Save me from the nothing I’ve become. Now that I know what I’m without, You can’t just leave me. Breathe into me and make me real, Bring me to life. Спаси меня от участи стать ничем. Теперь, когда я знаю, чего мне не хватает, Ты не можешь просто бросить меня. Вдохни в меня жизнь и верни в реальность, Сделай меня живой. © Evanescence — Bring Me To Life
— Мне нужно подышать, — произнес Антон, надев высокие армейские ботинки в коридоре квартиры. Он доложился сейчас больше для галочки. Арсений в позе эмбриона свернулся на диване в зале, а Поз сидел на кухне, где разговаривал по телефону с Катей, решив признаться ей в столь позднее время, что любит её и скучает по ней и дочери. На фразу Антона Дима лишь махнул рукой, предоставив Антону делать всё, что ему вздумается. Сережа расстилал Диме и Антону на полу матрас, хотя самого клонило в сон, но тяжкое бремя хозяина квартиры лежало на его плечах. — Ты не натворишь глупостей? — поинтересовался Серый, бросив короткий взгляд на Антона, который накидывал куртку на плечи. Он посмотрел на Арсения, уткнувшегося носом в подушку, на которой лежал, и тяжело вздохнул, искренне желая разделить всю боль друга с ним. — Мне просто надо многое осознать, — покачал головой Шаст. — Осознать, что я виноват в том, что произошло с вами. — Ты так ничего и не понял, — покачал головой Сережа, превратив в движение свой хвостик. Антон развёл руками, показывая, что де вот такой он есть и его нужно принимать таким. Он толкнул тяжёлую дверь и вышел на лестничную площадку. Парень нажал на кнопку вызова лифта и под мерное его гудение думал о разговоре, который произошёл между ним и его друзьями. Ничего нового Шастун не услышал — все ребята были разбиты, кто-то больше, как Арсений, который оплатил неустойку деньгами, что получал от продажи футболок, кто-то меньше, как Поз, который, вернувшись в Воронеж, устроился в стоматологическую клинику. Где-то между застрял Серёжа Матвиенко, чей рассказ поставил Шастуна в ступор. Серёжа и вдруг встречался с замужней женщиной. Шастуну хотелось вжаться в собственные плечи от стыда несмотря на то, что парни старались придать нотку обыденности разговору, который вели. Мрачный Попов отважно старался шутить, но его шутки напоминали больше чёрный юмор, сопровождаемый загробным смехом. Когда Шаст снова попробовал извиниться (такое ощущение, что вся его жизнь последние несколько месяцев состояла из извинений), парни дружно остановили его. Виноваты были все, Антона можно было понять. Тогда бы пауза не затянулась настолько. Если бы они только его поддержали. Антон толкнул железную дверь подъезда и осмотрелся по сторонам. Понимая, что потерялся во времени, Шаст достал телефон — 02:50. Самое время для ночных прогулок по Москве. Он втянул ноздрями влажный московский воздух и спрятал руки в карманы — возвращаться в квартиру и ложиться под бок к вечно сопевшему Позу не хотелось. Шастун прикрылся ладонью от света фар, которыми приветливо одарила его черная мазда. Парень попытался разлепить свои глаза, ослеплённые вспышкой света, и разглядеть водителя. Миссию он успешно провалил, поэтому всё, что оставалось Антону, это двинуться к машине. Водитель покинул машину и извлёк из кармана пачку сигарет, предложив её Шасту. Антон кинул сухое «спасибо», вставив сигарету в рот и сверкнув в ночном пейзаже города вспышкой, исходившей от зажигалки. Водитель черной мазды оказался молодым парнем, возможно, даже ровесником Антона. Шастун ещё с балкона пытался его рассмотреть, но мазда расположилась левее фонаря, поэтому Антон видел лишь лицо Жени, на которое падал его свет, парень всегда оставался в тени. У молодого парня были русые волосы и голубые глаза, такие же добрые и мягкие, как у Арсения. В них сверкали какие-то непонятные огоньки, которые располагали к себе. Блондин периодически оттягивал левый карман своих джинс, разглядывая въезд во двор Матвиенко — он кого-то ждал. Курили они молча. Незнакомый парень