От гнева и воли

— Отведи меня к павшим, — велел Ставр. Трур кивнул. Он ждал короля у дверей дома, у остывающих углей костра — а может, и не короля вовсе. Смотреть в лицо Ставру старый друг и соратник избегал. Неужели так изменилось, исказилось оно, что стало страшно? Аветы держались поодаль. Ставр понимал, конечно, почему. Но теперь, когда воссоединились они со своими вождями, должны были оставить сомнения. Ставр следовал за Труром по пустым улицам, и чем ближе к святилищу, тем явственнее и ужаснее были следы ночного боя. Людей Сильви избито было без счёта, и лежали они неприбранные. — Погиб ли кто-то из народа, из наших воинов? — спрашивал Ставр. И Трур, не оборачиваясь, рассказывал, как ночью мятежники, возникшие словно из ниоткуда, наводнили храм, но встретили их хорошо, и к схватке были готовы. Погиб Амарт — преградил дорогу к королевскому дворцу целой толпе, и подняли его на копья, и так протащили до самых дверей. Не пережил ночи и Лир — старик потребовал, что его вынесли на носилках, и до последнего вздоха направлял и ободрял своих людей. Аветы разделились в ту ночь. Иные не вмешивались в бой, оставаясь у дома оправданий, но большинство всё же присоединились к людям Ставра и защищали свою святыню. Силами колена Эрика удержаны были дворец и внутренний двор. Никто из больных и увечных не пострадал, а из авет погибли Нарви, Зорко, Вели и Нерт. Сильви, израненного, схватили и бросили в подземелье — А Орелен? — Ставр подумал об этой благородной и сильной женщине. — Ещё на закате пришла к святилищу и всю ночь провела там, моля Всевышнего о защите и милости. Орелен оказалась не только благородна, но и мудра. Безопаснее и спокойнее ей было рядом с Лиром, чем с аветами. У ступеней святилища стояли носилки, и тело Лира укрыто было дорогой багровой тканью. Ставр склонился над ним. — По опасным дорогам вёл ты меня, Старый! Но теперь и твоя дорога завершилась. Советником многих был ты... И казалось ему, что старик усмехается. Многое открыл он Ставру и другим воинам, но больше унёс с собой. Пока прощался король с Лиром, подошла к носилкам Вила и бросилась к мёртвому. — Горе мне! — запричитала она, как смертная женщина, отбросив ткань от тела. — Оставил меня учитель, мудрейший из живущих! Неведомо было королю, что связывало её с Лиром. Как однажды старик избрал его и следовал за ним, так приметил и Вилу, освобождённую рабыню, и наставлял её. В битве уберёг и, может, стал бы ей добрым помощником и на будущее. Утешить её не смог бы Ставр, да и не стал пытаться. Жёнам даны слёзы, и нет ничего стыдного в них даже для воительниц и жриц. Амарт лежал на своём плаще, и вокруг него, в безмолвии и почтении, стояли его товарищи. Ставр обратился к ним. — Благо вам! Свободны вы, как и были — можете вернуться к себе, взяв награду, какую пожелаете, а можете остаться со мной и служить мне. Но я прошу о том, чтобы дочь Амарта пришла сюда. Я найду ей достойного воспитателя. — В этом нет нужды, — ответил ему воин, самый молодой из всех. — Её взрастит Ринд, наша госпожа. И нам не нужно иной награды, кроме свободы. Самый храбрый из нас погиб за твою власть, король! Но больше не хотим мы умирать за корону. Смерть может быть ценой лишь для свободы, а ныне свобода воссияла — и нам пора возвращаться к себе. — Да будет так. В любое время вы вольны идти. Но я прошу остаться на время и разделить радость победы, трудной и чистой. Скоро станут аветы вспоминать Ксандра и Ясне, — Ставр хотел пригласить их на Величание. Аветы теперь не воспротивились бы, смертные стали ближе им. — Нам мало дела до аветийских праздненств, — вмешался другой соратник