Человеку, пережившему настоящую трагедию, не нужна ничья жалость. Жалость ценится дешево. Вся жалость мира не стоит и ломаного гроша.
Ханна не знает, на каком уровне бункера её заперли, а серые стены вновь нависают над ней и вокруг, запечатывая в бетонную коробку. Только праздничной ленты и бантика не хватает вкупе с запиской:«Для Джона Сида».
Но она ведь не чья-то собственность, чтобы её дарили или передавали из рук в руки. Только вот Джон Сид явно подарил её сам себе. Звучит-то как, что аж тошно. Помощница тяжело вздыхает, желая, чтобы углекислый газ заполонил всё помещение. Но вентиляторы под потолком работают слишком исправно и идеально правильно, словно могло быть по-другому. Джон Сид тот ещё помешанный на порядке тип. Садисты иначе не могут. Она прислушивается, но бункер не объят тишиной. Где-то открываются и закрываются тяжёлые гермодвери, где-то раздаются шаги и слышны голоса, эхом оседающие по коридорам. Свет в её так называемой комнате выключен, а в коридоре горит на четверть мощности, пробиваясь через маленькое окошко двери тусклой полосой. Ханне спокойнее, когда свет не слепит глаза. Во мраке ей уютнее, чем при горящей лампе. Она затаивает дыхание, когда скрежет открываемой двери заставляет её напрячься и взволнованно уставиться куда угодно, но только не на отворяемую дверь. Время на часах показывает половину одиннадцатого ночи, а тусклый свет из коридора заливает её комнату, очерчивая силуэт сектанта. — Джон хочет поговорить с тобой, — он указывает автоматом в сторону выхода. — Немедленно. И чтобы без глупостей. — Вы на часы иногда смотрите? — Ханна закатывает глаза и принимает сидячее положение, свесив ноги с кровати. — Я здесь от силы пару дней, а он не может оставить меня в покое. — Не болтай, а делай, что говорят, — помощница сводит брови у переносицы, когда дуло автомата смотрит прямо на неё. Выстрелит ли он, накинься она на него с кулаками? И что сделал бы с ним после этого Джон Сид? — Повторять не буду. — И куда мне идти? — Ханна неторопливо одевает ботинки и рывком поднимается с кровати. Она видит, как сектант вздрагивает, слегка подаваясь назад. — Наверняка в пыточную? — Угадала, — в голосе его торжество и издёвка, а Ханне кажется, что ей заехали прикладом по голове, одним ударом выбивая весь воздух из лёгких. — Давно ему пора разобраться с тобой. — Скажешь это ему в лицо? — она не удерживается от ответной колкости. — У тебя будет шанс. — Закрой свой грязный рот, — он всё же грубо толкает её к выходу, сквозь стиснутые зубы наблюдая за тем, как помощница шерифа, идущая впереди, не оглядывается, но вскидывает правую руку и показывает средний палец. — Я им тебе глаза выдавлю, если ты ещё раз ко мне прикоснёшься, — она не оборачивается, но голос полнится мгновенно вскипающей злостью. — Воистину ты семя дьявола и греховный гнев во плоти. — Дьявол здесь один, — Ханна понимает, что лучше ей сейчас заткнуться, но слова снова и снова опережают здравомыслие. — И имя ему Джон Сид. — Налево и прямо, — сектант словно пропускает мимо ушей сказанное ею, а через пару десятков метров Ханна замирает как вкопанная, уткнувшись взглядом в спину Джона Сида, который говорит с Гейбом. — Помяни дьявола… — едва слышно бормочет она себе под нос, соединяя руки на груди. Она видит, как Гейб кивает в её сторону. Но Джон и без его подсказки знает, что она стоит за спиной. — Ты отлично справился, — Джон одобрительно хлопает по плечу Хилла. — Дальше я сам. — А затем он оборачивается к ней, кивком головы веля солдату рядом с ней ретироваться прочь. Вестник услужливо распахивает перед ней дверь, а в глазах его пляшут черти. — После вас. — Я не полезу туда, — Ханна внутренне съёживается, бросая беглый взгляд в нутро пыточной. Она говорила, что в темноте ей уютнее? Явно не там, куда загоняет её младший Сид. Сейчас у неё волосы встают