История Иккинга (ориг. Hitchups)

      ::Подожди… что это?:: – воскликнул Беззубик, ткнув носом один сапог. ::Это то, из-за чего ты меня почти что убил?::       Иккинг потянулся и забрал сапог от воды того озерка, у которого они разбили лагерь, хмуро посмотрев на Беззубика. Вчерашнее хорошее настроение улетучилось из-за непрекращающегося купания в холодной воде. Ему пришлось на словах объяснять дракону, как найти каштаны и раздавить их для приготовления некоего подобия мыла, всё это время сидя голышом в озере. Лучший способ быстро протрезветь.       Даже после того, как его личное состояние удовлетворило Беззубика, ему пришлось довольно долго ждать, пока его единственная одежда просохнет после жестокой стирки. Было довольно грустно сознавать, что у него нет ни смены одежды, ни гребня, чтобы расчесать волосы. Ему ничего не оставалось, кроме как погрузиться в прерывистый сон, без одеяла и с копной мокрых волос на голове.       А теперь они превратились в настоящее крысиное гнездо, а в его распоряжении были только пальцы, которыми он мог бы их расчесать.       – А с чего бы тебе умирать? Посмотри, с кем говоришь! Что ты сделал такого, что хотя бы немного угрожало жизни?       Жалобы Беззубика с самого утра никак не могли способствовать повышению настроения. Похоже, дракон был убеждён, что именно красивый рог был сокровищем, и сапоги – не более, чем случайный мусор. Он утверждал, что Иккинг постоянно совершает такие странные поступки.       Беззубик фыркнул. ::Наблюдать за твоими безгранично глупыми деяниями вредит моему здоровью. Ты заставишь мою чешую посереть раньше времени!::       – Ладно, тогда мы умрём одновременно, – буркнул Иккинг, продираясь через большой колтун.       Головные отростки дракона дёрнулись от возмущения. ::Не смей шутить таким образом!::       Иккинг прикусил губу, поняв, что неосознанно затронул тему, неприятную для них обоих. – Извини…       Беззубик прочистил горло.       ::К сожалению, ты прав::       Его спутник-человек продолжал пытаться распутать дурацкие волосы. У него был какой-то запуганный вид, и Беззубик почувствовал прилив симпатии к мальчику. Наверное, ужасно осознавать, что тебе отведено так мало времени в этом мире. Неудивительно, что люди меняли мир на войну и обратно чаще, чем змея сбрасывает кожу. Они жили на гиперскорости.       Он мог понять, почему с прошлой ночи человек испытывал постоянный дискомфорт. Беззубик сделал всё возможное, чтобы согреть парня, но, видимо, продолжительный контакт с водой в сочетании с низкой температурой так и не позволил ему полностью высохнуть.       Беззубик пытался придумать для Иккинга что-нибудь воодушевляющее – то, что подняло бы его настроение – но что-то отвлекло его внимание. Его нос дёрнулся, и он внимательно принюхался.       Да, запах вечной резкости и грубости.       ::Они приближаются:: – предупредил он.       Иккинг мгновенно вскочил на ноги, забыв про волосы. Ему не пришлось переспрашивать, кто «они».       – Прячься! – прошипел он, толкая дракона в бок.       Он сразу начал сопротивляться. ::Но я хочу …::       – Нет! Не сейчас! – Иккинг точно знал, чего хотел Беззубик. – Сначала мне нужны мои вещи!       ::Хорошо, хорошо:: – Беззубик повернулся, чтобы уйти, но Иккинг остановил его.       – Подожди! Надо надеть седло! – сказал он громким шёпотом. Он не знал, насколько близко французы, но это было абсолютно необходимо. Он набросил его на спину Беззубику, и дракон нетерпеливо ждал, пока Иккинг застегнёт пряжки.       ::Они почти з…::       – Возьми это! – Иккинг бросил ему рог. – Не хочу, чтобы они подумали, что это сокровище.       ::Возможно, это оно и есть:: – ответил Беззубик, ухватив ртом кожаный ремень.       – Нет, это моё! – прошептал Иккинг вслед ночной фурии, растворившейся в тенях. Его не волновало, насколько это по-детски; он всё равно не собирался отдавать рог. Особенно, раз его подарили ему красивые сёстры-русалки.       – Ты смодришь не в том нап-рав-лении, глуупый мальчик, – раздался позади него раздражающий голос. Как проклятье, срабатывающие при определённом событии, щека Иккинга начала ныть там, куда вчера ударил этот человек. – Эх, я думал, что вы северяне хорошо понимаете нап-рав-ления. Или ты пытался убежать от нас? Это не дам, где мы реш-жили встретиться.       Иккинг повернулся и увидел Арнульфа с небольшой группой лакеев позади. У одного из них были вещи Иккинга, он небрежно держал корзину одной рукой. Иккинга резко потрясло сильное чувство несправедливости, такое, что он обрёл полную самоуверенность. Он действительно не любил, когда его били.       – Что ж, вам хватило умений меня найти, – ответил Иккинг. Теперь, когда у него было моральное превосходство над ними в форме сокровища, и успокаивающее знание о Беззубике поблизости, он уже не собирался мириться с вызывающим поведением Арнульфа.       