Амарта, что постарше. — Только малая часть авет помогли нам в эту ночь. Да и по правде, были ли нам врагами лесные люди? Как и мы, берегли они свою волю. — И потому напали среди ночи, — указал им Ставр, — то бесчестное дело. — Мы не короли и не правители, чтобы судить о чести, — воин бросил на него взгляд, скорый и острый, как стрела, потом снова посмотрел на Амарта. — У каждого своя причина сражаться и умирать. У нас нет больше причин оставаться с тобой, Ставр. И он не мог их ни осуждать, ни удерживать. — Добро. Но передадите ли дочери Амарта подарок Минны, моей госпожи? Они переглянулись и согласно закивали. От заслуженных даров не отказываются. Затем обошёл Ставр погибших авет, положенных на погребальные покрывала. Не было в тех порока, и первые лучи озарили их лица, юные и беспечные в последнем сне. Может, им повезло ещё умереть истинными аветами, и тела их распадутся росой. Может — познают тление, как человеческие. Значения это больше не имело — чисто одно и достойно другое. Ставру нужно было увидеть Сильви, и Трур проводил его, по-прежнему пряча глаза и словно отворачиваясь. Пока шли они, в красноватой холодной мгле, к дому умирающих, увидел Ставр брошенное на землю знамя, разорванное и опалённое. Тёмное, с отливом зелени, было оно, и человеческий череп белел на нём в окруженье вечнозелёных ветвей. — Разве у Сильви есть собственный знак? — удивился король. Трур повёл плечом — стало быть, есть. Ставр поднял знамя с земли, и с ним же вошёл к Сильви. Хозяин Леса, в отличие от многих, на короля смотрел прямо, испытывающе. А когда увидел своё знамя, то и вовсе переменился в лице. — Ты живой! — воскликнул он, вскочив с соломы. — Едва верю собственным глазам, но пусть будет так. — Кто ты? — Ставр сел на скамью у входа. — И почему череп? — К чему глупые вопросы? Ты был в Гли-Шилет и видел гробницу моих предков, великих владык и чародеев. У Сильви отняты были одежды, кроме малой тряпицы. Тело его было жилистым и крепким. Темнели раны на нём, и запеклась кровь, но всё ничтожно было, как следы неумелых ударов топора по мощному древу. — Твоих предков? Кто же ты? — Ставр почувствовал, что лишь сейчас может получить ответ. — Ты молод, но ты же и стар. — А ты стар, но молод, — Сильви будто передразнивал его. — И если передо мной король этой земли, то я, пожалуй, назовусь. Я Умир Гли-Шилетский, наследник Зелёной крепости. И я благодарен тебе, о владыка, что твоею рукой положен конец аветийскому могуществу! И, увидев смущение Ставра от этих слов, он продолжил речь, полную ярости и яда: — Они – проклятие этой земли, и лучшее для всех – их уход, кровавый или мирный. Чтобы они испарились, как пена, в которую они обращаются, с их погребальных тряпок. Люди же, мои братья – основание и опора Острова. Мы и аветы – как камень и пена, как Лес и Море. И Море уступит, я знал – так и случилось, причём оно было побеждено и покорено аветийской рукой! Я выступил за тебя, мужа смертной крови, обращённого к неведомому будущему, и не ошибся. Аветы ослабеют и сольются с людьми. Исчезнут, и скоро останутся только в сказках старух. Оттого и череп на моём знамени — предки мои оставили основу, и она не будет сокрушена или утрачена. — Постой, — Ставр выбросил руку, призывая к молчанию, и Сильви замер, сник. — Я видел в усыпальнице погребальные покрывала. Да, на них лежали кости, но всё же. Сильви присел, тяжело перевёл дух. — Ты видел то, что видел, Ставр. Гли-Шилет была под аветийским владычеством. И до сих пор я не могу прийти туда. Если только ты мне не позволишь. Впору было смеяться Ставру. — И поэтому ты пришёл оспаривать мою власть и