От гнева и воли

О ней скажут, что она вела себя как истинная королева. Ведь королева не оправдывается ни перед кем, кроме короля — только муж, обвиняя жену, обвиняет и себя, поэтому такого никогда не случалось. Или Верховного жреца, или семидесяти воинов, носящих мечи, или сотни добрых жён, единодушно уличающих её в неправде. И тогда она держит в ладони раскалённый добела металл, который, конечно, не оставит ожогов на коже невинного. А Гьорт видел, что она растерялась и не нашла слов, чтобы ответить на грубую брань — бесстыжий лай дикой собаки. Человек, который поливал её грязью, был, должно быть, очень смел, потому что только слепой не увидел бы, каким почётом, какой яростной, отчаянной любовью окружена Минна. Слепцом он не был, его серые, с синими пятнами у суженных зрачков, глаза всегда смотрели или презрительно, или с вызовом — иначе они не умели. Гьорт легко поверг его на колени и обнажил меч. Нужно было только одно слово, чтобы это не было убийством — слово королевы. Но авете не хотелось пачкать кровью чёрный клинок. Достаточно было бросить наглеца оземь, чтобы он растянулся на серых камнях, поднять, встряхнуть и снова бросить. Чтобы он полз по земле, как змей, глотая поднявшийся прах, роняя красные капли из разбитого носа, чтобы с кровью сплюнул собственные зубы. При всех, чтобы все видели и все одобрили. — Я прощаю его! — воскликнула Минна, перехватывая руку Гьорта. — Я прощаю этого человека! Она обвела взглядом авет и людей, свидетелей его преступления, и повторила, громко и чётко: — Я прощаю этого человека, прощаю его слова и его ненависть. Да сотрутся они навеки из нашей памяти, и Всевышний не помянет их в день последнего суда! А кто сохранит ненависть к нему или злую память о его словах, на том мой гнев, с тем вражда моего дома! Умница, мысленно похвалил её Гьорт. Верно говорит, умело сплетая старые заклинания с собственными, сердцем рожденными словами. Аветы высоко ценят это умение. Что же до людей, то они рады уже и тому, что их товарищ остался жив. — Подойди ко мне, Гьорт, — велела Минна. — Я свидетельствую перед небом и народом, что ты взялся за меч без злого умысла, но во исполнение закона и моей воли. Авета склонился перед ней и поцеловал её руку, холодную, как лёд. Рано или поздно тяжеловесное величие бесконечной церемонии утомит её, и ей снова понадобится добрый друг Гьорт. Как Ставру, который, терпеливо выслушав клятву аветы и выдержав положенную паузу после неё, хлопнул Гьорта по спине и рассмеялся. Она смеялась почти так же, когда Гьорт сказал, что видит в ней королеву. «А кто же будет моим королём?» — спросила она, кокетливо поправляя волосы. «Тот, кто сейчас сражается за мой народ, — открылся перед ней авета, — мой господин». Минна задумалась. — Я не умею сражаться, — тяжело, будто ей не хватало воздуха, произнесла тогда девушка. — Но я хочу, чтобы наши народы были свободны от чужеземного ига! Что же я должна сделать? За долгие годы странствий Гьорт успел хорошо узнать жрецов и жриц Храма, и многие из них стали его верными друзьями и помощниками. Но подобных Минне авета не встречал до этого. Когда Гьорт впервые увидел, как она, босая, в одном только коротком белом платье, с маргаритками в волосах, танцует с подругами на лугу, он почувствовал себя стариком. Даже не стариком — древней развалиной, мрачным обитателем человеческих гробниц, не рассыпавшимся на ярком солнце в прах только по милости — или недосмотру Всевышнего. Когда она цепко, как хищная птица, схватила его за руку и потащила к танцующим, он едва переставлял ноги. Они закружились в хороводе, всё быстрее и быстрее, и теперь вёл Гьорт. Аветы находили большую радость в движении и были неутомимы, в летние же праздники танцевали до изнеможения и солнечных кругов перед глазами. Он увлёкся и не остановился даже тогда, когда они остались вдвоём — он и Минна. Подруги девушки, опустившись на траву, с восхищением — а некоторые и с ужасом — следили за ними. В тот жаркий полдень