От гнева и воли

Накануне Величания Хорта и Вилы, прародителей шестого из колен аветийских, открылся в отдалении от Лои, в глубинах ночи, холм, и хлынули из-под земли чудовища — тьмы и полчища. Прочна, словно железо, была их шкура, и в оружии они не имели нужды — длинны и остры, как ножи, были их когти и зубы. Багровым, нечистым светом горели глаза, и темной сетью падали на живое сердце дикие крики, поражая волю, опутывая страхом. Неравный бой приняли в праздничную ночь дозорные Герке. Хоть и погибли многие храбрецы, сумели они не только подать знак лагерю, но и убить многих из напавших на них. Понимая разницу сил, по двое или трое бросались на свирепую тварь, и, когда падали сраженными товарищи, последний авета копьём наносил один, верный и гибельный, удар. Звезда Минны не могла смутить неведомых чудовищ — они не смотрели вверх, лишь перед собой. Огонь же не столько пугал, сколько раздражал их — в безумии и непостижимой злобе набрасывались на всякое пламя, стремясь погасить. Пользовались тем сыновья Эрика, зажигали факелы и пускали огненные стрелы. На подступах к городу встретилось страшное войско с силами Ставра. Стойкость дозора дала воинам время облачиться и приготовиться для битвы. Сам король был там, и Гьорт тоже. Ярость и возмущение владели аветой — ночное нападение было нарушением всех обычаев войны. Нападение в канун одного из аветийских Величаний — оскорблением, надругательством над самым святым. К тому же в этот год собирался Гьорт пышно праздновать Величание, достойно почтить память родоначальников своего колена. Как и прежде, был он один — не было во всём войске Ставра авет той же крови, но теперь как советник короля мог авета и приветить гостей, и ответить на дары, и самому одарить, кого пожелает. Потому перед боем пообещал он Ставру и Минне, что их сыну, когда родится тот, отдаст свой меч. — Сегодня им отнято будет столько пустых жизней, столько упокоено тварей, что и сам Тугкор содрогнётся, а праотец мой, чьё имя ношу, и праматерь моя Вила возрадуются. Белый конь был у Ставра, у Гьорта — вороной, огненноглазый. Старейшины Лои не были скупы, стараясь угодить новому владыке и его верным. Полсотни всадников снарядили они для короля — к полусотне от колена Ксандра, всё отдавшего для войска. Искуснейшие мастера города трудились над доспехом Гьорта, высок был его шлем, но не на плод трудов человеческих уповал авета. Взял он с собой погребальное полотнище, подаренное Минной. На войне хранили их при себе, чтобы после боя выжившие могли, омыв павших, тут же уложить их на последнее, чистое ложе. Гьорт не собирался умирать. Он верил, что убережёт его благословение королевы. Против могучей конницы слабы оказались чудовища — без счёта их было истреблено и копытами втоптано в прах. Но и пешие воины бились храбро, не жалея себя и принимая немилосердные раны от когтей и клыков. Ночь полнилась криками и стонами — как единое стенающее существо, раздираемое мукой. Метались огни, и между ними носились чёрные тени, крылатые и многоголовые, словно загробные хищники, похищающие жизни. Рассвет во всей красоте своей и силе пришёл нежданно. И проблески белого дня сделали чудовищ беспомощными, словно детёныши. Весело было гнать их, словно зверей на охоте, проливать кровь, зеленовато-прозрачную и холодную, будто рыбью! К холму они не могли вернуться — аветы трижды обошли вокруг него, заклиная и закрывая навсегда — потому оставалось им только бежать к реке и спасаться вплавь. На другом берегу стоял Тугкор. И, узрев поражение и бегство своих