Грехи твои сотру я через боль

Ахиллесова пята любого насилия в том, что оно — ведущая в пропасть спираль, рождающая именно то, что пытается уничтожить.

      Она смотрит в подёрнутое прозрачными облаками ночное небо, сквозь молочную пелену различая россыпь сверкающих звёзд и созвездий. Полная луна, застенчиво и опасливо показавшаяся из-за далёких холмов, осветила вытянувшуюся змеем ленту реки, на поверхности которой мгновенно заиграли серебряные блики. Жёлтый свет фар нескольких машин ударил по речной глади, отражаясь в сизом тумане, что шёлковой вуалью накрыл берег, весь усыпанный искрящейся на свету галькой. Ханна Уокер жадно и до боли в лёгких вдохнула сырую влагу, насквозь пропитавшую ночной воздух. Словно это был её последний в жизни вдох на этой бренной земле. Ведь в какой-то мере так всё и было. Помощница шерифа отвела взгляд от звёзд, когда тяжёлый носок солдатского ботинка больно ударил её по ноге. Наручники мгновенно издали протяжное бряцанье, когда девушка вздрогнула от неожиданности.       — Эй, блаженная, — солдат, удерживая двумя руками пулемёт, усмехнулся кривым оскалом. — Ты что, там своё спасение ищешь? Звёзды не отпустят тебе твои грехи. Это сделает лишь Джон. Вставай, скоро твоя очередь очищения.       И эдемщик рывком поднимает её на ноги, вцепившись жилистыми пальцами в металл наручников. Настойчиво толкает вперёд, и Ханна жмурится от слишком яркого жёлтого света фар, а затем застывает на месте, выглядывая из-за плеча стоящего перед собой мужчины. Всё его тело бьёт крупная дрожь, и Ханна слышит, как Джон Сид перед ними благоговейным голосом читает чёрт знает какую молитву, и, если брать всерьёз, Ханне на это и вовсе плевать. Она лишь видит, как один из солдат топит в воде молодую женщину, отчаянно пытающуюся сделать глоток спасительного воздуха. На мгновение её голова показывается из-под воды, и помощница слышит её хриплый, задыхающийся кашель, через мгновение сменяющийся очередным булькающим звуком.       — Вот ведь влипла. — Глаза девушки приобретают форму фарфоровых блюдец, когда Джон Сид оборачивается и делает шаг в их сторону. Он обводит взглядом трясущегося мужчину и разочарованно хмыкает, жестом призывая одного из охранников.       — Этого отправить моей сестре. — И кривится, когда дрожащий в страхе пленник издаёт сдавленный крик и рывком подаётся назад, неожиданно впечатывая локоть в солнечное сплетение ошалевшей Ханны. — Держи его, или мне что, самому всё делать нужно?       Солдат мгновенно стушёвывается, грубо хватает пленника за шиворот и тянет прочь от реки. Крики звенят в тишине, приобретая ноты сверлящего мозг ультразвука. А Ханна, позорно для самой себя согнувшись в три погибели, пытается выровнять сбившееся дыхание, судорожно кашляя.       — Дыши, — мягкий и вкрадчивый голос Сида звучит успокаивающе, а рука его опускается на спину девушки, слегка хлопая по лопаткам. От данного, казалось бы, вполне себе безобидного действа по внутренностям помощницы расползается тошнотворный приступ паники. — Вот так. Просто дыши. Воздух тебе ещё понадобится.       Ханна жмурится, пытаясь справиться с подступившими на глаза слезами, и поднимает взгляд на Крестителя, на лице которого застыла тёплая улыбка. Слово Джозефа в его ладонях оказывается в руках одного из эдемщиков, а правая ладонь, словно змея, нарочито медленно ползёт со спины девушки, обвивая её шею тисками сильных пальцев. Ханна дёргается, инстинктивно пятится назад, но её удерживают одной лишь грубой силой. Глаза младшего Сида застывают в опасной близости от её собственных, заглядывая в её мечущуюся в страхе душу. Сердце девушки бьётся в истерике, отбивая глухой барабанный ритм о рёбра так, что помощница не слышит даже шума реки.       — А теперь, — он ведёт её к берегу, и Уокер вздрагивает, когда холодная вода проникает в ботинки, отзываясь на коже противными, гусиными мурашками, но сам Креститель даже и глазом не моргает, словно вода не кажется ему ледяной, — теперь ты познаешь мудрость Отца нашего. Найдёшь в себе отвагу признать свои грехи. Ты сумеешь покаяться, сумеешь сказать мне «Да». И если… когда ты скажешь: «Да, Джон», я приму твоё раскаяние, избавлю тебя от дьявола в душе твоей.       — А не пошёл бы ты к этому дьяволу? — слова слетают с языка прежде, чем Ханна понимает, что подобную дерзость ей следовало бы держать при себе. Ей вообще следовало бы сразу же после побега забиться в какую-нибудь медвежью берлогу и не показывать оттуда носа, пока двинутые на всю голову сектанты в конец не потеряют рассудок или же весь мир не канет в бездну, прихватив их с собой. Но в глазах Джона пляшет не огонь безумия, а на губах застывает не улыбка спятившего. И от этой, казалось бы, нормальности девушке становится дурно вдвойне. — Господи, ты так яро веришь в собственный бред…       В мгновение ока от улыбки на лице Сида, словно смытой волной праведного, очищающего цунами, не остаётся и следа. В глазах его искрится продирающий до костей холод, а ладонь удушающими клещами сжимает горло девушки. И Ханна запоздало, будто кошка, которую сейчас утопят, тянет пальцы рук к его лицу, глупо надеясь выцарапать ему глаза, когда мир вокруг неё со скоростью автоматного выстрела схлопывается и переворачивается с ног на голову, а холодные речные волны смыкаются над всем её телом, придавленного весом трижды клятого Джона, мать его, Сида.       Он же слышит её судорожный вопль, захлебнувшийся под толщей воды, а дерзкие слова, сорвавшиеся с её грешных уст, мгновенно взводят его нервы, как курок револьвера.       — Я научу тебя смирению, — шепчет он сквозь зубы и отводит голову назад, когда девушка отчаянно тянет к нему руки, словно сейчас он для неё чёртов спасательный круг. — Я научу тебя силе слова «Да». Я сумею. Сломать. Тебя.       Он чеканит каждое слово, будто вбивает гвозди в крышку её гроба, а она захлёбывается судорожным кашлем, когда руки мужчины тянут её к свету, позволяя лёгким девушки впустить в себя обжигающий нутро воздух, кажущийся Ханне не чем иным, как ядом. Джон видит, как глаза её переполнены страхом возможной смерти, но мужчина не спешит её обнадёживать. Пусть думает, что её жизнь в любой момент может прекратиться по одной только его прихоти.       — Пош-ш-шёл ты…       — Признай грехи свои. — Он вновь давит её всей своей тяжестью, окуная в воду и удивляясь тому, что Блажь слишком медленно завладевает разумом этой, казалось бы, слабовольной девчонки. Но когда пальцы её закованных в наручники рук всё же умудряются волей чистого везения мёртвой хваткой вцепиться ему в лицо, а нога в армейском ботинке слишком ощутимо, слишком больно и со всей дури заезжает ему в пах, Джон Сид до хруста в челюсти сжимает зубы воедино, едва не прокусывая собственный язык от неожиданности произошедшего. К нему порывается подбежать один из солдат, но Креститель резко вскидывает вверх руку в отрицательном жесте, грубым и резким рывком вытягивая Ханну на свет божий. — Мне бы содрать с тебя кожу за это, обнажая перед всеми твой грех. — Он кривится, всё ещё ощущая тупую боль там, куда впечаталась нога девчонки, и не сразу замечает, как по коже лица стекают багровые капли крови, выступившие там, где остались следы от её ногтей. А когда понимание накрывает его ледяным холодом снегов Антарктики, он на короткий миг впадает в ступор, неверящим взглядом уставившись прямо в уже подёрнутые дурманом Блажи глаза