rise;

[au, где Брюс — это Виктор Крум, а квиддич заменяется огромными биолого-химическими познаниями] Впервые он видит ее, сидящую за столом Гриффиндора, с такой яркой улыбкой на улице, что у него невольно екает сердце и шаг механически замедляется и, если бы не толчок в спину от Каркарова, он замер бы навсегда, пал мешком к ее ногам; рыжий мальчишка, сидящий рядом, собственнически касается мизинцем ее локтя и бормочет что-то о его, Брюса, славе, а она только отмахивается, ведя глазами по строчкам пыльной книги, и у него сердце екает еще раз, бьется о ребра глухо-глухо. Брюс знакомится с ней в этот же вечер, просто ловит подле двери, улыбается неловко, мнется и боится сказать хоть что-то, а потом она улыбается, обнажая крупноватые зубы, и протягивает руку; в ее волосах может запутаться солнце, и Брюсу хочется зарыться в ее кудряшках, но он лишь протягивает руку в ответ, соприкасается с ней пальцами и чувствует, как от ее прикосновения по коже бегут мурашки. — Я Гермиона. Гермиона Грейнджер. — Брюс Беннер. С тех пор они становятся неразлучны; Гермиона показывает Брюсу Хогвартс, знакомит с порядками Британии, подтягивает его английский, а Брюс, взамен, раскрывает тайны вселенной, учит Гермиону тому, что магия и волшебство — не самое главное, есть вещи гораздо важнее, и Гермиона довольно улыбается, когда Брюс говорит ей со всей уверенностью, что ее вера в друзей — маленькое чудо. Именно поэтому, когда Брюс неловко мнется в дверях заброшенного класса, не может ничего сказать, просто перекатывается с носка на пятку, Гермиона зовет его на Святочный Бал первая, а потом смущенно уводит взгляд в сторону и хочет провалиться под землю, раствориться в этих страшных шторах или даже оказаться на отработке у Снейпа, лишь бы не слушать тяжелое дыхание Брюса, что просто смотрит на нее и все еще ничего не говорит. — Это должен был сказать я, но ладно. Я пойду с тобой, Гермиона Грейнджер. И тогда Гермиона впервые его поцеловала. // Гермиона долго кружится перед зеркалом, выбирая из трех платьев одно, то самое, от которого по коже побегут мурашки; Гермиона знает, что Брюс, скорее всего, даже не обратит внимания на ее рюши и прозрачный шлейф, но ведь девушки, в первую очередь, должны быть красивы только для себя, правда? И это служит хорошим утешением до того момента, как Брюс встречает подле лестницы, протягивает руку, а в глазах его плещется восхищение с удивлением, и Гермиона начинает улыбаться ярче всех, ощущая себя самой красивой девушкой этого вечера, и это чертовски приятно, но она в этом никогда никому не признается. Рон кричит на нее изо всех сил, Гермиона видит, как на его лбу бьется венка, и ей хочется кричать в ответ, кричать, что он — маленький и глупый, что он ничего не понимает, но в его глазах плещется такое непонимание/нежелание/отвращение, что ее скручивает изнутри, и Гермиона пытается поймать взгляд Гарри, который смотрит лишь на ступеньки, и она срывается, бросается вперед, запирается в пустом классе и рыдает пару часов подряд. Пока Брюс не стучит по ее макушке пальцем и не обнимает мягко, колдуя вокруг них непроницаемый купол, шепча ей на ухо, что хоть вера — это чудо, но настоящее колдовство, запрятанное на страницах толстенных учебников, иногда способно подарить гораздо больше. Гермиона засыпает на его груди, любуясь огнями иллюзорного костра, чувствуя удивительное спокойствие. // Гермиона сжимает пальцы Рона изо всех сил, так, что останутся синяки, и смотрит не мигая, даже не движется, просто шагает вперед; Гермиона чувствует, что ничем хорошим это не закончится, и она рада, что с ней находится тот, кому можно доверять — им бы, конечно, быть рядом с Гарри, перечитывать в миллионный раз книги, выискивать подсказки для Второго испытания, но они заходят в кабинет Дамблдора, а обратно не выходят. Когда Гермиона распахивает глаза, стараясь откашлять воду, застывшую в горле, она видит Брюса, поддерживающего ее за локоть; его шея еще не отошла полностью от трансформации, видны щели жабр, и Гермиона чуть не бьет себя по лбу — мешает мокрая одежда и полная скованность тела — как она могла не подумать о банальном трюке? А Брюс — смог, Брюс — молодец, и Гермиона кладет голову ему на плечо, а Брюс тащит ее к берегу, где помогает вылезти наружу и укутывает их в одно большое полотенце. (и хоть Гермиона через день заболевает, она все равно рада прижиматься своим мокрым боком к его и чувствовать точечные прикосновения к своей талии) // — Ты же будешь мне писать? — А ты сомневаешься? Гермиона не может дышать, ее сердце бьется где-то в горле, мешает говорить, она может только кусать губы и стараться не расплакаться; Брюс смотрит на нее, такую красивую, трепетную, искреннюю, и хочет обнять, сжать в своих объятиях до скрежета в ребрах, хочет забрать ее с собой, в Дурмстранг, подальше от Гарри Поттера и сотни его способов ‘как поскорей покинуть этот свет’, но Брюс знает, что Гермиона никуда не пойдет, Гермиона ни за что не поставит свои интересы выше чьих-то других. И за это он любит ее сильнее, чем кто-либо еще. // ‘Знаешь, мы потеряли Сириуса. Я не могу сказать, что мы были особо с ним близки, но он был… Сириусом, понимаешь? И мне ужасно больно, ведь спасти его я не смогла. Ты бы смог, я точно знаю’ ‘Гарри обходит меня на Зельеварении. Не знаю, как так получается, но я точно выясню. Или обращусь к тебе, ты единственный, кто способен мне помочь’ ‘Мы потеряли Дамблдора. Я устала терять людей. Ты не покинешь меня, правда?’ ‘У Флер будет свадьба, и я правда хочу, чтобы ты приехал. Ты же сможешь? Ты возьмешь меня за руку как в старые-добрые? Подаришь мне танец?’ // Брюс смотрит на нее, смеющуюся над шутками какого-то странного рыжего парня, точно не относящегося к классическим Уизли, но она подходит сама, не забыв на прощание сжать парнишке пальцы; у Брюса перехватывает дыхание, когда она обнимает его, прикасается губами к щеке, сжимает шею и едва ли не виснет всем телом, отрывая ноги от земли. Брюс держит ее, прижимая к себе аккуратно, как самое драгоценное, что у него осталось, и ему кажется, это прощание, не эфемерное, а самое настоящее, ставящее точку на их не успевших начаться отношениях; Брюса сковывает, и проклятие — внутренний демон, что запрятан глубоко и далеко — осторожно отрывает голову от разбухшей вены, что он сосет пиявкой, и Брюсу больно — Гермиона была единственной, кто мог сдержать его Халка. — Я не отпущу тебя, если готов держать меня вечность. У Гермионы в глазах бьются звезды и зарождаются многочисленные галактики; Брюс целует ее, понимая, что у него нет особого выбора. И он поможет пройти ее путь, каким бы заковыристым он не казался