не спешил заводить разговор с Антоном, за что Шастун был ему благодарен. Дым с завидным постоянством покидал его лёгкие, а приятное тепло приятно растекалось по его телу. Иногда, чтобы тебя услышали, достаточно помолчать. Блондин первым выкинул докуренную сигарету, точным броском попав в урну, стоявшую за скамейкой. Он откашлялся и вернулся в машину, остановившись ненадолго, когда открыл дверь. Он посмотрел на Антона, угадывая, правильно ли он его понял. Шастун кивнул, подошёл к урне и выкинул туда дотлевшую сигарету. Поравнявшись с машиной, Антон дёрнул на себя дверь со стороны пассажирского сидения и сел в салон. — Я Лёха, — представился, наконец, блондин, когда Шастун разместился на соседнем сидении. Антон некоторое время подержал в руках ремень безопасности, затем беззаботно вернул его на место. — Антон, — представился он, в свою очередь, пожав протянутую ему руку. — Да, я знаю, — улыбнулся парень. — У меня дома есть телевизор, — улыбка Лёши оставалась мягкой, как и его глаза. Двор осветили фары подъезжающего автомобиля. Лёша дёрнул шеей, изучая его. В следующую минуту Алексей, видимо, узнал человека, сидевшего за рулём. Как только черная мазда остановилась, а это снова была именно эта марка машины, Лёша тоже толкнул свою дверь и направился к водителю подъехавшего автомобиля. — Привет, Лех, — обрадовался своему коллеге брюнет, вышедший на улицу. — Здорово, Илюх, — ответил тем же ему Тарасов, пожав протянутую мужскую ладонь. — Как оно? — кивнул Илья на окна квартиры Матвиенко, что не ускользнуло от взгляда Шастуна. Разговор парней он не слышал, но это не мешало ему подглядывать за ребятами. — В Багдаде все спокойно? — Из интересных событий на сегодня только то, что Котовская стала собутыльником для импровизаторов, — усмехнулся Тарасов, прислонившись к машине Ильи. — Иногда я даже не знаю, как я отношусь к этому затишью — то ли оно мне нравится, то ли оно пугает меня. — Тарасов, не нагоняй скуку. Это мне, а не тебе пришлось покидать теплую постель, — для пущей убедительности Илья сладко потянулся и зевнул. — Я безумно рад возвращению Котовской, но по ночным сменам я совсем не скучал, — зачавкал он. — На следующей неделе во сколько меняемся? — Если бы я знал, Майоров, если бы я только знал, — покачал головой Алексей. Илья Майоров кивнул. Он потянулся к карману и извлёк оттуда пачку сигарет. С вредными привычками на подобной работе сложно завязать. Он чиркнул зажигалкой и затянулся сигаретой, выпустив серебристый дым из своих ноздрей. — Женьку забирал Кирилл? — повернулся Майоров на Тарасова. Тот кивнул. — Вполне ожидаемо, — горько сплюнул он. — Ты заметил, что Кирилл последнее время не заморачивается и перекладывает на нас любую работу. — Котовская думает, что у него кто-то появился, — Тарасов поёжился от холода и сложил руки на груди, сосредоточенно смотря на балкон квартиры Матвиенко. — У Кирилла? Шмелёв будет до самой смерти любить Котовскую. Это знают все, — хмыкнул Илья. — Твоя смена, как я посмотрю, заканчиваться не планирует? — кивнул Майоров на сидевшего в машине Тарасова Антона Шастуна. — Нужно подбросить его по одному адресу, — потёр затёкшую шею Лёша Тарасов. — Котовская в курсе? — Илья был рад, что теперь обо всех передвижениях их клиентов нужно было сообщать Жене, а не Кириллу. — Естественно, — протянул, усмехнувшись, Тарасов. — Ладно, давай, — откашлялся Леша, протянув руку Майорову. — Завтра на том же месте, в те же три часа, — улыбнулся он коллеге. Он развернулся на каблуках своих высоких армейских ботинок. Антон был обут в аналогичные, что заставило его проникнуться доверием к Алексею. Извлекая из кармана телефон, Леша набрал кому-то сообщение и, ускорив шаг, поравнялся со своим автомобилем, где его ждал Антон. Тарасов дёрнул на себя дверь с водительской стороны, приземлился в кресло и пристегнул ремень безопасности, бросив короткий взгляд на Антона. Шастун закатил глаза и повторил манипуляции Леши. Усмехнувшись