Француз, должно быть, почувствовал возросшую храбрость Иккинга, поскольку его и без того хмурый взгляд стал ещё более кислым.       – Моё сокровище у тебя? – спросил он.       Иккинг не стал обременять себя устным ответом, только холодно на него посмотрел и аккуратно потянулся за сапогами – поношенными, поеденными молью, и выглядящими как угодно, но не как сокровище.       Он взял их за голенища и протянул вперёд.       – Это то, что ты хотел?       Пожалуйста, пусть это будет оно…       Засевшая глубоко внутри него нервозность постепенно улетучивалась – весьма логичное опасение, что у него не было настоящего сокровища, и, по сути, он проигрывал сделку. Взгляды, которыми обменялись люди, не были многообещающими; многие смотрели на сапоги с гримасой или приподнятой бровью.       А потом, у Арнульфа на лице расцвела довольная насмешка. Если такая вещь вообще существует. Как если бы дракон попал в стадо овец.       – Что ж, похоже, у тебя есть цель в этом мире, мальчик! – заметил Арнульф. Он смотрел на сапоги с таким хищным желанием, что Иккинг начал опасаться за свою руку.       – Правда? – спокойно спросил Иккинг. Его интонации выражали недоверие и сомнение. – Это действительно то, что ты хочешь?       Аристократическое лицо снова оказалось под строгим контролем.       – Я не должен объясняться перед такими, как ты, – усмехнулся Арнульф. – А теперь, давай их сюда.       – Сначала мои вещи, – возразил Иккинг. Он пристально посмотрел на француза с его имуществом, чтобы это стало понятно не только на норвежском.       Человек посмотрел на Арнульфа, который рявкнул: – Rendez-le-lui! [Отдай это ему (франц.)]       Граф явно ничего не терял, отдавая Иккингу его вещи. Мальчик мог даже и не пытаться обмануть его и всех его людей.       Безымянный француз кинул корзину Иккингу, и она приземлилась у его ног, слегка подпрыгивая. Он слышал, как топор Астрид с лёгким звоном ударился о мешок с монетами.       Иккинг медленно наклонился, не спуская глаз с раздраженных воинов. Он расстегнул застёжку и запустил руку внутрь, по-прежнему не отводя от них взгляда. Один или два раза он мельком глянул вниз, чтобы подтвердить, что это действительно то, чем кажется на ощупь.       Арнульф наблюдал за Иккингом с тем же терпением, с каким взрослый наблюдал бы за ребёнком, которому вздумалось пересчитать все ступеньки до Медового зала.       Иккинг вздохнул, надеясь, что это достаточно понятное для французов проявление раздражения, и уронил корзину на землю.       – Ты вернул мне не всё, – холодно сообщил он. Не самое важное из его имущества, но просто так он с этим расставаться точно не собирался.       Злобная улыбка появилась под холёными усиками, и Арнульф как будто случайно шагнул вперёд. Он похлопал по выпуклости на поясе.       – Если ты говоришь про рубины… Я передал их на хранение кому-то намного более под-хо-дящему. Ценность таких камней не должна тра-тить-ся на таких, как ты.       Хотя и сами слова, и слащавая манера речи подводили его к этому, Иккинг даже не потрудился сделать удивлённое лицо. Этого стоило ожидать с того момента, как корзина покинула его руки.       – Тогда ты не получишь это, – Иккинг шагнул в сторону озера, крепко сжимая сапоги в руке. Настало время проверить, насколько хорошо он может блефовать.       Арнульф коротко усмехнулся. – Я не уверен, что ты понимаешь си-ту-ацию, неблагодарный…       – Нет, я думаю, это ты не понимаешь, – прервал Иккинг сильным голосом. Он поднял сапоги повыше. – Ты хотя бы понимаешь, что это значит?       Лицо и движения Арнульфа говорили о плохо скрываемой нерешительности, как будто у него было сразу несколько мыслей по этому поводу, и он не знал, что имеет в виду Иккинг. Его замешательство только прибавило Иккингу уверенности.       – Ты был прав, – медленно начал Иккинг. – У меня есть силы… И ты заставил меня их использовать. Как можно заметить, – он потряс сапогами в воздухе, – это значит, что я заставил морского змея достать их для меня. На самом деле, я могу заставить его делать очень разные вещи… – на лице Арнульфа появилось понимание ситуации. Граф осознал, что мальчик не собирается так плотно сотрудничать, как это казалось поначалу.       Иккинг сделал ещё шаг вперёд. – Так что, если ты не хочешь, чтобы твои торговые пути были разрушены, а путь на север закрыт навсегда, отдай мне мои остальные вещи прямо сейчас.       Несколько секунд казалось, что Арнульф готов пойти на такой риск – не из жадности ради рубинов, а чтобы проверить, осмелится ли этот парень и дальше угрожать ему.       И хотя Арнульф даже не собирался доставать камни, Иккинг видел, что его слова выбили его из седла. Теперь оставалось только дожать – но не слишком сильно. Он не хотел, чтобы Арнульф собрал вместе кусочки полуправды и понял, что это блеф. Но достаточно сильно, чтобы создать видимость серьёзной угрозы.       – Посмотри, – вздохнул Иккинг, пытаясь достичь контроля и спокойствия, – я хороший парень. – Правда. – Я хотел бы избежать сего этого, – чистая правда. – Но если придётся – если ты продолжишь испытывать меня – тогда тебе придётся взять ответственность за несчастья, которые разрушат твою жизнь. Я уничтожу твою экономику, твой город и всё, что делает тебя могущественным, – ложь. – Потому что я могу.       Правда.       Арнульф разрывался между тем, чтобы поверить Иккингу, и тем, чтобы принять его вызов и сохранить лицо в глазах своих людей. Остальные не говорили по-норвежски, но они явно что-нибудь заподозрят. Если он передаст дополнительные ценности и не получит ничего взамен.       Иккинг же, в свою очередь, наслаждался новообретённой властью побеждать людей словами. На Олухе это было слишком сложно: даже если бы он непрерывно оскорблял кого-нибудь, то это либо осталось бы без внимания, либо он просто получил бы тумака. Но когда его соперником был кто-то вроде Арнульфа, кто-то, кто понимал власть шантажа, убеждения и отговорок, результаты были налицо. Он наблюдал за тем, как разные выражения сменяют друг друга у него на лице, которое становилось всё более угрюмым от слов Иккинга. Состояние Иккинга тоже менялось: от обычного раздражения из-за необходимости иметь с этим дело, до осознанного подтверждения своей победы. Он уничтожил самообладание противника и все его преимущества; поле боя было под его контролем.       – Если я отдам тебе рубины, ты дашь мне сапоги? – спросил Арнульф тихим, почти что умоляющим голосом.       – Почему бы и нет, – пожал плечами Иккинг. Он старался казаться равнодушным и не показывать своего ликования от этого переломного момента. – Всё равно мне они не нужны.       Арнульф вздохнул и отцепил мешочек от пояса непослушными пальцами. Он выглядел так же, как и раньше, но Иккинг всё равно собирался проверить содержимое.       Иккинг протянул руку вперёд. – Давай их сюда.       – Я уже передал тебе корзину, – возразил Арнульф. – Теперь твоя очередь дать мне что-нибудь.       Иккинг замотал головой ещё до того, как человек закончил говорить. Он не собирался отказываться от новообретённой власти. Не сейчас.       – Мы договаривались обменять мои вещи за «сокровище», а все мои вещи ты так и не вернул, – указал он. Он поманил пальцами Арнульфа, чтобы он решался побыстрее.       Многие из французов уже не стояли неподвижно на месте, а пытались увидеть, что же хранит в маленьком мешочке их лидер. Похоже, Арнульф не рассказывал остальным, что в вещах Иккинга было что-то ценное.       – Насколько сильно ты хочешь их получить? – спросил Иккинг, тряхнув сапогами в воздухе. – Дело в том, что я подумываю выбросить их обратно в океан просто за попытку воровства у меня. А тебе придётся ждать, пока мимо будет проходить другой покоритель гигантских змей. Это может занять некоторое время…       – Нет! Нет, – быстро выкрикнул Арнульф, – в этом нет не-об-ходимости.       – Ты уверен? У Арнульфа Терпеливого не было бы с этим проблем, как ты думаешь?       Глаза человека сверкнули, и он с силой втянул воздух. Иккинг понял, что он ступил на опасную почву, когда затронул репутацию Арнульфа.       – Я буду творить историю, – прорычал Арнульф. – Мои земли будут простираться до Атлантического океана, и у меня не будет такого имени. Держи!       Он бросил мешочек Иккингу, как раз настолько сильно, чтобы его можно было достать. Иккинг поймал его в воздухе и нащупал через ткань четыре рубина.       – Поздравляю, – сказал он по-английски, и с широкой улыбкой спрятал мешочек под пояс. Люди за спиной Арнульфа обменялись молчаливыми взглядами.       Арнульф прочистил горло и нахмурился. Иккинг показательно хлопнул себя по лбу.       – Ах да, сапоги. Я отдам их тебе, и после этого я уйду – немедленно, – последнюю часть Иккинг громко прокричал в ближайшее дерево, заслужив несколько удивлённых взглядов. – Просто передам их, и сразу уйду. Это случится так быстро, что вы забудете о моём существовании.       Вряд ли это случится.       Арнульф не был в настроении и дальше препираться. – Хорошо, хорошо! Просто отдай мне проклятые сапоги, глупец!       Иккинг взял ботинки в правую руку и медленно приблизился к французам со спокойным видом. По выражению лица Арнульфа было понятно, что он очень не прочь ударить Иккинга, даже если после этого светят проблемы от морского змея.       Для своей безопасности Иккинг отпустил ещё один комментарий: – Морской змей ожидает меня для встречи – он хочет убедиться, что ты их получил. Я сказал ему начинать всё крушить, если я не приду вовремя. Просто для надёжности, понимаешь?       Нос Арнульфа дёрнулся. Может быть, он пытался подавить ухмылку.       