Клаус целует ее, запуская ладони в мягкие локоны, и совсем скоро Кэролайн находит себя на его коленях, извивающейся от прикосновений горячих ладоней к талии подобно змее, — это сравнение внезапно заставляет ее улыбнуться, отрываясь от его губ, и от того, каким взглядом он на нее смотрит, дух захватывает.
Сердце пропускает удар, но страх отступает, и она чуть застенчиво улыбается, нежно прикасаясь пальчиками к острым линиям его лица. Кэролайн не знает, откуда в ней эта храбрость, но чей-то тихий голос словно нашептывает ей, что все происходящее — правильно. Ей место здесь, в этом доме, залитом лунным светом, место в его объятиях; и прерывисто вздыхает, ощущая сладкую дрожь, когда мозолистые ладони прикасаются к ее обнаженной спине. Темные тени и всполохи янтаря в его взгляде ее не пугают, Кэролайн лишь довольно усмехается, чувствуя его возбуждение, и Клаус заставляет ее приблизиться, стискивая ладонь на ее затылке.
— Останешься сегодня со мной — и дороги назад больше не будет, — шипит он, между полных губ на мгновение виднеется кончик языка, и Кэролайн поводит бедрами, заставляя его тяжело выдохнуть.
— Кто сказал, что я захочу уйти? — шепчет она и заливисто смеется, когда Клаус встает на ноги, продолжая прижимать ее к себе. Кэролайн обвивает его бедра ногами, пока он несет ее в спальню, прижимаясь к нему настолько теснее, насколько возможно, и каждый его горячий взгляд, каждый кусачий поцелуй запоминает, нанизывает на нить времени подобно драгоценным жемчужинам.
— Не говори, что я не предупреждал тебя, — голос Клауса звучит глухо, но в нем мрачное ликование, которое она, забывшись, уже не слышит. Кэролайн подставляет под горячие поцелуи острые плечи и высокую грудь, и от лунного света, щедро льющегося сквозь французские окна, плечи Клауса, в которые она вцепляется пальцами, серебрятся подобно чешуе.
— Не пытайся меня оттолкнуть, — Кэролайн на мгновение замирает, заглядывая в его глаза, словно откуда-то знает, что он всегда отталкивает от себя то, что хочет больше всего на свете. — Я хочу этого. Хочу уже очень давно, — задыхаясь от волнения, шепчет она, невольно ахая, когда сильные пальцы внезапно оказываются там, где она больше всего хочет ощутить его прикосновения, и все связные мысли испаряются из головы. Она насаживается на его пальцы, жалобно хныкая, когда он немилосердно ее дразнит, размазывая ее влагу по центру, не даруя ей такого нужного освобождения.
Остается жажда, почти звериная, словно он своим жаром заразил ее, остается желание принадлежать ему, и с каждым его собственническим прикосновением, с каждым царапающим поцелуем под веками вспыхивают до боли знакомые сцены: словно все это уже было, словно все это еще будет. Кэролайн не знает, что сильнее ее возбуждает: собственное ли богатое воображение, в котором легкий голубой шелк платья соскальзывает с ее плеч, повинуясь прикосновениям Майклсона, и как он овладевает ей на пушистом ковре у жаркого камина; голова Клауса между ее раздвинутых бедер, когда каждое прикосновение — утонченная пытка, заставляющая ее извиваться и до хрипа шептать его имя; или же его голос, хриплый и тяжелый, с прорезавшимися шипящими нотками, шепчущий ей все то, о чем она даже мечтать не смела.
Она слышит, как он неустанно шепчет: «моя, моя, моя», и что-то в ней на этот зов откликается, заставляя ее ответить согласием.
Твоя.
Ее признание служит спусковым крючком, но разглядеть то, как потемневшие от возбуждения глаза Клауса становятся золотыми, ей не удается: она оказывается на четвереньках, истекающая влагой, и он склоняется к ее уху, шепча, что ей придется ответить за столь долгое отсутствие.
— Я так долго ждал тебя, sweetheart. — Кэролайн вздрагивает, когда горячие губы прикасаются к ее лопатке и острые зубы скользят по нежной коже. Боль от его укуса, правда, остается незамеченной, когда он толкается в нее, горячую и влажную, пальцами скользя по набухшему клитору, и Кэролайн сокращается вокруг его члена, от удовольствия у нее закатываются глаза.