столь лёгкой победе, Лёша повернул ключ зажигания и завёл автомобиль. Повернув руль, Леша вывернул машину, покинув двор Матвиенко. В зеркало переднего видения Антон увидел, что его место заняла аналогичная чёрная мазда. В салоне автомобиля Алексея Тарасова пахло дорогим парфюмом. Антон сразу отметил, что на заднем сидении лежала дорогая кожаная куртка, которая совсем не гармонировала со знакомыми пакетами из McDonald’sа, куда Антон любил заходить на первом курсе университета. Антон не задумывался, что некоторым людям приходилось лишать себя завтрака и обеда в своём стремлении защитить их, и Шастуну стало не по себе. Тарасов вряд ли мог подслушать мысли Антона. Он иногда прибавлял громкость на магнитоле, когда слышал знакомые композиции, и барабанил пальцами по рулю, когда машина останавливалась на очередном светофоре. Шастун не догадывался, куда Леша вёз его, но ему было всё равно. Неважно куда, главное ехать. Шаст бросил взгляд на дорогие часы, которые затягивали в кожаный ремень запястье Алексея. На две жизни хватит. — Так, значит, ты водитель? — Антон отвернулся от окна, которое изучал на протяжении пятнадцати минут. — Малыш на драйве, ага, — улыбнулся Тарасов, продолжив излучать свет. Шастун непонимающе хлопал глазами. — Фильм такой есть с Энселем Эльгортом, любимым актёром Котовской. Он там работал водителем у преступников, которые грабили банки. Я работаю водителем у оперативников управления, — пожал плечами Лешка, уведя машину вправо. — Просто водитель или как? — поинтересовался Шаст, потерев свой подбородок. — С дополнительными возможностями, — обтекаемо уточнил Леша, остановившись на очередном светофоре. — Если ты знаешь, кто любимый актер Котовской, то ты… — задумчиво произнес Антон, разглядывая Тарасова. — Ее одноклассник, — рассмеялся Алексей, догадавшись, к чему клонил Шастун. — Отсидел с ней десятый и одиннадцатый класс от звонка до звонка. Теперь вот сажаем других, — будничным тоном рассказывал Леша, не скрыв ровным счетом ничего. — Она предложила мне работу в управлении, я согласился. В конце концов, лучше разбиться на машине, когда гонишься за преступником, чем когда участвуешь в гонках за деньги, — философски размышлял Тарасов. Шастун кивнул, выразив своё согласие. — Ты, как и Котовская со Шмелёвым, ездишь за нами по городам? — Если есть возможность, то да, — пожал плечами Тарасов. — Когда города ближайшего Подмосковья, то слежка за вами под мою ответственность. — Когда нашли бомбу в гримерке, была твоя смена, да? — Шастун видел, как Лёша поменялся в лице и вцепился пальцами в руль. Тарасов пытался держать себя в руках, но Антон понимал, что проступок парня стоил ему дорого. — Я готов на конституции поклясться, что в трубке слышал голос Шмелёва, — почти кричал Тарасов, пропустив светофор и проехав на красный свет по пустой улице. — Мы работаем с ним не первый год, и я прекрасно могу отличить голос Кирилла от остальных, уж поверь мне. Он четко отдал распоряжение отменять наружку, я выполнил приказ. Зачистку не стали делать, а я, наконец, мог сходить нормально поесть. Если кто-то и имитировал голос Кирилла, то он очень способный человек, — остыв, уже спокойным голосом произнёс Алексей. — Он тебе не нравится, — констатировал Шастун, всё больше проникаясь симпатией к Лёше Тарасову. — Он никому не нравится, — хмыкнул Тарасов. — Только Котовская способна работать с ним в паре, — он вывернул руль машины, заехав в незнакомый Антону двор. Лёша остановил дверь около одного из подъездов и посмотрел за спину Шастуна. — Странно, — задумчиво протянул Алексей, разглядев что-то в темноте. — Держи, — он извлёк что-то из кармана джинсов и протянул Шастуну. При ближнем рассмотрении Антон узнал ключ от домофона. — Пятьдесят восьмая квартира, четвёртый этаж. Шастун повертел в руках полученный ключ, ничего не понимая. В его душу закрались некоторые подозрения, но дружелюбный настрой Тарасова ставил его в тупик. Лёша снова начал барабанить пальцами по рулю, продолжив изучать что-то за спиной Антона. Почувствовав повисшее в воздухе напряжение, Антон отстегнул ремень безопасности и, попрощавшись, вылез из машины. Алексей уезжать не спешил, словно хотел убедиться, что Шастун точно зайдёт в подъезд. Осознав, что другого выхода у него не было, Антон прислонил ключ к замку и дёрнул на себя тяжелую железную дверь.***
