Гул проводов

      Осень пришла незаметно, тихими шажками. Следы её желтыми листьями разлетались по сухой дорожке, дыхание её прохладным ветром сдувало одеяния деревьев. Школьники угрюмой вереницей спешили на уроки, а у меня никаких сил учиться не было. И видеть одноклассников тоже. Поэтому я прогуливала школу, отсиживаясь на лугу, где мы когда-то сидели, на краю ущелья, с которого он бросился вниз. И темным утром видела силуэт проносящейся машины. Она разбивалась вдребезги на далеком дне, взрывалась ярким огнём. И мне хотелось сгореть вместе с ней.        Самое страшное — это когда ты остаёшься в минуты отчаяния и горя наедине с собой. А люди спешат мимо тебя, оставаясь глухими к твоей истерике, к крикам, которые слышишь лишь ты. Хотя, иногда я даже свои крики не слышу. Будто я — это не я.       Всего за неделю Марк вытянул у меня всё. Разве что радость не вытянул, потому что её не осталось. Горе он вытянул — на смену ему пришла пустота, зловещая и грозно нависающая надо мной. Ярость он вытянул — на смену ей пришла тьма, липкая, тёплая, обступающая меня и сжимающая в своих тисках.        Он теперь молчал, лишь стоял ночью у изголовья кровати и молча смотрел. Лицо побледнело, губы тоже. На фоне этой бледности ярко выделялись глаза, пронзительно-зеленые, словно изумруд. И волосы, теперь они были почти огненными. Он ничего не предпринимал. Просто стоял. Просто смотрел. Я почти не спала, а если засыпала, то мне снились когти, пасти чудовищ и Том, протягивающий мне пылающую розу, рассыпающуюся пеплом в моих руках. Огонь меня не трогал — разве может повредить пламя мёртвой? Я всегда просыпалась в холодном поту, за час до рассвета.       Одиночество острым ножом резало меня. Его оружие — укоряющий взгляд матери, пьяная рожа отца, перекрестный шепот учителей и одноклассники, обходящие стороной. Леа уехала, не оставив адреса. Мы переписывались, но уже значительно реже, но даже отсюда, с мерцающего экрана, чувствовался холод отчуждения. Но больнее всего было видеть разбитое сердце Тома. Мы оба знали, что вместе будем несчастны, впрочем, и вместе мы вряд ли будем. И они мы знали, что он меня не разлюбит.       Потом я очутилась в кабинете психиатра. Что-то она сделала, что-то было в её взгляде, в её серьёзных глазах и мягких, плавных жестах. Заворожила? Околдовала? Стоило психиатру заговорить, как я тут же всё выложила. И об изувеченной коже, и о разбитых голосах, и о голосе в ночи, и о чувствах, которые я сама не понимала. И тем самым подписала себе билет в один конец. Или это было началом чего-то большего?       Всё те же серые стены. Всё те же черные окна. Всё те же надписи и рисунки. Но днём здание было другим. Тогда оно казалось зловещим и таинственным, а сейчас представляло собой лишь государственное учреждение, предназначенное для лечения людей с ментальными расстройствами. Мать едва не упала в обморок, узнав, что её дочь будет лежать здесь несколько месяцев.       — Нет, моя дочь не может лежать в этом месте! — кричала она.       — «Это» место — это какое? — сощурила глаза психиатр, — Это обычная больница, только тут заболевания несколько другого рода. Тут нечего стыдится.       — Н-но… Может, есть какой-нибудь другой выход? — беспомощно промямлила мать, — Она же потом на хорошую работу не сможет устроиться!       — Если она будет госпитализирована, то лишится хорошей работы в будущем. Но если вы откажетесь от лечения, то она лишится самого будущего. Выбор за Вами, — мягким голосом сказала она.       — Я…       — Мне интересно, как Вы не заметили состояние тяжелой депрессии и дереализации у Вашей дочери.       — Она никогда не говорила со мной об этом! Она только и делает, что сидит в своей комнате, закрывшись от мира!       — Может, это вы дали повод? Вы же и сами воздвигли стену между вами своими оскорблениями, равнодушием и побоями. И алкоголизм отца всё усугубил. Конечно, она сойдёт с ума. Кто бы не сошёл?       — У меня пили оба родителя и били чуть ли не каждый день, но что-то я не сошла с ума.       — Вы совершаете большую ошибку, сравнивая ей с собой. Она — не Вы. У неё другая восприимчивость и другая реакция на события. То, что кажется ерундой для Вас, может сломить её.       Мягкий, бархатный голос. Я представляю, как психиатр расчленяет людей в подвале и говорит с ними именно таким голосом. Говорит о взаимодоверии и комфортной обстановке.       — Хорошо, мы подумаем над этим.       — Люди боятся лечиться, и в этом их самая большая ошибка. К сожалению, к ментальным заболеваниям относятся пренебрежительно, демонизируют их. Но стыдить тут не за что, как и хвалить, впрочем. Это обычное заболевание, как гастрит, или, скажем, пневмония. Гастрита вы бы тоже стыдились? Тоже бы боялись идти к врачу, думая о загубленной репутации?       — Ладно, кладите её куда хотите, — махнула рукой мать. Она выглядела пристыженной. Впервые за всю жизнь.       