Гул проводов

      На следующий день я просто валялась в постели, закутавшись в одеяло и свернувшись в клубочек.        Я очень скучаю по тебе. И не вижу даже во сне. Ты действительно ушел.       Я не плакала, когда позвонили с новостью и том, что он в реанимации. Я не плакала в реанимационном отделении и на похоронах. Я не плакала и здесь. Но сейчас я с удивлением обнаружила, что по моим щекам скатываются соленые следы. Нос заполнился соплями. Тихий плач перешел в рыдания. И вот, я ревела без остановки. До состояния икоты. Настроение варьировалась от желания бить посуду и сдирать обои до бессилия и нежелания подниматься с кровати. Я действительно осознала, до меня действительно дошло: Марк умер.       МАРК УМЕР!!!       И больше я его не увижу. Никогда не увижу. Не потрогаю его мягкие волосы. Не почувствую запах сигарет «Винстон», смешанный с духами. Больше не буду на него орать, когда он в очередной раз напьется. Больше не буду торопить его, когда он изучает инструкцию или проверяет, все ли он взял перед поездкой (а проверяет он всегда долго, поскольку берет много). Больше не прокачусь с ним на машине, подставив тело порывам ветра. Не буду скандалить с мамой, которая называет его пропащим. Не буду жрать с ним в кафе бурито. Не будет он мне помогать с учебой. И больше я не буду отмазываться от его признаний в любви. Больше никакого обмана. Мы вывернуты наизнанку. Мы все.       МАРК УМЕР. ЕГО ТЕЛО В ЗЕМЛЕ. ОН НАВСЕГДА ПОКИНУЛ НАС.       Удивительно и поразительно, как быстро все происходит. Казалось, минуту назад мы сидели на крыше, он спрашивал у меня, люблю ли я его. И вот, его машина летит в пропасть, а я в психушке.       МАРК УМЕР!!! УМЕР!!!! УМЕР!!!! ЕГО! БОЛЬШЕ! НЕТ!       Ему пришлось умереть, чтобы до меня дошло, что я люблю его.       Я люблю его. Я ЛЮБЛЮ ЕГО!!!       Ты мне нужен, Марк. Пожалуйста, вернись. Поговори со мной. Одно слово. Один слог. Одна буква. Хотя бы звук твоего голоса. Я очень скучаю по тебе. Слышишь ли ты меня? Ну конечно, ты не слышишь. Ты слишком далеко. И всё же… Вернись. Прошу. Умоляю. Я хочу тебя увидеть, услышать, почувствовать. Почему ты ушел?       Я реву в подушку, стараюсь быть как можно тише. Воспоминания сменяют друг друга с огромной скоростью. Вот он глядит мне в глаза и говорит дать ей сдачи. Вот мы двое стоим на школьном крыльце. Он потягивает коктейль, я смотрю на него и не решаюсь заговорить. А он даже не смотрит в мою сторону. Вот я хочу пригласить его на танец на школьном балу, но меня опережает капитан черлидерш. Вот мы стоим в заброшенном доме, он пишет что-то на стене. Вот мы едем на машине. Вот он целует меня едва ощутимо.        Много, много воспоминаний. А продолжения не будет. Больше так никогда не будет, потому что он умер. А умер он из-за моей глупости. Я идиотка.       Я заперлась в ванной и включила воду, будучи не в силах находиться рядом с соседками. Я достала нож и полоснула по руке. Этот порез был длинным и глубоким. Самым длинным и глубоким. Ванну залила кровь. Она забрызгала плитку. Везде, везде кровь. И как я это убирать буду?       Умирать? Хочу ли я? Хочу ли присоединиться к нему?       Впервые за 17 лет я по-настоящему живая. Настолько живая, что хочется умереть.        Стоп, что?! Я не хочу. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!!!       — Где мисс Алькона?       — В сортире. Я сейчас её позову.       К двери подошла Зои и постучалась.       — Эй, ты че там делаешь?       — Сру.       — Целый час?!       — Запоры.       Зои отошла.       — Ладно, давайте сюда таблетки, я передам их ей. Нифига себе, а че так много?! Антидепрессанты, антитревожные, антипсихотики… О, и антисептики.       — Не очень-то прилично рассматривать чужие лекарства, — послышался осуждающий голос Клариссы.       — Ой, да ладно, у нас коммуна друзей, — Зои снова подошла к двери, — Эй, новенькая, от нас ничего не скроешь! А ну открывай.       — Нет.       Зои всё равно открыла дверь, потому что если изловчиться, её можно открыть снаружи. Вошла в ванную и обомлела.       — Это что такое?! — заорала она не своим голосом.       — Кровь.       — Ты хочешь умереть?!       — Нет.       — А зачем тогда порезалась?!       — Просто так.       Зои вздохнула и взяла тряпку, валяющуюся в углу.       — Может, я уберу?        — Сама справлюсь.       Зои принялась убираться. От припадочной и перепуганной Буревестник не осталось и следа. Теперь это просто Зои, чересчур энергичная, но теперь ужасно уставшая девочка. Её рыжие локоны свалялись и безжизненно повисли. Я пожала плечами и вышла.