слуг, замыслил он помочь им. Не для того, чтобы выжили те — но чтобы не погибли зря, раньше срока и ещё больше истощили силы мятежников. Был Тугкор могучим чародеем, и по воле его затмилось в то утро солнце, будто зверь взялся пожрать его. Тень пала на войско Ставра, одни только глаза авет сияли и мечи сверкали, как молнии. И звёзды проступили в небесах. Недоброе сулило затмение солнца. Чудовища, укреплённые своим господином, обратились вспять, ещё свирепее и кровожаднее. Тогда иные из бывших со Ставром дрогнули, и даже некоторые из авет устрашились наползающей тьмы и того, что скрывала она. Тем навлекли на себя гнев Гьорта. — Маловерные! — воскликнул он. — Чего вы боитесь? Разве вы не видите звёзд в небе, самая яркая из которых — нашей владычицы, святой Минны? Тот же свет, что созерцали колена аветийские до солнца и луны, и ныне с нами, а вы пали духом — отчего? Во имя возжигательницы звёзд сокрушим воинство тьмы, презренных рабов подземных храмов! Речь Ставра была спокойнее, но так же громок был, и так же звенел сталью, вопреки замершему сердцу, голос: — Не окончена ещё битва и грозит гибелью. Но если и побежите от боя, смерти не избегнете — только иной она будет. Какими встретите вы свой последний час, такими и будете в вечности: отважными или робкими, боязливыми, героями или трусами. Со мной идите — и, когда снова воссияет свет, будете пить воду из синей реки, которую сейчас и не увидеть из-за полчищ Тугкора! Гьорт на нетерпеливом коне ринулся навстречу тварям тьмы первым, и за ним устремились те из авет, кто сражался на Последнем острове — их его слово задело больше, чем других. Походом за кораблями не гордились, не складывали о нём песен, но и позабыть блеск святой земли аветы не могли. Собственное знамя было у них, на котором реяла белая чайка — птица Моря. И нёс его Гедеон из колена Эллы и Мирры, авета, что ни разу не подводил ни вождя своего, ни братьев. Призыв же Ставра ближе всех остальных восприняли аветы колена Ксандра, и воистину им не было равных в отваге и самоотречении. Только и пали множество из них: злой, немыслимо ожесточенной была та битва, битва Солнечного Серпа, а им не хватало ещё воинского умения и опыта сражений. Сколько дрались тогда — то неведомо, ибо солнце не двигалось с места и время словно остановилось. Но свершилось всё по слову короля: истребив нечеловеческое войско Тугкора, аветы с людьми вышли к реке и шлемами зачерпнули её воды, и пили все. Через реку не пошли — слишком много потеряли и слишком многих, да и Тугкора уже не было там. Незамеченным, в неясный час ушёл он, и с его уходом открылось солнце и, освобождённое, сияло победителям. Живые лежали рядом с мёртвыми — от великой усталости, и ни радости от победы своей, ни трепета Величания не чувствовали. Теплом дышала земля, и с дыханием её уносились ввысь, к горней прохладе и свету души павших и мольбы уцелевших. Вскоре пришли от города женщины — помочь раненым и прибрать убитых. И зарыдала Орелен, найдя мужа растерзанным. Рвала она одежды свои, царапала лицо, но так вели себя немногие: горе замыкало уста — как и радость. Минна, перепуганная, нашла Ставра, упала ему на грудь. И возвратился покой в сердце короля. Прилив сил и крепость ощутил Ставр, и оглянулся вокруг. Страшного врага одолели они, но в тех, что в ночи казались порождением самой преисподней, вдруг увидел он знакомые искажённые черты. — Кого же навёл на нас Тугкор? — спросил король. Минна словно не слышала его, охваченная своими переживаниями. Большее, чем радость, владело ею — не