Умирать Антону не хотелось. Он ещё совершил так мало глупостей, вспомнив о которых он мог с лёгкостью сказать, что жил, а не существовал. Да, за его плечами был богатый сценический опыт, множество проб и ошибок, взлётов и поражений. Но он не успел сделать самого главного, о чём мечтал последние несколько лет — он не успел создать семью. Антону хотелось возвращаться в дом, где его ждали, слышать топот маленьких ножек, целовать маленькие ручки, которые бы тянулись к нему. Ему хотелось играть со своим сыном или дочкой в прятки, услышать первое «папа» и расплакаться. Плакать так, как плакал Арс, когда родилась Кьяра; как плакал Дима, когда родилась Савина; как плакал Стас, когда родился Демид. Семья была тем чудом, которым хотел обладать Шастун, которое отнял у него бог. Он вспомнил карие глаза Иры, в которые миллион раз говорил это простое, но вместе с тем такое волшебное «люблю». Лицо Ирины расплывалось, и Антону пришлось признать, что некоторые черты её лица стёрлись из его памяти. Её карие глаза заменили другие того же цвета, но такие живые и манящие. Те глаза, в которые он не успел достаточно наглядеться; те глаза, которые срывали башню и заставляли быть нервной истеричкой, каким Антон никогда не был. Пока на свете были глаза цвета молочного шоколада Женьки Котовской, Антону умирать не хотелось. Пока он давил на дверной звонок, практически сравняв его с пластиковой коробочкой, поймал себя на мысли, что перед Женей надо всё-таки извиниться. Сама мысль о том, что Лёша Тарасов мог оказаться двойным агентом, а все письма были предназначены для Антона, заставляла парня испугаться, что за дверью этой квартиры находилась его погибель. Дверь квартиры, скрипнув, открылась. На пороге действительно была погибель Антона, и у неё были глаза цвета молочного шоколада. — Я что, такой предсказуемый? — возмутился Шастун, когда первое оцепенение от встречи с Котовской пропало. — Откуда он мог знать, что я захочу поехать к тебе? — продолжал кричать Антон, не в силах перевести своё сбившееся дыхание. — Я попросила его отвезти тебя, куда ты захочешь, — спокойным тоном произнесла Женя, которая, по-видимому, недавно вышла из душа, поскольку её волосы мокрыми волнами лежали на её плечах. — Если ты не назовёшь конкретный адрес, приказала везти ко мне. Кстати, если ты хочешь знать, то моя гениальная идея чуть ли не провалилась. Если бы ты вышел позже, то ты бы опоздал, и Лёшка уехал домой, — Женя отступила назад, пропустив Антона в квартиру. — Они меняются в три часа, — пояснила Котовская, отметив замешательство парня. У Шастуна не было сил спорить с Женей, он послушно переступил порог квартиры, позволив Котовской закрыть за ним дверь. Он приземлился на полку шкафа, который стоял при входе и перевёл дыхание. Женька развернулась на него, захлопав своими огромными карими глазами. «Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни», — подумалось вдруг Шастуну. Раскрасневшиеся от жары щеки Жени Котовской заставили его улыбнуться. Весь внешний вид девушки вызывал у Антона улыбку. Майор специального управления по обеспечению безопасности Женя Котовская, которая ловко обезвредила бомбу и, по словам Шеминова, прекрасно владела оружием, стояла в прихожей одетая в розовую пижаму, на которой были изображены зевающие котята, а на её ногах были одеты серо-розовые высокие носки с кроличьими ушами. — Выглядишь потрясающе, — не выдержал Шастун, рассмеявшись. — Да, именно на такой эффект я надеялась, чтобы ты знал, — недовольным тоном произнесла Женя, но Антон видел, как в уголках её губ заиграла улыбка. — Тебе удалось меня очаровать, — кивнул Антон. С лица Котовской улыбка исчезла, так и не появившись. Она сложила руки на груди и посмотрела в глаза Шастуну. Ощутив, как от этого напряжения начинали разлетаться искры, Антон расстегнул свою куртку и залез в свой нагрудный карман. — Мне кажется, что это твоё, — он положил цепь с обручальным кольцом на протянутую ладонь Жени. — Давно хотел вернуть тебе его… — Но посчитал, что это будет слишком просто, — перебила его Котовская, сжав ладонь. Её слова ударили его под дых, заставив сердце замедлить свой ход. Он не нашёл в себе силы поднять свои глаза на Котовскую, потому что знал, что она всё ещё смотрела на него. Пальцы Антона перебирали многочисленные браслеты на его руке, он снова пытался подобрать нужные слова. — Прости меня, — тихо попросил Антон. Ему казалось, что он приложил совсем немного усилий, когда говорил эти слова. Но они оказались неожиданно громкими для этой звенящей тишины. — Я не должен был себя так вести. Мне не нужно было говорить этих слов. — Ты хотел сказать, что тебе не нужно было молчать, — подсказала ему Котовская, усмехнувшись. — Ты был немногословен, если тебе интересно. — Я не хотел тебя ранить, — и снова её усмешка. — Ладно, мне хотелось тебя ранить. Я не знаю, как это описать. Но у меня словно есть… потребность, — удивлённо произнес Шастун. — Потребность сорваться на ком-нибудь. На каждом, кто пытается меня спасти. — Потребность сорваться, обидеть, ранить, услышать звон разбивающегося сердца, увидеть потухающий блеск в глазах, — перечислила Котовская, а Антон вжимался в собственные плечи с каждым сказанным словом. — Это нормально. Нормально желать причинить боль постороннему человеку. В этом же нет ничего страшного. Миллионы людей каждый день кидают презрительные взгляды друг на друга, срываются на незнакомых людей в супермаркетах. Они даже не задумываются, что могут кого-то добить, столкнуть с обрыва, потому что именно их взгляд или слова будут решающими. Ладно, — махнула рукой Котовская — вид подавленного Шастуна не приносил ровным счётом никакого удовольствия, было достаточно, что он сейчас сидел напротив неё и прятал виноватый взгляд. В конце концов, она подписалась спасать его, а не добивать, — чай или кофе? Антон оторопел от неожиданной смены настроения Женьки. Он поднял на неё глаза, чтобы на всякий случай убедиться, что Котовская не тронулась умом за те минуты, что он не смотрел на неё. — Чай. — Раздевайся, куртку повесишь в шкаф, — скомандовала Женя, скользнув по паркету в прихожей. — Если нужны тапочки, можешь найти их в нижней полке. Правда, сомневаюсь, что ты найдешь что-нибудь себе по размеру. Максимальный размер ноги гостя, который захаживал в мои хоромы, был сорок третьим. Антон не упустил возможности состроить рожу в спину уходившей Котовской. Он стянул с себя куртку и повесил её на вешалку, которую обнаружил в шкафу. Вещей здесь практически не было — лишь голубая куртка Жени и драповое пальто синего цвета, которое, скорее всего, тоже принадлежало девушке. На полке рядом с зеркалом оказалось мало вещей — белый флакон духов с изображением крокодила, расчёска, несколько резинок и потрёпанный, повидавший пару лет на своем веку, бежевый тюбик с блеском для губ. — Кстати, за пару минут до того, как ты пришёл, мне звонил Позов, — крикнула Женя, которая, судя по звукам, скрылась на кухне. Антон напрягся. — Сказал, что переживает за тебя. Мне пришлось заверить его, что все хорошо, и Тарасов составит тебе компанию этим вечером, точнее ночью, — Женя повернулась на Антона, который продолжал стоять в дверном проёме. — Садись, — указала она на стул, — в ногах правды нет. — Больше тебе Дима ничего не сказал? — осторожно поинтересовался Шастун, зная, что Позов способен на неожиданные поступки ради того, чтобы спасти Антона. Поз мог бы даже рассказать Женьке, что Антон виноват в той аварии, если бы знал наверняка, что это заставит Котовскую