Иккинг рассчитал, где он должен остановиться – вне досягаемости удара Арнульфа, но так, чтобы можно было передать сапоги на вытянутой руке. Он рассчитал точный угол, под которым надо подойти, предположив, какой рукой Арнульф будет брать сапоги, и как он при этом повернётся. Он рассчитал, насколько более устойчивой будет его стойка, чем позиция Арнульфа.       Нагнувшись вперёд и немного повернувшись, Арнульф наконец коснулся пальцами поношенной козьей кожи Семимильных Сапог. В этот момент он увидел своё будущее – его власть, его связи, его медленное всепоглощающее завоевание Европы. С этими ботинками он заполучит лояльность союзников своих врагов; от Кастилии до Саксонии, никакие расстояния не будут преградой для медленных и запутанных информационных связей. Ему больше не придётся полагаться на сомнительных гонцов и почтовых голубей. Его собственный язык будет создавать его надёжные связи, и его собственные ноги будут носить его…       И вдруг резкий удар в лицо заставил это наваждение исчезнуть. Сапоги, одно долгое мгновение бывшие у него в руках, упали на землю, а Арнульф отшатнулся назад.       Когда более чем справедливый удар Иккинга достиг цели, он повернулся и побежал со всех ног в сторону деревьев, остановившись только, чтобы захватить свои вещи. Если это не было настоящим поступком Викинга, то он не знал, что могло бы им стать.       Арнульф только отходил от удара, прижав руку к лицу. Он не был уверен, что это действительно произошло. Несколько негодующих ругающихся воинов бросились вдогонку за северянином.       – Он это заслужил! – беспечно бросил Иккинг через плечо и углубился в чащу. Он был более чем уверен в своей скорости. Совсем скоро он увидел Беззубика, припавшего к земле и готового взмыть в воздух.       – Погнали! – крикнул он, вскочив в седло.       ::Я сам хотел его проучить:: – пожаловался Беззубик, но всё же послушался команды.       Иккинг засмеялся. – У тебя будет такая возможность, когда мы будем пролетать тут в следующий раз. Обещаю!       Их подъём как обычно начался резким рывком, когда Беззубик мощно взмахнул крыльями для придания им большей выпуклости. Иккинг двигался синхронно с Беззубиком, по опыту зная самые аэродинамически выгодные методы подъёма в воздух. В одно мгновение они были в открытом пространстве, а люди Арнульфа остались в лесу.       Теперь их единственной проблемой была маскировка в дневное время. Они двигались вглубь материка, и больше не смогут скрываться над морем.       ::В следующий раз добавь ещё один удар:: – посоветовал Беззубик, и Иккингу послышались нотки гордости в его голосе. ::Он ударил первым безо всякой причины, так что у тебя есть право на два::       – Не думаю, что французы с этим согласны, – ответил Иккинг. Он рассеянно потёр заднюю сторону ладони, радуясь, что не попал по кольчужному подшлемнику Арнульфа. Физическое насилие он мог применять по одному удару за раз.       Беззубик фыркнул, представив своё будущее возвращение во Францию. ::Я не думаю, что согласен с французами::       – Я согласен с тобой.       Иккинг снова был в воздухе – они оба были – и он не мог не сравнить это с подводной поездкой. Именно это было его уделом. Именно здесь он чувствовал себя как дома, и что он был рождён для этого. Чем больше он летал, тем меньше он сожалел об этом.       Хотя и в подводном путешествии были свои плюсы.       – Итак, – размеренно начал он, как будто не ударил только что французского лорда в лицо, и не убегал как странный безумец, – расскажи мне всё, что ты знаешь о русалках… ***       Астрид сидела на твёрдом стуле, монотонно двигая иголкой вверх и вниз. Спина и шея затекли и начинали болеть, но ей надо было закончить слишком много работы, чтобы она могла позволить себе обращать внимание на дискомфорт. Она становилась довольно хороша в этом, её швы прямее, а стежки – более плотными. В любое другое время она бы радовалась очередному достижению. Но не так она хотела это делать, не из-за отчаянной необходимости.       Она не хотела учиться шить только из-за того, что была единственным человеком в доме, кто мог чинить их одежду.       Резкий сухой кашель раздался из кровати рядом с ревущим очагом. Астрид дёрнулась от этого звука и бросила на одеяло печальный взгляд. По опыту она знала, что её мать не проснулась; Глюм часто заходилась кашлем во время своего долгого сна.       Зима была суровая – и из-за погоды, и из-за драконьих налётов. Дом Хофферсонов слишком часто подвергался атакам. Для быстрого ремонта сильно не хватало ресурсов, и в итоге аскетические условия сказались и на её семье. Мать сильно заболела. Начиналось всё медленно – слишком много времени проводила на холоде, нерегулярно ела – чтобы те, кто больше сражались, могли поддерживать силы. Потом начались приступы головокружения и высокая температура, часто она спала весь день напролёт.       