Здоровье души не менее хрупко, чем здоровье тела, и тот, кто мнит себя свободным от страстей, так же легко может им поддаться, как человек цветущего здоровья — заболеть…
Утро красит горизонт в нежно-розовый, а небо расплывается яркой бирюзой, когда первые лучи солнца заливают ранчо своим теплом, заглядывая в окна и распахнутые двери. Сектанты снуют по двору, слышится гул взлетающего самолёта и рёв мотора отплывающего с пирса катера, в то время как внутри самой Ханны полный вакуум, где даже не слышно стука собственного сердца. Помощница бездумно смотрит прямо перед собой, сжимая в руках чашку с давно уже остывшим кофе. Когда она проснулась, Джона уже в комнате не было. Всё как в дешёвых сериальчиках: герой сбежал, испугавшись ответственности. Только вот они живут в сериале слишком сурово-реальном и ответственность такая себе перспектива, когда двое готовы перегрызть друг другу глотки при первом же удобном случае. Им обоим плевать на мнимое перемирие путём постели. Это не перемирие вовсе, скорее болото, в трясину которого она сама себя загнала, позволив Вестнику смотреть на то, как она тонет в собственных решениях. И винить тут, получается, особо некого. Смысла показательного битья в истерике тоже нет, ведь сама позволила всему случиться. Но осадок горечи никуда не денется. Он будет выжигать изнутри, как бы сильно ты не храбрился, делая вид, что произошедшее совсем на тебя не повлияло. Что случилось, то случилось? Она не кинется к нему, бросаясь обвинениями и вручая в руки новый повод топить её в озере или вырезать на коже теперь уже, кажется, заслуженную похоть. Такой радости он не дождётся. Лучше ведь сгореть изнутри? Ханна откидывается на стул, а затем, залпом осушив чашку с горьким и остывшим кофе, поднимается на ноги, выходя прочь из кухни. Ей нужно себя чем-то занять, иначе точно сойдёт с ума, если окончательно утонет в собственных мыслях и сомнениях. Гейб. Нужно найти Гейба. Джон, которого она видела совсем недавно у ангара, явно ей не помощник. Ханна выходит во двор ранчо, пытаясь не сталкиваться взглядом с сектантами, которые, как ей мнится, презрительно смотрят ей вслед, будто знают о том, что произошло вчера ночью между их драгоценным Вестником и грешницей, которая сбила его с пути. Знали бы они, что Креститель не так свят, как они привыкли о нём думать. Дьявол научился маскироваться под слугу Божьего. Но розовые очки слепой веры с глаз эдемщиков уже не содрать. Она находит Гейба у склада, рядом с которым стоят два грузовика, доверху набитые продовольствием. Всё это заберут с ранчо? Тут ведь нет второго бункера, который запрятан под домом? От этого своего вопроса помощницу пробирает холодом. А вдруг он есть? — Хей, — Гейб машет рукой, передавая коробку с консервами сектанту, который мгновенно исчезает в кузове грузовика. — Что-то случилось? У тебя встревоженный вид. — А? — Уокер прогоняет прочь назойливые мысли, копошащиеся в голове. — Нет, всё нормально, — она безбожно врёт. — Я могу чем-то помочь? Надоело слоняться без дела. — Прости, но здесь мы сами справимся, — Гейб отрицательно качает головой. — Тебе лучше сходить к Джону. Он велел передать, что хочет поговорить с тобой. — Чудесно, — бормочет Ханна себе под нос, а Гейб будто понимающе хмыкает. — Кажется, день не задался с самого утра. — Тебе лучше не заставлять его ждать, — Хилл кивает в сторону ангара, который на удивление быстро приведён в свой прежний вид. Будто и не было вовсе пожара. Ханна кивает и отчаянно давит в себе потребность убежать обратно в дом. Подальше от Джона Сида и насмешливых взглядов его приспешников. Наверное, именно этого он и ждёт. Помощница, направившись в сторону ангара, вдыхает и выдыхает, заставляя сердце биться ровнее. Внутри дома для самолётов довольно-таки прохладно, а воздух пропитан запахом железа и машинного масла. Она выглядывает из-за нагромождения ящиков, замечая, как у блестящего чёрно-белого самолёта, по бокам хвоста и на левом крыле которого нарисован крест Врат Эдема, спиной к ней стоит Джон Сид, что-то яростно выкручивая под винтом. — Ты долго там прятаться собралась? — саркастически тянет мужчина, а сердце Ханны глухо бьётся о рёбра. Ощущение, что ей пять лет и кто-то из взрослых застукал её за поеданием