От гнева и воли

В Святилище, полное скорбных теней, Минна пришла на закате дня. Под куполом плыли словно бы красные облака, и белый камень стен стал розовым от их отсветов. Мозаика осыпалась почти вся, а там, где сохранилась, лица святых казались помрачёнными, а фигуры застыли в муке, будто незримое пламя сжигало их заживо. Всё убранство — статуи, подсвечники, покрывала — исчезло из Святилища. По полу скользко было ступать от пролитой крови, которую никто не потрудился смыть. Жрецы и жрицы — как объяснил Тугкор, не все, много тел отнесли в подземелья — лежали рядами у стены, одинаково спокойные и молчаливые под сенью смерти. Минна обошла все ряды, и каждому из мёртвых заглянула в лицо. Ей не хватало духа спросить, что будет с ними — предадут ли их земле или сожгут на кострах. Да и какое это имело значения, если никто больше не проведёт над погибшими погребального обряда? В восточном углу одежды и доспехи свалены были в кучу, и теней над ними было больше. Когда тела авет распадались росой, воины Тугкора подбирали то, что осталось, и приносили сюда. Минна остановилась возле молодых жриц, с которыми прежде была в дружбе, и опустилась на колени для молитвы. Тени стенали, раздавался звон и лязг металла. Жрица знала, что на них не надо обращать внимания, молитва должна воспарить и унести с собой, но помимо воли прислушивалась к плачу и стонам, и в шуме их расслышала своё имя. Джилла была старше её на год, путешествовала мало и большую часть времени проводила в Храме, в Святилище, совершая положенные обряды и много молясь. Её тело сюда, видимо, принесли: и ноги, и платье, и мантия были замараны болотной жижей. — Минна, — шептала тень Джиллы, поразительно напоминавшая её живую — с гордой осанкой, кротким выражением лица и глубоким взглядом синих глаз. От которого некуда было деться, как нельзя было и закрыть уши, чтобы не слышать — какой в этом толк, если и видит, и слышит — душа? Тугкор, дожидавшийся пленницу на воздухе, спросил удивлённо: — Ради чего ты облачилась в одежду с мертвеца? — Ради обряда, — ответила Минна. — Моя сестра возглавляла богослужения, ныне всё передаётся мне. Всё — лазоревая мантия, украшенная мехом горностая, золотистый пояс и тяжёлое кольцо с белым камнем — сохранилось в целости, потому что Тугкор запрещал обирать мёртвых. Он взял у девушки кольцо, недолго подержал на ладони и вернул. Осведомился, не мучит ли её запах. В ответ Минна выразила надежду, что в Храме найдётся немного воды и щётка для одежды.

