rise;

У Луны волосы спутанные, пепельные, грязные, она вся — хрупкая-хрупкая, чересчур внеземная — Гарри смотрит сверху вниз и цепляется взглядом лишь за выступающие косточки около плеч, ему ни к чему застревать в этой маленькой девочке, ему бы самому выплыть, впустить в легкие свежий воздух. Луна улыбается неоновым брызгам просыпающихся городов, тычет тонким пальцем и случайно оголяет запястье, и Гарри знает, даже не спрашивая, по венам не кровь течет, а боль, тягучая, эфемерная, дробящая, что набатом по голове, рубцами по сердцу. — Знаешь, — вертит в руках опавшие с высоких деревьев желтые листья, оставляющие на узких ладошках разводы, — а я ведь такая же; потерявшая корни, упавшая лицом в грязь, меня нужно сжигать. — Нас нужно, — поправляет уверенно, без намека на фальшь, и целует мягко, трепетно, искренне; она смотрит на него и жмется к боку, греется от его тепла. Луна пришла к Джинни, а осталась с Гарри; тянула за нервные руки, вытаскивала в темные парки, кормила белых лебедей последним хлебом, болтала о всякой ерунде, сетовала на отсутствие работы после выпуска, вела себя так, будто и не победила в войне месяц назад. И Гарри растаял. Следовал за ней след в след, боялся упустить, любил каждую букву, срывающуюся с обкусанных губ, считал взмахи ресниц, любовался тонкими бровями; он любил, чтобы потерять в золотой осени, затеряться в пестрых красках, задохнуться в частых ржавых дождях, оседающих где-то на ребрах. — Знаешь, — улыбается по-детски, расслабленно и свободно; укрыть бы ее, прятать ото всех целыми днями, — ты должен себя отпустить так же, как я отпустила себя. — Не в этом ноябре, — плотнее укутывается в шарф, натягивая на две головы сразу; ведь у Луны волосы — пепельно-пепельные, ей бы сразу нырнуть в зиму. Они кружатся под хлесткими каплями, что Луна ловит языком, пока Гарри тащит ее, продрогшую, дрожащую, такую счастливую, в дом; разглядывают небеса по дешевым картам и договариваются объездить весь мир, хотя и знают, что никогда не сделают этого. Луна улыбается хрупко, мерзнет от чужих оскалов, один лишь Гарри способен даровать ей уверенность в завтрашнем дне; Гарри все еще видит маленькую девочку, которую необходимо з а щ и щ а т ь, любить ее — больно и страшно, разобьется от неловкого слова, разлетится от первого ветра. Луна набрасывает на плечи платок и носом тычется в сонную артерию — по Гарри бегут мурашки; ноябрь покрывает землю первым снегом небрежно, сбрасывает с царского плеча, и все, что следует делать сейчас — сидеть у камина, наслаждаясь горячим чаем. Но Гарри лишь сильнее прижимает к себе Луну и запускает в чернильное небо ослепительно синего змея; и это чертовски красиво. — Мы выжили, но пережили ли? — задается вопросом все чаще, и отвечает почти всегда отрицательно. — Главное, что мы вместе. — Сейчас. Луна переплетает их пальцы, а ее голос колоколом в его ушах; и ведь правду сказала, нигде не солгала. Гарри накручивает на палец длинные волосы и смотрит вдаль — ноябрь отыграл тридцатое число, зима раскинула свои сети.