Грехи твои сотру я через боль

Все думают, что у него едет крыша, но это не так. Он просто одинок. А люди, знаешь ли, совершают сумасшедшие поступки от одиночества.

      Раннее утро красит шторы в бледно-розовый, а под окном надрывно лает собака. Топот тяжёлых ботинок по гравию оседает на стенах её комнаты, вибрируя, словно по ним пробежался целый табун диких лошадей. Голоса, взволнованно переговаривающиеся между собой, кажутся Ханне роем пчёл, которые обступили ранчо со всех сторон, перепутав собственный улей с чужим — сектантским. Помощница прислушивается несколько мгновений, не понимая, что происходит, а затем подходит к окну, замечая, как во двор, который полукругом обступили эдемщики, въезжает белый пикап, из которого выходит… Ханна отшатывается от окна, будто получив удар в солнечное сплетение, выбивший весь воздух из лёгких.       — Джозеф, мать твою, Сид, — сипло шепчет она в пустоту комнаты, а паника продирает тело мурашками. — Что ты здесь забыл?       Помощница лихорадочно думает, меряя шагами комнату, до тех пор, пока в дверь не начинают стучать, сотрясая воздух ударами. Ханна застывает на месте, а ноги отказываются идти вперёд. И, словно опережая её действия, дверь распахивается, впуская в помещение Гейба. Уокер кажется, что Хилла становится слишком много. Он словно тень — вездесущая и надоедливая тень, которая следует за тобой по пятам.       — Отец хочет тебя видеть. — Хилл кивает в сторону коридора. — Немедленно.       — И что же ему надо от грешницы вроде меня? — Ханна скрещивает руки на груди, вскидывая бровь. — Хочет провести очередной обряд очищения?       — Мне приказали тебя привести. — Хилл хмурится. — Не усложняй жизнь нам обоим.       — Тебе не идёт быть мудаком, ты в курсе? — Ханна усмехается, смотря в глаза сектанта. — Вакансия мудака уже занята Джоном Сидом. По крайней мере, ему эта роль идёт.       — У меня нет настроения играть с тобой в терпение. — Ханна видит, как дуло автомата поворачивается к ней. — Отец и Джон ждут тебя в кабинете.       Ханна порывается показать Хиллу средний палец, но сдерживается, одаривая его неприязненным взглядом, а затем выходит из комнаты, направившись прямиком в кабинет младшего вестника. Гейб следует за ней, всё ещё устремив дуло оружия в её сторону. Нелепо, на самом деле. Куда она сбежит, когда вокруг ранчо копошатся сектанты, словно муравьи возле муравейника.       Она распахивает дверь, перешагивая порог кабинета. Джон стоит боком к ней, развернувшись к Джозефу Сиду лицом. Младший вестник смотрит на неё, а Ханне хочется закутаться в плед, чтобы защитить саму себя от холода, что сочится из глаз Крестителя. Его лицо будто предупреждает: сделаешь глупость — пожалеешь. Делать она не будет, а вот говорить глупости — в самый раз.       Джозеф Сид оборачивается к ней, окидывая взглядом её фигуру. Но в этом взгляде спокойствие, которому бы позавидовала сама помощница. Он смотрит ей прямо в глаза, а Ханне чудится, что в её душу запускают гадкие и склизкие щупальца, которые изучают, перебирают, выбрасывая ненужный хлам на помойку её собственных исковерканных мыслей.       — Здравствуй, дитя, — улыбается он, а Ханна чувствует, как на зубах оседает кислота, будто от съеденного целиком лимона. — Я вижу, что сейчас ты в добром здравии. Джон сказал, что тебе уже лучше.       — Определённо, — бросает она, игнорируя Джона, который в любой момент готов прибить её одним лишь своим взглядом, но при Джозефе он не будет выходить из себя. При Джозефе он будет давить свой грех, стараясь не огорчать Отца напрасно. — Вы ведь не о здоровье моём пришли поинтересоваться?       — Нет. — Сквозь линзы очков взгляд Отца неотрывно следит за ней. — Я здесь для того, чтобы поговорить с тобой.       — Так мы уже говорим. — Ханна готова придушить Гейба собственными руками, когда дуло автомата упирается ей между лопатками.       — Оставь нас. — От взгляда Отца не ускользает подобное своеволие Хилла, а сектант мгновенно и виновато кивает, исчезая за дверью. Внутренний голос Ханны злорадствует ему вслед. — Смирению тебя не научили, — мужчина вновь смотрит Ханне прямо в глаза, — но это не страшно. Со временем это придёт, и ты осознаешь, что всё происходящее не случайно. Это посланное Богом спасение тебе и твоим друзьям. Тебя ждут испытания, ведь без них не пройти во Врата Эдема.       — И какие же испытания ждут мою грешную душу? — Джон распознаёт в её словах плохо скрываемую издёвку, когда взгляд помощницы насмешливо пробегает по его лицу. — Мне нужно содрать с кого-то кожу? Вырезать на себе свои грехи? Убить особо испорченного грешника, которого нельзя спасти?       — Убийство — грех, дитя, — мягко отвечает ей Джозеф, а Джону хочется сдавить пальцами её горло, из которого так и сочится неуважение к Отцу. Да и к нему самому, очевидно. Это слишком явственно, слишком непозволительно нагло читается в её глазах… — Я знаю, что ты скажешь. Ведь мы убиваем. Мы начали Жатву душ на этой земле. Но ты никогда не задумывалась, почему всё это началось?       — Понятия не имею, — пожимает плечами помощница. — Но предположу, что началось это явно не по воле Господа вашего, который ни разу не явил себя Вам — тому, с кем говорит и кому пророчествует будущее.       Джон делает шаг к ней, а Ханна лишь ухмыляется. Разве не должна она внутренне скукожиться, как кожура иссохшего яблока? Но ей не страшно. Страх уступил место безразличию. Тому, кто не знает, каким будет завтрашний день, становится плевать на сегодняшний. Отец останавливает порыв Вестника лишь одним движением вскинутой вверх руки.       — Терпение — добродетель, Джон. Люби их, какими бы строптивыми они ни были в глазах твоих. Усмири свой гнев, как делал все эти дни. Я должен ей объяснить, открыть глаза на правду. Этого не сделать силой и унижениями.       — Да, Джозеф. — Джон соединяет руки за спиной и, согласно кивая, отходит на шаг назад. «Дежавю!» — хочется закричать Ханне, когда лицо младшего вестника приобретает черты кроткого оленёнка — ну, или обиженного всеми щеночка. Влияние Джозефа на него, конечно, не приведи небожитель.— Первую печать сломала ты, — шепчет Джозеф на удивление тихо, будто пропустив мимо ушей её явно богохульственные слова про его Бога.       Но Ханна знает, что он, как скрытый за пазухой диктофон, незаметно записывающий каждое сказанное слово, молчит и запоминает, чтобы в итоге вынести приговор, который не будет подлежать обжалованию. Этот смертный приговор вверит тело и душу грешницы в руки палача по имени Джон Сид. Палача, который только и ждёт отмашки от своего Отца и брата в одном лице.       — И каким же именно образом я её сломала? — Ханне любопытно, сколь далеко зайдёт эта безумная трагикомедия с участием всего лишь трёх актёров. Одного, если быть точнее. Потому что играет здесь только сама Ханна, остальные двое уже давно потеряли грань между отыгрышем ролей и реальной жизнью. — Я не тащила сюда своих соратников. Это меня притащили. Так что, печать вашу я не трогала. Это сделал, скорее всего, федеральный маршал, а не я. Ведь именно с его подачи все мы оказались в этом проклятом месте.       — Ты отрицаешь очевидное, потому что Бог ещё не ставил тебя перед выбором.       Она ощущает, как кончики пальцев Джозефа Сида аккуратно касаются её скул, обхватывая лицо ладонями. Внутренний механизм тревоги заведён на полную катушку, но помощница не в силах двинуться с места или отшатнуться, когда зелёные глаза, цветом напоминающие саму Блажь, ласково смотрят в её собственные, излучая понимание и сочувствие. Словно она — чёртов смертник, которому он должен отпустить все грехи перед тем, как тот отправится на самоубийственную миссию. Только вот смертнику в Рай путь точно заказан, так ведь? Или Врата Эдема не в счёт?       — Не сейчас, не завтра — но совсем скоро Бог остановит тебя перед развилкой дорог и заставит выбирать. Как некогда было со мной. Со всеми нами. И если ты сделаешь правильный выбор: значит, Врата Эдема откроются перед тобой, Агнцем Божьим, и праведные распахнут объятия, одаривая своей милостью и божьим благословением. Но ты должна знать, что каждый наш выбор влечёт за собой последствия.       