конфет, прикасаться к которым ей категорически запретили. Но запретное ведь всегда так манит к себе. — Подойди, мне понадобится твоя помощь. Помощь? Ему? От неё? Но Ханна всё же замирает в паре метров от Крестителя и не позволяет удивлению завладеть собой, ведь обманчивая нормальность разбивается о тон его голоса — холодный и сухой приказ. Подчиняйся или отвечай за последствия. Ничего более. И Ханна, на удивление, облегчённо выдыхает. Он снова в режиме мудака, а это значительным образом облегчает ей жизнь. Можно смело продолжать ненавидеть его и выпячивать наружу шипы. Ненавидит ли она его? Ханна тяжело вздыхает, не сразу замечая, что сделала это слишком громко, а Сид, изогнув бровь, смотрит на неё с ухмылкой на лице. — Что? — Уокер огрызается, потому что на другую реакцию не способна, ведь его поведение, в котором нет конкретики, вводит в тупик. — Чего ты хочешь? Починить твой самолёт? Ник ещё не успел научить меня всем премудростям, да и летала я всего лишь пару раз, когда… Когда разнесла твой драгоценный знак «Yes». Слова вовремя застывают на кончике языка, но Ханна всё же порывается ударить себя ладонью по лицу за непомерную болтливость к месту и без. И Джон Сид, то ли услышав имя Ника, то ли поняв, почему она осеклась, мгновенно меняется в лице, а в голубых глазах грозовой синевы становится критически и опасно много. Вонзила нож в болевые точки его сама этого не желая. Браво, Ханна Уокер. Язык твой — враг твой. — Со своим самолётом я способен разобраться и сам, — Джон едва сдерживается, чтобы не швырнуть гаечный ключ в стену. Или в помощницу. — Твоя помощь нужна в другом деле. Хотя, я бы не назвал её таковой. Видишь? — Вестник указывает пальцем в угол, где ровными рядами разместились банки с белой краской. — Они дожидаются тебя. Ведь именно тебе предстоит изукрасить листы для нового знака. Знака, который был разрушен… кем? Джон делает шаг к ней, изображая из себя человека с потерей памяти, хоть помнит всё и без её признания. Рука его тянется к её лицу, а не покрытая машинным маслом тыльная сторона ладони упирается снизу в подбородок, не позволяя отвернуться и разорвать зрительный контакт. Ханна косится на гаечный ключ, который всё ещё зажат в его свободной ладони немым предупреждением: двинешься, получишь по голове. Ударил бы он её на самом деле? Пожалуй, проверять она не станет. — Скажи это, — его взгляд впивается в её глаза бритвенно-острым ножом. — Признай это, и я приму твоё раскаяние. Ведь это твоя вина. Ведь это ты уничтожила мой знак? — Это я… — помощница кивает, а ладони её сжимаются в кулаки. — Я разнесла твой чёртов знак. Джон и сам прекрасно знает ответ. Но он до боли желает задушить в ней дерзость, с которой она смотрит на него, стоя почти вплотную к нему самому, зажатая в угол крыла его самолёта. Хочет смыть с лица её упрямство и непокорность, которые наверняка увеличились в сто крат после прошлой ночи. Подобное развитие событий должно было её разозлить, выбить из колеи, заставляя ненавидеть его сильнее, чем обычно. Но всё на удивление обыденно, будто ничего и не было. Девчонка учится держать себя в руках? Или не хочет показывать ему свои слабости, сомнения и страхи? Джон в этом более чем уверен. И не восхититься этому не может. В конце концов, не зря же шериф увидел в девчонке, едва закончившей полицейскую академию, возможный потенциал, который заметил даже Джейкоб. Джейкоб, который всегда был придирчив в отборе своих будущих солдат. — Значит, тебе и окрашивать новые листы, — Джон хмыкает, убирая руку с её подбородка. — Считай это предупреждением. Тебе не захочется узнать, каким будет наказание за повторение подобного. — И каким же оно будет? Мне что-то интересно стало. Считай это спортивным любопытством, — Джон издаёт тихий смешок, а Уокер кривится, представляя, что листы эти придётся тащить в гору без помощи машин. Машины там не пройдут. Но шальная мысль мгновенно прочищает голову. — Мне и устанавливать их придётся? — Не делай из меня идиота, помощница, — Вестник качает головой, а Ханну пробирает холодом его пронзительного взгляда. Ей неимоверно хочется оттолкнуть его прочь от себя, чтобы разрыв между ними был хотя бы на пару метров больше, чем какие-то жалких десять сантиметров. — Я знаю, о чём ты