***

      — Тебе придется признать это. Сандра, ты сволочь.       Я в удивлении смотрю на психиатра. Она смотрит на меня поверх новеньких очков в роговой оправе.       — Не смотри на меня так, Сандра. Ты отталкивала человека, который тебя любит. А когда он умер, чувство вины заставило тебя слететь с катушек.        — Когда он умер, я ничего не чувствовала.       — У тебя по-прежнему галлюцинации?       — Нет.       — Как это? — она приподняла брови, — За несколько дней всё прекратилось? Так не бывает.       — А у меня бывает.       — Тогда что ты теперь чувствуешь?       — Боль. Горечь. Я хочу умереть. Я хочу рыдать на его могиле. Я хочу резать всех вокруг. Я хочу резать себя.       — Это хороший знак. Ты на пути к восстановлению. Знаешь, какая наивысшая точка боли?       — Равнодушие.       — Верно. Тебе настолько было больно, что ты ничего не чувствовала. Самоубийцы перед смертью похожи на роботов — ни эмоций, ни слез, ни злости. Только тупое остервенение. Или вообще ничего.       — Тот мальчик с деперсонализацией… Когда он рассказывал о смерти подруги, он это делал таким будничным тоном, будто пересказывал сюжет фильма.       — Вот именно. Когда ты только сюда попала, ты рассказывала о Марке точно таким же тоном. Твои глаза ничего не выражали, только скуку. А сейчас я в них вижу боль.       — Может, мне не стоило…?       — Это привело бы к ещё более плачевным последствиям. Деперсонализация, дереализация, кататония. Я очень много таких случаев видела. В конце концов пациент либо кончал жизнь самоубийством, либо становился овощем.       — Мне какая разница? Лучше так.       — Поверь, в жизни овоща нет ничего хорошего. Ты выздоровеешь. Ты сможешь выкарабкаться, поверь.       Я пожала плечами. Не стала ей говорить, что выздоравливать я не горю желанием, потому что видела воодушевление в её глазах. Ей нравится быть феей-целительницей? Что ж, не буду мешать, итак уже слишком много сердец разбила.       — Ты бы хотела встречать Новый год или Рождество здесь?       Зои кашлянула в кулак, закутавшись ещё больше в одеяло. Она была вся красная и горячая, но говорила, что холодно. Тоже самое чувствовала и Кларисса. Да и у меня что-то горло болело. Но мы все храбро держались, наслушавшись рассказов Клариссы об ужасах инфекционного отделения. За окном был ветер вперемешку с мокрым снегом. И даже в такую погоду кто-то гулял в саду. Я рассеянно смотрела на старое дерево, раскинувшее свои ветви, и на его толстые корни. В его дупле вполне мог поместиться человек. Оттуда пара глаз на меня смотрела так пристально. Я вздрогнула и отвернулась.       — Я хочу взять бензопилу и всех перерезать на канун Рождества, — хмуро сказала я.       — Ха-ха-ха-ха!!! — нервно рассмеялась Зои, — Да ты жжешь!       Девочки смеялись, и с каждым их «ха-ха» мне становилось грустнее и грустнее.       Тем временем болезнь расползалась. Вскоре вся больница ходила с соплями. Ну, почти. То тут, то там слышался кашель, звук ингалятора, сморкание. Мы ходили в нескольких слоях одежды и были похожи на пингвинчиков. Мы лишились Клариссы и Сары. Клариссу санитары чуть ли не волокли по коридору больницы, а так отчаянно вырывалась, кусалась, пиналась и орала дурным голосом. Сара была спокойна, как дзен-буддист, она гордо восседала на инвалидной коляске, пока её катили санитары.        По ночам девочки окуривали кабинет и там пахло пряностями и какими-то незнакомыми мне травами, но этот аромат исчезал с рассветом — бледным, светло-малиновым, лениво пробирающимся сквозь белые шторы и окна, покрытые инеем и слоем грязи. Круглые сутки нас сопровождал траурный вой ветра в трубах и поступь эпидемии, всегда нежданной и неуместной. А ночью мороз трещал в саду, порошил землю снегом, сковывал лужи льдом. Иногда можно было услышать, как мошкара жужжала и билась в истерике о стекло, но какого хрена она тут забыла поздней осенью?       