дыбом только об одном воспоминании про это место. — Зачем всё это? Тебе мало запереть меня в четырёх стенах? Джон делает шаг к ней, а помощница шерифа невольно готова сделать шаг назад, но пальцы его цепляются за её локоть, не позволяя двинуться с места. В широко распахнутых глазах её, смотрящих прямо в его собственные, плещется непонимание и растерянность. Джон сильнее сжимает пальцы и тянет её к себе, но помощница словно вросла в бетонный пол ногами. А через мгновение её собственная ладонь накрывает его руку выше запястья в попытке отстраниться от него как можно дальше. — Пусти, — в глазах её растерянность мгновенно сменяется недовольством. — Ты зайдёшь туда добровольно, либо я затащу тебя сам, — Джон увеличивает давление в пальцах, но помощница шерифа всё же вырывается из его стальной хватки. Она прекрасно знает, что он ей позволил это сделать. — Ты верно хочешь выбрать второй вариант моих действий? — Ладно, ладно! — она яростно отталкивает его о себя, исчезая в полутьме пыточной. Джон самодовольно улыбается, следуя за ней и закрывая дверь на замок. Ханна ёжится, когда полумрак комнаты опутывает её ядовитыми щупальцами медузы, а красно-оранжевый свет бьёт через решётки и чудовищного вида люстру, которая больше походит на иссохшие скрюченные ветки ведьминого древа, под которым в кельтских легендах приносили в жертву младенцев. Только нынче здесь забивают людей как скот на бойне. Помощница замечает, что стол, опрокинутый Вестником в гневе, вновь вернулся на своё привычное место, а под уродливой люстрой чётко высвечивается стул, на котором, кажется, только вчера сидела Хадсон, связанная по рукам и ногам. — Садись, — Джон указывает рукой на стул, но Ханна медлит, застывая напротив Вестника. На нём неизменная синяя рубашка без жилетки и чёрные джинсы. — И начнём нашу исповедь. — Исповедь? — Уокер морщится, бросая взгляд на него, а затем и на стул. — У нас это не очень хорошо получается. — В этот раз всё будет отлично, — Джон улыбается и смотрит на неё почти что ласково. — Я лучше постою. Надоело лежать и сидеть. — Скажи мне, Ханна Уокер, — Вестник стучит пальцами по столу, а затем делает шаг в её сторону. Он теперь смотрит ей прямо в глаза, слегка подавшись вперёд и соединив ладони у подбородка, — чего ты боишься больше всего? — Ты ведь не ожидаешь, будто я скажу, что боюсь тебя? — вопрос его застаёт врасплох, и помощница не знает, как реагировать. Умеет он загнать в тупик, не оставив лазейки для бегства. — Следовало бы бояться, — голос его низкий и ровный. — Но речь не про кого-то. Речь про что-то. У всех есть свои страхи. — Я едва не умерла пару дней назад, — Ханна пожимает плечами. — Мне было страшно. Это считается? Думаю, что да. — Это инстинкты, которые сработали в критический момент, — Джон давит в себе ухмылку, когда она слегка морщит нос, уставившись на собственные руки. — Чего ты боишься больше всего? — Как ни странно… — она выдерживает паузу и вновь смотрит ему прямо в глаза. Ханна сама не знает, почему говорит это. Уж не гипноз ли? — …болезнь страшит меня больше, чем смерть от пули. — Каждый человек несёт болезни свои не просто так. Бог испытывает тело, но очищает душу, — Джон слышит её тихий смешок. Но в нём нет радости. — Болезнь духовная страшнее болезни телесной. — Только вот не надо говорить, будто новорождённый ребёнок уже так согрешил, что высшие силы решили наказать его неизлечимой болезнью, — помощница презрительно фыркает, — ты говоришь совсем как мой клятый отчим. Двинутых на религии походу в одном инкубаторе выращивали. — Расскажи про него, — он смотрит так, что в глазах его читается неподдельный интерес. — Тебя это забавляет, да? — Ханна не знает, куда деть саму себя. — Задавать вопросы и ковыряться в чужих душах. — Ты тоже можешь задавать вопросы, — Джон усмехается, разводя руки в стороны. — Пока