Моцарт-таки отравил Сальери

      Антонио Сальери шел по знакомым улицам Вены, поедая шоколад, чтобы не выдать своего раздражения. Ну не получалось у него повторить за Моцартом, хоть убей! Итальянец почти бегом преодолел расстояние от начала улицы до дома Вольфганга, не успев съесть ни одного кусочка успокаивающей его сладости, поэтому теперь, стоя на крыльце недорогого дома, судорожно запихивал шоколад в рот, почти не обращая внимания на прохожих, странно косящихся на него. Вытерев пальцы белоснежным платком (облизывать пальцы он позволял себе только дома за закрытой дверью кабинета), итальянец постучал в дверь. Открыли ему лишь спустя несколько минут. Вскоре перед ним предстал Моцарт, в домашней рубахе с чернильными пятнами, потертых кюлотах без чулков, в старых тапочках на босу ногу.       — Добрый день, герр Сальери, чем обязан? — австриец судорожно облизывал губы, его глаза блестели, как у сумасшедшего, руки тряслись.       — Бог мой, Моцарт, что с вами случилось? Вы потеряли партитуры? — композитор скривился в снисходительной усмешке.       — Вовсе нет, герр Сальери, наоборот, я пишу. Она рвется наружу, она здесь... — он коснулся пальцем головы, лихорадочно облизнув губы. — Прошу, идемте. Я покажу.       Он отошел в сторону, позволяя итальянцу войти. Антонио зашел в дом и повесил на вешалку сюртук, оставшись в дорогом, как всегда, камзоле.       — Мне снять туфли? У вас чисто, я наслежу. — гость взглянул на хозяина, вопросительно изогнув бровь.       — Да, будьте добры. Если вы не хотите марать свои чулки, я могу предложить свои вторые домашние туфли. — австриец начал рыться в ящичках и наконец нашел черные туфли на пару размеров больше его, сдув пылинки и поставив перед гостем. — Как специально для вас, черные. Хотя я терпеть не могу этот цвет. Он слишком мрачный. — пожал плечами и легко взбежал по лестнице в свой кабинет, оставив дверь открытой нараспашку, чтобы Сальери знал, куда идти.       Итальянец поднялся вслед за Моцартом на второй этаж, с благоговением скользя рукой по перилам простой лестницы из дуба, представляя, как этого дерева касается рука Вольфганга и перепархивает с одного участка резьбы на другой.       Зайдя в кабинет, композитор плотно запер дверь и повернул ключ, услышав предательский щелчок закрывающегося замка, но не подав виду.       — Зачем? — Амадей сидел на собственном письменном столе ровно также, как у Сальери, теребя в руках перо.       — Чтобы вам не мешали работать, герр Моцарт, — сдержанно улыбнулся и подошел к австрийцу. — Я мог бы попросить вас об одном одолжении? — сжав кулаки, мужчина сдержал вновь накатившее раздражение от своей бездарности.       — Я готов помочь, чем смогу. — композитор прикусил кончик пера, внимательно смотря на собеседника.       — Вы помните ту мелодию, которую играли у меня дома? — Сальери сглотнул.       — Конечно. А что? — Вольфганг отложил перо и слез со стола.       — Сможете повторить, пожалуйста? — итальянец отошел, садясь в кресло у окна.       — Вы меня обижаете! — австриец рваным шагом преодолел расстояние от стола к клавесину, сел на банкетку и застыл, успокаиваясь и ловя ту самую нить, выдергивая ее из потока тысяч разнообразнейших мелодий, поднимая руки, закрывая глаза и вновь опуская кисти на клавиши, начиная как тогда, осторожно и плавно, затем отпуская сознание нестись по реке гармоний и падая в водоворот мелодий.       Антонио слушал, сидя в кресле с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, пытаясь постигнуть божественную музыку Амадея — любимого Господом*.       Последний аккорд поставил точку. Музыки больше нет. Тишина сотрясала воздух. Кажется, Антонио забыл, как дышать; грудная клетка разрывалась изнутри, легкие жгло. Он начал глотать ртом воздух, желая насытиться им.       — Боже... — сдавленный выдох, итальянец судорожно вскочил с кресла и подлетел к Вольфгангу, до сих пор сидящему за инструментом с закрытыми глазами. — Вольфганг! Амадей! — мужчина упал за спиной композитора на колени, цепляясь за его бока. — Как..? Как вы делаете это?! — уткнулся лбом в спину австрийца, обнимая за талию. — Боже, дай мне достичь такого... Боже...       Он сел на ноги, опустив голову, и убрал руки, посмотрев на свои ладони. Закрыл глаза, погрузившись в молитвы и мысли. Тем временем австриец тихо встал и молча отодвинул банкетку, присел перед итальянцем с любопытством и тревогой разглядывая его лицо.       — Дай вам Господь...       Моцарт встал и быстро собрал чернильницу, перо и партитуры с незаконченной оперой и другими произведениями в сумку, оделся и ушел в Бургтеатр, оставив Антонио наедине со своими мыслями и чувствами.       — Grazie, Вольфганг...