Чем мы займемся?..
Этот вопрос остался висеть в воздухе без ответа; Антонио жадно смотрел на Амадея, который с удовольствием дожевывал булочку. — Скажите, Вольфганг, что вы пишете сейчас? — итальянец медленно подходил к своей жертве. — Ничего особенного. — юноша зашелся заразительным смехом, на что Сальери снисходительно улыбнулся. — Почему вы говорите так скромно? Мы оба знаем, что ваша музыка вновь произведет фурор. Ну же, это опера? — композитор присел на краешек стола, пытаясь прочитать ответ по его глазам. — Эм... Да... опера... — Амадей поднял взгляд на итальянца и облизнулся. — Так вот, значит, как. И что это за опера? — Сальери хитро улыбнулся, продолжая выведывать у скромного гения все тайны. — Я не могу вам сказать... Это будет сюрпризом... — Вольфганг спрятал глаза, лишая своего собеседника возможности читать свои мысли. — Вот как... А может, вы что-нибудь сыграете мне? — Антонио отошел, рукой приглашая сесть за дорогой рояль. — Хотя бы импровизацию. — Пожалуй, это можно. — юноша прошел за инструмент, стараясь не сталкиваться с итальянцем взглядом. Сев, Моцарт попробовал извлечь звук, и рояль отозвался мелодичным «ми-бемоль». Аккуратно начав играть, Амадей не заметил, как музыка захватила его с головой, и он, сам того не желая, распалялся всё больше, пока не достиг кульминации, взрывая тишину ошеломляюще гармоничными пассажами через всю клавиатуру. Сальери слушал, будучи не в силах пошевелиться: то, что он слышал сейчас, было потрясающе, великолепно и единственно верно, каждая секунда, каждая нота, каждая гармония так восхитительно сочеталась с предыдущей, что можно было подумать: создал это не человек. И это было так, ведь сам Господь посылал каждую следующую ноту юному австрийцу, это Господь творил им сейчас. Сальери стал задыхаться: музыка, что звучала в его комнате, была настолько головокружительной, что забирала душу с собой, выше, к Богу. Ноги композитора подкосились, и он упал в мягкое кресло, избежав неприятного столкновения с полом. Вольфганг играл до тех пор, пока музыка не перестала струиться из его души. Доиграв последний аккорд, он тяжело дышал от переизбытка эмоций и счастливо улыбался. Развернувшись к Сальери, он охнул и подскочил с банкетки, ринувшись к итальянцу. — Сальери, вы в порядке? Что с вами? Вам дурно? — он потряс композитора за плечи, испуганно заглядывая ему в глаза. — Нет, Моцарт. Мне хорошо. Ваша музыка божественна, она тянет за собой. Вы истинный гений, Моцарт. В этот момент в комнату тихо постучали. Антонио встал с кресла, подошел к двери и открыл супруге. — Тонио, ужин готов. Спускайтесь. — Терезия посмотрела на Вольфганга. — Это вы играли сейчас? — Да, госпожа. — Ваша музыка восхитительна. — она одарила композитора широкой улыбкой. — Тонио, не задерживайтесь. Госпожа Сальери ушла, снова оставив мужчин наедине. — Даже Терезия оценила вашу музыку, герр Моцарт. Хотя мои произведения она часто критикует, — итальянец тихо рассмеялся. — Пойдемте. Терезия уже заждалась нас. Антонио пропустил гостя вперед, а затем вышел сам, закрыв кабинет на ключ. Итальянец занял место во главе стола. Тереза усадила Вольфганга рядом с супругом, а сама заняла место в середине. За ужином госпожа Сальери восхищалась музыкой Моцарта, Антонио хитро поглядывал на гостя, а Вольфганг весело смеялся и получал удовольствие от общения с умной женщиной. Ужин удался на славу. Поздно вечером Вольфганг добрался до дома, дважды поскользнувшись и чуть не упав в лужу. Скинув верхнюю одежду, австриец сразу лег спать. И в эту ночь он видел исключительно хорошие сны.***