моё право? — но он не позволил себе глумиться над побеждённым и говорил спокойно и с участием. Сильви покачал головой. — Ты прекрасно знаешь, что не твоё. Ты не должен был пережить этой ночи. Никто бы не пережил. — Но видишь, как всё обернулось. И как я должен с тобой поступить, Умир? — Да как пожелаешь, — тот махнул рукой. — За измену ты меня судить не сможешь, даже если захотел бы. Та ночь была ночью ветхих клятв, а я и не клялся тебе никогда. — Ты пролил кровь в святом месте, — сказал Ставр. — Это для авет оно святое, не для меня. — Но закон велит уважать чужую святыню, если только ты не захватчик. А над захватчиками не нужно и суда. Одно для них — лютая смерть. Говоря, Ставр припомнил Гьорта и его умение сплетать узоры из заповедей и законов, из ясного и недосказанного, солнечного и лунного. Наверное, сейчас бы авета был бы доволен своим другом и господином — а когда-то учеником. — А ещё ты вероломно напал ночью и убил людей, с которыми у тебя не было вражды, — подумав ещё, добавил Ставр. — Я понял тебя, — Сильви вздохнул, положил ладони на колени. — Ты меня казнишь. Только как, если и тебе здесь нельзя проливать кровь, кроме как защищаясь? Петля, костёр? — Тебе не следовало приходить сюда самому, Умир. Остался бы в Лесу... — Я в Лесу уже столько брожу, сколько аветы не живут. Они замолчали, задумавшись — каждый о своём. — Я не хочу твоей смерти, — признался Ставр. — Всё-таки ты помог мне. Если ты предложишь за себя выкуп, и родичи погибших примут его, я с радостью отпущу тебя. — Мне нечем выкупить себя, — отрезал Сильви. — Да и не примут аветы от меня выкупа. — Разве между вами такая ненависть? Но с чего? Сильви не ответил — отвернулся. — Если для тебя важно сохранить тайну, то ты можешь молчать, — упрямство в беде, по убеждению короля, заслуживало уважения. — Но наступит полдень, и ты умрёшь, как умирают все люди. Меняются времена, и мы встречаем зарю нового века. Ты радуешься, что аветийская слава померкла, но что о твоей славе, Умир Гли-Шилетский? Разве ты не хочешь изменить что-то в своей судьбе? — Судьбе, — эхом повторяя за Ставром, протянул Сильви. — Что моя судьба? Я был счастлив и имел всё, что может пожелать смертный. Род мой по древности и славе не уступал коленам аветийским и гордости своей не уронил и под владычеством их. Я был старшим сыном, был наследником, пока не пришёл мой брат, проклятый авета, чтобы отнять всё. — Постой, как твой брат? И как он мог быть аветой? — Мог. Единокровный брат — сын моего отца и аветийской девки. Уж не знаю, где мой отец с ней сошёлся и не было ли в том хитрого замысла... А ещё он был старшим. Выходило, что участь Сильви и в самом деле была незавидной. Ночи утешения были за пределами аветийского понимания и считались браком по сердцу, таким же крепким и святым, как и брак по обряду. — Брат изгнал тебя? — спросил Ставр. — Нет! Я ушёл сам. Ты же понимаешь, что случилось? В один миг и я, и моя сестра стали ублюдками. Позор пал на нашу семью. — А как поступил король? Ставр не знал, как рассудил бы он, но вполне представлял, каким было бы решение Гьорта или Небоя, или любого из авет. Единственно верное и безупречное. — Так и поступил, — Сильви снова смотрел на него, но взгляд его плавал. — Наш отец умер в темнице. — Мне жаль, — в поступке отца Сильви Ставр не видел ничего, кроме глупости. — Но ведь он должен был понимать, что делает. — Должен был, полагаешь? Да она, та девка была... Аветой в оковах, рабыней. Вот уж не ожидал Ставр, что такое было возможным в благословенные времена! И тем сложнее было молодому Умиру смириться и уступить, признав право брата. — Выбора