Ханны Уокер. — О-о-о-х, — тянет он и издаёт тихий, тягучий, словно патока, смешок, — ты обязательно пожалеешь об этом. Я выпотрошу твою душу наизнанку. Я сделаю так, что ты по собственной воле признаешься во всех своих грехах, даже, казалось бы, самых ничтожных и незначительных. Ты обязательно скажешь мне: «Да, Джон», найдёшь в себе отвагу, которую отчего-то так усиленно прячешь ото всех и всего. Но меня не обманешь. Я вижу тебя насквозь, помощница шерифа. А теперь, будь хорошей девочкой и сделай глубокий вдох. Ты не готова. Ты не прошла очищение.       — Ты порочишь ритуал, Джон?       Ханна Уокер, насколько позволяет ей тонущий в дурмане мозг, видит, как младший Сид мгновенно поникает, когда за его спиной раздаётся голос Отца.       — Нет, Джозеф. Я лишь…       — Чш-ш-ш… Ты знаешь, что не должен позволять греху взять над тобой верх. — Взгляд мужчины осуждающе замирает на лице младшего брата и на царапинах от ногтей, всё ещё сочащихся кровью. — Ты видишь, к чему привело твоё желание решить эту проблему при помощи насилия. Подведи её ко мне, Джон.       И вестник не смеет ослушаться. Его ладонь удерживает руку девушки за локоть, помогая ей не свалиться мешком у самых ног Отца, а тот делает шаг навстречу, неотрывно смотря ей прямо в глаза. Подушечки его пальцев мягко и по-отечески касаются скул девчонки, аккуратно убирая с лица прилипшие к бледной коже мокрые волосы сбившейся на глаза чёлки.  — Я знаю, что Бог не зря послал к нам тебя, дитя моё, — речь его звучит по-обыденному тепло и понимающе. — Я знаю, что сомнения гложут тебя. Ведь принять дар Божий всегда труднее всего. Мне неизвестно, примешь ты его или же отринешь, навсегда ввергнув душу свою во власть дьявола.       И с этими словами он подходит теперь уже к Джону. Креститель сейчас похож на побитого маленького щенка, которого отругал хозяин за непослушание. Взгляд его синих глаз переполнен печалью и сожалением.       — Она придёт к искуплению, — шепчет Джозеф Сид, прислоняясь лбом ко лбу своего младшего брата. — Или врата Эдема навсегда закроются для тебя.       — Да, Джозеф, — в подавленном голосе младшего Сида звучит благоговейный трепет перед Отцом, который, в последний раз взглянув на Ханну, уезжает. — Я всё сделаю.       Вестник смотрит на девчонку. Несколько мгновений изучает черты лица Уокер, отмечая, что цвет радужки её глаз, как ему кажется, такой же, как у него самого. Во взгляде её всё ещё плещется осмысленность, и Джон в очередной раз удивляется тому, что Блажь не до конца промыла девчонке мозги, слепив из неё послушную марионетку. Сейчас она была похожа разве что на обколотого успокоительными оленёнка, которого насильно отлучили от матери и бросили на съедение волкам.       — Ты покаешься в своих грехах, — наконец тихо шепчет Джон, удерживая лицо девушки в своих ладонях. — Ведь в конце концов искупление для избранных. Отец сам выбрал тебя, одарив своей милостью. Уведите.       И солдат послушно тянет девчонку к фургону, а Джон всё так же стоит на месте, провожая её шатающуюся фигуру задумчивым взглядом. Он касается пальцами царапин на щеке и хмыкает, уже не ощущая боли. Он слишком сильно свыкся с ней. Слишком долго жил с ней, деля одно ложе на двоих, как делил его с некогда любимой и вполне себе живой женщиной, теперь навсегда оставшейся в той жизни, которая так и не подарила ему душевного спокойствия, не сумела изгнать прочь его собственных демонов обратно во тьму ада.       