От гнева и воли

Орелен прибавила Ставру заботы, когда прибыла, не спросив дозволения, в Храм. С высокой башни увидела стража её и свиту и, протрубив в трубы, открыла перед ними ворота. — Не могла, — сказала Орелен Ставру, когда вышел король ей навстречу, — больше оставаться в Мисахе. Зовёт меня сердце к месту священному, где начала свой путь святая Минна. И маленький Фрамм был при ней. Не укрылось от женщины тайное беспокойство средь многолюдства Храма, смущали её толпы нищих и бесприютных, но более — люди Сильви, вездесущие и безликие в своих пустых одеждах. Только повернуть назад было уже поздно, потому как разлетелась молва о благородной госпоже северян. Ставр не упрекал её. Каждый, шаг за шагом, ошибаясь или проявляя мудрость, шёл к своей судьбе. Её судьба теперь была в руках Лира и людей. Судьба Ставра — в руках авет. Три дня назад объявил им Ставр о своём желании пройти чин оправдания — древний, полузабытый обряд, не проводившийся многие века, начиная с династии Полуавет. — Свою клятву перед вами я исполнил, — говорил он, — привёл вас в святую Мисаху и освободил Храм. И теперь вы должны решить, признаёте ли меня владыкой, чтобы я и дальше правил вами. Во время чина оправдания вожди колен аветийских задают вопросы, и оправдываемому нельзя ни уклониться от ответа, ни солгать. Наказанием за ложь или неправедность была смерть — недостойный не доживал до рассвета, и кровь его оставалась на аветийских клинках. Ставр хотел, чтобы его прямо спросили о том, о чём вполголоса и тайно говорили аветы. Но в растерянности были те, сами едва представлявшие себе чин, а для кроткого Маглор решение Ставра и вовсе стало ударом. Бледен и тих, пришёл он рано утром в день испытания к королю и брал его за руки, просил отказаться от замысла. — Говорил праведный Гьорт, — едва не плакал авета,— что должен быть у оправдываемого защитник, преисполненный божественной силы, чтобы отличать ложь от правды. И первым он наносит удар недостойному, найдя за ним грех, и только потом бьют остальные. Но сейчас не найти такого — нет у нашего народа прежних сил, и подвигов прежних тоже не будет. — Не твоя забота, — Ставр отвернулся. — От твоего колена будешь ты, вот и исполняй, что должен. Не ты ли говорил, что все вы, аветы, верны мне, как тогда, так и сейчас? — Говорил, господин мой, — опустил голову Маглор. — Но тяжела наша потеря. Кто мы теперь и каковы? — Но есть ли в том моя вина? Разве не воля Божества явлена всем нам через Его святую? — Минна свята, но её нет больше среди нас, — напомнил Маглор, — нет той, что умела щадить — так кто пощадит тебя? — Перед вами буду стоять, безоружен и беззащитен, — оборвал его Ставр, — и, воистину, не только для меня станет оправданием грядущая ночь, но и для всего народа аветийского, который я полюбил и за который положил силы и молодость. Ничего не добившись, Маглор ушёл. Весь день провёл Ставр в своих покоях, в тишине и безмолвии. Не вкушал он пищи и не пил воды, а когда зажглась в небе первая звезда — аветийская Стражница, образ и память о погасшей звезде Минны — омывшись, вышел из покоев. Ясна и светла была ночь. Как спелые плоды, наливались на небе звёзды. Ветер с рёвом, как зверь, прокатывался по улице, кружил у немногоих уцелевших зданий. Никто в ту ночь не выходил на воздух, и даже богомольцы не пели полуночных гимнов. Ставр пришёл туда, где сам назначил оправдание — в пустой дом, когда-то принадлежавший ткачихам Храма. Чин оправдания не требует ни украшенного чертога, ни алтаря. Рассказывал Гьорт, что в неведомо далёкие времена проводили его в пещерах. Заперты были двери — как и положено. Ставр постучал — один раз. — Кто идёт к нам? — спросил голос, высокий и тонкий. — Ставр, король авет и людей. Не открылись двери. Снова спросил голос: — Кто идёт к нам этой ночью? — Ставр, король авет и людей, освободитель земли аветийской. И в третий раз прозвучал вопрос: — Холодна летняя ночь и пронзителен ветер. Кто стучит в дверь, кто идёт к нам? И ответил Ставр, как велел