Она засыпает лишь на рассвете, когда Змееносец растворяется под солнечными лучами солнца, окрасившими небо в маковый цвет. Утомленная и расслабленная, Кэролайн забывается в его руках, пока все тело сладко ноет от змеиных ласк, а грудь и плечи украшает цепочка темных меток, по которым Клаус лениво проводит пальцами. Ранку на плече он нежно целует, языком собирая рубиновые капельки крови, и позволяет себе самому забыться сном, опустив голову на ее грудь.
***
Когда Кэролайн просыпается окончательно, недовольно щурясь от солнца, щекочущего ее лицо, и шума Квартала, она готова подумать, что все, что произошло вчера, лишь плод ее слишком бурного воображения. Но под тонким хлопковым одеялом она совершенно нагая, а следы на ее теле говорят сами за себя, и Кэролайн жмурится, ожидая, что стыд сейчас окрасит щеки в алый, а собственная совесть не даст ей покоя больше никогда, но ничего подобного не происходит. Сердце бьется ровно, словно случившееся должно было случиться, а когда Клаус с его ленивой улыбкой появляется в дверях, она внезапно получает подтверждение этой нелепой мысли.
Всегда ли он смотрел на нее так, как смотрит сейчас? Всегда ли в его взгляде было страстное желание обладать ею, была ли эта тоска? В глазах, которые она так часто сравнивала с морем, сейчас разыгрывается настоящая буря, и Кэролайн, прижимая одеяло к груди, слабо улыбается.
— Доброе утро, — наконец негромко произносит она. — Кажется, я не найду своей одежды.
— Уже не терпится сбежать? — Он опирается на дверной косяк, подмечая каждый ее жест, и Кэролайн внезапно чувствует боль в сердце, понимая, что не она одна боится того, что ее оттолкнут.
— Хотела позавтракать с тобой. Говорят, здесь есть какое-то место с восхитительными бенье.
Лицо Клауса расслабляется, и, когда он присаживается на постель, она невольно подается навстречу, тянется к его теплу и прикосновениям.
— Мы можем позавтракать здесь, — предлагает он, и Кэролайн согласно кивает. Суета Французского квартала словно может разрушить магию, окутавшую их, и она совершенно не против завтрака в постели, особенно когда вместо еды они занимаются любовью.
Ночное безумие отступило, словно они оба утолили свой дикий голод, осталась непривычная Клаусу мягкость, с которой он ласкает ее, целует, ничуть, впрочем, не сожалея, что ночью оставил на ее теле собственнические метки. Она лишь раз морщится от боли, когда его пальцы впиваются в ее плечо, и он не может сдержать самодовольной улыбки, когда целует два аккуратных следа от острых клыков: он не намерен был больше ее терять.
— Больше боли я тебе не причиню, — обещает Клаус, и хоть Кэролайн не подозревает об истинной причине его слов, верит ему на слово.
У нее нет причин не верить тому, кто владеет ее сердцем.
Мир за пределами этого дома прекращает существовать, и Кэролайн впервые за свою коротенькую человеческую жизнь чувствует себя на своем месте. Она бы вечность могла провести, наблюдая за тем, как он рисует в своем скетчбуке, или читать с ним вместе книги, привалившись к его плечу и изредка обмениваясь с ним улыбками. Болтать с ним обо всем на свете, перебирать его волосы, пока он дремлет на ее коленях, или слушать джаз, разговаривая одними лишь взглядами, так до боли знакомо, что Кэролайн кажется, что все это — дежавю, сон, от которого она сейчас проснется.
Улыбка Клауса и его прикосновения, слишком реальные и наглые, чтобы быть сном, уверяют ее в обратном, и ее беспокоит лишь то, что выходные заканчиваются, и как бы ни соблазнял ее Клаус своими обещаниями, как бы ни хотелось ей спрятаться от всего окружающего мира в его руках, ей нужно возвращаться в колледж и к своим друзьям.
— Ты могла бы переехать ко мне, — мимолетом замечает Клаус, наливая ей кофе, и ветер взъерошивает ее волосы.
— Не слишком ли быстро? — пожимает она плечами. Перспектива, может, и соблазнительна, но ей не хочется торопиться. — Мы же никуда не спешим, — добавляет она, целуя его в щетинистую щеку.
— Возможно, ты права. Мне все равно еще стоит уладить пару дел, — задумчиво тянет Клаус, целуя ее ладонь, и взгляд его становится чуть хищным. — Слишком долго я их откладывал.
— Что-то важное?
Клаус кивает, не выпуская ее руки из своей. Что может быть важнее возмездия?
***
Несколько дней спустя, вытирая влажную после душа кожу, Кэролайн замечает, что вокруг почти зажившей ранки кожа слишком сухая, на ощупь — словно чешуя.
