Impossible comes true

      I saw the sun begin to dim       And felt that winter wind blow cold.        — Цирк горит! Срочные новости! Цирк горит! Берите в охапку тигров и слонов, спасайте от огня!       Именно такими звонкими-звонкими криками маленький Гаврош Тенардье распугивал случайных прохожих. Мальчишка, подобрав где-то пачку старых газет, разбрасывал шуршащие листы по мостовой, подражая, вероятно, какому-нибудь лихому молодому газетчику — сопернику в борьбе за желанные гроши.        — Спасайте слонов! Гиппопотамы гибнут в огне! — вопил паренек, набрасываясь на людей не хуже самой дикой и ловкой пантеры. От Гавроша-сорвиголовы всегда можно было ожидать чего угодно, любой дерзости или глупости, но на этот раз мальчик не врал. Черный дым рвано поднимался в светлое вечернее небо. В скандально известном балагане алел самый настоящий (как сказал бы Гаврош, «всамделишный») пожар.       Мариус заподозрил неладное почти что сразу же. Сердце, казалось, чувствовало, что где-то разгорается беда, что где-то летят во все стороны смертоносные искры. Он несся по улице, бежал по до боли знакомому пути, пройденному уже тысячи раз. Зловещее дымное облако чернело вдалеке. Гаврош, издали заприметив Мариуса, со всех ног рванулся к нему.        — Мариус! — выдохнул мальчишка. В лицо полетели обрывки древних газет. В огромных глазах Гавроша плескался по-детски огненный восторг. Так неосознанно радоваться первой настоящей большой беде способны были только уличные мальчишки, жадно впитывающие в себя картинки любого яркого зрелища. Гаврош крепко уцепился за рукав сюртука, заглядывая прямо в глаза.        — Ты ведь бежишь спасать их? — с самым невинным видом поинтересовался он. Мариус раздраженно стряхнул с себя мальчишку.        — Скажи мне: это правда? — чуть ли не прорычал Мариус. И сам удивился неожиданной грубости в собственном голосе. Изумленный Гаврош так и замер с раскрытым ртом. Не ожидал он, наверное, от тихони-студента звериного рыка.        — Правда, — наконец выдавил он с неохотой.        — Беги за пожарными!       Как, как только можно оставаться было настолько беспечным? Цирк, который они поклялись защищать любой ценой, вот-вот обратится в руины — в прямом смысле слова! Проклятые глупые дети!        — За пожарными уже послали, — довольно улыбнулся Гаврош.        — Не врешь?        — Не-а. Стал бы я врать!       Тут только до Мариуса дошло, что, стоя посреди улицы с этим невыносимым юнцом, он только терял чертовски драгоценное время. Стрелой он ринулся по знакомой дороге, чуть было не падая на поворотах. «Только бы никто не пострадал!» — колотило в голове. А вслед ему летели обрывки насмешливых советов Гавроша:        — Спасай тигров, Мариус!       Еще никогда в жизни Мариусу не приходилось действовать и думать настолько быстро. Пот ручьями лился по лицу. Внутри все еще теплилась надежда, что цирк Жана Вальжана на самом деле цел и невредим, а шальной огонек залетел в какой-нибудь маленький магазинчик неподалеку. Сердце рвалось из груди, настойчиво стараясь выпытать, все ли в порядке, все ли целы. Перед финальным поворотом у Мариуса потемнело перед глазами.       «Осталось обойти всего лишь один дом. И тогда я увижу огонь. Не бывает дыма без огня!»       Ему, скорее, почудилось, что в одно мгновение он угодил в адское пекло — пламя полоснуло по лицу горячим дыханием. Надежда издала жалобный вопль.       Цирк горел.       Все было правдой. Зданьице бывшего музея никогда не отличалось особой крепостью. Хоть и нарядили его в позолоту на время головокружительных представлений, обклеили разноцветной бумагой, сам дом был до ужаса ветхим — стоило лишь ранить его побольнее. Пострадавший от жестокости случайных хулиганов дом теперь с тихими стонами тонул в языках пламени.       Деревянные буквы вывески, выкрашенные в алый и золотой, что когда-то так радовали глаз, медленно превращались в жалкие черные угольки.       