обычай: — Ставр-чужеземец, воин смертной крови, муж аветийской жены, поднимавший меч на виновных и безвинных. Тогда лишь открыли ему. В тихий тёмный дом вошёл Ставр по устланному травами полу. Не горели свечи, но разобрана была крыша, и свободно смотрело внутрь светлое небо. Аветы сидели на одной скамье — но на вытянутую руку друг от друга. Покрывала спускались на их лица, и острый меч лежал на коленах у каждого. Вангурд, Небой, Гедеон, Тойво, Герке, Маглор и Вила. Семь уцелевших колен из двадцати, и одно из них — восстановлено. Словно впервые видел Ставр открытую, незаживающую рану — великий урон завоевания. Кровь, что ушла и не вернётся. Как один, подняли аветы лица. Как молния, блеснули глаза и погасли. То была плата за свободу — золотой свет покинул их. Каким чудом можно обратить вспять пролитую кровь и потускневший свет? — Ты пришёл оправдаться перед нами, — начал Вангурд, сидевший слева с краю. — Не перед вами семерыми, — твёрдо сказал Ставр, — но перед коленами аветийскими. Я исполнил клятву: свободные, вступили вы и в Мисаху и в Храм. Вы исполнили клятву, повинуясь мне. — И ныне ветхими стали клятвы, — будто задыхаясь, произнёс Небой. — Ни мы тебе, Ставр-чужеземец, ни ты нам больше ничем не обязаны. — Верно, — Ставр подошёл к ним ближе, и казалось ему, что идёт он на их мечи, пока лежавшие в покое. — Но желаю и дальше послужить вашей славе, приняв венец короля этой земли. — Если окажешься достойным, то пусть случится так, — провозгласил Вангурд. — Да начнётся! И голоса авет повторили — да начнётся. Ставр сделал шаг назад и опустился на колени. Фигуры авет, величественные, как из камня, серебрящиеся в ночном сиянии, возвышались над ним. И в тот самый миг вскочил Маглор и бросился к Ставру, и высоко поднял меч. Затмилось лицо аветы, подкосились ноги. Левой рукой опёрся он о плечо Ставра, в правой продолжал сжимать меч. Словно огнём обожгло Ставра прикосновение аветы. И когда, совладав с собой, выпрямился Маглор, белым полыхнули его глаза. Язык прозрачного пламени пробежал по лезвию меча — и запылал клинок так, что больно было смотреть на него. Стал Маглор защитником Ставра, и, увидев чудо, с облегчением вздохнули Вила и Тойво. — Да начнётся, — повторил Тойво. — Назови себя, чужеземец, назови землю и род свой, от какой матери и какого отца рождён. — Имя мне Ставр, родился я в стране за Морем, в стране рек, где в Граде ста ворот могучий правит князь. Был отец мой землепашцем и охотником, была мать моя хозяйкой дома в лесной стороне. От честного союза свободных людей смертной крови родился я и братья, и сёстры мои. Маглор не шелохнулся — и это означало, что речи Ставра правдивы. Лукавства не терпит Божество, и огненый меч Его — наготове. — Скажи, Ставр, — подхватил Вангурд. — Как оказался ты на благословенном Острове? Что вынудило тебя оставить отца и мать, не наследовать дом и ремесло их как почтительному и верному сыну? Знал о том Гьорт — прочим не открылся раньше Ставр, но сейчас говорил без утайки. — Блаженна размеренная жизнь в ладу с солнцем и ветром, с летом и зимою. Но видел я, что живут и по-другому — сражаясь в чужих краях, добывают славу, бессмертным делают дела и имена свои... — А золото? — вмешался Гедеон. — Проклятие мира, не оно ли чаровало тебя, звало в поход на чужие страны? — Добыча достаётся сильному и умелому, — отвечал ему Ставр. — Разве не полагается награды за храбрость, за поединок с равным тебе противником? Достоинство проверяется в битве — кто не может защитить, разве достоин владеть золотом ли, иным ли сокровищем. Но достоин презрения тот, кто полюбит их больше меча, больше доброго имени. — Хорошо, — Гедеон улыбнулся, но сейчас же спрятал улыбку. Следующим спрашивал Небой. — Видим мы, что не алчность вела тебя, но желание видеть новое и жажда славы. Хотя и непонятна нам эта жажда, но помним мы, что вы смертное племя. Коротка ваша жизнь — и хотя бы в песнях и сказаниях стремитесь продлить её. Также неясно нам, как можно отнимать чужое, но не один ты, Ставр, таков — все народы смертные испытывают крепость друг друга. Верно, в том тайная воля Божества, чтобы испытаны были защитники своих городов и селений. Но говори дальше, что за нужда привела тебя на Остров наш многострадальный, изнывающий под игом. — Слышал князь наш, что могуч король-завоеватель, что дивными сокровищами полны земли, что держит он. Не знал я тогда ещё ничего об аветах и страдании их, но с могучими хотели мы сразиться, оспорить силу их. — Сумели? — Немилостива к нам была судьба. У берегов Кви настигла нас буря, утопила корабль, и едва уцелели мы. — У восточных берегов яростно билось Море в надежде сбросить волю завоевателей, брошенную, как цепи, на воды и земли, — объяснил остальным Герке. — Пока не смирила тёмные воды Минна нам — на служение. Говори далее. — Там встретились мы с воинами Гемы, — продолжал Ставр. — Иным повезло погибнуть в том бою, а я остался жить, и так же — Эвел. Тяжелы были наши раны, и, когда повели нас от Кви, не надеялись мы увидеть конец пути. — В гнусное место обращён Кви, — помрачнел Герке. — Продают там народ, словно животных. Авет — будто скот! — Не одних авет, — сказал Ставр. — Но и пленников из других земель, как Трур. Не знал он ни нашего языка, ни аветийского наречия, и только знаками могли общаться с ним. — Но вы бежали, не стерпев неволи, — радостью озарилось лицо Вилы, в волнении прижала она руки к груди. — Верно. Чего было нам ждать в плену? Та же смерть, но страшней и тоскливей. Когда подумали, что мне осталось совсем недолго, то ослабили мне путы, и так сумел я освободиться. Потом помог Эвелу — он был покрепче. А Трур просил взять его с собой. Так втроём мы бежали и укрылись в Гли-Шилетском лесу. — Видели ли кого-то в Лесу? Помогал ли кто-то вам? — строго спросил Тойво. — Видели, и помогали нам, — не стал скрывать Ставр. — Сильви перевязал нам раны и разделил между нами хлеб. — Но ни к вам не примкнул, ни вас к себе не позвал? — вступил в допрос Гедеон. — Он звал нас, — признал Ставр, — предупредив при этом, что Лес забрал бы нас навеки. Ни мне, ни моим товарищам такого не было нужно. Ради свободы претерпели мы, а не для нового рабства. — Думаю, я понимаю, отчего так долог его век, — Гедеон повёл рукой над лезвием меча. — Нечестивец, он связал душу свою с Лесом. — Мне не было дела до его союза, — сказал Ставр, — с Лесом ли, с Морем. Я всего лишь смертный человек, и тогда был беглецом, заботясь лишь о себе и товарищах. На мгновение аветы замолкли, будто каждый мыслями обратился к чему-то своему. — А как встретили Лира? — спросила наконец Вила. Ставр задумался, припоминая прошлое. — Я видел его ещё до этого. Старый советовал князьям моей земли, но я не слышал и не знал, что он тоже на Острове. Уйдя от Сильви, шли мы, держась дороги, но в отдалении от неё. И когда стемнело уже, увидели Лира на дороге. Он засмеялся, увидев нас. — Он был один? — продолжала Вила. — Один, — подтвердил Ставр, — и всех нас узнал, и остался с нами, оберегая и наставляя. — Он человек? — спросил вдруг Тойво. — Да, — Ставра удивил вопрос. — Смертный. Вот, он даже при смерти сейчас. — При смерти, — потупилась Вила, — но это чудо святой Минны лишило его сил. Велика была его мощь, перед битвой благословил меня — и враги словно не видели меня, когда приближалась я к ним. Вангурд и Небой обернулись к ней, сверкнув глазами, как волки. — Значит, угодна ты была ему, — Ставр обернулся на Маглор, обращённого в столп белого огня. Должен ли авета теперь покарать Вилу? — Впервые было такое, — эти слова Ставр произнёс для Вангурда и Небоя, — чтобы Лир скрывал кого-то в битве. Меня никогда не защищал и не помогал ничем — разве только советом. И сражался за меня, когда мог. — Видишь ли, Ставр-чужеземец, — прямо и сурово посмотрел на него Вангурд.— Выходит так, что ты принимал помощь нечестивца. Но мало того, был при тебе человек неведомых сил. — Постыдись, Вангудр! — воскликнул Тойво.