Теперь Глюм едва ли вставала с кровати, слишком слабая для чего угодно, кроме как терпеть боль, пронизывающую её старое тело. Она едва ли могла поднять голову, чтобы выпить бульона. Даже яркий огонь и горы одеял не могли сдержать её дрожь. И никакие прохладные тряпки не могли унять жар её лба.       У неё даже не осталось сил, чтобы продолжать извиняться перед дочерью за необходимость ухаживать за ней.       Астрид была частично благодарна за это – она едва могла сдержать стыд за то, что её больная мать пытается взять на себя ответственность за эти смертельные несчастья. Когда Астрид несколько недель сказала, что она «скорее умрёт, чем выйдет замуж», она не собиралась действительно покупать свою независимость ценой чьей-нибудь жизни. Теперь в ближайшее время ей не светило никакого замужества – просто не было родителя, который мог устроить это – но Астрид не готова была заплатить такую цену.       Это выглядело скорее как наказание за то, что она пыталась отвергнуть традиционный уклад Викингов.       Был глубокий Гои, а с ним и ужасы жестокой зимы, а весна была слишком далеко, чтобы можно было надеяться на чудо. Единственным, что заставляло Астрид делать необходимые монотонные дела снова и снова, были её обещания. Время от времени она давала обещания себе и Богам, пытаясь снова вдохнуть в свою жизнь что-нибудь хорошее. Большинство её клятв заключались в согласии на любой брак, если её мать выздоровеет. Она сделает всё, чтобы её мать выжила. Она больше не хотела быть одна.       Раздался быстрый тихий стук в дверь. Астрид нахмурилась и отложила свою работу. Очень немногие викинги стучат таким образом.       Бросив на постель быстрый взгляд, она встала с места и распахнула деревянную дверь.       – Привет, – вежливо сказала она посетителю.       – Привет, – ответила Забияка хриплым голосом, который стал таким в основном из-за летающего в воздухе пепла. Она вошла внутрь без приглашения, но Астрид меньшего и не ожидала от кого-то из довольно грубых близнецов. – Мама просила передать тебе это.       Она протянула накрытую полотенцем корзину, которая пахла свежим хлебом и запечённым ягнёнком.       – Спасибо, – безэмоционально ответила Астрид, принимая предложенную еду. Время от времени, когда люди могли отвлечься от своих собственных проблем зимнего времени, они вспоминали о тех, кто не мог о себе позаботиться. Пока мать была больна, ей часто приносили еду, потому что люди знали, что она плохо готовит; они признавали в ней только воина, и в общем-то правильно.       Астрид отошла, чтобы положить подарок на стол, и у Забияки появилась возможность осмотреть комнату. Она сразу заметила занятую постель, освещённую высоким огнём в очаге. На фоне пляшущих языков пламени она выглядела такой неподвижной, что, как казалось, смерть уже забрала Глюм Хофферсон.       Из-за этого весь дом казался погружённым в депрессию. Холодный, тихий, неподвижный… Это было очень подавляющим.       Девушка взглянула на Астрид, которая выглядела худой и изнурённой. Похоже, последнее время у неё совсем не было времени тренироваться и заботиться о себе; её не видели на ночных посиделках уже по крайней мере пару недель.       Астрид уже довольно долго была в этом странном состоянии. Раньше девушки неплохо дружили; они учились полагаться друг на друга, по мере того как мальчики становились мальчиками, и различие между полами становилось более ощутимым. Астрид была слишком сфокусирована на самосовершенствовании, а Забияка слишком много шалила, чтобы они могли стать лучшими подругами, но между ними всё же было взаимопонимание. Они могли обмениваться теми раздражёнными взглядами или хитрыми улыбками, которые понимают только женщины. Это бесконечно раздражало её брата.       А потом всё изменилось. Забияка не знала, было это до или после ухода Иккинга – события начинали смазываться в памяти – но Астрид позволила тогда злости взять верх над собой, и из-за этого ещё больше ото всех отдалилась. Она ушла ото всех, и пыталась превратить себя в идол; её преданность кодексу Викингов стала образцом для подражания. Она стала практически олицетворением воина-Викинга, люди одновременно боялись её и радовались за неё. Забияка могла бы решить, что Астрид собралась стать бессмертным чемпионом, или кем-нибудь столь же почётным.       У Забияки были свои собственные соображения по этому поводу. Все они были завязаны на тот момент, когда Астрид стояла перед викингами Олуха, и они отказывались верить ей. Она тогда смеялась со всеми остальными… ей тогда даже как будто нравилось то грустное и отрешённое выражение на лице Астрид. Может быть, то, что Иккинга изгнали из клана, было недостаточно? Может, она была так оскорблена тем, что предатель практически превосходил её во всём, что с тех пор она пытается донести до деревни, кто они и за что стоят?       