«Победителей не судят»

Juno Reactor (Саундтрек к Матрице 3) – Asatoma sat gamaya Dr. Dre feat Eminem feat Skylar Grey – I Need A Doctor Poets of the Fall – Carnival of Rust С той ночи истлело почти два месяца. Осталось позади Рождество и празднование Нового Года, прошли каникулы. К концу января актеры, занятые в съемках «Словно девственница», слетелись в Ванкувер. Вернулся и Дженсен. Вернулся таким, что Джаред завалил приятеля вопросами, не произошло ли чего-нибудь с семьей. Дженсен лишь болезненно хмурился и качал головой. «Все в порядке» – ответил он бесцветным голосом. Реальность же отличалась от его слов, как черный от белого. Эклз страдал. Сбежав из квартиры в высотке на улице Святого Георга, он прятался. Сначала в Британской Колумбии, потом в Техасе, у родителей. Приехал один, ничего не рассказывал, садился с утра на лошадь и уезжал в прерию на целый день. О чем-то думал. Донна не лезла в душу к сыну, рассудив, что он дергается из-за Дэннил. Дженс не опровергал, да и что он мог сказать? «Мама, мне нравится мальчик, ему 36»? «Мама, мой любовник изменил мне с моей женой»? «Мама, меня предал любимый человек»? Случившееся дерьмо он носил в себе. Переживал, пытался разложить по полочкам. Не смеялся больше. Не шутил. Старался запечатать дыру в солнечном сплетении, из которой тянуло холодным сквозняком, выдувало крохи тепла, но не мог. Эмоции сначала выжигали, потом остужали. Когда, наконец, забрали все силы, с комфортом устроились в груди и непрестанно выли. Громко так, как волки по ночам на луну. Грызли душу, заставляя лицо хмуриться, а глаза слезиться. Дженсен не плакал. Он же, черт возьми, мужик, как он может лить слезы из-за сердечной раны? А если серьезно, то просто не получалось. Так уж он привык – давить пылающие эмоции, молчать, носить в себе. Сейчас неподъемный груз притягивал к полу, к земле, нашептывал в уши – ложись и рыдай. Дженс не ложился. Шел, спотыкался, натыкался на углы, ломал кости, падал. Не слушал музыку. Не делился с друзьями даже намеками. И боялся дня, когда снова увидит его. Боялся, что малодушное желание забыть о предательстве снова воскреснет из пепла, боялся неоправданных надежд на чудо. На то, что предательство – лишь шутка. На то, что его жестоко разыграли. Бред, конечно. Там, на ковре, лежала Дэн и плакала всерьез. Они… по-настоящему. Дженсен хотел, безвольно мечтал вернуть назад тот вечер. И остаться дома. Ничего не знать. Снова иметь возможность приехать в район Сансет, подняться на седьмой этаж высотки, лечь на диван и устроить голову на его коленях. Пить глинтвейн, сваренный его руками. Хотел снова иметь право любить и доверять. Хотел бы наплевать на гордость и достоинство и простить. Не мог. Сейчас он ждал, пока наложат грим. Попытался сосредоточиться на роли. Получалось. Тексты и реплики очень точно отражали его мысли. Не те, что подсказывало здравомыслие, не те, что соответствовали реальности. Они вторили слабому голосу в самой глубине души, который с надрывом умолял о странных вещах. Хотя бы увидеть. Хотя бы мельком взглянуть. Хотя бы запах почувствовать. Армани с оттенком гиацинта и мускатного ореха, корицы. Счастье, которое, мать его, в неведении. Альтер-эго Дженсена ожило, как он и хотел когда-то. И да, заиграло чертовыми красками, как он и мечтал. Дин Винчестер, мистер «у-меня-все-хорошо», чемпион по подавлению чувств теперь, как никогда, помогал Эклзу. Спрятаться и одновременно оставаться на виду. Играть, но быть честным. Лгать, озвучивая правду. Лить слезы, громко смеясь. На самом деле, все наоборот. Актер обязан скрывать свои истинные чувства, публика не должна видеть печаль клоуна. Сегодня первый из съемочных дней, когда он нарушил неписаное правило лицедейского мастерства. Он феерично играл свою роль, потому что не притворялся. Он – клоун, который плачет наедине с собой у всех на виду. Зрители громко смеялись и шумно аплодировали. — Странный ты какой-то, Джей, — недоверчиво