— От начала с нами был Лир, и ты же сам сражался с ним плечом к плечу. И ни праведный Гьорт, ни блаженная Минна никогда не говорили о том, что он нечестив. Если хочешь обвинить Ставра, то обвиняй и себя. И всех нас! — Я не знал, что он скрывает воинов в битвах, что он колдун! — Вангурд перевёл взгляд на Маглора. Но тот был неподвижен, как скала. — Так и Ставр не знал, — сказал Тойво. Ставр кивнул. — Я до этой поры не знаю, какой силой обладает он и каков источник его силы. Он просто был с нами. — Разве это важно сейчас? — голос Вилы, тонкий, плачущий, срывался, на неё саму жалко было смотреть, — если силы его иссякли и он умирает — как всякий смертный? — Верно, побеждён чудом Минны. Как и Сильви, — заключил Тойво, — Минна была сильнее его. И сильнее Леса! Гораздо важнее то, что стало с нами. — Наши силы уходят, — сказал Гедеон. — Память земли, которой каждый авета взращён от юности — погибла, смолки голоса наших мучеников. Даже во взглядах наших нет больше света. Как ответишь на это, Ставр? Как... — Разве должен он отвечать? — перебил его Герке. — Или его воля была на то? — Ты не видел, Братоубийца, — указал ему Небой, — как приняли мы на Последнем Острове истинный облик аветийский. И как больно нам терять его! Больно и постыдно. — Моё колено не было на Последнем острове, — вскипел Герке, — но мы истинно аветы и аветийскому делу верны — до последнего вздоха! — И далее, — прошептала Вила. — А аветийское дело — наша свобода! И если угодно было Божеству взять плату за неё, то станем ли оспаривать Его волю? — Глупо оспаривать волю Всевышнего, — Тойво склонил голову. — Но в живой памяти земли была для нас величайшая ценность. —Я понимаю, — отозвался Ставр. — Но не только достоинство ваше было в памяти той живой, но и боль, что калечила вас от колыбели. Боли должно было разрешиться — теперь враг побеждён, и нет больше нужды слушать неумолчный плач, видеть тени. Тойво внимательно слушал его. — А память, Ставр? — У вас остались ваши песни. Ваши склады, которые сохранят деяния прошлого в книгах. Храм будет возрожден и украшен — и пусть стены и покровы его покажут будущим поколениям лики и битвы — от завоевания до освобождения. — Если только так, — глухо произнёс Гедеон. Вангурд и Небой молчали, и пальцы каждого дрожали у меча. Маглор не шевелился. — Слышала я, — голос Вилы окреп, — будто без милости уничтожили вы город Чаричьи. Небой скрипнул зубами. — Спрашиваешь ты о том, о чём не понимаешь! — Но я отвечу, — Ставр предвидел, что не умолчат о резне. — Было то ужасным деянием, преступлением перед Божеством, хотя и горела в нас ненависть к завоевателям, и за многие муки требовала мести. Но через падение научились мы мудрости и милости, а за кровь расплатились многократно. — Добро же, Ставр, — Тойво посмотрел на Вангурда. На Вилу. На Небоя. На Гедеона. На Герке. Будто без слов советуясь с ними. — Мы не находим за тобой никакого порока, Ставр-чужеземец, — и говорил он от имени всех, — ты воевал и правил, как аветийские короли древности. Но скажи нам, как править станешь дальше? — Сражаться снова, пока не умрёт последний змеёныш. Восстанавливать разрушенные города и красу их. — Над землями Острова была власть Гемы, — напомнил Небой. — Но до завоевания каждый авета был владыкой над своей землёй. Но понимаем мы, что нельзя вернуться к благословенным временам. Уже Полуаветы тяготели к полной власти. Как поступишь ты? Ставр ответил не сразу. — Не рукой аветы или мужа смертной крови освобождён был Остров, но самим Божеством через святую Его. Божеству и принадлежать должны и земли, и воды речные, и Море. — Божество не всякий день являет волю Свою, — заметил Тойво. — Верно, Храм будет управлять от имени Его? — Так уж и Храм, — усмехнулся Герке. — Святошам дай волю... — Судить вам, но видится мне, — осторожно начал Ставр, — что довольно у Храма забот. И пока король праведен и может молиться в Храме, то пусть и владеет землёй. — Но пока праведен, — подчеркнул Вангурд. — Верно, так и правда будет лучше. Небой, Гедеон и Вила поддержали его. — Кроме земель и вод есть у короля верные