Death — is the cry of corvine

— Я хочу быть птицей, — с упрямыми, но в тоже время слабыми нотками в голосе заявляет Мориарти, наслаждаясь волшебной красотой природы и вдыхая чистый, незагрязнённый воздух полной грудью, будто хочет очиститься от «хлама» внутри себя. — Как они… - Он указывает слегка согнутыми, дрожащими пальцами в светло-голубое небо и, вглядываясь в него, наблюдает за птицами: вольными, легкими и такими далекими… Это его успокаивает. Он любит это место. Он любит птиц, а особенно ворон. Он любит рисовать их, сидя ночью в своем кабинете, а я, зашедший проверить, что у него происходит, обнаруживаю Джеймса уже спящим за столом, а вокруг него — страшные, уродливые изображения птиц, которые пугают своим идеальным и тоже время устрашающим исполнением. Я не знал, что психические расстройства могут рождать в больном способность так изумительно рисовать… Но это лишь его мечты. Его совершенно пустые мечты, которые никогда не сбудутся. Или сбудутся, но лишь там, внизу, в том месте, где уже давно поджидают таких, как мы. Кто знает, как всё будет. В сетях Безумия начинаю запутываться и я сам. Особенно тогда, когда представляю тот момент, когда буду один. Совершенно один. Когда не останется ничего, что держит меня сейчас. Но что будет, я не хочу загадывать. Я буду просто плыть по течению, которое, в конечном счете, приведёт к неизбежности — к водопаду, куда рухнет вся прошлая жизнь, всё настоящее и будущее. Это ведь не сложно догадаться… Взглянув на измученного болезнью Джима, я сажусь на небольшой камень и продолжаю смотреть на него, как на нечто ирреальное, на нечто пустое… От него постепенно совсем ничего не остается. Правильно, раз нет души — нет и самого человека. Человек в нём умер ещё тогда, когда он решил связать свою жизнь с криминальным миром. А вот душа… Душу любезно забрала болезнь, бесцеремонно отправив её в Ад. Внешние признаки, конечно же, тоже весьма сильно заметны: он стал почти что совсем тощий, словно скелет; волосы поредели, а если хорошо присмотреться, то в некоторых местах можно заметить седые волоски. Вот, где начинается н а с т о я щ е е Безумие. Кто знает, какие мысли, какие страхи нападают на него в его помешанном сознании? И что происходит у него внутри? Что с такой прогрессивной скоростью убивает его? Несмотря на то, что он часто рассказывает мне свои мысли и сны, я не понимаю его, как бы сильно не пытался. Болезнь отлично поработала с ним, превратив в абсолютно немощное, усталое, гнилое существо, которому осталось от силы несколько недель, а может и дней… Я знаю это. И он знает. Но чем дальше, тем только хуже. Нужно как-то ускорить этот процесс. Сколько людей я убил и даже не почувствовал никакого чувства стыда и опустошения внутри — просто не счислить, неужели я не смогу убить и его? С ним, безусловно, всё будет гораздо сложнее. Я не ручаюсь за свою реакцию, но чем быстрее я избавлю его от мук, тем будет только лучше. Он отправится в свободный полёт, как и мечтает. Я подарю ему эту возможность. Хоть на несколько ничтожных секунд. Наблюдая за его действиями, я чувствую, как у меня дрожат губы, и поджимаю их. Дует сильный, приятно охлаждающий ветер и мне сложно понять, от чего столь внезапно появилась эта дрожь — то ли от таких мыслей и планов, то ли от погоды. Джим делает неуверенные шаги навстречу дереву. Около дерева находится стая птиц. Он идёт так, словно боится разрушить землю своими шагами и тотчас провалится в преисподнюю. Произнося какие-то нечленораздельные звуки, он, наконец, приближается к цели и наклоняется к своим крылатым идеалам. Птицы, как ни странно, совершенно не пугаются его. Наверное, они приняли его просто за тень. Лично я бы воспринял его именно так. Маленькая тень на дороге жизни, которая уже совсем скоро попадёт в тупик. Всё предельно ясно. Я машинально достаю портсигар и зажигалку, не отрывая любопытного взора от Мориарти. Он смотрит на птиц так, будто ждет от них ответа. Вороны каркают и толпятся вокруг друг друга, тщетно пытаясь найти хоть что-нибудь съедобное. Но вот одна птица робко подбирается к Джиму, и я замечаю, как он достает из кармана куртки какой-то мешочек. По всей видимости, в нём что-то наподобие корма. Вздохнув, я прикрываю рукой зажигалку от ветра и глубоко затягиваюсь, выпуская стройные струйки дыма вверх. Джеймс всегда ненавидел, когда я курю, но теперь ему решительно всё равно. И это даже радует. Он начинает кормить свору голодных птиц, и я впервые за долго время замечаю настоящую, счастливую улыбку на его бледном, исхудалом лице. Я невольно улыбаюсь. Мне всё-таки безумно приятно то, что хоть что-то заставило его улыбнуться. Я вот не мог, а они смогли. Хоть так. На одну секунду мне показалось, что он не болен. Что мы живём так, как жили раньше. Но на самом деле всё совершенно не так. Всегда всё не так. Человек никогда не бывает доволен своей жизнью. Джим скоро отойдет в мир иной, оставив после себя Великую Историю. Великую Историю для меня, конечно же, но и, несомненно, для всей Англии. Как бы сильно я ненавидел его омерзительный характер; как бы сильно я не хотел мириться с его чёртовой болезнью и многим другим, я всё же