есть шанс. — Какая щедрость, — помощница улавливает пробежавшую на его лице тень. Словно она посмела усомниться в его словах. — Только вот ты ответишь на один вопрос из десяти, да? — Скорее всего, — Ханна кривится, словно можно было ожидать другого ответа. Прямолинеен, что аж по роже врезать хочется. — В конце концов, это ты исповедуешься, а не я. — Я уже ответила на твой вопрос, — она смотрит на него, переминаясь с ноги на ногу. А затем указывает рукой на выход. — Сказала, чего боюсь. Теперь могу идти? — Исповедь не заканчивается одним лишь ответом на заданный вопрос, — Джон скрещивает руки на груди, а Ханна, сама не зная почему, не мигая смотрит на уродливые линии букв вырезанного на его груди греха. Её передёргивает от одной лишь мысли, что человек способен уродовать собственное тело подобным образом. Но если изуродована и искалечена душа, измываться над телом не так страшно, так ведь? — Твоё прошлое разъедает тебя изнутри, помощница. — Скажи мне что-то новое, — Ханна хмыкает. — Разве ты сам готов разложить передо мной собственное прошлое? — Я чист перед Богом, — он делает шаг к ней, замирая в полуметре. — Мне не в чем исповедываться. А твой гнев, сплетённый из воспоминаний, уничтожает тебя. С каждым днём он меняет тебя всё сильней и сильней. Я вижу это в твоих глазах. Отец помог мне, показал путь, по которому я должен следовать. И я справился, смог укротить свои грехи. Но ты… Тебе не справиться с ними в одиночку. Джозеф помог мне, я готов помочь тебе. — Ты сам-то смог отпустить своё прошлое? — она вскидывает руку в вопросительном жесте, уставившись на него пристальным взглядом. Джон смотрит на помошницу так же внимательно, но вопрос её бьёт в точку. — Или каждый раз это прошлое нагоняет тебя, сбивая с ног? Не прошлое ли заставляет тебя причинять боль другим? — Я давно распрощался с ним, — Джон знает, что врёт не только ей, но и самому себе. Каждый день и из года в год упрямо делает вид, будто очистил самого себя от воспоминаний. Но их не вырезать ножом, не выжечь калёным железом. — Врёшь самому себе Джон Сид, — она неверяще качает головой, а с губ её срывается тихий смешок. Ханне хочется ударить его чем-то тяжёлым, чтобы содрать со смазливого лица его маску вранья. — Тебе нужно было вырезать «лжец» на собственной шкуре, а не на шкуре Ника. Джон цокает языком, а затем всё происходит слишком быстро. Она успевает подумать лишь о том, что сердце в груди стеклянными осколками разбивается о рёбра, когда он грубым рывком тянет её к себе и, оказавшись за спиной, толкает вперёд, впечатывая её тело в решётку, сквозь которую бьёт тошнотворный красный свет. «Словно в борделе каком-то», — мелькает у Ханны в голове, но сравнение слишком неуместно там, где Джон Сид тратит своё время не на любовные утехи. И боль отрезвляет, когда Вестник скручивает её правую руку за спину, а левую вжимает в прутья решётки, не позволяя двинуться с места. Помощница ощущает на щеке холодный металл, который кажется ей раскалённым добела. — Хочешь знать, почему я это сделал? — Джон прислоняется лбом о её затылок, а Ханна дёргается, когда горло сводит паникой. Мозг отчаянно пытается найти пути к отступлению, заставляя тело выгнуться в тщетной попытке ослабить стальную хватку. — Это твоя вина. Только ты ответственна за его страдания. Голос его звенит ледяным спокойствием, но режет не хуже хирургического скальпеля, очерчивая на коже её контуры будущих и настоящих грехов. Ханна жмурится, когда горячее дыхание обжигает кожу сильнее, чем огонь от костра. — Отвали, ты… — она давится собственными словами, когда грудь заходится в прерывистом дыхании. Чужое тело в смертельно опасной близости от её собственного, и датчики тревоги выгорают один за одним. — Мне плевать, кто виноват в этом. Твои руки довершили дело. Так что не сваливай свою гниль меня. — Не знай