Констанция вернулась домой рано утром. Вольфганг еще спал, отходя от хорошего ужина у Сальери. Госпожа Моцарт поднялась в их общую спальню. Их спящего сына, Карла Томаса, она держала на руках. — Вольфи..? — Констанция перешагнула порог комнаты, осторожно уложила ребенка в колыбель, затем, сняв шляпу и тихо подойдя к мужу, заботливо укрыла его одеялом и поцеловала в лоб. Тихо покинув комнату, Констанция ушла на кухню готовить завтрак.***
Хозяин особняка, где проходил ужин предыдущего вечера, сидел в своем кабинете за роялем. Он в задумчивости нажимал на клавиши, пробовал издавать те самые звуки. Не обычные ноты, что звучали при обычном механическом нажатии на клавишу, нет. Антонио Сальери пытался извлечь музыку, что недавно создавал в его доме этот непокорный австриец. Амадей Моцарт крепко засел у итальянца в голове и никак не хотел оттуда вылезать. Сальери чувствовал: то, что влечет его к этому гению — не желание поддержать талант и помочь пробиться к венской публике, а нечто большее; при упоминании его имени на губах оставался сладкий яд, отравляющий здоровые мысли. В голове становилось блаженно-пусто, а в животе разливалось теплое и такое неземное чувство, из-за которого хотелось оторваться от земли и сбросить оковы этого мира. Когда-то давно такое же чувство Антонио испытывал по отношению к его нынешней супруге; она тогда еще была невинна. Теперь же итальянец чувствовал влечение ко своему, по сути, сопернику-композитору — Вольфгангу Амадею Моцарту.***
Напольные старые часы в гостиной пробили одиннадцать утра. Вольфганг перевернулся на другой бок и недовольно нахмурился: вставать совсем не хотелось. Посопев в подушку, он резким движением скинул теплое одеяло. Австриец протер глаза, перевалился на спину и сел. Потянувшись и сладко зевнув, Амадей слез с кровати и накинул халат. Затем он подошел к маленькому сыну: тот безмятежно спал, держа в кулачках края одеялка, и тихо сопел. Вольфганг нагнулся и поцеловал дитя в лобик, улыбаясь. Тогда австриец кое-как заправил кровать и ушел в ванную умываться. Сделав всё необходимое, Вольфганг пошел на кухню, откуда доносился запах тыквенной каши. Амадей встал в проходе, облокотившись на дверной косяк. — Станци, милая, у нас на завтрак каша? А можно я лучше возьму несколько яблок и пойду работать? Заказов так много... — композитор нагло соврал, лишь бы не есть ненавистную кашу. — Нет, Вольфи, кушать надо на кухне. Ты и так очень много себе позволяешь. Это неправильно. — госпожа Моцарт подошла к мужу и потянула за руку в кухню, насильно усадив за стол. — Я положу тебе совсем немного. Констанция развернулась к огню помешать завтрак. Затем, сняв с огня посуду, она достала из шкафчика неглубокую фарфоровую тарелку. — Вот, видишь? Положу немножко, ты даже не наешься. — госпожа Моцарт показала тарелку супругу и снова развернулась к каше, положив, как было обещано, чуть-чуть. Поставив завтрак перед Вольфгангом и подав нужные приборы, Констанция села на другой край стола, о чем-то задумавшись. — Милый, что-то случилось? — женщина смотрела на мужа в упор, не скрывая своего волнения. — Нет, фто ты. Фсё отлифно! — австриец не успел проглотить гадкую кашу, из-за чего подавился, пытаясь ответить с набитым ртом, теперь кашляя и отчаянно краснея. Констанция быстро подбежала к супругу, постучала ему по спине ладонью. — Не говори с набитым ртом, сколько можно повторять?! Даже Карл так не делает! — фрау Моцарт начала корить мужа, — Небось напился вчера, как всегда! Голова-то не болит? Ох-ох, Вольфганг, как я устала от твоих вечных глупостей... Хуже ребенка малого... — женщина села рядом, качая головой. — Доедай и иди работать, раз тебе это так нужно. Констанция встала и покинула кухню, наверное, чтобы проверить сына. Амадей доел завтрак и, украдкой стащив два яблока, убежал в кабинет.