протянул Джаред, когда Фил, наконец, крикнул «Всем спасибо!». Они стояли у павильона, еще в образе братьев Винчестеров. Хорошо, что они друзья, хорошо, что хотя бы кому-то можно доверять… С другой стороны, если не можешь доверять даже любимому человеку, как доверять другим? Сплошные парадоксы. С какого такого дурацкого момента в жизни нормального парня Дженсена Эклза все полетело вверх тормашками?! Сначала тот долбаный бал. Потом тот долбаный секс. Долбаная свадьба, долбаная двойная жизнь, долбаный… он. — Говорю на мертвых языках и вижу то, чего нет? — съязвил в ответ Эклз, стягивая с себя рубашку. Приподнял бровь, ожидая реакции Джа, и, не дождавшись, потопал в сторону трейлера. — Дженс! — окликнул его друг. — Постой, — тот обернулся, с непониманием рассматривая нахмуренное лицо Падалеки. Лохматый подошел, в глазах застыл немой вопрос, и видно, что Джаред хочет спросить, но не решается. — Может… заедешь сегодня к нам? С Дэннил, — поспешно добавил он. — Мы разводимся, — бросил тихо Дженс и намеревался продолжить путь, но Джа его остановил. — Почему? — Джаред ошарашенно хлопал ресницами. — Не сошлись, — скрипнул зубами Дженс, снова вспоминая тот вечер, — характерами. — Ну и дела, — протянул Падалеки. — Да, — кивнул головой Эклз. — Сам до сих пор поверить не могу. Единственный случай, когда он озвучил кому-то то, что внутри. Падалеки, само собой, и понятия не имел, что речь идет вовсе не о Дэннил. Имя своей боли Дженсен не произносил даже мысленно, потому что его короткое, непривычное американскому слуху и произношению имя выворачивало наизнанку и заставляло кровоточить каждую клеточку тела и души. А они и так кровоточили более чем достаточно. Роняли темно-красные капли на выжженное сердце, заставляя его содрогаться, как от прикосновения едкой кислоты. Сыпали истертую в порошок веру на свежую рану, как соль. Вынуждали смотреть на измятую и истоптанную надежду. Напоминали о преданной любви. Порой Дженсу казалось, что из него наживую вынули все кости, а мышцы, оставшиеся без опоры, снова зашили и отправили ходить. Казалось, отсекли что-то, что делало его человеком. Отняли безжалостной рукой смысл жизни, смеясь над несмелыми протестами. Горечь. Казалось, он чувствует ее на языке. Викто уложила малыша спать. Уэст рос настоящим крепышом и смутьяном. Весь в папашу. Как ни крути, гены – основа будущей личности. Миша отдал сыну лучшее, что в нем есть. Теперь осталось только не подпускать его к ребенку и на пушечный выстрел. Он хороший отец. Человек плохой. Неприспособленный к общению социопат, циник и мизантроп. Коллинз – концентрация пороков, а главное, что он настолько в них погряз, что само их существование отрицает. В последние два года в его врожденном и вросшем в каждую клеточку существа безумии вроде наметился прогресс в лучшую сторону. Сейчас же она видела перед собой обычного Мишу. Того самого, за которого вышла замуж. Жестокого, беспринципного и одинокого. Холодного, насмешливого, испуганного. Язвительного, безразличного, потерянного. Маска. Люди, чуткие и отзывчивые, не раз натолкнувшись в своей жизни на бездушие, слабые, постоянно подвергавшиеся остракизму из-за своей слабости, или просто те, кого не устраивала собственная личность, надевают маску. Прячутся за этой маской, открывая истинное лицо лишь под давлением неумолимого ветра жизненных обстоятельств или в кругу родных и близких. Есть и те, кто устрашен реальностью настолько сильно, что перестает снимать защиту вообще. Со временем, у кого-то раньше, у кого-то позже… у кого-то сразу – как у Коллинза – маска пускает корни в кожу. Пропитывает человека насквозь, интегрируется столь глубоко, что почти полностью подменяет собой его индивидуальность. Теперь, даже пожелай он избавиться от искусственной и навязанной самим собой модели поведения, не сможет. Да и не пожелает он такого испытания. Будет драться до последнего, возможно, даже убьет, чтобы