Какая бы ни была причина, она оттолкнула не только Забияку, но и любого, кто когда-либо называл Астрид другом. Возможно, она так и не простила их за то, что они были в той толпе. Или, возможно, идолу не нужны друзья.       Но идол – не обязательно человек.       В последнее время Астрид потеряла значительную часть своей напористости – с тех пор, как её мать перестала вставать с кровати, и девочке приходилось всё больше и больше времени проводить в делах по дому. Исчезло стремления к впечатлению деревни и к самосовершенствованию, а вместе с ними и щит, защищающий её от осознания своего одиночества. Её отец вернётся только весной, а то и летом, если вообще вернётся, и теперь её не связывало с деревней ничего, кроме случайных подарков от доброжелателей.       Возможно, вначале Астрид могла справляться с этой изоляцией, но прошло слишком много времени, и отчаяние постепенно брало над ней верх.       Забияка не была сентиментальной, но она не могла смотреть на то, как кто-то такой живой в прошлом выглядит теперь настолько разбитым.       – Знаешь… Моя мама не против иногда присматривать за твоей, – предложила она. – Ты можешь как-нибудь вечером сходить в Медовый зал, выпить с парнями. Они скучают по тебе.       Это было не совсем правдой; мальчики были настолько запуганы Астрид, что предпочитали восхищаться ей на расстоянии. Даже Сморкала в последнее время перестал ей льстить.       «Гордая» Астрид вежливо отказалась бы от этого предложения, не дрогнув и мускулом. Но, к своему удивлению, Забияка заметила грусть – почти задержавшуюся на время – в глазах Астрид, прежде чем девочка ответила:       – У меня слишком много дел.       Астрид окинула жестом недоделанную одежду.       Забияка посмотрела на эти перепутанные наполовину сшитые куски ткани, но так и не смогла понять, что это должно быть – шарфы, одеяло, или может тёплые варежки… Потом она посмотрела вокруг на дом, который стал тюрьмой – депрессивной, обвиняющей, давящей тюрьмой. Она внутренне вздохнула из-за той странной и незваной волны сочувствия, которая переполнила её, но с этим ничего нельзя было поделать.       – Я помогу тебе, – решила Забияка. Она целенаправленно подошла к столу и взяла иголку.       В обычных условиях Астрид возразила бы. Она никогда не принимала помощь, потому что не хотела выглядеть некомпетентной, и не любила, когда за ней был долг. Она старалась никому не давать над собой никакой власти. Но Забияка всё делала так бесстрастно и равнодушно, что Астрид чувствовала себя благодарной за это. Поджигала ли эта девочка твою любимую куклу, или помогала закончить работу по дому, она всегда делала это с одним отношением – не ожидая благодарностей.       Но как раз выражать благодарность Астрид не умела. Она просто сидела на стуле напротив Забияки и наблюдала за её работой.       – Как она? – спросила Забияка после недолгого молчания.       Астрид дёрнула плечом, чувствуя себя неуютно из-за того, что у неё в доме кто-то есть в качестве гостя. Похоже, она начинала забывать, как поддерживать разговор.       – Как думаешь, перенесёт она зиму?       Если бы это спросил кто-то другой, Астрид стукнула бы его головой о стену. Но за последние десять лет Забияка создала себе репутацию абсолютно бестактного человека. Довольно умно с её стороны.       Прямота вопроса заставила Астрид дать прямой ответ. Пока она говорила, всё её внимание было обращено на иглу, так что ей не пришлось смотреть никуда ещё – ни на Забияку, ни на свою мать.       – Сейчас сложно сказать. Сначала я думала, что да – в смысле, она же моя мать, и не похоже, что я родилась от… от слабачки или… – с ней что-то происходило, что-то, что ей не нравилось. Давление, которое скапливалось у неё на сердце в течение нескольких недель, теперь поднималось по горлу, причиняя боль. Она пыталась удержать себя под контролем, чтобы сохранить решительный вид перед единственным человеком, с которым она разговаривала за несколько дней, но неожиданная поддержка заставила непроверенные слова литься из неё непрерывным потоком.       – Это окончательно вышло из-под контроля. Каждый раз, когда ей становится лучше, на следующий день всё только ухудшается, и это происходит слишком быстро. У нас нет лекарства, чтобы помочь ей, и… Иногда мне кажется, что она сама больше не хочет жить. Как может кто-то встретиться лицом к лицу со смертью и… просто лежать? Это выводит меня из себя, и я ненавижу это, потому что я знаю, что это не её вина, и я не должна злиться на неё…       – Да, это печально, – кивнула Забияка. Она оставалась немногословной, и сохраняла бесстрастное лицо. Хотя она никогда не любила быть чьим-то исповедником, она знала, что Астрид нужно было выговориться… Больше, чем кому-либо ещё. Астрид нужен был кто-то, кто будет просто слушать.       