Зло или грех никогда не исчезают. Настаёт день, когда они выныривают на поверхность, и чем тщательнее скрывали их, тем тяжелее будет рана.
Ей кажется, что душный воздух вокруг неё образует непроницаемый вакуум для ветра, которого и так нет. Волны жара клубятся над асфальтом, который едва ли не плавится. Она смотрит на эдемщиков, заросших, словно йети, и от этого становится дурно вдвойне. Видимо у каждого сектанта есть свой внутренний божественный кондиционер, который охлаждает не только их души, но и тела впридачу. Ханна, торопливо минуя припаркованной пикап, прячется в одном из домов, расположенном на аванпосте «Американские автомобили». Она скрывается от глаз Джона Сида, но неизменно остаётся под присмотром Гейба Хилла. — Зачем мы едем к нему? — наконец, задаёт она ему вопрос, ведь меньше всего ей хочется вновь встречаться с Джозефом Сидом. С Отцом всея округа Хоуп, голос которого до сих пор звучит у неё в голове. Он явно что-то сделал с её мозгом, испытав на ней собственный метод словесной лоботомии, исключающую прямое хирургическое вмешательство. — На новую проповедь? — Считай это посвящением, — Хилл равнодушно пожимает плечами. Он ведь сообщает ей такую обыденную новость. — Большая честь, которой удостоились лишь единицы. — Только вот мне эта честь не сдалась. Совсем, — Ханна фыркает, а Гейб смотрит на неё, как на неблагодарную сволочь. Здесь все на неё так смотрят. Разве что один Джон Сид, особенно после того глупого поцелуя «на слабо», смотрит на неё как на никчемную обузу, которую навесил на него старший брат. — Я об этом не просила. — О милости не просят. Её получают, потому как Бог сам решает, кого ею одарить. — Прости, что не падаю на колени в благоговейной молитве, — она вскакивает на ноги, едва не опрокидывая стул, когда Вестник входит в помещение, неторопливо пройдя мимо неё. — Тебе бы молитва не помешала, — холодно бросает он, выуживая из холодильника бутылку воды и откупоривая крышку. А Ханне хочется стать аквамариумной рыбкой, чтобы с головой утонуть в стакане ледяной воды, которую младший Сид налил для себя. Иначе совсем скоро она расплавится не хуже снеговика под лучами солнца. Жара определённо плавит ей мозг. — Сразу бы поняла, как это облегчает душу. — Спасибо, намолилась на всю жизнь, — Джон протягивает ей стакан с водой, замечая в глазах помощницы мелькнувшее удивление. Но та лишь качает головой, едва ли не морщась от подобного его жеста. Ханна видит, как он пожимает плечами, будто говоря — «как хочешь», а затем осушает содержимое стакана до дна. Помощнице так и хочется сказать: «подавись». — Молитва ничего не изменит. — Отец сумеет тебя переубедить, — Вестник улыбается, но в улыбке этой нет искренности. — И тогда увидим, кто из нас был прав. — Тогда чего же мы ждём, м? — она вскидывает руки в вопрошающем жесте, а Джон садится на стул, прислоняясь спиной к стене и закрывая глаза. — Божьего благословения? — Всему своё время, помощница, — Вестник скрещивает руки на груди, расслабленно вздыхая. — Торопиться нам некуда, правда ведь, Гейб? — Да, Джон, — Хилл кивает, застывая у окна и рассматривая двор сквозь стекло. Весь его напряжённый вид говорит о том, что он чего-то ждёт или опасается. Джон слышит, как помощница тяжело вздыхает, опускаясь на стул. Мгновение он смотрит на неё, уткнувшуюся лицом в собственные руки, а сомнения гложат изнутри. Ведь в любом плане есть вероятность, что не всё сработает, как надо. Она не должна снова сбежать. Не сейчас, когда Джозеф увидел в ней нового Вестника. Отец опасается того, что её сущность обратится против них, и привычный мир общины будет уничтожен в одночасье. Ведь справедливость Смерти бывает жестокой.***