у меня не было, — Сильви будто жаловался. — Продавать свой меч, служа владыкам земель? Стать учёным мужем, а до этого сидеть на хлебе и воде, ходить в ветхом и дырявом платье? Или, может, молиться в Храме? Сестра осталась с братом, да и меня уговаривала. Нигде не мог я найти защиту в своей нужде и поддержку в своей правоте. Аветы черпали силу от Моря — а я обратился к Лесу. А потом пришли захватчики из-за Моря. — Но ты не примкнул к ним, — это Ставр знал. — Ещё бы я к ним примкнул, — невесело усмехнулся Сильви. — Мы были и остались — непокорённые. К тому времени у меня уже были небольшие силы. Ну, знаешь, беднота, сироты, обиженные на отцов младшие сыновья. Ставру не нужно было объяснять, что это были за силы и как с ними следовало поступать. На месте брата Умира он бы расправился с ними как можно скорее. Разбойникам — петля. — Брат писал мне письма, — Сильви говорил всё скорее, часто моргал, — длинные, трогательные. Просил помочь, и я был согласен даже, но в обмен требовал только одного. — Вернуть тебе первородство. — Именно! А он, глупец, не соглашался. Сестра, милая моя Либуше, чуть с ума не сошла, умоляя кого-нибудь из нас уступить. Но мы оба стоили друг друга — всё-таки сыновья одного отца. А что дальше, догадаться несложно. — Он погиб? — Почти. Аветийское войско было разбито. А мой братец, рождённый в оковах, попал в плен — и в Гли-Шилет Тугкор приехал на колеснице, в которую нагим был запряжен… Да, он и был запряжён. Авета, что. Тщетно Ставр искал в лице Сильви хотя бы след раскаяния. Злорадства, впрочем, в нём не было тоже — хозяин леса незаметно для короля сумел снова надеть маску, скрывавшую его древнюю, уже нечеловеческую душу. — Завоеватели пировали в крепости почти луну, — рассказ его близился к концу. — Потом я слышал, что Тугкор отрубил брату руки по локоть и ноги по колено и держал на цепи у своих ног, как собаку. Когда он оставил пепелище, я решил прийти туда. И не смог. Не стены — ты сам видел, что они уже не были препятствием — но какая-то неведомая сила мешала мне войти в Гли-Шилет. Скоро я понял, что это брат перед смертью заклял её от меня и моих родичей. Никакой не Тугкор, а мой брат — аветийская магия читается лучше, чем их склады. — Или не брат — сестра, — вырвалось у Ставра. — Женщина тоже могла проклясть. — Возможно, — Сильви задумался. — У неё была причина ненавидеть меня. — Ты знаешь, что с ней стало потом? — Нет. Наверное, то же, что бывает с красивыми девушками, когда в их дом врывается завоеватель. Если ей повезло, то сгорела в собственной башне. Как тебе моя история, Ставр-чужеземец? Не раскаиваешься, что спросил? За его холодностью Ставр чувствовал что-то, спящее крепко, как семена в мёрзлой земле. — Не раскаиваюсь, Умир. Более того, я думаю, что ты заслуживаешь того, чтобы своими глазами увидеть и крепость внутри, и башню своей сестры. Ужас коснулся Сильви. — Что же ты, — голос его дрогнул. — Пересмотришь приговор старого короля и возвратишь мне мой дом? — Нет, — Ставр решил быть с ним честным до конца. — Я не стану делать этого — я не нарушил ни одного аветийского завета, не нарушу и впредь. Но так как Остров от власти завоевателей вернулся под мою руку, то я могу жаловать землями того, кого пожелаю. Гли-Шилет пустует — а значит, принадлежит мне. Ты и твои люди были храбры и усердны в борьбе за свободу... — А моё преступление, пролитая кровь? — Ты ещё можешь принести за неё выкуп, — напомнил Ставр. Он оставил Сильви размышлять, а знамя его, уходя, отдал смотрителю. Будет Умир благоразумен — увидит его над Гли-Шилет. Если нет — не поможет ему ни Лес, ни сам Всевышний.