он тебя, не перейди он мне дорогу, — Джон усмехается, пресекая её очередную попытку вырваться, — жил бы себе спокойно и воспитывал дочь без всяких проблем. Но он получил своё последнее предупреждение. Иного уже не будет. — Убьёшь его? — цедит она сквозь зубы, а Джон очередным рывком разворачивает её лицом к себе. Ханне чудится, что рёбра трещат и рвут внутренние органы, когда прутья решётки больно вгрызаются в спину, оставляя на коже зазубренные узоры. — Вырежешь на нём очередной надуманный грех? — Тебе не кажется, что временами твой язык позволяет себе слишком многое? — голос его схож теперь на утробное рычание, и Ханна готова поклясться, что чёрные зрачки его глаз сужены до предела, ясно давая понять, что она добилась своего: в очередной раз вывела Джона Сида из себя. Браво, помощница Уокер. — Может, тебе будет лучше без него? Джон улавливает в глазах её сомнения, словно она не может точно сказать — блефует ли он. — Ты этого не сделаешь. Иначе я собственноручно пристрелю тебя. — Проверим? Она выгибается, бьёт коленом. Джон инстинктивно подаётся в сторону, на мгновение ослабляя хватку. Слишком поздно осознавая, что попался на такую, казалось бы, очевидную уловку. Она словно вёрткая змея, мгновенно выскользнувшая из рук и укусившая в ответ. Джон лишь успевает увидеть стол, который неумолимо падает прямо на него. Вестник отпрыгивает в сторону, но острый железный угол стола всё же задевает ему левый бок, распарывая тёмно-синюю ткань рубашки. Ханна бросается в сторону рассыпавшихся по полу инструментов, но не успевает коснуться рукояти ножа, когда Джон Сид сбивает её с ног, а затем валит лицом на пыльный бетонный пол, придавливая собственным телом. Ханна готова услышать что угодно, но не тихий смех, который звенит в помещении, оседая в тенях, опасливо спрятавшихся по углам. В стенах пыточной не место такому смеху. Живому и искреннему. Или безумному? — Знаешь, Ханна Уокер, — он шепчет ей прямо в ухо, склонившись настолько близко, что помощница ощущает жар кожи даже сквозь ткань его синей рубашки и собственной футболки, — ты сама уже увязла в этом. Да, увязла настолько, что упрямо отрицаешь очевидный для меня факт: тебе нравится эта игра. Иначе давно уже пустила бы себе пулю в лоб. — Катись ты, — Ханна дышит как загнанная лошадь, а слова Вестника вползают под кожу ядом, превращая самообладание в почерневший труп. Страх вгрызается в глотку, когда она переворачивает вверх дном собственную душу, ища в ней хоть что-то, способное перевесить чашу аргументов на весах судьбы в её сторону. Но они не найдены, и приговор вынесен, оставляя помощницу шерифа вариться в котле собственной беспомощности. — Но ты снова и снова позволяешь себя поймать, — Джон чувствует, как она напрягается и на мгновение перестаёт дышать. — Просто признай это и сразу поймёшь, что бежать больше не придётся. — Убери от меня свои грязные лапы! — злость закипает в ней, смешиваясь с дурманом его сказанных слов. Она дёргается, едва не ломая собственные запястья, удерживаемые в захвате его рук. И Джон размыкает хватку. Он валится спиной на пол, а смех клокочет в горле, когда помощница шерифа вскакивает на ноги и отшатывается от него, как ужаленная. — Ты… больной на голову… — голос её дрожит, а в голубых глазах искрится злость. Она отходит к двери, безуспешно пытаясь её открыть. — Выпусти и запри в чёртовой бетонной клетке, но не смей подходить ко мне. Джон поднимается на ноги, нарочито медленно стряхивая с себя бетонную пыль. Он смотрит на неё, а губы расползаются в лукавой ухмылке. — Ты должна мне новую рубашку, — Вестник бросает взгляд на распоротую ткань, замечая, как на коже проступила едва заметная кровавая линия. Он видит, как помощница захлёбывается возмущением, прожигая его ненавистным взглядом. — Ты двинутый на голову, ведь знаешь об этом? — вот оно, доказательство