Она смотрит на него исподлобья, яростно поджимая губы, желая, чтобы он испарился точно так же, как вода с шипением превращается в пар, стоит её вылить на раскалённые африканским солнцем камни. Но он неизменно воскресает, даже если она желает ему смерти в собственных мыслях и кошмарах. Сейчас он стоит возле двери, сверля её взглядом разочарования. Ханна видит, как в руках его зажата связка ключей, а значит ей снова придётся ночевать в комнате три на три, уткнувшись взглядом в молитвенник и одну единственную свечу. Но ей не привыкать швырять ненавистную книгу в стену, а затем задувать свечу, оставаясь наедине с тьмой вокруг себя, позволяя ей окутать тело вуалью тишины и собственных мыслей. Иногда, сквозь звенящую тишину, она слышит, как плачет годовалый брат, а голос отчима доносится из-за стены ворчливым и гнусавым негодованием. Ей тринадцать, но большая часть заботы о брате ложится на её плечи. Иногда ей кажется, что ему было бы лучше уйти вместе с мамой, которая подарила ему жизнь, но умерла от родовых осложнений, так и не успев взять младенца на руки. Иногда ей жаль, что он вообще появился на свет, забрав у неё всё самое дорогое, что осталось после смерти отца. И после всего этого отчим хочет, чтобы она верила в Бога? Но ей хочется лишь одного — швырнуть ему в лицо молитвенник, чтобы он только оставил её наедине с собой. — Ты плохо себя вела, Ханна, — суровость и разочарование на лице его сменяются тошнотворно-приторным участием, будто ему в самом деле не плевать на обузу, висящую на шее камнем утопленника. — Ты согрешила, а значит ночь проведёшь в молитвах, прося у Бога прощения. — Я ничего не сделала, — она видит, как ладони его сжимаются в кулаки. — Я не брала твоих денег. — Они ведь не могли исчезнуть просто так, м? — Может кто-то другой их взял. Кто-то из постоянных гостей, — она огрызается, а взгляд прикован к его рукам. Главное успеть прикрыть голову, если он вдруг решится ударить. — Я здесь не при чём. — Ты останешься здесь до утра, — он выходит вон, захлопывая за собой дверь, оставляя её наедине с горящей свечой и тенями, что расползаются по стенам уродливыми кляксами. Когда исполняется шестнадцать, ей невыносимо хочется сбежать на край света, но четырёхлетний Майкл смотрит на неё зелёными глазами матери, а в душе Ханны метастазами расползается злость на собственную слабость. Она ведь ему ничем не обязана. У него есть отец, каким бы ублюдком он ни был. А кто есть у неё? Только она сама. И мальчик, будто прочитав её мысли, обхватывает ручонками её шею, обнимая так крепко, насколько позволяют детские силы. — Ты не пропадёшь, — шепчет она, сама не зная к кому именно обращается. — Он ведь твой отец и тебя не обидит. А мне лучше убежать, пока не стало хуже. И хуже становится ночью, когда её за шиворот стаскивают с кровати, швыряя на пол. — Сбежать надумала, да? — его водянисто-серые глаза пылают гневом, а Ханна внутренне чертыхается, понимая, что Майкл по детской наивности своей не смог удержать язык за зубами. — Так ты хочешь отблагодарить меня за мою доброту? Он хватает её за волосы, а Ханна впивается ногтями в его руки, желая разодрать ему кожу до костей. И попытка засчитывается удачной, когда пощёчина разливает по щеке зудящую боль. Она знает, куда он её тащит. Упирается ногами в деревянный пол, а затем, когда он толкает её в стену, успевает лишь вытянуть перед собой руки, а тело впечатывается в поверхность, отзываясь по внутренностям нехваткой кислорода. Плач Майкла оседает в воздухе, а её заталкивают в тесную и ненавистную комнатку, с грохотом захлопывая за ней дверь. Ханна яростно налетает на неё, но она ведь не спецназовец, чтобы ударом ноги или плеча выбить с петель чёртову дверь. Она барабанит по ней руками, но свеча за спиной внезапно тухнет, заставляя её всматриваться во мрак вокруг себя. Ханна вжимается в стену и закрывает уши ладонями, когда неизвестно откуда взявшийся взрыв оглушает её, а затем чья-то рука хватает за горло, вырывая из цепей кошмара.***