И мне становилось всё хуже, моё горло раздирало болью, больно было глотать, говорить, даже дышать. Голова трещала, казалось, она сейчас взорвется, как арбуз. Но я стойко держалась и старалась не подавать виду, чтобы меня не упекли в инфекционку.       Как-то ночью мы затеяли с Клэр шалость: пробраться в инфекционку к Блейну. Сказано — сделано.        Темные, мрачные коридоры, обшарпанные стены. Запах медикаментов и тела. И каких-то духов. Кое-где-то ли коричневые, то ли ярко-красные пятна, происхождение которых я не горю желанием узнать. Вверху, гораздо выше человеческого роста, накаляканы мелкие рисунки. На дверях стертые надписи, указывающие номер палаты.        — Мы ведь не знаем, какой номер палаты, — шепнула я.       Клэр не ответила, только продолжила идти. Наконец, предпоследняя дверь, самая грязная и обшарпанная. Клэр без проблем её открыла и мы вошли внутрь.       Нас обдало затхлым запахом сырости и плесени. Из мебели была только кровать и тумбочка, на которой были лекарства и одноразовые окровавленные шприцы. На потолке были несколько надписей на незнакомом мне языке. А на подоконнике сидел сам Блейн. Его лицо было повернуто в сторону темной улицы. Когда он повернулся, я удивилась его бледной коже и впалым глазам.       — Ворожея? Кошка? Не ожидал от вас такой глупости. Мне нравится, — он прервал реплику лающим кашлем. На платке, который он сжимал в бледных пальцах, показалось пятно крови.       — Вечность! — Клэр подбежала к нему и легким движением стащила с подоконника.       —  Что скажешь? — он повернулся ко мне.       — Тут… — я прислушалась к своим ощущениям, — Стены давят на меня. А тьма осязаема. Как будто я в пасти чудища.       — Тут умерла одна девочка. Она была седа, как Лунь, потому что ей было много лет, очень много лет. Старый, старый ребенок.       — А это она написала?       — Нет. Предыдущие жильцы.        — Интересно, как.       — А кто их знает? — рассмеялся он, — Ты потихоньку отдаляешься от нашего мира. В смысле, ты больше не Иная.       — Нельзя перестать быть Иной, — вмешалась Клэр.       — Можно стать почти не Иной. Если Халаты постараются. Или Знающие. Тогда Грань отвергнет Иного. Но и Та Сторона не желает принимать его. Тогда он становится чем-то средним, недостающим звеном. Он может жить, как нормальный, думать, как нормальный, но он не будет нормальным. Рано или поздно остатки сути Иного дадут о себе знать.       — Рецидив…       — Ну. Да. Ненавижу, когда ты говоришь, как Халат. Тебе не идёт.        Клэр достала из-под шляпы подвеску, от которой шел не слишком-то приятный аромат, и вручила её Блейну. Тот кивнул и спрятал её под матрас. Потом Клэр сказала мне вернуться в свою палату. Сказала, что я могу не бояться, что меня заметят, она сделала так, чтобы нас вообще никто не заметил. Я послушалась, вернулась к себе и легла в постель. На утро мне казалось, что поход в инфекционку мне приснился.       А потом меня навестила Леа. Она была с короткой стрижкой и в черной шляпе. В её светлых волосах блестели снежинки, щеки раскраснелись от быстрого шага и холода. От неё пахло дорогими духами.       — В том городе так хорошо! Я познакомилась с новыми друзьями. Мы гуляем в центре, и каждый раз я поражаюсь, как тот город красив. Не то, что наш. Если я так удивляюсь некрупному городку, каков мой шок будет в Нью Йорке?       — Не знаю.       — А ещё меня приглашают на вечеринки. На вечеринки, Сандра! Ты что, не рада за меня?       — Рада.       — Н-да, это видно. В общем, у парня подруги есть коттедж. Там и бассейн есть, и джакузи! Он очень богатый. Он пригласил нас во французский ресторан. Хотя мне не понравилось.       — У Тома тоже есть бассейн и джакузи.       — Но он не сможет пригласить нас во французский ресторан, потому что у нас нет никакого французского ресторана! В общем, продолжаю. Я поступила в колледж своей мечты. Он такой большой! А ещё у нас прикольная практика. И преподы хорошие, добрые. У нас столько техники! И вечеринки прикольные. Скоро я поеду на стажировку.       — Круто.       — Жду не дождусь получить работу своей мечты! У меня столько планов! Я ещё сходила по магазинам и накупила кучу пестрой одежды. Могу тебе парочку подарить, если хочешь. Шмотки-то дизайнерские! А ещё я сходила по салонам! И спа! Видишь, прическу поменяла? Тебе нравится?       — Да.       — В общем, когда там у тебя днюха?       Пиииииип. Мы теряем её.       — В феврале.       — Я тебе столько всякой фигни надарю! Будешь как модная столичная сучка, а не провинциальная дешевка!       Я тебя сейчас ударю.       — Да не обижайся! Ты ведь реально безвкусно одеваешься! Особенно сейчас.       Идиотка, я в психушке лежу, как я, по-твоему, должна одеваться?!       — Ой, извини, я тебя обидела? А нечего было меня в черный список добавлять! Сама виновата!       — Извини.       — Ладно, и ты меня извини, я погорячилась! Просто устала после долгой дороги. Ужасно устала! И с матерью поссорилась.       Мы ещё немного поговорили и она ушла, виляя задницей. А я с горечью смотрела ей в след и мне хотелось зареветь и забиться под стол. Я потеряла её. Мы не поссорились, она не умерла, мы прекрасно ладим. Но я её потеряла. У неё другая жизнь. А я осталась наедине с воспоминаниями. Снова фонарик улетел в небо.       — Кстати! — она обернулась, — Че за терки у вас с Томом?       Я не нашлась с ответом.       — Не хочешь говорить? Ну как знаешь! Но ты помирись с ним!        Она хлопнула дверью. Я стукнула кулаком по столу.       — О, подружка Зои? Че такая грустная? — меня окружили парни, с которыми всё время танцевала Зои.       — Я не подружка Зои, а Сандра, — сухо сказала я.       — Чего киснешь, Сандра? — кудрявый носатый парень заглянул мне прямо в глаза, склонившись надо мной.       — Веселись, Сандра! — крикнул парень с бусинками, нанизанными на пряди, и включил музыку в магнитофоне.       — Танцуй, Сандра! — заросший парень с рисунками на руках принялся танцевать, если танцами можно назвать беспорядочные дрыгания вокруг стола, на котором стоял магнитофон.       — Покажи, а что ты способна! — сказал первый парень.       — Я не умею танцевать.       — Так не бывает. Танцевать умеют все!       Парень с бусинками в волосах схватил меня за запястья и рывком поднял со стула и принялся кружить со мной. Я едва поспевала за ним.       — Давай, пляши, как я! Я лучший плясун здесь! — волосатый парень принялся танцевать вокруг нас, — Круто, да?! Я тут лучше всех пляшу!       — А я ещё лучше пляшу! — кучеряшка достал откуда-то бубен и принялся дрыгаться под стать волосатому.       — Это ты-то?! Не смеши мои шары! — парень с бусинками закружил меня ещё сильнее. Меня стало подташнивать, — Гляди, как ей нравится! Как тебе?! А?!       — Да вы гребаные сосунки, — я высвободилась из цепких рук партнера. Тот плюхнулся на задницу, — Сейчас Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому зажжет не по-детски!       Я вскочила на стол и принялась выкидывать невообразимые коленца. А парни хохотали, как ненормальные, волосатый даже катался по полу. Все окружающие уставились на меня, и меня это только раззадорило. К нам подбежали санитары.       — Мисс Алькона! Ну-ка слезайте! — меня стащили два крупных мужика и поставили на землю.       — Иииии, лавры самой лучшей плясуньи я вручаю Сандре Альконе! — кудрявый парень вытащил с кроссовка шнурок и повязал его вокруг моей головы. Парни принялись хлопать. Я отвесила шутливый поклон.       Должна признать, от танца с ними мне стало легче. Вприпрыжку я вернулась в свою палату. Девчонки заперлись в туалете. В соседней палате кто-то надрывно кашлял.