его, — сказал Герке. — При старых королях аветы прославлены были, людям же приходилось доказывать свою верность аветийским владыкам и аветийскому делу. Но люди вместе с нами воевали за свободу — разве для того, чтобы снова быть униженными? Ни от одного аветы не видел раньше Ставр беспокойства о достоинстве смертной крови. — Никакого различия для короля и закона не будет между аветой и смертным, — пообещал он, — И между непокорённым и арейджой, кроме награды первого за стойкость. — Но так мы исчезнем ещё быстрее! — возмутился Вангурд. — Утратив память и славу, а потом и смешавшись с людьми. — Не исчезнете, — возразил Ставр, — Вас семь колен, все аветы — и не смешиваетесь, не теряет каждое колено свою славу. Так отчего должны смешаться те, между кем различий больше, чем между коленами аветийскими? — И вместе с тем колена — едины, — сказала Вила. — Едины в различиях — таков народ аветийский. И будет единый народ — аветы и смертные. Но скажи, господин, будет ли различие между аветами, не знавшими оков, и освобождёнными рабами? Глаза её блестели, как от слёз, и прежде не казалась она Ставру такой красивой. Разумной — да, храброй, но не светлой и прекрасной, как подобает аветам. — Странно мне слышать это, госпожа моя! — взволновавшись, ответил он. — Разве есть какое-либо различие сейчас? — Верно, нет различия, — признал Вангурд, кривясь и озираясь вокруг.— Нет различия с рабами, прислуживавшими завоевателям. Нет различия со смертными — что с непокорёнными, заслуживающими хоть какого уважения, что с арейджами. Нет, не спасителя мы нашли в тебе, Ставр-чужеземец. Погубил ты наш народ, погубил нашу славу! Долго он собирался сказать эти слова. Мёртвая тишина упала на дом, и темным-темно, как в колодце, стало в нём. — Я клялся привести вас к свободе, — голос Ставра дрожал, но не от страха. — И привёл. Обещал я Гьорту, которого больше нет с нами, что спасу его народ — и сделал всё для того. Все силы отданы были. И вы сидите здесь, вожди уцелевших колен, и знаете, что, выйдя из дома, не увидите воинов Тугкора или Гемы ни в Храме, ни в святой Мисахе. По меньшей мере на всей западной стороне Острова не продадут авету, не обесчестят девы. Не убьют и не бросят в застенки, на муку и потеху. Звучит ваша речь, звучат ваши песни, мужи берут за руки жен, и целуют жены мужей. Я смертный и мало у меня мудрости, но, будь это для моего рода, я бы почитал это спасением. Не бесплотные голоса от земли — разве мало, что сердца ваши горят памятью и любовью к родному Острову? Не огонь глаз — разве мало, что чистое небо, ясный свет звёзд отражается в них? Мне ставите в вину, что справедливо то и для людей, для крови смертной, вы-де отличны — но отчего забываете вы, что она, смертная кровь — живая, как и ваша? И аветы, и люди — дети Божества. Лишь малым отличны одни от других, но всем даровано спасение. — И даже врагам нашим, — сказал Герке, имея в виду воинов Гемы. — Но от гнева и воли началось наше спасение. Теперь же конец долгой войне, и с ним — новое начало. У пленников наших — жизнь с начала, у нас — сама история. — А если мы начнём умирать в дряхлости и немощи? — задумался Небой. Герке только рассмеялся. — А никто никогда не жил вечно и не живёт! Не всё ли равно, как свой закат встречать? Жили мы долго и без болезней, но под гнётом — что же хорошего в том? Братья! Отвергнем ли Ставра, приговорим ли — воля Божества не изменится, суд Его свершился. Оно зовёт нас к единству, но в том нет беды. Аветой я был, аветой останусь. Снова смолкли все звуки, даже дыхание замерло, и услышали аветы со Ставром голос Маглора, искажённый от муки: — Мужи и дева аветийские, вы печалитесь о том, что утратили — но горем станет для вас день, когда возвратится утраченное. Ибо вместе с достоинством и нездешней силой вернутся к вам боль и искажение, и раны незаживающие — и в другой раз радостны и благодарны будете за освобождение! И когда поднялся с колен оправданный Ставр, рухнул без чувств Маглор, и меч его, звеня, упал на порог дома.