Дальше была возня в документами, анализы и прочие процедуры. И вот, я пациент психиатрической клиники. Я впервые иду по коридору, жадно ловя впечатления.       Лиловые сумерки сгущались за окном. Пахло лекарствами и немытыми телами. Коридоры были почти пустыми. На скамейке лежал парень с сальными волосами, выкрашенными в зелёный, но с отросшими каштановыми корнями. Он рисовал пальцем в воздухе фигурки, не обращая внимания ни на что вокруг. В небольшом зале сидели подростки, кто-то рисовал, кто-то играл в карты, негромко играла музыка. Вокруг проигрывателя плясали парни и какая-то бесноватого вида рыжая девица с бегающими глазами. Две девушки со светлыми локонами обсуждали препарирование мозгов. Позже к ним присоединился санитар.       — Дурдом какой-то, — говорю вслух.       — А мы, по-твоему, где находимся? — язвительно спросил парень, старательно прорисовывающий половой орган на бумаге.       — Ты чего делаешь? — устало спросила я.       — Рисую половой орган, разве не очевидно? Или задавать глупые вопросы — это твоя специализация? Окей, так и будем тебя называть — Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому.       — Не слишком ли длинно? — я загадочно улыбнулась, — Я Кошка.       Он вдруг серьезно посмотрел на меня из-под планшета.       — Мы не затрагиваем эту тему днём, — вкрадчиво произнёс он.       — Да, точно…       — Скоро нас по палатам разгонят. Так что иди в свою, заодно познакомишься с соседками.       Я вновь идёт по коридору, сворачивая в сторону тринадцатой палаты. Открывает скрипучую дверь. Внутри шесть кроватей, но заняты лишь три. На одной из них сидит кудрявая девушка. Та самая девушка из окна. Она сидела на подоконнике, дрыгая ногами.       — О! Новенькая?!       С этими словами она вскочила и набросилась на меня, словно ураган.       — Да ладно? Откуда? Как зовут? Сколько лежать будешь? С чем проблемы? Тебе нравится здесь? С кем-то познакомилась? Или уже знаешь кого-то отсюда?       Всё это она выпалила на одном дыхании, тараторя с огромной скоростью.       — А меня зовут Элли, я тут уже три месяца! Я тут всех знаю, так что если что-то надо — обращайся. Если надо пронести что-то — это тоже ко мне. Скоро придет Элис, вот у неё контрабанду просить не надо, она ябеда страшная, хочет выкарабкаться отсюда, бедняжка. А ещё Габриэль, она тупая, зато приставать будет очень сильно. Да-да, именно в этом смысле.       Девушка-катастрофа. Невозможно было ни перебить её, ни успеть за её мыслями.       — Хорошо, что ты пропустила ужин, потому что нам такую бурду сегодня подавали! В принципе, нам всегда подавали бурду, но сегодня это какая-то особенная бурда, мне пришлось выплюнуть её. Мисс Алингтон пронесла мне тайком пирожки с капустой, я слопала их за обе щёки. Ты ведь у неё наблюдаешься? Она очень добрая и тоже поможет, если что! А вот мистер Эррони злой, он такой усатый с лысиной. Элис как раз у него наблюдается. Вот его опасайся! — пациентка склонилась над Сандрой, приблизив полные губы к моему уху, — Опасайся изолятора. А тебя туда вполне могут поместить, с твоей-то аурой.       Дверь отворилась. Вошла тощая, с мальчишеской фигурой коротко остриженная девушка. У неё были черные, как смоль, волосы и острый носик. И ряд мелких зубиков. А ещё она была смуглая и конопатая.       — В общем, добро пожаловать в наше увеселительное заведение! — как ни в чем не бывало, воскликнула Элли, — А вот и Габриэль явилась!       Габриэль хищно посмотрела на меня и ухмыльнулась, высунув кончик языка.       — Покажи свои шрамы, — сказала она.       — Вот ещё. Значит так, раз вы стали моими соседками, вам следует уяснить несколько простых правил. Правило первое: не мешать мне. Правило второе: не лезть в мои дела. Правило третье: не приставать ко мне, Габриэль, не вздумай приставать ко мне и тем более просить показать шрамы. Если не хочешь обзавестись своими.       — Очень хочу! — с придыханием воскликнула Габриэль, — Шрамы — это, типа, сексуально!       — Нет, — твёрдо сказала я, заглянув ей в глаза.       Габриэль пожала плечами и повалилась на кровать, достав из-под подушки журнал с голыми мужиками. О новенькой она сразу забыла, как было всегда, со всеми незнакомками.       В девять часов появилась мисс Алингтон, ведущая за руку Элис — румяную шатенку с пластырем на носу —  и объявила отбой. Выключился свет.        — Хочешь прогуляться? — шепотом спросила Элли.       — Нет, я спать хочу, — таким же шепотом ответила я.       — Мне тоже гулять не хочется. Я набираюсь сил перед Ночью, Когда Все Двери Открыты.       Я промолчала.       — Поговори со мной, — шалобно попросила Элли, — Мне страшно.       И мы говорили. Говорили обо всём подряд, перескакивая с темы на тему, подмигивая друг другу горящими во тьме глазами, и мир вдруг мне показался крохотным, способным уместиться в руках, а я самой себе бесконечной. Ни с кем так не было легко, как с этой странной пациенткой. Даже с Марком. И всё же это были не мои чувства. Это она делилась со мной своим теплом.