Джону на мгновение кажется, что помощница шерифа вот-вот впадёт в подобие транса, когда глаза Джозефа неотрывно смотрят в её. Словно заклинатель змей, который хочет приручить дикую кобру. Но на кобру Ханна Уокер не тянет. И никогда не будет.       — Ты рассказал ей, Джон? — Джозеф улыбается помощнице, а затем так же мягко и невозмутимо убирает ладони с её лица, разворачиваясь к нему всем корпусом. — Я ведь предупреждал, что ложь никогда не будет панацеей. Ты покаялся мне, и я ценю это. Но ты должен понять, что я делаю это не просто так. Так будет правильно.       — Джозеф, я… — Голос Вестника звучит едва слышно и… умоляюще? Ханна непонимающе смотрит на Крестителя. Ей бы вообще сбежать отсюда прочь, но Джозеф Сид накрывает её плечо своей ладонью, от которой исходит слишком человеческое, успокаивающее тепло. А должно разить холодом, как из морозильной камеры. Мужчина не позволяет ей двинуться с места.       — Ты начал путь её спасения со лжи. Но разве ложь способна исцелить заблудшую душу?        — Нет, Джозеф. — Джон смотрит на Ханну, а ему кажется, что её здесь вообще нет. Здесь лишь Отец, который снова и снова выворачивает его душу наизнанку. А сама помощница отчего-то забывает, как дышать, когда воздух комнаты внезапно давит на голову, будто она нырнула на дно Марианской впадины. — Путь Избранной должен быть праведным, а не устлан ложью и чужими грехами.       — Скажи ей, Джон. — Голос Отца сейчас не хуже откровения. — Избавь свою душу от греха. Покаяния никогда не бывает достаточно. Нужно отпущение. Но не моё.       — Хадсон в долине Холланд. Сбежала, — давит из себя Джон, а Джозеф неторопливо отходит в сторону, повернувшись спиной к ним обоим. Словно огорчённый родитель, который позволяет своим провинившимся детям попросить друг у друга прощения. Только Джон знает, что прощения здесь не будет. Он его и не ждёт.       — Ну, значит, молодец она, — безэмоционально бросает Ханна, торжествующе усмехаясь. А сердце её заходится надеждой на освобождение. Глупо. Ведь никто её не спасёт, кроме неё самой. — Сумела дать дёру из твоего бункера. Может, проводи ты там больше времени, она бы не смогла. Ведь без тебя на передовой твои люди очень посредственные солдаты. И не удивительно, что она сбежала от них.       — Она сбежала не из бункера. — Джон видит, как меняется в лице помощница шерифа, когда удивление сменяется непониманием. — Она всё это время была у Джейкоба. После того, как ты оказалась здесь. Я обменял вас.       Оглушающая правда, как и Марианская впадина, не давит на голову, пронизывая мозг болью. Она расплющивает всё тело, как никчемный кусок пластилина, и уже не важно, зачем нырять во мрак, спасаясь от акульих зубов и глупо надеясь, что морские чудовища из глубин чёрной бездны вытолкнут обратно, проявив милосердие. Чудовища даже не заметят, ведь давление сделает всё за них, превратив тело в изломанную груду костей.       И Ханне вдруг кажется, что пустое ничто — это именно то, что накрывает тебя в итоге, когда сердце невольно перестаёт стучать о рёбра. Нет никакого Рая. Лишь Ад, который сокрыт неглубоко в недрах земли или в другом, порочно искривлённом пространстве небытия. Ад здесь — на земле и в самих людях, чьи сердца изуродованы другими людьми, считавшими, будто страдать в одиночку — это совсем не весело. Ведь разрушать всегда легче, чем строить. Калечить проще, чем лечить.       — То есть, ты использовал чёртову Хадсон, как прикрытие? Как цепь, которая удержит меня здесь? — Джон не смотрит на Джозефа. Того словно и нет здесь. Он неотрывно смотрит лишь на Ханну Уокер, в глазах которой разгорается пламя огненного шторма. Хватило-то всего лишь одной спички, чтобы тлеющие угли превратились в стихийное бедствие. — Ох-х, — надтреснуто тянет она, — я ведь думала, что дьяволу ниже ада падать некуда.       — Следи за словами, Ханна Уокер. — Его голос сейчас подобен рокоту грома, но страха в помощнице больше нет. Лишь сочащийся из голубых радужек яд. Яд, который убьёт его сразу же, только посмей коснуться. Но Джон давно разучился бояться змей. Ведь яд у него в крови с самых малых лет, и за это спасибо он может сказать только родителям. Давно уже мёртвым родителям.       — А знаешь что?!       Она в пару шагов оказывается рядом с ним, уткнув указательный палец ему прямо в грудь и заглядывая в подёрнутые синими льдами глаза. А гнев в ней клокочет явственнее, чем когда-либо прежде. Отсутствие страха в помощнице шерифа начинает выводить Крестителя из себя. И Джону до зубного скрежета хочется подмять её под себя, ножом вырезая этот гнев у неё на спине. Но Джозеф не позволит. Он видит это в его взгляде, теперь уже обращённом в их сторону. Ведь для Отца недопустимо, чтобы гнев давили гневом. Грех не смыть при помощи греха.       — Знаешь что, Джон Сид? — Она словно выводит каждое слово кроваво-красным маркером. — Жаль, что ты не подох от зубов твари, которая разодрала твоё плечо той ночью. Я бы сама её пристрелила только потому, что она не смогла перегрызть твою лживую глотку!       Последние два слова, брошенные с каким-то душевным надрывом, бьют его по лицу не хуже автоматного приклада, от которого невозможно прикрыться руками.       — Дитя, остуди свой гнев, — обращается Джозеф к ней, но Ханна лишь кривит губы. — Ты вскоре поймёшь, что правда всё же принесёт в тебя спокойствие. Обдумай всё наедине с собой. Я буду здесь, если ты решишься на разговор.       — Да пошли вы все! — Её голос срывается на крик, и она отскакивает от Джона не хуже, чем от прокажённого. — Вы и ваша религиозная херня!       Джон слышит, как с губ Джозефа срывается тихий вздох сожаления. Вестник знает, что всё это его вина. Ведь ничто нельзя скрывать вечно, надеясь на то, что всё образуется само по себе. И этот укор он явственно видит в глазах Отца. Но Креститель знает, что сердце Джозефа всегда открыто прощению. Джону всего лишь нужно раскаяться и в очередной раз сказать «Да» самому себе.       Джон не успевает что-либо предпринять, как Ханна уже исчезает за дверью. Первый порыв — броситься за ней следом и отправить обратно во мрак бункера, но рука Джозефа перекрывает ему путь.       — Мы должны смирять свой гнев сами, — вкрадчиво шепчет Отец, смотря туда, где мгновение назад стояла помощница. — Иначе он всегда будет брать над нами верх. Теперь ты понял, что простой выбор не всегда бывает правильным, а ложь не приведёт вас обоих к спасению за Вратами Эдема.       — Да, Джозеф. Я всё понял. — Креститель кивает и закрывает глаза, когда Отец мягко касается его лба своим. — Я понял свою ошибку.       — Она сумеет побороть свой гнев. Если бы не твоя ложь, она бы смогла принять нашу правду. Но не всё ещё потеряно для неё. Бог терпелив к детям своим. Идём. — Джозеф кивает в сторону двери. — Нам обоим многое нужно обдумать. Я буду ждать тебя в бункере. Твои последователи нуждаются во мне. Только убедись, что она не предпримет попытку к бегству. Мы не можем позволить Агнцу снова попасть в руки нечестивых.       — Да, — кивает Джон, следуя за Джозефом. Солнце уже поднялось над горизонтом, разогнав утренний туман и сырость. — Я скоро присоединюсь к тебе.       Джозеф качает головой и одаривает его мягкой, едва заметной улыбкой, через мгновение исчезая за распахнутой дверью пикапа. Машина плавно трогается с места, а Джон стоит как вкопанный, ощущая, как напряжение болью отдаётся во всём теле. Но это не боль. Это клокочущая внутри него злость. На Отца, на самого себя и, в особенности, на Ханну, чёртову, Уокер, которая снова и снова портит ему жизнь. Так ли это на самом деле? Или в нём всё ещё говорит гнев? Джон Сид и сам не знает, какой ответ в полной мере будет способен устроить его. А потому поспешно заходит в дом.       Ему нужно выкурить сигарету. Целую пачку, если понадобится.