думаешь. Холмы и лес превосходное место для побега, не так ли? — У тебя паранойя, Джон Сид. — Считай это чем хочешь, — Вестник отходит в сторону, вновь возвращаясь к своей возне с самолётом. — Гейб объяснит тебе, как всё сделать в лучшем виде. И Ханна идёт прочь, оглядывается у самой двери, бросая в спину Вестника колючий взгляд. Джон кожей ощущает его, но колкое слово застывает на языке, когда он оборачивается. Уокер уже нет в ангаре. И следующие несколько часов он наблюдает её снующей по двору в сопровождении Гейба, который то и дело оставляет под навесом полные банки с краской, забирая уже пустые. Аккуратные белые листы фанеры складываются в ряды возле стен, а те, что успевают высохнуть, грузятся в машины, готовые к отправке. — Почему нельзя было сделать всё это уже на месте? — Ханна непонимающе вскидывает бровь, смотря на Гейба, который, проявив инициативу, решил помочь ей с покраской последних листов. — Так ведь было бы удобнее? — Джон решил проучить тебя за то, что разрушила знак, — Хилл пожимает плечами, мол всё это причуды Вестника. Спроси сама, если духу хватит. — Ты ведь хотела чем-то занять своё время? — Да, но в этом всё равно нет смысла, — Уокер морщится, устало выдыхая тёплый воздух, который не пропитан жаром тех дней, когда солнце нещадно палило, заставляя мозг плавиться. Сейчас небо затянуто облаками, знаменуя дождь. — Наверное, мне никогда не понять одержимость его этим знаком и самим словом «да». — Когда-нибудь это случится, — констатирует Хилл, будто всё неизбежно. — И ты поймёшь, как прекрасно это понимание. Ты сможешь поверить. Поверить в Джона. — У меня, кажется, зубы сводит, — Ханна бросает кисточку в растворитель для краски, когда последний лист становится белым, как саван. — Либо это от запаха краски, либо от религиозной болтовни. — Ты неплохо справилась, — Гейб, пропустив мимо ушей вольность её языка, всё же одобрительно улыбается. — Краска быстросохнущая. Уже завтра знак будет восстановлен. Не без твоей помощи. Ханна мгновенно кривится, сводя брови у переносицы. «Не без твоей помощи». Эти слова смачной оплеухой бьют по лицу, отзываясь громким звоном в ушах. Кровь бешено стучит по вискам, разливаясь по венам. Возрадуйся, помощница, теперь, когда люди будут плеваться в сторону знака и проклинать Крестителя, часть этой желчи будет выливаться и на тебя тоже. А ты даже не сопротивлялась. Даже не пискнула слова против. Послушная и глупая собачка, которой дарят мнимую свободу в пределах нескольких сотен квадратных метров, а при удобном случае тянут за поводок, показывая, кто здесь хозяин. От этих мыслей Уокер прошибает холодный пот, а ладони сжимаются в кулаки. Неужели это и есть — смирение, знаменующее её полное и безоговорочное поражение? Размытого белого перед глазами становится слишком много. Саван осознания опутывает всё её тело, душит и перекрывает доступ к кислороду. Тошнит то ли от самой себя, то ли от запаха краски, которым пропиталось всё её нутро. Только вот запах краски едва уловим, но кажется Уокер отравляюще концентрированным. — Жаль, что не он сам будет устанавливать эти листы на стальной каркас, — бормочет она себе под нос, улавливая на лице Хилла удивлённое непонимание. — Может сломал бы себе шею и оставил бы меня в покое, наконец. Ханна выходит прочь из-под навеса, а взгляд неодобрения, брошенный Гейбом, впивается в спину, наровя сбить её с ног. У ангара вновь мелькает синее пятно, но Уокер, наплевав на всё, торопливо заходит в дом, поднимаясь в комнату и сдирая с себя всю одежду. Её тошнит от вида воды, но смыть с себя грязь просто необходимо. Повисшее в воздухе отрицание можно прощупать пальцами, попробовать на вкус, ощущая её ядовитую горечь, когда взгляд цепляется за тёмные точки синяков, отпечавшиеся на боках и бёдрах. Словно небрежный рисунок, оставленный на теле её в знак назидания. Смотри и помни, Ханна Уокер. Я оставил на тебе свою метку, которую легко могу заменить на другую. Ту, что не исчезнет со временем, а останется с тобой навсегда. Помощница жмурится. Горячий душ не способен прогнать нервный озноб прочь, когда трясущееся тело оседает на кафельный пол, а слёзы душат, перехватывая горло стальными тисками. Она ведь не сдалась. Она не может, не имеет права сдаться. Не Джону