Какое-то время Мариус просто стоял столбом. Как последний идиот. Как самый бессердечный из тех зевак, что уже окружили чужое горе плотным кольцом и во все глаза глядели на то, как выбираются из огня невезучие циркачи, схватив в охапку бесценный реквизит. Двое незнакомых мужчин, по-видимому, членов труппы, которые в отблесках пламени казались раскаленными докрасна, громко ругаясь, вытаскивали из-под обгоревших обломков огромный расписной сундук. Один из циркачей чуть было не уронил тяжеленный сундук на ногу товарищу. Послышалась несдержанная брань.       Сколько бы не тащили из горящего здания кусочки цирковой сказки, сами «Французские диковины» было уже не спасти.        — Как же так… — прошептал Мариус. — Как же так…       Он лихорадочно пытался отыскать в толпе знакомые лица. В общей суете и давке его оттеснили от огня — а ведь он был готов и нырнуть в самое сердце пожара.        — Мариус! — послышался чей-то голос. И знакомый, и чужой одновременно. Мариус резко повернул голову.       Грустной растерянной фигуркой перед ним застыла Эпонина. Растрепанные волосы горели золотом. Девушка как будто не чувствовала жара, плотнее пыталась закутаться в клетчатый платок с длинными кистями. Разорванная юбка волочилась по земле.       Мариус схватил Эпонину за плечи. Она вздрогнула и словно начисто лишилась дара речи.        — Эпонина! Эпонина, умоляю, ответь, что здесь случилось? Как это произошло? Кто виноват?       Он засыпал ее вопросами, совершенно не обращая внимании на ее отрешенный взгляд, на пустоту в ее глазах. Все это казалось отвратительным кошмаром, который с ног до головы обволакивал тревогой и липким противным страхом.        — Вы здесь! Господин Мариус! Я так рада… — пролепетала девчонка. И тут же замолкла вновь — яростный вопрос пулей вколотился в лоб:        — Где Козетта?       Милая, милая Козетта! Как могла бросить она свою трепетно созданную сказку! Все ее мечты, все надежды пошли прахом, погибли в этом ужасном огне, будь он проклят! Разлетелись пеплом. Ужас, застывший на лице Эпонины ясно давал понять: в эту секунду Мариус был поистине страшен.        — Где Козетта? — повторил он. Сердце обожгло, когда Эпонина, отрицательно мотнув головой, выдала:        — Я не знаю!       Он не думал о последствиях. Не слышал отчаянных криков бедняги Эпонины. Не обращал ни малейшего внимания на чужие сильные руки, которые больно били в грудь, оттаскивали от погибающей в огне мечты. Ему было все равно. Его не пугала огненная бездна.       Задыхаясь от дыма, пьянея от жара, он упрямо шел напролом в самое сердце пылающих развалин. Инстинктивно уворачивался от поломанных досок, от обуглившихся дочерна балок, преграждавших путь. Он слышал только всепоглощающий огненный треск, слышал, как обгладывал пожар остатки от несбывшихся надежд.       Судорожно хватая воздух ртом, он ни на секунду не переставал кричать. Звал, звал, звал. Звал ее по имени, не слыша самого себя.       «Я спасу тебя. Я найду тебя».       Последнее, что он успел почувствовать перед тем, как тьма наступила окончательно, и он провалился в бессознательную бездну, — сильные руки невидимого героя, пришедшего на помощь.       «Простите, мсье Вальжан… Прости, Козетта!»       А потом Мариус канул во тьму.

***

       — Наверное, вы хотите знать, как это случилось, да?       Жан Вальжан молча подал бармену знак — дескать, налей-ка еще. Тот поспешно исполнил приказ — свеженький бокал с виски вырос как будто бы из ниоткуда. Анжольрас хмуро покосился на партнера. Вальжан, не удостоив его даже взглядом, выпил залпом. «Отвратительно», — подумал Анжольрас. Еще ни разу он не видел, как вечно солнечный Жан Вальжан напивался с таким непроницаемым каменным лицом. Хоть раздражал Анжольраса этот неуемный оптимизм, льющийся во все стороны, теперь он был готов все отдать, чтоб вернуть хоть один привычный лучик.       Жан Вальжан окинул взглядом барную стойку, потом наконец пристально посмотрел на Анжольраса, прищурил один глаз и с неожиданной суровостью, даже холодно как-то, спросил:       — Присоединишься?       Анжольрас покачал головой.        — А мы ведь начали наше безумное предприятие в этом же самом баре. Потрясающее совпадение!        — Тогда вы не считали его безумным, — напомнил Анжольрас.       Вальжан горько усмехнулся.        — Времена меняются. Ты не выпьешь со мной?       Тут уж Анжольрас не выдержал — вспыхнул.        — Прекратите! Вы же знаете, что вы отвратительны, когда надираетесь?       Вальжан цокнул языком.        — Неплохо изъясняешься для высшего света. Прости, что мы нанесли тебе такой удар по твоей репутации.       «Черта с два! Знаю я, к чему вы клоните! Я не намерен расторгать договор, мсье!» Анжольрас знал, что глаза у него теперь от гнева были злые-злые. Не заслуживал Вальжан, разумеется, этой гневной вспышки. Он ведь… подпитывался от своей мечты. Она помогала ему жить. Помогала ему не смотреть назад, не оглядываться на былые невзгоды. Вальжан щедро одаривал всех радужными искорками, обещал самым настоящим ничтожествам грандиозное исполнение заветных желаний. Сыпал повсюду стекляшками, выдавая их за бриллианты, и свято верил в собственную ложь.       «Ложь во благо, — подумал Анжольрас. — Ложь во спасение».       Черный скелет старого дома, кусочки детских воспоминаний о субботних представлениях, розовые билетики, что бережно хранили некоторые барышни в своих изящных шкатулках — на память, циркачи-погорельцы, половина из которых, упав духом окончательно, канула в небытие, — вот и все, что осталось от красивой сказки. В эту сказку когда-то поверили просто слишком отчаянно. Сказки на то и сказки, чтоб от реальности находиться далеко-далеко.       Анжольрас вздохнул.        — Нет, я не оправдываюсь, — тихо начал он. — Драку завязали эти пьяные идиоты. Имен не назову — не знаю сам. Нам следовало быть осмотрительнее.       «А еще нам следовало выбить всю дурь из этих пьяных голов, прежде чем туда залетит шальная идея подпалить цирк ко всем чертям. Но мы этого не сделали». Вальжан как будто даже не вникал в его слова. Он просто кивал головой на манер игрушки-болванчика. Анжольрас готов был взорваться. Он не привык сдаваться. Не привык к тому, что самые неукротимые люди тоже могли погаснуть.       Конечно же, первым полез в драку Грантер. Ему отчаянно хотелось доказать, что на что-то он все же способен. Доказать, что ему совсем не плевать. Были ли у него действительно какие-то мощные принципы (в это верилось, по правде сказать, с трудом) или просто ударила в голову неведомая блажь — это Анжольрас не знал. И после тоже не спрашивал.       Когда-то Грантер хвастливо распинался о своей любви к спорту. В это тоже верилось с трудом, но, как оказалось, на этот раз Грантер не соврал. В боксе ему действительно не было равных. Может, сказались тут не сколько долгие тренировки, сколько многочисленные пьяные потасовки, неизменным участником которых был невезучий Грантер. Но первого ублюдка-зачинщика он ударил настолько красиво и безжалостно, что у Анжольраса дух захватило.       Да, не стоило им давать волю внутреннему огню. Он-то и сжег в конечном счете злосчастный цирк Вальжана.       Бывший владелец цирка снова подал голос:        — Я заигрался. Понял это только тогда, когда вытащил этого мальчишку Понмерси из пекла. А если на его месте была бы Козетта? А она ведь могла очутиться на его месте.       «Это не Вальжан!» — в ужасе подумал Анжольрас. Ему приходилось видеть немало людей, втоптанных в грязь, но настолько подавленного он видел впервые. Никак не хотел соотноситься образ этого нового унылого Вальжана с тем, кого Анжольрас знал раньше. Кем в тайне гордился и восхищался.        — Вы не должны сдаваться! — твердо сказал он.        — И это твое последнее слово? — снова усмехнулся Вальжан.        — Вы не должны опускать руки. Вы не такой человек.        — Прекрати делать вид, что знаешь меня, Анжольрас!        — Прекратите делать вид, что можете смириться с проигрышем. Вы обязаны восстать.       Он перевел дыхание и тихо, отчетливо произнес:        — Я говорю так не из-за денег.       В глазах Вальжана он прочитал немой вопрос: «Ты поверил в меня?» Насмешливая улыбка искривила губы.        — Я поверил в вас, — честно подтвердил Анжольрас. — И не только я.        — Бармен! Не плеснешь ли мне еще виски, дружок?       Сжав пальцы в кулак, Анжольрас медленно направился к выходу. Он не хотел проигрывать и эту битву. В рукаве алел последний козырь.        — Ваша дочь тоже верит в вас, — бросил Анжольрас на прощание и вышел из бара.