Астрид не заметила, когда она отложила в сторону шитьё, но она обнаружила, что трёт свою шею, пытаясь ослабить таинственное давление. Она наклонилась вперёд, так что волосы частично скрывали её лицо. Может быть так подействовало присутствие Забияки, а может она дошла до предела, но она начала терять контроль – надо всем.       – Это не просто печально… Этого не должно было быть. Если бы не эти проклятые драконы, она бы не заболела, – прорычала Астрид, сбросив на землю шарф, над которым работала. – Мне надо было быть внимательнее во время рейда. Я должна была их заметить! Я могла защитить наш дом, и защитить её от болезни, – когда их дом принял на себя первый удар, она была занята, ругаясь с матерью. – Но теперь слишком поздно. Я не могу… Не могу…       Бороться с этим. Она не могла с этим бороться, не знала как. И это убивало её.       С детства Астрид учили быть воином – защищать, охотиться, выживать. Она была ровно настолько сильна, насколько заставляла себя быть сильной, и она делала всё, что было в её силах, чтобы стать лучшей. Она хотела стать лучшим защитником, лучшим охотником и всегда выживающей.       Но как могла она биться с чем-то, над чем у неё не было никакого контроля? В этой битве решение принимала её мать и Боги; она даже не была участником, а просто сторонним наблюдателем, который никак не мог повлиять на исход событий. А сейчас ситуация была не на их стороне. Необходимость наблюдать за такой смертью сама убивала её. Она была медленной, неподвижной, и определённо вела в Хель.       Другое, но определённо как-то связанное напряжение, начало формироваться у неё в затылке, концентрируясь вокруг глаз. Она старалась – ох, как она старалась, чтобы удержать слёзы. Она чувствовала, как постепенно повышается температура её глаз, и расплывается зрение.       – Я ненавижу это, – прошептала она вслух. Слова жгли горло. – Я ненавижу это.       На неё упала тень, и Забияка наклонилась к её ногам, чтобы поднять растрёпанную ткань.       – Справится она или нет, тебе придётся когда-то научиться делать правильные стежки, – сказала Забияка, указав на неровный шов. Астрид считала, что он получился у неё довольно хорошо, но он выглядел кривым и неумелым по сравнению с работой Забияки. Возможно, шитьё было единственной вещью, в которой Забияка превосходила Астрид.       А потом к плачущей девочке резко пришло осознание: Забияка в точности знала, через что она проходит. Она уже прошла через тревогу, ожидание, беспомощность, злость и отчаяние… Потому что младшая сестра Забияки, Заусенка, умерла во время зимней болезни три года назад. Ей было всего девять.       Именно так Забияка научилась шить: она делала наряды для младшей сестрёнки. Она ещё некоторое время продолжала их делать, оставляя в поле герани на восточной стороне острова как пожертвования умершей девочке. Даже Задирака не знал об этом. Астрид была посвящена в эту историю, поскольку была единственной подружкой Забияки.       И она позволила распасться и этой дружбе.       Шмыгая носом – пытаясь делать это не так часто – Астрид приняла назад ткань, кивнув в ответ и тяжело сглотнув.       Если Забияка могла сидеть перед ней и успокаивать в своей грубоватой манере, то и Астрид могла пройти через это. После этого кошмара её ждала нормальная жизнь, надо было только переждать. Она была Викингом, и не просто Викингом – Викингом с Олуха. Она могла сражаться с драконами, и с честью принимать смерти, которые они несли – прямо или косвенно. Она не была первой, у кого из-за болезни умер близкий человек, она не будет и последней. Быть Викингом – работка опасная. Но это их стиль жизни.       Забияка откинулась на стуле и осмотрела свою работу. Девочки продолжали проводить время в тишине, но она больше не была напряжённой или странной. Теперь они чувствовали на своей коже тепло очага, дающее скорость их пальцам и лёгкость их сердцам.       Что-то в доме оттаяло. Что-то оттаяло в Астрид.       Но девушке всё ещё надо было поддерживать свою репутацию.       – Если ты кому-нибудь расскажешь, что я плакала, я приколю тебя к столбу на площади ножами для резьбы, – мимоходом заметила она, просовывая нитку через игольное ушко.       Забияка даже не взглянула на неё. – Я в деле.       – Не сбивай меня с толку.       – Не скажу ни душе. ***       Хотя до весны оставалось ещё много недель, очередной зимний день выдался необычно тёплым, и Иккинг с Беззубиком согласились провести его, нежась на тёплом солнце.       В настоящий момент Иккинг сидел на большом камне, скрестив ноги и держа яблоко в руке. Перед ним была раскатана карта, и он пытался решить, куда им стоит отправиться дальше. Обдумывая варианты, он откусил хороший кусок и почесал подбородок.       