оставить Шаста в покое. — Если честно, то он со мной обычно немногословен, — поджала губы Котовская, наморщив свой нос. — Хотя нет, сказал, — Женя сосредоточенно постучала пальцем по губам, — сказал, что я бессердечная сука. Слушай, он, правда, так сказал, — до Жени словно только сейчас дошёл смысл сказанных Димой Позовым слов, — обидно, — коротко подытожила Евгения. — Почему люди так настойчиво требуют правду, а, услышав её, обвиняют тебя в том, что ты слишком прямолинейна? — задумчиво произнесла девушка, включив кнопку электрического чайника. — Ты про Арса? — спросил Антон, опершись руками на спинку стула, на который не спешил садиться. — Я про ситуацию в целом, — дёрнув плечами, пояснила Котовская, запустив пальцы в свои волосы. — Все хотят знать правду, но никто ее не любит. Ты чего стоишь-то? — Я… — растерянно протянул Антон. — Я как бы первый раз у тебя в гостях. Я могу осмотреться? — робко поинтересовался он. — Валяй, — пожала плечами Котовская. — Шастун, — окрикнула она его прежде, чем парень успел покинуть кухню. — Ты сладкое любишь? — Разве у тебя не было достаточно времени, чтобы понять, что я всеяден? — рассмеялся Антон. — Отлично, — чуть ли не подпрыгнула Котовская, обрадовавшись. — А то вчера Кирилл принёс пирожные и торт. Я так боялась, что они могут пропасть, тогда с ними, пожалуй, чай и попьем. — Я не откажусь, — улыбнулся Антон и, развернувшись, покинул кухню. В квартире Котовской был недавно сделан ремонт. Шастун почувствовал это. В воздухе витал запах клея, свежекупленных обоев и новой мебели. Всё выглядело современно — каждая комната была выдержана в едином стиле и цветовой гамме, но что-то в этой квартире было не так. И Антон не сразу, но понял — квартира была пустой, в ней не было ничего от её хозяйки. Всё было слишком идеально, не было неряшливо брошенной одежды, даже ручки на письменном столе стояли в специальном органайзере, словно были всего лишь элементом декора и по назначению не использовались. Шастуну показалось, что он находился не в жилой квартире, а в специальной фотостудии, которую снимали для счастливых семейных фотографий. Как только освещение гасло, квартиру прибирали, и она ждала новых клиентов. — Моя бабушка говорит, что квартира у меня мёртвая, — Антон повернулся на стоявшую в двери Женю, сложившую руки на груди. — Здесь как будто нет души, — продолжала говорить Котовская, не обратив внимания на удивлённого Шастуна, чьи мысли она словно слышала. — Если бы она не знала меня и попала в эту квартиру, она бы решила, что здесь не человек, а призрак живёт, — грустно улыбнулась Женя, присев на край своей кровати. — Иногда мне кажется, что она права. Загляни в мой шкаф, — указала она рукой в один из углов комнаты, посреди которой стоял Шаст, — там стопками лежат чёрные и белые футболки и парочка джинс. Больше там нет ничего. В прихожей две-три пары кроссовок. Моя квартира отличается от гостиниц, в которых мы живём, только тем, что здесь нет халата и тапочек, — на её лице застыла эта грустная ухмылка, заставив сердце Шастуна ёкнуть. — На съёмках ты была… — Одежда из управления, — махнула рукой Котовская. — Захотелось побыть немного красивой, пришлось взять пару шмоток из гардероба управления. — Здесь же не всегда было так, — подсказал Антон, услышав, что чайник на кухне щёлкнул. — После аварии мама выкинула из моей квартиры всё, что могло мне напомнить о Диме. Все наши совместные фотографии, игрушки, что он мне дарил. Абсолютно всё. Каждую мелочь. Никогда бы не подумала, что моя мама настолько дотошная. После больницы я вернулась в чужую, незнакомую мне квартиру. Вроде мебель моя, да и обои эти мы выбирали с Димой, а что-то не так. И я решила закончить начатое мамой дело. Вывезла все свои прежние вещи, по закупочной цене продала всю мебель. И занялась ремонтом, — неуверенно пожала плечами Женька. — Одно только позабыла — себя сюда заселить. Раньше здесь было всё совсем по-другому, — быстро