никогда не забуду этот чувственный момент. Этот момент, когда Джеймс, сумев понять настоящую глубину счастья, несмотря на свою болезнь, в последний раз делает то, чего раньше не делал никогда. Кормит птиц. Это просто глупость, подумает нормальный человек. И я с этим соглашусь. Но эта «глупость» сделала его по-настоящему счастливым. Таким, каким я не видел его уже долго время. Да и, судя по всему, не увижу уже никогда. Я не забуду этого момента, такого незначительного для обычного человека, но такого особенного для меня, для демона-хранителя сего больного существа. Он всё-таки сумел испытать истинное чувство счастья перед своим Уходом. Он ведь тоже прекрасно знает, что конец уже совсем близок. Поэтому дни перед Уходом должны быть до краёв наполнены радостью и счастьем. В общем всем тем, чего он не испытывал уже достаточно долгое время. И я обещаю, что подарю ему эти счастливые минуты, точно такие же, как и сейчас, когда я смотрю на него, слабо щурясь от солнца, и вижу, что маска болезни исчезла с его лица. Хоть и ненадолго. Пускай. Но видеть счастливым больного человека, с которым ты прожил достаточно много времени, это просто нечто неописуемое… нечто воистину сказочное, неповторимое… В такие моменты очень сложно держать себя. В такие моменты действительно забываешь обо всём, что происходит. И это очень плохо. Ведь возвращаться назад из «сказки» в обычную жизнь, значит непроизвольно наносить себе ещё одну рану в сердце, которое и без того уже достаточно измученно болью жизни и другими психологическими травмами. Но раны ведь со временем заживают, если только, конечно, не являются смертельными. Докурив сигарету и отогнав от себя различные философские рассуждения, я встаю с места и решительно направляюсь к Джиму, сопротивляясь буйному порыву ветра. Странная погода: то дикий, необузданный ветер, то нежное, ласкающее своим теплом солнце. Очередная загадка природы. Подойдя к тому месту, где находится Джеймс, я застегиваю куртку до конца и смотрю на него. Он, будто не заметив моего присутствия, продолжает кормить птиц. Я даже не удивляюсь этому зрелищу. Мориарти в силах заставить любое существо делать то, что ему захочется. Так было и будет всегда. Птицы начинают постепенно улетать. Видно их не устраивает моё присутствие. Улыбка с моего лица уже давно исчезла. Но в области груди по-прежнему как-то тепло: будто внутри меня горит солнце. Такого я, признаюсь честно, раньше не испытывал. Поэтому, к сожалению, не знаю, как это описать. Люди никогда ничего не испытывают повторно. Никогда. Всё происходит лишь один единственный раз. Даже это мгновение больше никогда не повторится. А мы этого даже не замечаем, потому что не умеем ценить. Джим спокойно приподнимается без моей помощи и смотрит на меня задумчивым взглядом. Его тёмные глаза всегда пугали меня. Точнее, я всегда видел в нём только глаза, не его силуэт, ни что-либо другое, а именно глаза, изображённые на каком-то чёрном полотне. Его глаза, а точнее взгляд, всегда были разным, пугающим. И я не мог уловить в этом взгляде что-то важное, что-то такое, что дало бы мне разгадку. Это что-то всегда ускользало от меня. В его глазах всегда была защитная оболочка. Напрасно я пытался разгадать сущность Мориарти — это невозможно. Даже для меня. Усмехнувшись про себя, я, скрестив руки на груди, задаю вопрос, который слетает с моих губ машинально, и я даже не замечаю этого. — Ты действительно хочешь вернуться туда? Джим молчит, провожая грустным взглядом оставшихся птиц, которые готовятся к полёту. Они улетают, забирая на своих крыльях то счастье, которое за всё это время смогло нарисовать настоящую улыбку на его лице. Болезнь снова вернулась. Вместе с ней вернулась и реальная жизнь. Наконец брюнет устало кивает и смотрит вниз, придерживаясь за меня одной рукой, но я даже не чувствую его прикосновений. Будто он лишь иллюзия. — Не хочу, — хрипло произносит он, и запахом безысходности наполняется весь воздух, который пронзает ноздри своей ядовитостью. — Но так должно быть, — он вздыхает с тяжелой болью и прикрывает глаза, — тем более там меня уже ждут… Я молчу, не зная, что ответить. Создается такое странное ощущение, что мой рот зашит нитями безмолвия, которые не позволяют меня произнести ни одного слова. Джеймс осторожно кладёт свою голову на моё плечо, и я надежно придерживаю его за хрупкую талию, боясь, что он вот-вот упадет и рассыплется. Да и зачем, собственно, нужны слова, когда они совершенно не требуются? Когда момент говорит сам за себя, говорит чувствами и искренностью, которые испытываешь лишь в подобные, пропитанные сентиментальностью моменты. Птицы беззаботно порхают в небесах, словно маленькие бабочки и чаруют своею обворожительностью. Они спокойны и свободны. Они внушают гармонию и умиротворение. Я, снова обретя способность говорить, почти что беззвучно напеваю слова старой приятной песни, словно пою колыбельную и мечтательно смотрю в небеса, понимая, что когда мы придём сюда в следующий раз, он станет последним. Последним для Джеймса. Здесь настанет закат его жизни, как раз в тот момент, когда природа только-только начнёт встречать свой особый рассвет.