***

В столицу девушка прибыла верхом. Узнав о том, что жрица — умелая наездница, Тугкор немало удивился. Слишком мало он знал об аветийских обычаях! Ему нравилось смотреть — и Минну пугали его глаза — как она летит, как развеваются на ветру чёрные волосы и синее полотнище мантии. И если раньше он радовался только тому, что обладает, то теперь ликовал, понимая, что обладает сокровищем. Уже при въезде в город случилось непредвиденное — на Минну напали. Конечно, Тугкор был рядом, конечно, с ним были дружинники и два страшных стража, всю дорогу бежавшие наравне с всадниками — сами они никогда бы не оседлали лошадей, животные боялись их. И четверо нападавших были пронзены их же копьями и оставлены у дороги. В столице было ещё хуже. Для обряда на площади соорудили деревянный помост — во времена Гемы Великого это были доски, положенные не на мёртвых — на груди ещё живых пленников, защитников города. И черепа, сложенные у подножия высокого трона Тугкора, были не человеческими, а собачьими. Мудрецы уверяли, что от подобной замены суть обряда не искажается. Тугкора, первым поднявшегося на помост, толпа встретила молчанием. Стоял час умирающего солнца, и последние его лучи дали мечам стражи — и глазам Тугкора — кровавый блеск. Курились железные светильники — в них топился жир, и чёрные струи дыма поднимались в небеса. Минну во время шествия к площади пришлось закрывать щитами. Разгневанные люди бросали в девушку палки и камни, гнилые яблоки и нечистоты. — Предала, продала! — не утихали крики. Тугкор на троне оставался неподвижен и безмолвен, словно не видел и не слышал ничего вокруг. Минна взлетела на помост — и стала недосягаема для беснующейся толпы. Она шла медленно, стараясь убедить себя, что обряд пуст. Но что было делать, если под ногами ворочались и стонали мученики? Что было делать, если одежды прилипли к телу, как если бы были пропитаны кровью? И ключ, который она несла в руках, из новенького медного, которым хозяйки запирают кладовые, превратился в тяжёлый, червонного золота ключ первого Храма. Тугкор, одетый в чёрный бархат, держал на коленях обнажённый меч. Два змея оплетали лезвия, два змея, золотых с рубиновыми глазами, красовались на плечах великого завоевателя. Минна положила ключ к его ногам. Слово отречения она произносила неточно, будто по неопытности и забывчивости, надеясь тем помешать обряду, но строгость формы важна лишь для слабых. А Тугкор был силён. Она опустилась перед ним на колени, поцеловала сначала руку, холодную и сухую. Когда целовала сапог завоевателя, толпа взревела и хлынула к помосту, стремясь смести стражу. Люди Тугкора устояли, и дальше дело было за их мечами. — Жалкие невежи, — бросил Тугкор, сходя с помоста. По пути он пнул ногой один из черепов. Больше они не виделись. Можно было подумать, что Тугкор потерял к Минне всякий интерес. Шептались, правда, что скрипучая, разваливающаяся на ходу повозка со старухами, куда посадили жрицу вечером того же дня, направляется в его владения, но стражи к ней приставлено не было. Оправившись немного от потрясения, жрица поняла, что была глупа: старухи были из подземного народа, день и ночь они творили чёрное колдовство. С такими никакая стража не нужна: и от налётчиков отобьются, и с пленницы глаз не спустят. Но желание свободы, как заря, разгоралось в сердце Минны, а заря всегда предваряет и возвещает наступление дня. Они остановились на высоком берегу реки. Стояла ненастная ночь, свистел ветер. Старухи развели огонь и грелись, и одна хвалилась перед другой. Они позволили Минне отлучиться, будто бы по надобности. Колдуньи не верили, что она посмеет бежать: воля Тугкора должна была лежать на ней, к тому же за дни путешествия они поняли, что в душе жрицы лишь боль и тоска. Старухи не ошибались: столько боли и тоски Минна не испытывала раньше, не испытает и впредь. Девушка вышла к обрыву и бросилась в реку. Тогда полил дождь, голодным зверем завыл ветер и погасил костёр. Старухи, хотя и видевшие в темноте лучше кошек, не захотели терять тепло и сначала восстановили пламя, лишь затем стали звать Минну, а когда она не ответила, пошли искать. Искали недолго: печаль Минны, как туман, поднялась над рекой. Обрыв был высок, река — глубока, дно неведомо. Старухи рассудили по себе — подземный народ плавать не умеет и чистой воды боится — и сочли жрицу мёртвой. Она и правда вначале камнем пошла ко дну, но сумела воззвать к реке. Богатый дар, очищение и освящение обещала Минна тёмным водам за помощь ей. Жрица была услышана, и течением её вытолкнуло на поверхность. Дальше было легко: девушка обладала силой и выносливостью аветы. Она плыла долго, пока не добралась до тех мест, где река скрывалась в чаще леса и ветви смыкались над самой водой. Там Минна выбралась на заросший берег. Первым она бросила в реку кольцо, затем пояс — новый она сплетёт из коры и листьев. Ножа не было при девушке, но ногтями она оторвала подкладку мантии и вытащила на свет Знамя Гнева. Лазоревая ткань, так славно переливавшаяся на солнце, меха и подкладка также пошли в дар реке, но то были первые, малые дары. Далее горестен был путь Минны. Нищенкой добралась она до торгового города Лои, была рада есть заплесневелый хлеб, но ей не всегда подавали. В самом городе Минна напросилась жить к одной женщине. Та выделила ей крохотную подземную каморку с маленьким окном под самым потолком, стены которой покрывала зелёная плесень. Эта же женщина донимала Минну разговорами о том, что девушка напрасно держится гордо, напрасно не пользуется своей красотой, чтобы жить получше. И предлагала свою помощь в таком деле. Минна старалась не слушать её. Она уходила в город, искала хоть какую-нибудь работу, и однажды вернулась со всем, необходимым для рукоделия. В великой печали, за короткое время жрица создала погребальное полотнище для Гьорта — хозяйка только ахнула, увидев работу, и запоздало раскаялась в том, что не разгадала, кто постучал в её двери. Жители Лои поклонялись своим богам, но авет почитали, хотя и знали о них мало. Увидеть в Минне аветийскую кровь по чертам лица и сложению тела было мудрено, свет же золотых глаз девушки на время притух от тоски и горя, и мерзкого обряда. Когда донеслись до города Лои новости о победах Ставра, Минна развернула перед старейшинами города Знамя Гнева, убеждая поддержать мятеж. Ей не верили, а по наставлению совета города почтенные женщины осмотрели Минну, будто от её добродетели зависела правдивость слов. Письма полетели в соседние города, приходили ответы — и дары. Были и вопросы: сметливые жители хотели узнать, что они получат в обмен на свою преданность королю авет и людей. Минна умела отвечать красиво, не давая обещаний, но создавая впечатление, будто награда будет неслыханно щедрой. Когда слетела с деревьев последняя листва, а по утрам лужи заблестели льдом, с холодным ветром ворвалась в город весть о большом поражении, полном разгроме и бегстве армии Ставра. Минна, не мешкая, собрала нехитрые пожитки, не забыв Знамени Гнева и подарка для Гьорта, и ушла — бежала из города под покровом темноты. Хозяйке своей она оставила очищенную комнатку и на дверном косяке — знаки, отвращавшие от дома распутных мужчин.