***

      Он избегал встреч с Козеттой. В общем-то было это не так уж и трудно: все свое время она теперь посвящала Мариусу. Просиживала в госпитале часами, надеялась, что все обойдется, что от ран парнишка оправится быстро и вскоре снова сможет так же лучезарно улыбаться ей, как и раньше. Возможно, бедняжка даже плакала по ночам — догадывалась же девочка, что не просто так оказался ее восторженный поклонник в горящем здании, в самом эпицентре катастрофы. Потребность любить и защищать, потребность спасать — вот они, неизменные ошибки юности, которых никак не избежать. Такие смешные, глупенькие, но такие славные ошибки.        — Он ведь очнется, папочка? — тревожно спрашивала Козетта, сминала в тоненьких побелевших пальчиках кружевной платок, смущенно отводила глаза, боясь, что отец все-таки увидит непрошенные слезинки. Жан Вальжан в такие минуты откровенно терялся и не знал, что же ответить. Незнакомое колючее чувство ревности наносило меткий удар.        — Конечно, милая. Все будет хорошо.       И Козетта верила. Козетта привыкла верить тому, кто спасал ее раз за разом, вытягивал из мира злых кошмаров и за руку вел в расчудесные сказочные сады. Картонная раскрашенная моделька цирка-шапито теперь украшала столик для рукоделий дочери. Цирк невозможно было убить. В ее крохотном сердечке все еще теплилась надежда. Жан Вальжан — добрый волшебник, Жан Вальжан — истинный Мечтатель. Он ведь точно найдет выход. Всегда находил.       Оплакивая ранения Мариуса Понмерси, Козетта, казалось, немного забывала о других невзгодах. Ее сердце не тревожили призраки мертвого цирка. Для нее он по-прежнему жил, сиял огнями прожекторов и счастливыми улыбками публики.       Жан Вальжан всегда был Мечтателем. Вот только обгоревшие руины, что лежали вокруг, стояли перед глазами, напоминали о своем существовании даже во сне, были уж слишком ужасными. Из них нельзя было отстроить что-то великолепное. От них так и веяло черной гнилью.       Звон разбившейся вдребезги мечты неотступно следовал за циркачом-неудачником. Жан Вальжан не мог не возвращаться на пепелище. Десятки лиц смотрели на него, ожидая услышать искрометную идею. Для кого-то он был, наверное, самим воплощением веры. И прав был молодой Анжольрас! Нельзя было сдаваться.       «Вот только с чего начать? Какой банк согласится на сделку с таким ходячим бедствием? Да-а, устроил ты представление, старина…»        — Дивный сегодня день, не правда ли?       Жан Вальжан вздрогнул. Не ожидал он, конечно, что кто-то еще захочет прийти навестить обломки его детища. Положить скромный букетик на могильную плиту, под которой были замурованы надежды. И уж меньше всего ожидал он увидеть сострадание, сочувствие, какое-никакое понимание в глазах давнего врага.       «Единственный твой враг — твой собственный мозг, населенный идеями». Жан Вальжан гордо выпрямился и, посмотрев сопернику в лицо, с достоинством произнес:        — Сколько лет, сколько зим, инспектор!       Неприступный Жавер прошествовал черной тенью и протянул Вальжану руку, обтянутую черной кожей перчатки.        — Ну, какой же я инспектор, — ухмыльнулся он. — Это дело я давно оставил. Иногда не хватает никаких сил, чтоб противостоять таким упрямым безумцам, как вы.        — Ваши статьи по-прежнему бьют так же точно в цель, как и ваши пули. Это было прекрасное противостояние, мсье Жавер. Жаль, что вы одержали победу.       Глаза бывшего полицейского сверкнули.        — Так вы признаете поражение?        — И да, и нет. У цирковых клоунов есть немало секретных трюков и тузов в рукаве.        — А я ведь по-прежнему считаю вас мошенником, — Жавер покрутил в руках трость, огляделся вокруг. — Но то, как вы повели за собой публику… Это похоже на настоящую революцию.        — Спасибо, мсье! — улыбнулся Вальжан.        — А я ненавижу революции, — добавил Жавер.       «О, это мы прекрасно знаем. Что же, будете и дальше читать мне мораль, а, инспектор?»        — Знаете, мсье, я буду с вами честен. Я хотел было уже бросить эту цирковую затею. Ага, вы улыбаетесь! Что ж, я знаю, что вам приятно это слышать. Но погодите, еще рано радоваться! Дело в том, что однажды я пообещал одной маленькой девочке, что исполню ее мечту. И это обещание до сих пор держит меня на привязи. Вы бы смогли нарушить слово? Я знаю, что вы человек чести. Так отказались бы вы от собственной клятвы?       Ему не нужно было уметь читать мысли, чтоб с точностью предсказать ответ Жавера.        — Никогда, — гордо ответил соперник. Жан Вальжан расплылся в улыбке.        — Именно поэтому вы еще услышите обо мне, дорогой инспектор. И как знать, может, даже приведете семью посмотреть на мое величайшее шоу.