Сиду, в умело сотканной паутине которого увязла по самое горло. Ещё одно очко в его пользу, и дышать уже будет нечем. А смирение страшнее, чем смерть. Вода смывает с тела грязь и невольные слёзы, прочищает мысли, возвращая трезвость рассудка. Думать о том, что это своего рода Очищение, не хочется совсем. Иначе пустой желудок выблюет сам себя на идеально чистый пол комнаты, которая и не её вовсе. Вестник лишь позволил ей так думать, ограничив её личное пространство собственной пунктирной линией. Ханна торопливо одевается, бросая грязную и пропахшую краской одежду в корзину для белья. В окно врывается ветер, а крылья носа щекочет запах надвигающегося дождя, которым уже пропитан вечерний воздух. Они провозились с чёртовыми листами весь день, и желудок, будто в отместку, заходится жалобным урчанием. Дождь уже вовсю барабанит по крыше, когда помощница, перекусив бутербродом с чаем, покидает пустую кухню и холл, направившись в комнату, которая и не её вовсе. Нужно чаще себе об этом напоминать. Стены этого ранчо пропитаны не только змеиным ядом, но наверняка ещё и Блажью, если она позволила себе задержаться здесь на такой длительный срок даже несмотря на ранение. Ведь мысли о побеге не тревожили её всё это время, подстёгивая к решительным действиям. Из полуоткрытой двери в комнату Сида до ушей помощницы доносится шум воды, и Уокер фыркает, желая захлопнуть дверь так, чтобы затряслись стены всего ранчо. Детский сад какой-то. Когда она закрывает за собой не собственную дверь, комната насквозь пропитана сыростью и запахом дождя. Помощница выглядывает во двор, чтобы в следующее мгновение закрыть окно наглухо. Двор пустует. Наверняка эдемщики попрятались в свои норы, испугавшись дождя, который перешёл в ливень. Уокер устало падает на кровать, сдерживая в себе позывы взвыть совсем как волк Джейкоба, с которым ей пришлось находиться по соседству несколько дней подряд. Прохлада оседает на коже щупальцами холода, заставляя девушку закутаться в плед, позволяя сну завладеть сознанием, который измучен сомнениями и страхами.***
Джон откидывается на спинку кресла, когда Слово Джозефа в его руке ложится на тумбочку, перечитанное уже неизвестно в который раз. Джон не считал. На часах его половина десятого ночи, а дождь всё никак не закончится. Видно Бог изрядно разгневался на грешников, если решил смыть небесной водой всю грязь округа Хоуп за одну лишь ночь. Только вот главная грешница спит в его доме и переспала с ним самим. От этого мозг рисует слишком живые картинки из воспоминаний, заставляя мужчину тяжело выдохнуть. Хочется забыть, но он помнит всё слишком ярко, чтобы выкинуть из головы в одночасье. Он помнит податливость её тела, помнит вкус собственной крови во рту, волнующие прикосновения и горячие поцелуи. Ломать сопротивление её тела и внутренних сомнений было слишком болезненно приятно. От этого мутился рассудок, заставляя желать её всю без остатка. Причинять боль и наслаждение одновременно, оставляя на теле чернильные метки его собственных пальцев, которые наверняка уже выступили на тёплой коже. Ему внезапно хочется вновь содрать с неё одежду и пересчитать каждый возможный синяк, оставив рядом ещё парочку. Джон желает вновь подавить в ней упрямство и сопротивление, показывая, насколько слабым предстаёт её тело перед ним. Сломается тело и разум, сломается и непокорный дух.***
Ханна, дождавшись полуночи, тянет замок тёмно-серой толстовки до горла, натягивая капюшон на голову. Ей чудится, что сквозь шум дождя она слышит собачий лай, а в едва распахнутое окно врывается ветер, оседая на коже водяной пылью. Сердце колотится как бешеное, когда ноги замирают на подоконнике, и девушка выскальзывает на балкон, аккуратно прикрывая за собой окно. Тусклый свет уличного фонаря едва пробивается сквозь сплошную стену ливня, а эхо короткого собачьего лая слышится снова. Неужели они спустили псов? Но в такую погоду собака её вряд ли учует. Нужно лишь не привлекать к себе внимание. Нужно лишь миновать ангар вдоль забора и выйти к взлётно-посадочной полосе, где забор не так высок, а ветки деревьев растут достаточно низко к земле. По лицу и телу мгновенно бьют тяжёлые капли дождя, когда помощница перешагивает через перила балкона, чтобы в следующее