сгинул во тьме её свет, но прославлен был, посрамил тьму и нечестие. Ставр же, победитель, хотел распорядиться плодами победы и не упустить ничего. — Дитами зовутся эти существа, — бросил проходивший рядом Лир. Зияла его пустая глазница, и устрашала, словно образ смерти. — Но откуда взялись они? — недоумевал Ставр. — Не родится таких под солнцем, и земля не вскормит. — Верно, не родит и не вскормит земля. Их создал подземный народ, — поведала Минна, и в голосе её явно прозвучал упрёк — Лиру, задевшему чужие раны. — Нечистое племя помогало мучителям моей земли — ковали они мечи, щиты и доспехи делали для них. Но Геме было мало. Всякое оружие он считал слишком слабым, чтобы сокрушить нас. И тогда подземный народ послал к нему со словами: если ты дашь нам лучшее железо, чем есть у нас, мы выкуем для тебя мечи лучшие, чем кто-либо под солнцем земным и подземным держал в руках. Догадался о том железе Ставр и смутился. — Гема верно понял послание, — продолжила Минна. — Он отправил в подземные храмы тысячи пленников, и там пытками и заклинаниями сделали из них дитов. Тех, кого мы знаем дитами. — Страшные противники, — отметил Лир. — Страшные, — согласилась королева, — и не жаль их Тугкору. Он бережёт своих воинов. Для будущей битвы, подумал Ставр. И Минна в мудрости своей это понимала. — Однако же мы победили, — старик повернулся так, что здоровый глаз его смотрел теперь на короля и королеву. Синева и восторг весеннего неба были в том взгляде. Ни следа возраста или трудной жизни не несла правая, чистая, половина лица Лира, но никто не обратил на то внимания. — Победили дитов, но не Тугкора, — напомнила Минна. — Испытай, Лир, жестокость и коварство нашего врага! Узри, каковы диты. Мужи их — если можно их так называть — не знают ничего, кроме войны. Сражаясь, не знают, за что бьются, и не задумываются о том, находя упоение в разрушении и уничтожении живого. Жалость неведома им, и даже к себе подобным диты не имеют сочувствия — нас предупреждали о том в Храме. Самая суть вытравлена у них, самое зерно души — глас Всевышнего — а оставлено лишь внешнее: бесстрашие и доблесть, презрение к боли и смерти. Или как я должна назвать эти качества, если их делает таковыми только внутреннее благородство? Но куда страшнее участь их жён. — И какова же она? — спросил Ставр. — Бесконечное рождение, без пощады к чреву, бесчисленные, похожие один на другого, как капли воды, детеныши, к которым их матери не питают чувств и не заботятся о том, чтобы открыть в них подлинных детей Божества, разглядеть отличия и дать дарованиям каждого просиять. Оттого детёныши эти злы, не знают себя и ненавидят всех вокруг, с жадностью и злобой пожирают друг друга. Сильнейшие выживают и становятся воинами подземного народа. Вот так оскверняет Тугкор святое и заповеданное Божеством, и естественное через это оборачивается проклятием. — Колдун и нечестивец твой Тугкор, верно, — Лир улыбнулся. — Но ты, госпожа, напрасно тревожишься — помни, кто твой муж и кто ведёт его. Мимо, скрипя, проехала повозка, и среди раненых увидел Ставр Герке. Тело аветы было милосердно скрыто под покрывалом, бледнее выбеленной солнцем кости было лицо, а ниспадавшая рука напоминала о когтистой лапе хищной птицы. Маглор собирал своих братьев у реки. По-прежнему гордо нёс знамя — не уронил и не склонил — Гедеон. А Гьорта не было ни среди живых, ни среди мёртвых, и тревожился о его доле Ставр. Минна до самых сумерек бродила по полю среди теней, надеясь в их шёпоте расслышать что-то о судьбе воина, но тщетно.