Он уезжает спустя несколько минут после того, как фургон с пленниками исчезает за изгибом серпантина, ведущего к бункеру. Но сам он в бункер не едет, останавливает машину на вершине холма, с которого открывается вид на часть долины. Вдыхает полной грудью тишину ночной Монтаны, улавливая в воздухе аромат спелых яблок и свежескошенной травы. Мысли о том, что Отец выбрал девчонку для искупления, не дают мужчине покоя. Джозеф хочет сделать её одной из них, словно ведает то, чего не знает сам Джон. Вестнику лишь нужно привести её к очищению.       Звуки выстрелов и взрывов раскатами грома проносятся по холмам, когда Сид, потерявший в задумчивости счёт времени, вскидывает голову и прислушивается, пытаясь понять, откуда доносятся громоподобные звуки.       — Да вы что, издеваетесь надо мной?! — Он разворачивается и бежит к машине, через мгновение вдавливая педаль газа в пол. — Чёрт, чёрт, чёрт!       Он остервенело бьёт рукой по рулю, и машина издаёт короткий визжащий гудок, срываясь с места и поднимая вокруг себя облако пыли и грязно-оранжевого песка.       — Только бы успеть, только бы успеть… — Луна, словно насмехаясь над ним, бьёт прямо в лицо своим серебряным светом, а к небу по склону холма уже поднимается марево пожаров и столбы дыма. — Клятые сопротивленцы! Она ещё не готова, ублюдки вы чёртовы!       И когда машина въезжает в ворота пропускного пункта, взгляд Джона не задерживается на трупах солдат. Одиночные выстрелы всё ещё гремят в ночном воздухе, и мужчина выскакивает наружу, бросаясь к дверям распахнутого настежь фургона. Но девчонки — кто бы мог подумать! — там уже нет. К нему бросаются его люди, прося спрятаться в безопасном месте. Но он лишь хватает бинокль одного из них, устремляя взгляд на другой берег рва — туда, где всё ещё гремят выстрелы. И в свете горящих бочек с топливом Джон различает одинокий силуэт девчонки, отстреливающейся от бегущих по мосту солдат.       — Назад! — рвёт он глотку, а голос его гремит неподдельной и, казалось бы, такой не присущей для него чистой, не разбавленной яростью. — Она перестреляет вас как нечего делать! Брать живой. Это воля Отца нашего!       И Джон уже не различает, чья это воля на самом деле. Его собственная? Желание очистить её и выполнить волю Джозефа маячит перед глазами навязчивой идеей. И от одной этой мысли младшего Сида передёргивает. Он видит, как овраг пересекают солдаты, и едва ли не потирает ладони в предвкушении до тех самых пор, пока грёбаный вертолёт грёбаных сопротивленцев не рассеивает ряды его последователей очередью из пулемётных орудий. И вот девчонка, нырнув в дым и копоть, со скоростью гепарда бежит к нему, едва повисшему над самой землёй. Чьи-то руки тянут её внутрь кабины, и стальная птица моментально даёт дёру, взмывая к искрящемуся звёздами небу. Джон Сид провожает чёрную точку взглядом, в котором кипят всевозможные эмоции одновременно.       — И что ты в них нашла?.. — Через мгновение он уже и сам смотрит на звёзды, а усмешка на губах получается слишком вымученной, в то время как глаза моментально полнятся холодным спокойствием. Ведь она всё равно никуда не денется. Он даст ей время подумать и признать свой грех. Даст ей время поиграть в героя. Застывший рядом солдат непонимающе смотрит на Крестителя, услышав обращённые в никуда слова. — Звёздам плевать на то, кто мы такие. Им всегда было плевать. Ты, — наконец обращается Джон к солдату рядом с собой, и в ледяных нотах его голоса не слышится ничего хорошего, — собери всех у входа в бункер. Мне думается, что в ваши пустые головы нужно снова вбить немного знаний по тактике ведения боя. Все те, кто были на мосту, отправятся к Джейкобу. Он найдёт, чем их занять и как восполнить свои пробелы в обучении.       И вестник Отца, разворачиваясь на пятках, уходит прочь к бункеру, даже не замечая того, как на лице эдемщика отпечатывается воистину животный, первобытный ужас при упоминании о Джейкобе.