мгновение инстинктивно вжаться в них всем телом. Один из эдемщиков, одетый в непромокаемый плащ, проходит по дорожке к дому, явно не найдя ничего подозрительного. Она ещё сможет протиснуться в образовавшееся временное окно, ведь до того, как сектант вновь дойдёт до неё, будет несколько минут в запасе, чтобы успеть добежать до ангара. Взгляд в сторону озера рождает шальную мысль, но в такую погоду она не рискнула бы сунуться в воду. Уокер цепляется руками за нижний ярус перил, а затем разжимает ладони, позволяя телу приземлиться на землю. Небольшое расстояние до земли позволяет не сломать ноги. И помощница, пригнувшись, срывается с места, то прячась в кустах, то позади ящиков и машин. Пробежать вдоль ангара не составляет особого труда, а едва заметные огни взлётной полосы призывно светят сквозь мрак ночи и стену ливня. Ханна чувствует, как вода пропитала всю её одежду, расползаясь по телу холодом, а страх быть пойманной заставляет сердце отбивать барабанный бой. Она вжимается в стену ангара, выглядывая из-за угла. Но никого нет, а значит марш-рывок к забору последнее, что отделяет её от свободы. Помощница вдыхает и выдыхает, пытаясь унять сердце, комом застревающее в горле. И едва сдерживает крик, когда что-то мокрое налетает на неё спереди, едва не сбивая с ног. Собачий скулёж она слышит раньше, чем пальцы цепляются за шерсть пса у горла, нащупывая изорванные верёвки и альпинистский карабин. Бумер! — Бумер, — шепчет она, неверяще цепляясь за шерсть пса. А затем вновь опасливо выглядывает из-за угла. Всё ещё никого нет. И времени у неё тоже нет. — Домой, Бумер, — Уокер бьёт ладонью по бедру. — Домой. И пёс, едва слышно тявкнув, срывается с места, а затем, пробежав несколько метров, замирает на месте, оглядываясь в её сторону. Ханна успела изучить повадки пса за время пребывания с ним, а потому не колеблется ни секунды, следуя за ним по пятам и останавливаясь только тогда, когда останавливается он, будто проверяя её присутствие позади себя. И Ханна клянётся самой себе, что обязательно откормит пса самой сочной костью и вкусной едой, если они оба выберутся с ранчо Сида. Бумер издаёт новый скулёж, а Ханна цепляется рукой за шею пса, чтобы в следующее мгновение разжать пальцы, когда собака исчезает в нише под забором. Он сделал подкоп?! — Умный мальчик, — восторженно шепчет Ханна, нащупывая руками ширину ямы. Она должна протиснуться. Просто обязана. Главное ведь просунуть голову и плечи. Первая попытка оканчивается провалом, и помощница яростно выгребает землю голыми руками, расширяя края ямы, чтобы в следующее мгновение захлебнуться паникой, когда над ранчо разносится оглушительный вой сирены, резонируя в воздухе и на её оголённых до предела нервах. Скулёж Бумера, будто прося её поторопиться, оседает на стучащих друг о друга зубах, заставляя выгребать насквозь промокшую от дождя землю двумя ладонями. Кажется, она разодрала об острые камешки собственные пальцы, но боль — последнее, что занимает её мысли, охваченные страхом. Вой сирены захлёбывается во вспышке красной ракетницы, заставляя Уокер упасть на землю в новой попытке протиснуться сквозь собачий подкоп. Крики и голоса разносятся над всем ранчо, когда в третьей попытке она сдирает с себя толстовку, что наровит зацепиться за колючие края сетки, не позволяя проскользнуть под ней. И среди какофонии криков и вспышек фонарей, мелькающих во мраке, ей кажется, что она явственно слышит лишь один единственный голос, звенящий гневом и обещанием содрать со всех кожу, если они позволят ей сбежать. Но Ханна готова ликующе закричать, когда адреналин в крови и клокочущий страх выталкивают тело на другую сторону забора, а дыхание сводит судорогой, будто она и не дышала вовсе. Помощница валится на колени, а собачий язык лижет щёку, заставляя её загнанной ланью сорваться с места, всё ещё отчётливо слыша крики сектантов, громовыми раскатами несущиеся ей в спину. Лес встречает Уокер совсем не приветливо, а ветки бьют по лицу, будто желая развернуть её обратно. Но она не намерена возвращаться. Не намерена проигрывать Сиду снова и снова, чтобы в конечном итоге смириться с ролью безвольной куклы. Он так любит играть с ней в свою извращённую игру? Значит пришло время играть на расстоянии.