Гул проводов

      Ночью мне опять снилась машина, срывающаяся в пропасть. Марк сидел за рулем, не шевелясь, и глядел вперед мертвецким взглядом. От него очень сильно пахло алкоголем. Как от отца.       — Я люблю тебя, тысячу раз люблю, миллион раз люблю. Пусть эти слова навеки повиснут в этой тьме. В этой тьме внутри тебя.       Мы падаем, падаем в бесконечность. Легкие, как осенний листок, гонимый порывами ветра. Стекла покрываются инеем, моё дыхание превращается в пар. А вот его — нет.       — Марк, прекрати это сейчас же! — испуганно кричу я, — Жми, жми на тормоз! Жми на тормоз!       — Если ты не разделяешь мои чувства, тогда моей любви хватит на двоих. Мы разделим друг с другом смерть.       Он сломал тормоз!       Они падают всё быстрее. Внизу их уже поджидает пламя. А в машине ещё холоднее. Ресницы покрываются инеем. Сопли замерзают.       — Мы вместе погибнем.       — МАРК, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, СЕЙЧАС ЖЕ ОСТАНОВИ ЭТУ ГРЕБАНУЮ МАШИНУ!!!       Пламя поглощает их, машина взрывается, а он не издает не единого крика. Даже когда рассыпается пеплом у меня на глазах. Его лицо неподвижно, как у куклы.       Я люблю тебя, Сандра. Я люблю тебя, Сандра. Я люблю тебя, Сандра. Я люблю тебя, Сандра. Я люблю тебя, Сандра. Думаешь, смерть остановила меня? Она ещё больше связала нас. Ты не отвергнешь меня и не сбежишь от меня. Свяжи меня по рукам и ногам и закинь на дно реки, я буду вещать и оттуда. Моя любовь настигнет тебя.       Он сгорает, а я просыпаюсь в холодном поту. Снова час до рассвета. По комнате бегали неясные тени, видимые лишь периферийным зрением. Девочки метались в бреду и кошмарах и было холодно, несмотря на отопление и закрытые окна. Неужели это из-за меня?        У изголовья пустой кровати лежит сухая ветка с завявшими цветами. У окна промелькнула тёмная фигура. Я распахнула окно и выпрыгнула из него, благо, что это был первый этаж. Внизу стоял мальчик, равнодушно смотрящий перед собой. Взгляд его не изменился, когда я очутилась перед ним, словно и не было меня вовсе.       — Кому ты ветку подарил?       — Она ушла. Я хотел поблагодарить её. Но опоздал.       — Куда она ушла?       — Туда, откуда не возвращаются.       — В изолятор что ли?       Он помотал головой.       — В мир нормальных. Теперь она не одна из нас. Она счастлива.       — А ты?       — Не знаю. А у тебя что?       И я опять ему рассказала.       — Его любовь не дает вам разойтись. Он настолько любил тебя, что даже смерть не смогла его ухватить. Но эта любовь разрушительна для вас обоих. Вы сгорите в ней.       — Откуда ты знаешь? — с ужасом спрашиваю я. — Откуда вы всё знаете? Что это за место?       — Потому что с его точки зрения всё иначе, — тихо ответил мальчик, и всё же я услышала его.       По телу пробежал холодок. Я обернулась, но ничего не увидела.       — Как же тебе повезло, — неожиданно сказал мальчик. — Февраль исчезла навсегда. Такие, как она, исчезают совсем. А я исчез вместе с ней.       — Февраль?       — Да, она была возрождением. Обычно говорят, что противоположности притягиваются, но у нас было не так. Нас всегда было двое. Мои мысли — эхо её мыслей, её мысли — эхо моих мыслей. Мы понимали друг друга с полуслова и не расставались ни на минуту. Никогда не было ни меня, ни её. Были только мы. Переплетенные тела. Переплетенные души. Унисон дыханий. Смешание дыханий. И пусть весь мир горит в огне, я бы последовал за ней хоть в самое пекло.       Он обернулся. Качели позади него качались, словно на них кто-то сидел. Ни никого не было. Не было даже ветра.       — Вселенная на двоих. Казалось, вечность мы тоже разделим на двоих. Словно два осколка одной души, разделенной по нелепой случайности.        Он рассказывал это бесстрастным голосом. Это его не касалось. Это было с другим мальчиком, но его больше нет.       — Это произошло 16 июля, в 19 часов 30 минут. И, по-моему, 25 секунд. Она подошла к краю платформы. Секунда — и она бросилась вниз. Задралась юбка, показались её трусы с белочками. И бледная кожа с синими венами. Та секунда была самой длинной в моей жизни. Она медленно падала, юбка медленно колыхалась. И так же медленно пронесся мимо железный длинный зверь, создав ураган, едва не сбивший меня с ног. Точнее, сбивший. Точнее, я сам упал.       Ни дрожжи в голосе, ни слез, ни ярости, ни удивления. Вообще никаких эмоций. В этом он чем-то был похож на меня.       — Тогда меня просто не стало. Я умер вместе с ней. Потому что без неё меня нет. И сейчас меня нет.       — Тогда с кем я сейчас разговариваю?       — А я откуда знаю? — пожал он, — Может, у тебя галюльки. Не зря же тебя сюда отправили.       Я прикусила губу. Страх сжимал липкими, холодными тисками. Голова невыносимо болела.       — Я не плакал на её похоронах, когда меня спрашивали о ней, я отвечал спокойно. Меня же нет, как я могу грустить? Да и особо-то меня не трогали. Мы никому не нужны были. Это была школа для никому не нужных детей. Я не откликался на имя и фамилию. Я вообще удивлялся, откуда они взяли этого мальчика? Чего это они разговаривают с пустотой? Меня же нет.       Монотонный, будничный тон. Как будто рассказывает рецепт маринования огурцов.       — А я мертва. Я с самого начала была мертва. Наверное, я ещё больший мертвец, чем Марк. Возможно, мы даже чем-то похожи,       — Не похожи. Ты мертва, а меня не существует.       — А что за девушка, которой ты дарил ветку?       — Она носила цветы на её могилу. А когда Февраль назвали шалавой и чокнутой, то та влезла в драку. Кстати, это одна из причин, по которой она попала сюда. Она из моей школы.       — Ты действительно считаешь, что тебя нет? Но ты говоришь. И рассказываешь. «Я», «меня», «моя».       — Я не считаю. Меня нет.       — Тогда с кем я разговариваю?       — Я не знаю! — заорал он, — Меня нет! Нет меня! Я исчез вместе с ней! Меня никогда не существовало, её никогда не существавало! Были мы! Двое! Сиамские близнецы, разоединенные ржавыми ножницами. Но теперь нас нет. А ты — мертвячка, разговаривающая сама с собой.       — В базе данных есть твои данные.       — Нет там никаких данных. Меня нет.       Резко развернувшись, мальчик ушёл в сторону заднего двора.       — Оставь его, у него синдром Котара, — мягкая рука опустилась на моё плечо. Это была та женщина-психиатр, — Это несчастный ребенок. Сирота при живых родителях.       — Прямо как я.       — Он учится в коррекционной школе. Из-за травмы головы у него затруднения в обучении. В той школе такие же дети, как и он: дети преступников, наркоманов, алкоголиков. Беспризорники. Пропащие. Безнадёжные. Конченные. Каких только эпитетов я не наслушалась про них. А то, что это из-за родителей, которые обращались с детьми, как с мусором, никого не смущало. И то, что эти дети стали такими частично из-за того, что взрослые считали их сбродом, их тоже не волновало. Легко махнуть рукой на ребенка. Труднее вытащить его их этого омута.       — Не все дети хотят выкарабкиваться.       — Когда ты на самом дне, у тебя нет ни сил, ни надежды выбраться. И поэтому нужен кто-то, кто тебя вытянет. Кто-то, кто поверит в тебя. Так можно было бы предотвратить поломку множество жизней и множество преступлений.        — Вы очень наивная. Тот, кто рожден на дне, с него не выберется, ведь это его родная стихия. У змеи крылья не вырастут.       — Удачное, конечно, сравнение человека со змеёй. Именно из-за таких, как ты, люди и ломаются, озлобляются на весь мир.       — А из-за таких, как Вы, не наказывают преступников, жалеют их. Детство, болезнь… Не всегда человек становится плохим из-за давления внешней среды. Внутреннюю тьму не вырвешь из себя. Разве что вместе с мясом.       — Видимо, мы никогда не поймем друг друга. Ты настоишь на своём, а я на своём. Так что сделаем вид, будто этого разговора не было, и разойдёмся. Тебе на завтрак пора.       Я рассеянно глядела ей в след. Из-за лучей утреннего солнца казалось, будто вокруг головы женщины был нимб.