Первое, что она видит расфокусированным взглядом — лицо Джона Сида, который рывком стаскивает её со стула, удерживая вес её тела руками так, будто она ничего не весит. Он трясёт её, а Ханна не может пошевелить руками, упавшими по бокам её тела словно плети. Вдох, выдох. Кошмар ведь закончился. — Ложись! — крик Гейба чередуется новым взрывом, от которого выбивает хлипкие оконные стёкла. — Всё идёт по плану, Джон, машина ждёт. Наши люди на местах. Мы задержим остальных. Джон кивает и тянет помощницу за собой, не обращая внимания на попытки вырваться из хватки его рук. Пришла в себя, значит. — Что здесь происходит? — выстрелы гремят в воздухе, а Вестник толкает плечом дверь, выбегая на задний двор дома, где в ожидании стоит белый пикап, за пулемётным орудием которого виднеется один из сектантов. — Это Сопротивление? — Я бы на твоём месте не расчитывал на спасение, помощница. Сид распахивает дверь, грубо заталкивает её в машину и, мгновенно садясь за руль, вжимает педаль газа в пол. Ханна давится пылью, когда над аванпостом пролетает вертолёт, нарезая круги. Взрывы и выстрелы пулемёта вспарывают воздух, когда пикап Вестника, тараня хлипкие ворота, вылетает на дорогу, а свист пуль в спину заставляет помощницу пригнуться. Она смотрит в боковое зеркало, замечая, как со стороны лесной полосы, поднимая сухую пыль, выезжают два внедорожника, устремившись за ними в погоню. — Не стреляй! — кричит Джон сектанту, который выпускает короткую пулемётную очередь, а пули вгрызаются в землю у самых колёс преследующих их машин, заставляя их лавировать из стороны в сторону. — Они нужны живыми! — Живыми? — Ханна вскидывает брови. — Это ведь Сопротивление, да? — Это горячо любимая тобой Хадсон, — издевательски хмыкает Джон, выкручивая руль и сворачивая с асфальта дороги на серпантин, круто уходящий вправо по склону холма. — Но не думай, что она хочет спасти тебя. И он загоняет пикап вверх по склону, а Ханна видит синюю озёрную гладь, растянувшуюся под ними и залитую закатными лучами солнца. Она лихорадочно соображает. Только и нужно ведь дёрнуть дверную ручку на себя, чтобы вывалиться на дорогу, а потом сбежать куда глаза глядят. Но ей не позволяют этого сделать. Джон Сид останавливает пикап у края лесного массива, что правым склоном уходит вниз, а левым обрывается над самым озером. — Вылезай из машины, — Вестник сжимает в руке пистолет. — И чтобы без глупостей, помощница. Тебе предстоит честь увидеть неплохое представление. — Ты всё это подстроил, так ведь? — она вылезает из нутра машины и хлопает дверью, а Джон Сид торопливо обходит пикап, хватая её под локоть и используя машину как прикрытие. Сектант у пулемёта смотрит прямо на полосу пыли, знаменующую приближение противника. Ханне кажется, что она видит чёрную точку бегущего в лес человека. Какой-то сопротивленец даёт дёру? — Ты использовал меня как чёртову приманку. — Не только тебя, но и себя тоже, если тебя это успокоит. Его усмешка выводит её из себя, а духота, повисшая в воздухе, жжёт лёгкие огнём. Над верхушками деревьев занимается закатный огонь, когда два внедорожника въезжают на небольшую поляну, останавливаясь в двадцати метрах от них. Звук винтовочного выстрела рвёт воздух, а сектант у пулемёта вдруг оседает мешком, и пальцы его судорожно цепляются за рукоять орудия в тщетной попытке удержать собственное тело от падения в объятия смерти. В широко распахнутых глазах его помощница не видит страха. Лишь принятие того, что происходящее неизбежно. Ведь наверняка уверен в том, что бредни Отца про Врата Эдема есть ничто иное, как истина и Божье благословение. Красная точка скользит по синей рубашке Вестника, а затем застывает на майке Уокер, уткнувшись в ключицы. Ханна видит, как Хадсон открывает дверь, но не захлопывает её, прячась за ней, как за щитом. Снайпера не видно, но красная точка неизменно переходит от младшего Сида к Уокер, а затем окончательно замирает на его груди. Джон холодно улыбается, когда помощница предпринимает попытку вырваться. Но пистолет, приставленный к виску, мгновенно заставляет её оцепенеть от удивления. — Ты ведь не серьёзно, — обращается она к нему, сама не зная, почему задаёт этот дурацкий и унизительный для себя вопрос. Будто он способен передумать и ужаснуться собственной подлости. Бредовее не придумаешь. И в подтверждение её мыслей, Вестник перехватывает правой рукой горло помощницы и тянет ближе к себе, прикрываясь, будто щитом. Пули ведь убьют её первой, если что пойдёт не так? Иного и ожидать не следовало. Не стоит надеяться на милость садиста.