые окна — стекольщик еще не успел залечить нанесенные раны.       У входа их ждал высокий молодой человек, беспокойно крутивший в руках незажженную сигарету.       — Эй, Анжольрас! — проорал Курфейрак. — Брось, тебе не идет курить!       Анжольрас вскинул голову, одними губами поприветствовал старого друга и равнодушно протянул руку Мариусу. Сверлящий взгляд его усталых глаз заставил Мариуса почувствовать невольный страх перед этим юным героем.        — Привел тебе нового бойца, — похвалился Курфейрак.        — Рад знакомству, — ледяной голос Анжольраса явно давал понять, что, по его скромному мнению, с наибольшей вероятностью от Мариуса будут поступать проблемы вместо ожидаемой помощи. Нет, ни черта он не был рад знакомству… Мариус уже начинал падать в бездну, захваченный врасплох этой незримой атакой, как вдруг звонкий девичий голос заставил напряжение рухнуть.        — Мсье Анжольрас! Отец срочно требует вас к себе… — тут ангел застыл в дверях театра, залился румянцем и тихо-тихо, с нескрываемым восхищением проговорил:        — Ой, и вы тоже будете нам помогать?       Землю выбило из-под ног за какие-то несчастные доли секунды. Ледяной Анжольрас, возбужденный Курфейрак, здание театра, фонари, будочка билетной кассы — все это мгновенно заволокло туманом, все это исчезло, утонуло, растворилось в воздухе. Перед ним стояла мадемуазель Фошлеван собственной персоной. Мариус мысленно ругал себя за то, что не мог найти подходящих слов. Он и сам чуть было не потерялся в этом тумане.        — Мы, кажется, встречались, — робко напомнила девушка.       Да, да, да! Они встречались каждую ночь — в его самых сокровенных мечтах… Мариус усиленно рвался в реальность. В этой реальности от него требовалось не так уж и много — просто назвать свое имя и постараться не выглядеть идиотом в глазах своего идеала.        — Меня зовут Козетта.        — Мариус Понмерси, — проговорил он, не узнавая свой голос.       О, Мариусу было теперь уже плевать и на спектакль, и на актеров-уродцев, которым нужно, непременно нужно было дать второй шанс (и третий, и четвертый, если потребуется). Невидящими глазами смотрел он на арену цирка, громкая, даже слишком громкая музыка импровизированного оркестра била по ушам, но он и на это не обращал внимания. В опустевшем цирке теперь было много свободных мест. Курфейрак повел его в когда-то престижную, почти что по-театральному роскошную ложу. О таком Мариус с его скудным заработком раньше не мог и мечтать. Но все его мысли были обращены к Козетте, к ней, только к ней. Она появилась рядом… нет, материализовалась из воздуха, словно добрая сказочная фея, бережно сложила тонкие крылья. Изящные пальчики опустились на резную спинку кресла.        — Вы даже не представляете, как все стало сложно. Мы будто идем по натянутому канату, а под нами — пропасть.       «Нет, — подумал Мариус. — Я прекрасно представляю, каково ходить над пропастью».        — А я ведь ни на секунду не сомневалась в вас, мсье Понмерси! Такой горячий поклонник нашего цирка просто не мог бросить его в трудные времена! Почему же вы не приходили?        — Я…       За него ответил Курфейрак:        — Для нас тоже настали трудные времена, мадемуазель. Но мы готовы рискнуть всем, что имеем, ради общего дела.       Козетта восхищенно посмотрела на Курфейрака. Потом взгляд ее невольно снова задел Мариуса. Сердце в груди затрепетало.       We can see the whole world down below       We're walking the tightrope