произнесла Котовская, не позволив возникнуть тишине. — В каждом углу квартиры валялись игрушки. Мама всегда бубнила, что если собрать все игрушки, что Дима мне подарил, мы можем открыть детский магазин. А ещё шоколадки, — губы Жени растянулись в мягкой улыбке, вызванной воспоминаниями, — когда мы только начали жить с ним вместе, Димка покупал десятками шоколадки и прятал в каждом углу комнаты. Уезжал ли он к родителям или по работе в соседний город, я постоянно натыкалась на одну из этих шоколадок и словно чувствовала его заботу, его любовь. Чувствовала, что он рядом, — она жалостливо хмыкнула. — Когда я выбрасывала вещи, то наткнулась на одну из шоколадок… — Женя сделала паузу, взвесив, должна ли она передавать те чувства, которые испытала в тот момент. — Я теперь ненавижу шоколадки, — коротко подвела итог она. Антон кивнул, вспомнив реакцию Котовской на шоколад в магазине. То, что он принял за детский восторг, оказалось погружением в воспоминания. — Я боюсь здесь оставаться одна, — тихо призналась Женя, когда Шастун опустился в кресло напротив неё. — Здесь так тихо, — пожала она плечами, робко улыбнувшись. — Но и постоянно терроризировать Шмелёва у меня нет права. Через две недели после аварии я дала себе клятву, что буду жить несмотря ни на что. Ну, знаешь, эти жалкие потуги начать жизнь с чистого листа… — она подняла на него глаза. Антон кивнул, потому что чувствовал, что она нуждалась в его кивке. — Я пыталась начать нормальную жизнь, потому что считала, что мои друзья и близкие не оставят меня, помогут мне. Помогут забыть все. И ты знаешь, что они все делали? — Лезли со своим сочувствием, — снова подсказал Шастун, вспомнив своё состояние. — Точно, — согласилась Котовская. — В каждом грустном взгляде, в каждом внезапном молчании искали оборотную сторону медали. Стоит тебе резко замолчать и задуматься, как ты на грани. Все знают, что тебе больно. Все начинают говорить о твоей боли, отдирая пластырь с раны, которая только начала заживать. Я знала, что мне нужен человек, с которым я могу поговорить об аварии, но я должна была сама решать, кто именно это будет. Я хотела, чтобы, глядя на меня, они видели меня прежнюю, а не меня раздавленную. Но они не видели, — Женя задумчиво водила рукой по белым полосам на своём запястье. — А потом я просто устала бороться и доказывать им обратное, — выдохнула одними губами девушка. Антон боялся пошевелиться. Он забыл, как дышать. — Это не смерть Димы сломала меня, — охрипшим голосом призналась Женя, а Антон увидел, как с кончика её носа скатилась слеза. — Это они сломали меня уверенностью, что я сломана. Зачем убеждать людей в обратном, если они все для себя решили, — пожала она плечами, не поднимая глаз на Шастуна, который пилил её растерянным взглядом. — Это так страшно, когда ты ищешь понимания у случайных знакомых, потому что они видят то, что ты им позволяешь видеть. Они не скажут, что понимают тебя. Они наслаждаются первым впечатлением от тебя и им этого достаточно. Они не лезут в душу. Это так больно, что близкие не могут быть такими же. Котовская быстро утёрла слёзы и подняла глаза на Антона. Ей стало стыдно от его растерянной мордашки, и она попыталась улыбнуться. — Я понимаю, о чем ты говоришь, — Шастун понимал, что должен что-то сказать. — Я знаю. Я хотела помочь тебе, сделав вывод из ошибок моих близких. Получилось, что сделала только хуже. Антон опустился перед Женей на колени и взял её ладонь в свои руки. Девушка снова попыталась выдавить из себя улыбку. Шастун стёр пальцем с её щеки след, который оставила слеза, и улыбнулся за Котовскую. — Прекрати. Ты всё правильно делала, — произнес он, целуя её руку, которую продолжал держать. — Это я просто испугался, что ты будешь жалеть меня. Когда с вами подписали контракт, и вы с Кириллом приехали, я по одному твоему взгляду понял, что ты знаешь всё про аварию. — О да, — усмехнулась Котовская. — Актриса из меня хреновая. Но, согласись, было