того, что Вестник Джозефа не в себе. Нормальный человек не может быть вместилищем стольких эмоций одновременно. Адекватный человек не способен испытывать в одно мгновение желание удавить её голыми руками, чтобы в следующее мгновение улыбаться, как ни в чём не бывало. — Сходил бы к психиатру. Желательно к нескольким сразу. — Скажи мне что-то новое, — он хмыкает и повторяет её собственные слова, неторопливо сокращая расстояние между ними. А Ханне хочется провалиться под землю, чтобы быть где угодно, но не здесь. Не рядом с Джоном Сидом, который способен калечить и выворачивать нутро наизнанку не только ножом, но и словом. Она вжимается спиной в холодный металл двери и отворачивается, смотря куда угодно, но только не на него. Улыбающегося, словно чёртов победитель на Олимпийских играх. И когда тепло чужих пальцев электрическими разрядами отпечатывается на скулах и подбородке, помощница шерифа жмурится, внутренне содрогаясь от такого, казалось бы, безобидного прикосновения. Но прикосновение его жалит не хуже скорпиона, а мурашки ползут по коже предсмертными конвульсиями, заставляя сердце Ханны биться на износ. Джон готов к противодействию с её стороны, но Ханна Уокер сводит брови у переносицы, горящим взглядом уставившись в какую-то точку за его плечом, видимую только ей одной. Он делает очередной шаг, желая сократить расстояние до минимума, но левая ладонь её мгновенно упирается ему в грудь, не позволяя двинуться с места. Ханна явственно ощущает, как торопливо-размеренное биение его сердца оседает на коже пальцев, эхом отзываясь в крови и разливаясь по венам ядовитой ртутью. Разве под рёбрами садиста вообще должно быть сердце? На первый взгляд и не скажешь, что оно у него вообще есть. — Просто выпусти меня, — Джон всё же настойчиво делает шаг, но помощница не отшатывается. Ладонь Ханны Уокер всё ещё на его груди, но пальцы сжимаются в кулак, яростно сминая ткань синей рубашки. — Я вижу, что тебя это забавляет. Но мне совсем не хочется играть в игры. — Врёшь самой себе, — он улавливает в её голосе волнение, которое тщательно маскируется под ледяным панцирем злости и упрямства. Джон наклоняется, заглядывая ей прямо в глаза. — Тебе лишь нужно сказать мне «Да». Признать факт того, что за этими стенами тебя никто не ждёт. Твоё место здесь. С Отцом. Внутренний голос Ханны бьётся в истеричном смехе, а правая ладонь сжимается в кулак. Всего лишь один удар по его улыбающейся роже. А затем, если успеет, ещё и по глазам, которые смотрят тошнотворно ласково, будто она не знает, что взгляд этот насквозь пропитан ложью и напускным пониманием. Ударит ли он в ответ? Скорее всего вырежет на ней все семь смертных грехов одновременно и оставит истекать кровью. Или же будет смотреть, как жизнь капля за каплей будет вытекать из неё на пыльный бетонный пол. Момент решительности неумолимо катится в бездну, а Ханна вжимается в металлическую дверь сильнее, когда Джон Сид оказывается слишком близко, накрывая её ладонь своей рукой. Будь здесь Джозеф, она без зазрений совести свела бы подобный жест на его проявление больной отеческой милости, которой её одарили во время первого очищения. Но перед ней стоит не обожаемый всеми Отец, а Уокер вздрагивает, когда внутренний голос велит ей отвести взгляд от губ Джона Сида, застывших, казалось бы, в опасной близости от её собственных. Наклонись он ближе или подайся она вперёд… И можно смело опускать чёрный занавес на сцену её неимоверно глупых поступков. Ханна отчего-то уверена, что всё его поведение сплошная игра, направленная против неё самой. Он словно хищник, наматывающий круги вокруг добычи, которой слишком страшно, чтобы двинуться с места. Джон Сид измывается и испытывает её в желании ощутить себя победителем при игре в одни ворота. Не слабо ли тебе, помощница?Отступи и проиграй, Ханна Уокер.