возвратилось, воскресло прошлое — далёкие благословенные дни, когда еще не нависла над страной чёрная тень, а аветы были свободны и счастливы, и люди делили с ними радость бесконечного празднества. Гьорт ощущал лёгкость во всём теле, будто обрёл крылья. Закушенную губу и покрасневшие глаза Минны он заметил слишком поздно, уже после того, как они остановились, и тогда же почувствовал, как бешено колотится её сердце. Но девушка не жаловалась, и авета ничего не сказал ей и прощения не просил — ни в тот вечер, ни позже. Их встреча была неизбежна: Минна была истинной жрицей Храма, чистой и отважной. Отважной настолько, чтобы посещать аветийские общины. Она привозила редкие лекарства и книги, в которых были отрывки из старинных хроник, переписанные её рукой. И хотя для авет вся её жизнь от младенчества до начала жреческого служения была лишь мгновением, а её путешествия — долей мгновения, девушку любили и почитали, а в некоторых селениях и вовсе чтили наравне со старейшинами. Всего этого было достаточно, чтобы вызвать восхищение Гьорта, но не его почтение. Почтение у аветы, поднявшегося над сложившими оружие собратьями, друга и советника короля авет и людей, вызывала лишь одна её черта, воистину достойная королевы. Минна всегда точно знала, что ей нужно сейчас и что нужно сделать для достижения этого. Она безжалостно отметала все, что могло помешать ей — сомнения, смятения и страхи, а порой и добрые советы, и в эти минуты Гьорт видел её стрелой, пущенной из лука. Иногда авете снилось, что стрела пробивает ему грудь, и он вскрикивал от боли. — А ведь он прав, — донеслись до его слуха печальные слова Минны. — В чём? — глупо, нарушив все правила этикета, спросил Гьорт. Она не стала повторять сказанное, хотя и поняла, что авета её не слушал. Даже взглядом не укорила его. — Они не представляют, каково это — когда через тебя проистекает Его сила, — продолжала она, рассказывая то ли замершему Гьорту, то ли солёному морскому ветру, — это не то же самое, как она вокруг тебя или над тобой. Жрецы и жрицы готовят себя к тому, чтобы стать Его орудиями, но знаешь ли ты, как это происходит? — Мне известно это, но мои знания ничтожны и малы перед великой мудростью госпожи, — вежливо ответил авета. – Воздержание и усердная молитва, насколько я знаю. — Ещё добрые дела, совсем бескорыстные, — напомнила Минна. — Хорошо, если это тяжелая и грязная работа. Говорят, что одна жрица, желая быстрее достигнуть нужного состояния тела и духа, отправилась в порт утешать и ублажать моряков. Уголок рта Гьорта дёрнулся: авета не знал, возмущаться ему или посмеяться над неразумной жрицей. — Я не знаю, как окончился её путь, — странно, пугающе смотрелась легкомысленная улыбка смешливой девчонки на лице величественной молодой женщины. — Но ты знаешь, в чём смысл? — Осчастливить как можно больше грязных моряков? — уловив её настрой, Гьорт почувствовал облегчение. — Может, это входило в её планы, но смысл её дел был в другом. Смысл жреческого служения — отдавать. Отдавать как можно больше и как можно меньше оставлять себе. В идеале — отдать все свои силы и отречься от всякой власти в этом мире. Потому что чем меньше во мне своих сил, тем больше — Его силы. Понимаешь меня, Гьорт? — И как много ты хочешь отдать? Госпожа. Он был выше, и сверху вниз смотрел на её лицо, обращённое то ли к нему, то ли к самому небу. Что же, теперь каждый мог обвинить Гьорта в непочтении к королеве. Это всё оттого, что он подошёл слишком близко — но и Минна сделала шаг ему навстречу. По лицу женщины бежали тени, будто от пролетающих в небесах птиц. Но небо было пусто и затянуто дымкой. С третьего дня замужества она покрывала голову, и Гьорт начинал скучать по её чёрным непокорным кудрям. Неужели и серебряный венец королевы на её голову он должен будет возложить поверх платка? — Как много? — снова спросил авета. — Как много ты потеряешь? — Всё, — выдохнула она. — Разве это возможно? — чем пристальнее он смотрел, тем