бы очень глупо, если бы я такая… О, ты попал в аварию? Никогда не слышала. Я всегда знала, что у бога отличное чувство юмора, — покачала головой девушка. — Познакомить нас с тобой, столкнуть нас лбами… Как будто жалости и сочувствия других не было достаточно, — Женя приняла попытку рассмеяться. Шастун молчал. Он в бога не верил. Как и не верил в совпадение, потому что знал, что его не было. Это он был виноват в этой проклятой аварии. На его плечах была вина за чужую боль. За боль Жени Котовской, чья жизнь превратилась в бесконечный поиск понимающего человека. Она рассматривала Антона, пытаясь успокоить свое сердце, которое бешено колотилось в её груди. Женька не понимала, почему Шастун промолчал, ровным счётом, как и не понимала, для чего ему рассказала все это. Лишь его теплые пальцы, продолжавшие сжимать её руку, напоминали о его участии в разговоре. — Мне кажется, что чайник вскипел, — сгорая от стыда и проявления чувств, Женя откашлялась. — Когда я очнулся в больнице, то первое, что я сделал, посмотрел в зеркало, — Антон поднял глаза и посмотрел на Женьку. — Знаешь, какая мысль меня посетила в тот момент? Сколько грима придётся накладывать девчонкам на моё лицо, когда мы поедем на концерты в Беларусь? Представляешь, у меня погибла девушка, а я думал о съемках, — растерянно бормотал Шастун, продолжив тонуть в бездне карих глаз Котовской. — Потом шоковое состояние… Отрицание, принятие смерти Иры. И провал… Словно кто-то надел мне на голову капюшон и затянул шнурки на нём, оставляя совсем немного воздуха. Недостаточно, чтобы сделать вдох полными легкими, но хватит, чтобы поддерживать мою жизнь. Я старался задвинуть свою боль в долгий ящик, не стал просить отсрочки у Стаса, думал, что справлюсь… что боль притупится, — Антон уткнулся лбом в ладонь Котовской. — А потом понял, что так не может продолжаться. Из-за меня шоу скатится. Я не хотел выдавать шутки, абы пошутить. Я хотел, чтобы люди запоминали наши шутки, чтобы они становились хэштегами, как шутка Арса про «я перестал волноваться». — Ты решил уйти в середине концерта, не дожидаясь его окончания, — понимающе кивнула Евгения. — Уйти, не дожидаясь заката, да. Запомнить наше шоу ярким. Не выжимать из себя шутки. Оставаться на олимпе, — кивнул Шаст. — Я надеялся, что ребята выдержат такой удар. Я даже не догадывался, что не выдержу его я. — Тебе просто захотелось остаться наедине с собственной болью, — задумчиво произнесла Котовская. — Меня, наоборот, пинком под зад вышибли из управления, — улыбнулась Женька, вызвав улыбку на губах Шастуна. — Меня просто взяли и отстранили от работы. Дали академический отпуск. Что это за бред вообще? — возмутилась девушка. — Погружаясь в работу с головой, забываешь о проблемах. У меня не было работы, мой близкий человек погиб, чем я, по их мнению, должна была заниматься? Котовская уставилась на Шастуна, и он рассмеялся. Обмен своими взглядами на жизнь после аварии превратился в спор, как легче было пережить эту трагедию. Женя, по-видимому, поняла, что так рассмешило Антона, потому что тоже улыбнулась. — Шаст, — она положила руку на плечо, — идем пить чай, пока мы не начали драться за авторство книги «Что такое не везёт и как с этим жить?». — Стой, — Антон остановил Женю раньше, чем она вышла из своей комнаты. Котовская закатила глаза. — Твой портрет, — он кивнул на стену напротив её кровати, и Женя поравнялась с парнем. Шастун не мог не заметить единственную вещь, которая говорила о том, кто живёт в этой квартире. С белого листа на него смотрела Котовская, облачённая в полицейскую форму. — Это фотография с выпускного альбома университета, — улыбнулась Женька. — Ребята подарили его на двадцать пять лет. — Ты единственная девушка в управлении? — В своём отделе единственная. Но у нас есть медсестры, лекторы и бла-бла-бла, — закатила глаза Котовская. — Что ты смеёшься? — повернулась она на Антона. — Идём пить чай, — она снова потянула его за собой.