От гнева и воли

Жена Свара кормила сына грудью: если жизнь младенцу силой Всевышнего вернула жрица, то молоко матери вернуло само Божество. Мал взор аветы, ещё меньше взор человека, не вмещает всей вселенной, не видит всех путей! Оттого там, где воплощённому не хватает сил или знания, иной раз происходят чудеса: Божество вмешивается в дела своих детей. Минна больше не плакала и не билась, недвижно лежала, невидящим взглядом смотря вверх, и на щеках полыхали багряные цветы. Но, только услышав шум, вскочила на ноги и выбежала из шатра. Небо было залито серебристым сиянием. Корабли подошли к берегу совсем близко — казалось, они принадлежали не Морю, а воздуху, и смогли бы скользить над землёй, не касаясь её. Аветы спускались с кораблей и шли к лагерю прямо по воде — здесь она была им по колено. Минна с трудом узнавала их: сделались ещё выше ростом, словно гиганты, в лицах был свет святой земли, а глаза сравнялись блеском с глазами королевы. Но отчего не было видно воинов-людей и самого Ставра? Женщина искала глазами золотые кудри, ещё не зная, что ищет напрасно. Короля вели под руки двое авет, Гьорт и Маглор. Голова Ставра бессильно опустилась на грудь, волосы, прежде напоминавшие о солнечном свете, были белее снега. Минна пронзительно закричала, и от крика её всколыхнулось Море, затрепетали паруса кораблей. — Твой муж возвратился, госпожа, — сказал Маглор. Гьорт же молчал. Минна взяла руками лицо Ставра. Ни движения, ни дыхания, ни жизни. Серой, как сумерки, была кожа, глаза закрыты, вокруг них — чёрные круги. — Довольна, чародейка? — голос был знаком до боли. Прежний обвинитель Минны, едва не зарубленный Гьортом и помилованный королевой. — Извела мужа, нашего повелителя, — продолжал он, — всё для того, чтобы сделать королём своего авету! Изменница! —Я убью тебя, если не замолчишь! — закричал Гьорт. – Как пса, без суда! — Правда глаза колет? Лагерь раскололся надвое. За Гьортом были все аветы, но и людей немало, за хулителем Минны — не больше десяти, но сдаваться он не собирался, напротив, хотел привлечь на свою сторону ещё кого-то. — Какая участь жены, убившей мужа? Какая участь ведьмы, убившей короля? Смерть! – кричал он. — Остановись, — предупредил его подоспевший Свар, а жена его, не знавшая на аветийском наречии ни одного слова, зашипела, как змея. Но безумец не желал останавливаться, распинаясь, как бы он сам потащил Минну за волосы к Морю и утопил там. Иные из авет едва сдерживали смех: погибнет ли в солёных водах та, что смирила Море? — Отнесите Ставра в шатёр, — попросила Минна. — Госпожа, понимаешь ли ты? — голос Гьорта сделался умоляющим. Аветы оставили короля на ложе в шатре и вышли. Минна проводила их. Обвела взглядом всех, кто стоял на берегу, задержалась на своём обвинителе, озлобленном, но всё же замолчавшем. — Пусть никто не заходит к нам, — велела она, задёргивая полог. Мёртвая тишина опустилась на берег. Аветы окружили шатёр и обнажили мечи. Им противостояли четырнадцать смертных, глаза смотрели в глаза. Остальные расположись на земле, ни о какой борьбе не помышляя. Они были как осиротевшие дети, подавленные и потерянные. Много слёз пролилось тогда. Слава, обещанная тем, кто сложил головы на Последнем острове, мнилась пустым звуком, неверным горным эхом, смерть и скорбь были здесь, рядом, в сердцах и перед глазами. Низкие тучи скрыли небо, и потянулась холодная изморось. Море шумело, и впору было призадуматься, не отберёт ли оно корабли, но воинов, вопреки разуму, это не заботило. Много ли, мало времени прошло. Минна вышла из шатра, и все смотрели на неё, надеясь по лицу угадать, осталась ли надежда или погибла навеки. Иногда Море выбрасывало на берег белые камни. Мастера старых времён высекали на них узоры, но за долгие годы волны сглаживали их, и случайный путник, наткнувшийся на такой камень, не мог уже ничего судить о замысле тех, кто украшал его. Так и с лица Минны было стёрто всякое выражение. Гьорт был готов броситься к ней, как тогда, в Море. И не он один. Братоубийства нельзя было избежать. Но за спиной Минны, в глубине шатра почудилось людям движение. И снова замерло всё, и рвались струны сердец. Просвистели несколько стрел, но, по счастью, целей они не достигли — то руки лучников не выдержали напряжения. Ставр вышел к людям, пошатываясь от слабости. За несколько дней он постарел на десятки