дальше и призрачнее было её лицо. Словно полупрозрачная вуаль упала на него, скрывая от слишком настойчивого и жадного взгляда аветы. Или это проклятый морской туман разделил их, отлучил друг от друга? — Всё возможно, если вера сильна, — золотистые глаза Минны сияли на неясно-бледном лице, как звёзды на водной глади. — Нужно лишь довериться Всевышнему, лишь не устрашиться смерти. Ведь отдать всё — это как броситься в бездну с высоты. Но ты не думай, что я прямо сейчас собираюсь это всё проделывать, да еще на глазах Ставра прямо после свадьбы! Я берегу силы, Гьорт, потому что я хочу родить ему сына. А тот смертный дурак не понял, просто не понял! Ещё и упрекнул меня, мол, я не делаю всего, не помогаю им! Как так можно, Гьорт? — Сохранив ему жизнь, ты поступила мудро. Сейчас нам не нужен раскол. — Где же тут мудрость? — пожала плечами Минна. — Я не помиловала его – мне не за что его прощать или щадить, он невиновен, потому что говорил правду. — А как же оскорбления? — напомнил авета. — Это ты про сравнение меня с различными животными? — она снова готова была засмеяться, и от этого по сердцу Гьорта словно скребли когтями. — Или подозрения в моём происхождении от непочтенной женщины? Или про моё якобы нарушение верности мужу? — Это уже обвинения, а он не мог обвинять тебя один. А если бы даже осмелился — такие вещи надо доказывать. Он был обречён на смерть, госпожа. — Хорошо, ты меня убедил, — признала Минна. – Только я всё равно не хотела его смерти, так что невелика милость с моей стороны. Вот если бы я пощадила того, кого ненавижу всем сердцем, то была бы подлинно милосердна. Но я не пощажу. — Никто не может пощадить Тугкора — это будет не милосердие, а предательство. Но есть один… человек, которого ты должна пощадить. — Кто же он? Скажи мне, Гьорт. Если ты просишь за него, значит, он воистину заслуживает милости! — Этот человек — ты сама. Он подумал, что сейчас она даст ему пощёчину. Он даже ясно увидел это, как видел всё, чему неизбежно суждено случиться в скором времени. Но Минна не шелохнулась, не дрогнули сложенные в замок, прижатые к груди руки. — Ты поймал меня в ловушку, и не думай, что я когда-нибудь это забуду! Я королева, и поэтому должна исполнять свои обещания. Я буду милостива к человеку, за которого ты просишь. Но я не обещала, что этот человек не умрёт. Я не могу пообещать такого, да и никто не может. — Все умрут когда-нибудь: и аветы, и люди. Я прошу лишь о том, чтобы нам не расстаться с тобой слишком рано, потому что по смерти мы не встретимся — разные пути у наших народов. — Мы и не расстанемся рано, — сказала Минна. — Я пока не могу быть Его орудием. Об этом нельзя даже думать, пока у меня не родится сын. Знаешь, сколько сил теряет женщина, вынашивая и рождая дитя? И в течение сорока дней после родов, если не буду скупа, раздавая собственные силы, я смогу опустошить себя и воспринять столько Его силы, что смогу сокрушать целые армии! Не грусти, Гьорт! Она погладила его по щеке. — Я не должна была говорить тебе, — такой нежности и горечи в её голосе он не слышал никогда. — Я проклинаю тот день, когда заговорил с тобой о возрождении королевства, — сквозь зубы процедил Гьорт. — Я благословляю тот день. И день, когда ты рассказал мне о Ставре. Он великий человек, он спасёт всех нас! Без него напрасными были бы и твои изыскания, и моё служение. Мало уничтожить вражеское войско! Что толку сжигать лес, если никто потом не вспашет там землю и не посеет в неё семян? Лес поднимется снова, дикий и страшный. Нельзя допустить этого, и он не допустит. И я рада, что смогла помочь ему. Рада, что мой сын продолжит славное дело отца и унаследует корону. Рада, что в будущем владыке будет течь аветийская кровь. И ты, должно быть, тоже рад этому? — А если всё я расскажу Ставру? О твоей безумной затее? — Я возненавижу тебя, — спокойно произнесла Минна. – Ставр – великий, ему многое дано, но он не поймёт меня. О чём говорить, если даже ты, мудрый и учёный