В конечном итоге они хотели попасть в Миклагард – он просто должен увидеть эти стены! – и казалось, что самый простой и безопасный способ попасть туда оттуда, где они были сейчас – найти известную большую реку, и следовать вдоль неё. Это также обеспечит близость большого водного массива большую часть—       ::Избавься от неё::       – Что? – переспроси Иккинг, оторвав руку от подбородка. Он посмотрел на Беззубика, который свернулся колёсиком на другом камне и смотрел на него в ответ. Беззубик ведь не хотел, чтобы он выбросил карту?       ::Этот мех на твоём лице:: – проговорил Беззубик. ::Я хочу, чтобы он исчез::       Рука Иккинга вернулась на лицо, он чувствовал редкие, жестковатые волосы под кончиками пальцев.       – Нет! – ошеломлённо ответил Иккинг. Чтобы не звучать глупо, и чтобы на его стороне был нормальный аргумент, он добавил: – Она греет мне лицо! А погода холодная!       К тому же, волосы совсем недавно стали видимыми в водном отражении без того, чтобы ему пришлось практически засунуть лицо под воду.       ::Ты недавно достал тот шарф:: – заметил Беззубик, не двинувшись с места.       Иккинг скривился. – Да, но он странно пахнет, хотя я уже постирал его два раза.       Иккинг не знал, откуда тогда взялся этот странно пахнущий дым по всему лагерю, но его запах пропитал всю одежду, которая у них была.       Как бы то ни было, добывать его было довольно весело. Он прокрался в бандитский лагерь под покровом ночи и заставил дракона стрелять огненные шары им под ноги из тени под деревьями. Это был довольно редкий «ленивый» способ добывать разные полезные вещи. Но по мере расширения языкового барьера он становился всё более необходимым. Это, и наблюдения за взрослыми людьми, которые бегали кругами и верещали, всегда заставляло его улыбаться. Иккинг не удивился бы, если бы поползли слухи о привидениях в местных лесах ещё до того, как они доберутся до Австрии.       Кроме шарфа, он получил пару качественно сделанных кинжалов в дополнение к его коллекции ценностей.       ::А всё остальное ничем ни лучше:: – неожиданно добавил Беззубик.       – О чём ты говоришь? – закричал Иккинг, не заботясь о безопасности. – Что остальное? Это всё, что у меня есть! Ты представляешь, сколько времени это занимает?       Иккинг откусил особенно большой кусок яблока, чтобы продемонстрировать свою уверенность в этом вопросе.       Похоже, Беззубика не беспокоили сложности отращивания бороды. ::Я создан для скорости… А ты начинаешь замедлять меня. Я слишком долго молчал, пора уже всё сказать::       – Я не толстый! – крикнул Иккинг, роняя изо рта кусочки яблока. Не важно, что он в последнее время стал больше есть; он всё равно не толстел. Если уж на то пошло, он выглядел только тоньше, потому что его конечности непропорционально росли только в одном направлении. Его ноги стали длинными и медлительными, а кисти рук страдали каждый раз, когда он недооценивал их длину.       Иногда он чувствовал себя даже хорошо из-за того, что живёт вне общества и может оставаться в лесу до тех пор, пока снова не станет выглядеть нормально.       ::Я говорю о твоих волосах:: – сказал Беззубик, добавив неприязни в это слово. ::Они странные и бесполезные. Вообще люди отвратительные::       – Извини меня? – оскорблено переспросил Иккинг. Беззубик поднялся на ноги и подошёл к мальчику.       ::Какой смысл во всём этом?:: – он дунул на лицо Иккинга, и часть волос попала ему в рот. ::Я понимаю лосей, и волков, и всех других млекопитающих, но у вас унылые пропорции и дополнительная масса сверху. Это бессмысленно. Это даже более бесполезно, чем ваши квадратные зубы::       Как ни странно, Иккинг не мог винить Беззубика за его мнение. Если смотреть на людей как на животных с точки зрения выживания, они действительно беспомощные. Но всё же его лучшему другу не стоило столь прямо об этом заявлять.       Он решил просто равнодушно взглянуть на дракона.       – Мои зубы тебя пугают. И не пытайся это отрицать.       ::Ты избавишься от неё:: – ответил Беззубик, не отходя от темы. ::Если ты пытаешься привлечь человеческих самок, это не поможет::       – Я не… Это не… – Иккинг безуспешно пытался найти ответ.       Он знал, что не стоило рассказывать Беззубику о тех русалках! Из-за них и из-за Гудрид, дракон постоянно делал мелкие замечания о человеческих брачных ритуалах и о том, что Иккинг не там ищет.       – Хорошо, – проворчал он наконец. Он всё равно ещё не мог отрастить настоящую бороду. – И побреюсь… Но волосы я не состригу!       Стричь волосы кинжалом было очень больно и долго. К тому же, после этого он выглядел ещё более уродливо, чем чувствовал себя. У него было достаточно проблем с самоуважением.       Беззубик плюхнулся на подростка, заставив того тревожно вскрикнуть из-за испорченного яблока.       ::Что ж, для начала неплохо::