— Зачем весь этот спектакль? Они пристрелят тебя как нечего делать, — цедит помощница сквозь зубы, впиваясь пальцами в его руку, будто желая содрать с кожи чёрные разводы татуировок. — У них чёртов снайпер. — А кто сказал, что у меня их нет? — насмешливо тянет он, но говорит уже громче, обращаясь к Хадсон: — Рад тебя видеть, помощница Хадсон! Надеюсь, ты хорошо провела время на свободе? Джейкоб желает вернуть себе свой трофей. — Я его проведу ещё лучше, когда выпотрошу тебя, Джон Сид! — взгляд Ханны сталкивается со взглядом Джоуи. Но в глазах напротив лишь ярость и ненависть. — Ты ведь любишь боль? — Боюсь, что боль предстоит тебе одной, помощница Хадсон! — голос его подобен раскату грома, а три выстрела в воздух заставляют Ханну вжать голову в плечи, когда звон оседает в ушах. Она слышит шум вертолётных винтов раньше, чем сам вертолёт выныривает из-за леса, нависая над поляной, а машины утопают в вихре пыли, что оседает на зубах противным скрежетом. Это дезориентирует, и один из сопротивленцев валится на землю, когда воздух вспарывает летящая в него стрела. Охотники прячутся среди деревьев. Джейкоб Сид тоже здесь? Его не обязательно видеть, чтобы холодом по спине пробежал табун противных мурашек. Он словно призрак, которого не заметишь даже на пороге собственной смерти. Уокер жмурится. Какая ирония, вот он — наглядный и поучительный показатель того, что злить Джона Сида себе дороже. Глупая, глупая Хадсон. Сопротивление слишком слабое, чтобы тягаться с дьяволом. Двумя сразу, если быть точнее. — Ты думала, что тебя могут спасти? — шепчет Джон, сжимая ей горло пальцами и не позволяя отвести взгляд от происходящего перед глазами. Словно творящееся вокруг безумие только забавляет его, в то время как какофония различных звуков натягивает нервы самой Ханны до предела. Крики, выстрелы, рокот вертолёта и волчий вой смешиваются воедино, напоминая ей кадры из фильма, нежели реальную жизнь. Жизнь, в которой сейчас слишком много смертей. — Всё случилось именно так, как и планировалось. Я сыграл на грехах Хадсон, сыграл на её ненависти, на её гневе, — шепчет он самозабвенно, в каком-то извращённо-ненормальном жесте поглаживая подушечкой большого пальца её скулу и щёку, непозволительно долго задерживаясь на линии упрямо сомкнутых губ. Только вот Ханне невыносимо, до зубного скрежета хочется сбить с него это спесивое возбуждение от вида собственного превосходства. — И видишь, всё получилось. Это послужит ей уроком. Послужит уроком тебе. Вам не спрятаться, ведь мы всегда будем возвращать заблудшие души обратно. Возвращать обратно тебя, пока ты не поймёшь, что от судьбы не сбежать. Не сбежать от того, кем ты должна стать. Это и есть воля Отца нашего. — Зря ты всё это затеял, — Ханна не узнаёт собственный срывающийся голос. К чёрту это навязанное ей слово «Вестник». Она ныряет в сторону, выкручивает ему руку и бьёт ногой под колено, заставляя свалиться на землю. На лице его застывает удивление, мгновенно сменяющееся злостью. Но Ханна уже срывается с места, когда из перекрывших единственную дорогу машин вываливаются сектанты. Бежать к лесу не имеет смысла. Она знает, что Джон Сид бежит следом. Ей не обязательно оборачиваться. Она чувствует его на расстоянии. Стрела вспарывает воздух у самого уха, а динамики вертолёта