авета, не понимаешь? Сказано: кто просит, тому дано будет. Гьорт знал эту истину едва ли не с рождения, но как он мог догадаться, что она обратится против него? Не он ли усердно молил Всевышнего о том, чтобы Минна, как прежде, видела в нём доброго друга? И теперь, когда она доверила ему самую страшную тайну своего сердца, разве вправе он роптать? И если ей нужен кто-то, кто разделит с ней тяжесть и ужас выбранного пути, кто возьмёт на себя пусть ничтожно малую, но хоть какую-то часть её горечи, то как же может он бежать такого жребия? — Я сохраню твою тайну, госпожа, — сдался Гьорт. — Когда я истрачу и Его силу и останусь совсем пустой, обессиленной, будь со мной. Я так хочу, — призналась Минна. — А я смогу влить в тебя силы? — его голос дрогнул. — Или просто буду смотреть, как ты умираешь? — Если бы чужие силы могли возвращать жизнь, то каждый из нас воскрешал бы мёртвых, — вздохнула Минна. — Мы исцеляем раны, свои и чужие, собственной силой, но лишь божественной силой мы можем вернуть мёртвого к жизни. И здесь нужна не капля — больше, намного больше. — А если тебе не отдавать всех полученных свыше сил? – предложил Гьорт. – Ты останешься жива, а недостаток со временем восполнишь, как обычно – силой от земли, Моря и других людей. И от меня. Минна раздражённо покачала головой. Кажется, она уже жалела о том, что открылась авете: вместо слов поддержки и утешения она вынуждена слушать наивно-глупые речи ребёнка, не понимающего, что все умирают, и мама больше не проснётся. — Когда я получаю каплю силы, она мучит меня до тех пор, пока я её не истрачу. Представь, как я буду чувствовать себя, наполненная такой силой! — Что же она, эта капля, не мучит тех, кто получает её от тебя? — Не знаю, — честно ответила Минна. — Наверное, таковы законы Вселенной: если получаешь Его силу напрямую, как дар, из рук в руки, то должен тут же отдать. Ведь вся сила в аветах, людях, земле и море — это Его сила. Но она спокойна и не мучит своих носителей! — Что-то глубоко неправильно в нашем мире, — заключил Гьорт. Во рту было горько — верно, от того, что они слишком долго дышали Морем. Горько было и на сердце, с самого дня поражения, и ничего нельзя было с этой горечью поделать. Она разъедала раны, язвила и колола, и даже принесённая Минной надежда не могла ни уменьшить, ни смягчить её. — Если бы у нас были корабли! — вздохнула Минна, обхватив локти. Не проходило и дня, чтобы кто-то не произносил эти слова, с тоской глядя на Море. Гьорт долго сдерживал себя, но с недавнего времени начал одёргивать каждого, кто позволял себе вслух вспомнить о кораблях Ульриха. — Нет никаких кораблей, госпожа, — резко произнёс Гьорт — как ударил. — Здесь только дырявая лодка, на которой далеко не уплыть. — А Море, — она прикрыла глаза, — Море может замёрзнуть? — Скорее замёрзнет наша кровь, — Гьорт поклонился. Разговор был окончен — ни слова не прибавить, а прибавишь — только хуже сделаешь. Минна пожелала остаться одна, и Гьорт не смел стеснять её. Он был сломлен и растерян, и не знал, где ему искать помощи. Бог Минны — Всевышний, непостижимое Божество, имени же его не знает никто — страшен и далёк от всех, кроме самых преданных своих слуг. Боги Эвела были, по мнению аветы, страшно глупы, как и сам Эвел, и во всём походили на людей, создавших их, потому подсказать Гьорту, как следует поступить, не смогли бы, даже если бы существовали. Ставр как-то обмолвился, что только такие боги и нужны, которые радуются и печалятся вместе с человеком. И сам он, хотя как король и был обязан хранить истинную веру, нередко призывал таких «богов» — своих далёких предков, героев прежних веков, воинов могучих и бесстрашных. Но аветы считали, что лишь безумцы взывают к мёртвым. К тому же со своими земными заботами Гьорт прекрасно справлялся сам. Кострища зияли, как раны, но авета всё ещё слышал гул пламени и кожей ощущал жар. Сколько досталось огню, любое божество насытилось и пресытилось бы, получив такие жертвы!