***

Аветы всё же справили Величание — на три дня позже, когда мало, но всё же смягчилась скорбь по погибшим и исполнены были все положенные погребальные обряды. Не был великий праздник совсем чуждым аветам других колен — дети Эрика и Морвенны чтили память Хорта и Вилы. Ко дню их Величания распускались листья на деревьях, одевались зеленью холмы, и покидали удальцы свои зимние убежища. А перед этим — веселились, ибо, разделяясь на отряды, расставались с многими товарищами своими на целое лето, а с иными — навсегда. К тому же в древние времена были они в дружбе с коленом Хорта и дочерей Вилы брали в жёны. А порой случалось и так, что юноши крови Хорта, вступая в брак, переходили в колено Эрика. До завоевания было то обычным делом — если жениху были больше по душе жизнь и занятия колена невесты, оставлял он сородичей своих ради новой семьи. Удивительным и новым было, что вместе с аветами Величание собирались праздновать люди. Не случалось такого прежде, и даже в гости людей не звали — для чего? Традиционное праздничное яство — сладкая лепёшка — было для них слишком приторным. И пить карну такой, какой её заваривали аветы, люди тоже не могли. Для авет же карна была слаще вина, которое почитали они менее ценным. Её пили, когда чувствовали упадок сил или нужна была особая ясность мыслей и чистота ощущений. Когда-то карнострум, ярко-алый цветок, который и сообщал карне самые ценные её свойства, вольно рос по всему Острову — теперь стал редким. Лишь у детей Ксандра было его достаточно — платили они слугам Гемы за право собирать карнострум в лугах и долинах. Во время восстания у Ставра не было его, и в походе аветы истосковались по карне, но не по ней одной. По изобилию, по неомрачённой радости и братству — тоже. Место справа от короля, где обычно сидел Гьорт, было пусто. Скоро опустело и место Герке — недолго пробыл он на пиру. Не ел и не пил авета, и не говорил почти. Слушал он речи Трура, рассказывавшего о том, как вместе с товарищами первым пришёл тот на помощь дозорным. О том,как топорами отсекали когти чудовищам Тугкора, головы разбивали им, проламывали груди. Плечо к плечу, рука об руку сражались с аветами, щитами прикрывали друг друга, ибо по-другому нельзя было им одолеть и одну-единственную тварь. И когда закончил Трур, поднялся, покачиваясь от слабости, Герке и сказал: — Всё, что поведал человек сей — истина. Да будут соратники наши с этого дня братьями сыновьям Эрика и Морвенны. Как у себя дома будут в наших холмах! Разломив лепешку, протянул половину Труру. — Ты смертной крови, брат мой, но не могу считать тебя не-аветой, чужаком. Справляй же Величание с коленом моим, если не оскорбит это тебя. А Эрика с Морвенной величали осенью, когда возвращались аветы из летнего похода и готовились к зиме. — Отчего нет, — Трур и взял лепёшку, и руку аветы сжал. — Отец мой родом из земель, что далеко от Моря. Над могилами предков моих насыпаны высокие курганы, но нет меня там больше, не могу на них зажечь огня и хлеба вкусить. Чужой я на Острове, нет у меня здесь покровителей, и в совиную полночь совета на ухо не прошепчет никто. Пусть же хранят меня и друзей моих Эрик и Морвенна! В полдень Минна с Марилой, с сестрой её Гиллой и другими танцевали в честь семнадцати аветийских дев, что бесчестию и неволе предпочли смерть. Застигнутые на краю пропасти, взялись они за руки и закружились в танце, и, одна за одной, бросались вниз. О камни разбились, но ни одной из них не коснулся захватчик. Предание не сохранило, какому колену принадлежали эти мученицы, потому их вспоминали на всех Величаниях. Наблюдая, как кружатся и высоко прыгают, в танце по очереди отдаляясь от подруг, аветы, сказал захмелевший Амарт: — Не хуже их моя Айно. Прекрасна и светла моя дочь, словно авета, а девушек нашего народа и подавно превосходит красотой. — Что же ты не привёл её сюда, — спросил его Лир. — Нашёл бы Ставр ей достойного супруга из тех, что сидит с ним на одной скамье, храброго воина и щедрого мужа. Одел бы он твою Айно в шёлк и золото, величественной госпожой стала бы твоя дочка! — Не король ваш будет подбирать мужа для Айно, и не здесь это будет. И жить она будет не среди вас. У вас и величественная госпожа — служанка для королевы, а моя Айно никому не будет ни прислуживать, ни одежд расшивать. Только для дома своего браться станет за веретено и иголку. — За пень в лесу отдашь её, что ли, — засмеялся старик, — или за камень, мхом поросший? Разве не таковы женихи в ваших пустошах? Обиделся на то Амарт, встал