Вдох, выдох.
Джон запоздало понимает, что его уложили на обе лопатки, когда чужие губы накрывают его собственные, а горячее дыхание обжигает не хуже расплавленной вулканической магмы, которая разливается по телу и венам, отключая разум напрочь и заставляя ответить на поцелуй. И Ханна болезненно шипит ему в губы, когда пальцы Вестника впиваются в её запястья, рывком прижимая их к холодному металлу двери на уровне её собственных плеч. Дыхание сбивается уже на первых десяти секундах. И спринтер из неё такой себе. Кто отступится первым? Ведь нужен всего лишь шаг в сторону. Шаг, который спасёт от смертельного падения в пропасть. Но Вестник слишком близко, опутывая её тело в паутинный кокон из собственных противоречивых эмоций. Эмоций, которые выжигают их обоих изнутри. А затем он, словно очнувшись от дурмана, бьёт кулаком по металлу двери, разрывая пропитанный ядом поцелуй и борясь с желанием сдавить пальцами пульсирующую артерию на её птичьей шее. И со стороны не разобрать вовсе, дыхание кого из них прерывисто выходит из лёгких, кислотой оседая в удушливом воздухе. Ханна лишь видит, как в глазах его больше не осталось игривой улыбки. В синем омуте бушует неприязнь и осознание:отступил он, но проиграли оба.
Он всё ещё удушливо близко, но рука его открывает замок, распахивая дверь. Ханне кажется, что ноги её вросли в пол, а тело, потеряв опору, мешком готово свалиться на спину. Но ей возвращают равновесие, впиваясь пальцами в ворот футболки. Ткань жалобно трещит, но каким-то чудом не расходится по швам. Джон Сид смотрит помощнице прямо в глаза, а затем холодно хмыкает, отпуская ткань, сжатую меж пальцами. — Не начинай то, что не в состоянии будешь закончить, — сипло и издевательски тянет он, подзывая к себе эдемщика. — Ты это начал, — Ханна выходит в коридор, а ноги её едва не подкашиваются, когда осознание произошедшего запоздало накрывает всё тело не хуже эпилептического припадка. — Чего ж не закончил? — Я ведь говорил, — глазами его смотрит сам дьявол, — что эта игра тебе и самой по нраву. Теперь ты в этом убедилась. — Дать бы тебе по роже чем-то увесистым, — шипит она сквозь зубы, ненавидя больше себя, нежели его. Она проиграла. По всем фронтам. Но ещё не готова к безоговорочной капитуляции. Джон прислоняется плечом о дверной косяк и скрещивает руки на груди, провожая задумчивым взглядом её силуэт, растворяющийся в полумраке бункера, словно мираж в пустыне. Он погружается в накатывающие волнами мысли, в то время как Ханна Уокер запирается в душевой, яростно оттирая и смывая с себя грязь собственных воспоминаний и не совершённого греха, который безжалостно мог быть вырезан на её спине с лёгкой руки Джона Сида. И плевать. Ведь в этой их игре на грани не будет победителей. Победителей не бывает там, где нет убитых.