лет, память отказывалась признавать в нём прежнего, бесстрашного и весёлого, рубаку, чьи силы были, как лесной пожар, неукротимы и неистовы. Гьорт всё-таки подался вперёд — не к королеве, но к королю. И как бы заново присягал ему, преклонив колени и протягивая меч вперёд рукоятью. По лицу аветы текли слёзы. — Встань, Гьорт. Встань, мой добрый друг, — сказал Ставр. — Встаньте и вы все! Я возвращён к жизни. Братья наши остались на Последнем острове, и праха их мы не собрали, но своими жизнями они добыли спасение всем нам — белые корабли. Радуйтесь и скорбите – отныне одно нельзя отделить от другого. Никто не заметил, когда небо снова стало чистым, и золотая звезда Минны вновь показалась земле. Воины собирались недолго и в полдень следующего дня поднялись на корабли. Помятуя завет своего короля, скорбели о мёртвых, но радовались, что сами избежали смерти. Ставр пожелал в последний раз взглянуть на берег, прежде чем тот скроется за туманами, и увидел много людей у Моря. — Разве мы оставили там кого-то? – в тревоге спросил он у Гьорта. — Нет, господин. То твои мёртвые воины хотят следовать за тобой, — ответил авета. — Так возьмём их! — Нельзя, Ставр, — покачал головой Гьорт. От того случая и пошли лживые слухи, будто на Последнем острове Ставр взял мало кораблей, три или пять, и возвратился в лагерь лишь за женой и несколькими слугами, прочих же оставил умирать. Кораблей было двенадцать, все лёгкие и послушные. Они пошли на северо-запад, затем, выйдя далеко в Море, повернули на юг. К городу Лои, порту на западном берегу королевства-острова, держали они путь. Золотая звезда указывала им дорогу, и ветер всё время был попутным. Старейшины Лои не стали спорить с великой армией и пустили Ставра в свой город. Они боялись, что Минна припомнит им недоверие, но больше — что узнает о том, как после поражения восставших они отреклись от неё и отправили дары Тугкору. Никто не был наказан, никто не лишился добра, но один человек всё же был казнён. То был великий мудрец по имени Аксел Урт, недавно поселившийся в Лои, и многие жалели его. Но Минна, знавшая подлинное милосердие, была на сей раз неистова в своём гневе. По её приказу аветы схватили старца в его доме и приволокли на площадь, не щадя его немощи, как разбойника или изменника. Своими руками королева свила петлю и подала её Гьорту, чтобы тот исполнил его приговор. Ставр пытался остановить её. — Каждый, — говорил король, — должен знать, в чём его вина. Этот старец не может быть нам страшным врагом хотя бы потому, что не держит оружия. У него нет сыновей или зятей, которые бы сильно повредили нам, нет богатств, которыми он бы склонял слабые души на сторону Тугкора. Чем же он виноват перед нами? — Советами он помог нашему врагу больше, чем помог бы оружием самый умелый воин, —сказала Минна, — он сведущ в истории и магии — довольно ли этого, мой господин? — Нет, моя госпожа, — возразил Ставр. — Но если ты назовёшь хоть один совет, который он дал Тугкору, и тот будет сочтён весомым, этот человек умрёт. — Назову. По его наущению Тугкор провёл богомерзкий обряд, запечатывающий врата Храма. Старейшины Лои, бывшие на площади, вздрогнули. И Ставр признал, что за такой совет смерть будет справедливой карой. Старик стоял уже с петлёй на шее, и Минна подошла к нему. Он узнал её, и лицо его, искажённое от страха близкой смерти, пошло пятнами, в водянистых глазах полыхнула злоба. — Змея, пригретая на груди, отплатившая злом за добро, — прохрипел он и закашлялся, — проклята Всевышним будешь. Минна дождалась, когда кашель отпустит его, чтобы он мог слышать её слова. В отличие от приговорённого, королева говорила громко, во всеуслышание. — Ты не можешь упрекать меня, старче. Я ценю мудрость и учёность, ценю умение находить сильные слова и сплетать их в дивные узоры, ценю полёт мысли без края. Всё это, все твои достоинства навеки останутся с тобой. Никто не отнимет, даже я не в силах! Таким ты и останешься в благодарной памяти. Тебя будут жалеть, о тебе пойдут рассказы, может, песню кто-то сложит. Песни и сказания радуют моё сердце, и только представь, с каким чувством я буду слушать песни о тебе, человеке, перед учёностью и словом которого готова склониться моя душа! В песнях ты будешь жить! Разве такой мудрец, как ты, не находит это прекрасным? С этими словами она выбила из-под его ног деревянную скамью.