из-за стола и хотел уходить, и Ставр вынужден был вмешаться. — Злой язык у тебя, — указал он Лиру, — зря оскорбляешь нашего союзника. — Не желал я никого оскорблять, — развёл руками тот. — Но ведь правда, любой муж — пень или камень в сравнении с нашими воинами. Минна позвала Амарта и, сняв с волос сетку, украшенную жемчугом, протянула ему. — Не как королева, но как жена передаю твоей дочери подарок. И будущее Айно вижу. Хоть часто и не приносит человеку радости знание того, что будет с ним и его близкими, ты можешь быть утешен. Женой властительного князя, господина земель станет твоя дочь, и не будет в тех землях жены выше неё — никому не станет служить Айно, только мужу оказывать любовь и почтение. Амарт подарок принял, и на том всё закончилось. Продолжился пир, ещё веселее и радостнее — давно не помнили такого. И когда стало солнце клониться к закату и мало оставалось уже вина и карны, пришёл некто. Он просил пустить его к Ставру, отказываясь отвечать на вопросы и даже называть своё имя. Странного гостя обыскали и не нашли никакого оружия, и не понимали, как он смог дойти до Лои безоружным. Пока шёл он к Ставру, во все глаза смотрели на него пирующие, надеясь разглядеть хоть что-нибудь, что покажет его происхождение, родство или занятия. Но просты и никак не украшены были одежды гостя — такие аветы называют пустыми. Не так высок, как авета, был он сам, но выше низкорослых пришельцев народа Гемы, волосы носил до плеч, как все свободные мужи смертной крови. И прийти, стало быть, мог хоть с пустошей севера, хоть с южных берегов. А равно — с восточной области Острова, которую часто навещали северяне, покушаясь на добро и, что куда важнее, власть завоевателей. Ставр протянул гостю чашу с вином, и тот сделал глоток. Теперь наблюдали аветы и люди уже за королём — что выдаст его лицо, что скажут глаза. Но Ставр был невозмутим. Гостя словно и узнал — и при этом никак к нему не обратился и ничего не спросил. Заволновалась Минна и уже готова была сказать своё слово, но гость опередил её. — Мир вам! — голос его звучал звонко и свежо — как и положено голосу молодого, полного сил человека. — Я пришёл от зелёных лесов и принес весть от моего старшего брата. От того, кто зимой поддерживал вас и сделал всё, чтобы Тугкор не выступил слишком рано. И задумались все о том — силён ведь и коварен Тугкор, много у него ушей и глаз по всему Острову, и прибытие Ставра в Лои не должно было долго оставаться для него тайной. И следовало было бы ему напасть на мятежников раньше, когда только-только осваивались они в чужом городе и восстанавливали силы. Но он этого не сделал — почему? Гость мягко улыбнулся — наслаждаясь тем, что его слова смутили умы. — У нас Крылатый Змей, — склонившись над столом, сообщил он, однако так, чтобы слышал его не один Ставр, — прилетел и засел в башне. Один. Во всех окнах сверкает — видно, большое дело у Змея там. Как знать, не удастся ли взять его. Брат бы советовал использовать возможность. Но решать тебе, господин. Король кивнул. — К брату твоему стоит прислушаться. Добро тебе, гость из зелёного леса! Отдохни с дороги, раздели с нами хлеб. Приглашение незнакомца и чужака к пиру Величания могло бы оскорбить авет, но Ставр не имел выбора. Оставить гостя голодным у полного стола означало нарушить уже завет Всевышнего. По счастью, странный человек и приглашение принял по-своему — сел на самом краю и к пище не притронулся. А когда скрылось солнце и начали расходиться аветы и люди, то уже не нашли гостя. Словно призрак, растворился он, словно вода, пролитая на землю, исчез. А Ставр тем же вечером приказал готовить лошадей, чтобы до рассвета выдвинуться в путь. С собой взял король верного и мудрого Лира, авет — Маглора, Гедеона и ещё Тойво из колена Вадила и Ясне, искусного в магии. И людей взял много — целый отряд с Дамиром во главе. Минну хотел король оставить, чтобы не случилось без него в Лои смуты, но женщина решила иначе. — Ты мудр, Ставр, но там, куда едешь ты, мои силы пригодятся больше, чем в городе. Здесь останутся аветы и много верных тебе воинов смертной крови. Орелен останется — уж она-то умеет хранить дом. Не думай, Ставр, что так уж прост твой враг. Помни о дитах — и о том, как я пришла к тебе на берег Моря и что сотворила тогда, тоже помни. Скрепя сердце, принял её волю Ставр. Когда по утренней прохладе выехали они из Лои, шептались люди, гадая о том, куда направляются с королём. И объявил им Ставр, что едут они в Гли-Шилет. Зелёную крепость, что в густых лесах.