вдруг плюются проклятой песней «Only you». Боль пронзает тело тысячей игл, но больно ей не от музыки. Вторая стрела — скорее пугая, нежели причиняя серьёзный вред — вспарывает кожу плеча, заставляя её споткнуться и свалиться на землю. Но адреналин кипит в крови, а ноги сами отталкивают тело от земли и останавливаются уже тогда, когда край холма обрывается скалистым склоном, что нависает над озером. Высота не меньше метров десяти. За спиной всё ещё гремят выстрелы, а песня из вертолёта въедается в мозг, тошнотой сводя горло. И ей не понять, от песни или от вида Джона Сида её выворачивает сильнее. Вестник замирает в нескольких метрах от неё, когда видит, что она стоит на краю в буквальном и переносном смысле. Сделай он шаг, спрыгнет вниз даже не думая. В её глазах слишком явственно пылает решимость смертника. — Не дури, помощница, — Джон примирительно вскидывает руку, но в другой всё ещё сжимает пистолет. Ханне кажется, что она слышит крики Хадсон, когда громкость музыки из динамиков нарастает ураганной волной. — Ты далеко не уплывёшь с раной на руке. — Плевать, — она издаёт нервный смешок и стискивает зубы, когда в голове взрывается фейерверк боли, смешиваясь с голосом Джозефа Сида. Только его здесь нет. Его голос в её голове. «Ты — часть семьи и мой новый Вестник». Нет, она не подарит ублюдку такую возможность. А если останется, рано или поздно сломается. Любой может сломаться. Но десять метров прыжка в воду ещё не смертный приговор. Она справится. — Лучше закончить всё это дерьмо здесь и сейчас, чем стать одной из вас. Я не стану его Вестником! — Чем больше противишься, тем сильнее боль и страшнее ломка. Голос его низкий и уверенный. Будто он знает, о чём говорит и пытается убедить её в этом. Джон делает шаг вперёд. Вертолёт уже на земле, но всё ещё гремят одиночные выстрелы, эхом разлетаясь среди деревьев. Предпоследняя пуля, словно стрелявший передал ей всю свою ярость, захлёбывается в земле у самых ног Вестника, осыпая их пылью и осколками камней. Последняя находит явно не ту цель, которую искала. Пуля глупа, так ведь говорят? Джон лишь успевает увидеть удивление, застывшее в глазах помощницы, перед тем как лицо её искажется судорогой боли, а на боку чёрно-серой майки расползается кровавое пятно, больше напоминающее кривые и неумелые разводы на полотне начинающего художника. Ханна чувствует, как тошнота от песни из динамиков и звёзды перед глазами, наконец, берут над ней верх, а Блажь разливается по телу, смешивается с волнами боли физической, которая затмевает собой всё остальное. Вот тебе и замедленный эффект и треклятая устойчивость. Отключись она раньше, всё ведь могло закончиться иначе? — Всегда знала, что Хадсон такой себе снайпер. Надеюсь, она целилась в тебя? — слова её захлёбываются болезненным и хриплым смешком, будто происходящее вокруг неё чёртов комедийный спектакль с участием только двух актёров. Всё остальное безумство происходит где-то там — на размытом заднем фоне этой их маленькой импровизации. И когда взгляд Ханны всё же цепляется за багровое пятно, кровью уже пропитываются край майки и джинсы. Джон бросается вперёд, когда помощница, отвлекаясь на боль, отводит от него взгляд и пошатывается, считая кровавые звёзды перед глазами, а внутренний голос толкает тело девушки к краю пропасти её душевной нестабильности. «Прыгай, идиотка!» И когда тьма расцветает багровым холодом, она утягивает Уокер во мрак забытья. Внутренний голос заходится торжественным воем, когда самой Ханне отчаянно хочется верить, что тело не подвело и слетело вниз навстречу зияющему котлу преисподней, а не оказалось в цепкой хватке рук дьявола. Дьявола, который намеренно заблудился по дороге в ад и устроил на земле собственное чистилище, из которого не все души смогут добраться до Врат Эдема. Она точно не сможет. Ведь ей и не нужно это его искажённое понятие Рая и эдемских кущ.