остаться под удобным и уютным прикрытием. Конечно. Смотреть на свой истинный облик всегда страшно. А если облик еще и обезображен в процессе срезания приросшей личины, то в какой-то степени его упорное нежелание возвращаться к реальности даже понимаемо. Каждый человек ведет с собой внутренний диалог – абсолютно все. Кто-то называет это голосом совести, кто-то здравым смыслом, а кто-то и шизофренией. Чем бы ни был голос, подталкивающий нас к сумасбродству или, наоборот, отговаривающий от необдуманных поступков, у Коллинза он полностью заглушается диалогом между ним самим и маской, что он носит. И жить ему так, разумеется, проще. И Викто была рада его комфортному убежищу, потому что раньше пребывала в уверенности – снимать маску ему не для кого. Когда Миша признался ей в романе с мужчиной, когда стало понятно, что это более значимо и весомо, чем просто роман, Ванточ ждала, что Коллинз постепенно, но необратимо начнет меняться. Перестанет быть самовлюбленным и эгоистичным ублюдком, за которым ему так удобно прятать собственные страхи. И, вроде, все к тому и шло… до сих пор. Ее благоверный супруг приехал на Рождество за пять дней. Остался на Новый Год. Не поехал к съемкам первого после каникул эпизода. Он сильно поссорился с Дженсеном. Или вообще расстался – видон у Коллинза далек от довольного и счастливого. И уж тем более от спокойного. Внешне он как скала. Но обмануть напускной безмятежностью он может кого угодно, кроме Викто. Она знает Мишу, как облупленного. Сомнений, по поводу инициатора ссоры у Ванточ не возникало. Гребаный придурок снова все испортил. Прикоснулся к карточному домику, и тот рассыпался. — Миша, — решительно окликнула она, присаживаясь в кресло напротив. — Я хочу поговорить. — Н-да? — рассеяно промычал он, не отрывая глаз от книги. Наоборот, он и не хотел смотреть на жену. Если Виктория говорит «хочу поговорить», сие значит: «сейчас я вскрою тебе черепную коробку, проведу лоботомию, а потом займусь грудной клеткой и все это – без анестезии». Викто умела выковыривать из него правду и не стеснялась в выборе слов. Действовала так, как считала нужным. На нее не действовали игры и уловки Миши. Пожалуй, ни перед кем еще Коллинз не был столь беззащитен, как перед ней. — Когда ты летишь на съемки? — начала издалека женщина. Посмотрев, как на лицо мужа медленно наползла тень, она поняла, что попала в точку. Удовлетворенно кивнула, поднялась с кресла и ушла на кухню. Там она вытащила из шкафа бутылку красного Шато, выдернула пробку штопором, подхватила с полки два бокала. Себе налила буквально на два пальца, она ведь еще кормит ребенка. Зато Мише налила, как положено. Поставила прямо перед ним, на кофейный столик, что отделял их кресла друг от друга. Пригубила ароматного напитка. Восхитительный купаж. — Викто, — с легкой досадой протянул Коллинз. — Очередной допрос? — явное нежелание отвечать. Привычка увиливать, перескакивать на другую тему, переводить стрелки, переобуваться, играть словами, разводить софистику. Ванточ только снисходительно фыркнула. — Ты ведешь себя, как блоха на сковородке, мой друг, — мягко упрекнула она. — Давай не станем спорить, а поговорим, как цивилизованные люди. А иначе, — глаза ее сверкнули ледяными искорками, — я превращу твою жизнь в ад. Давай, Типпенс, колись. — Я просил тебя, — поморщился, как от плохого запаха, Коллинз. — Идиотское имя, — проворчал он. — Дмитрий лучше? — приподняла она бровь. — Значительно, — съязвил в ответ мужчина. Он понял, что ему не отвертеться. Больше того, в какой-то степени он хотел рассказать Виктории о произошедшем. Она поддержит его… наверное. Проклятье, конечно поддержит! Она взрослая женщина, умная и сообразительная, поймет, что Дженсен устроил истерику на ровном месте. Поймет, что у Коллинза не было другого выбора. Сучка нарвалась сама. Устроила им с Дженсом гонки по вертикали, напоила Эклза наркотиками, хотела забеременеть от другого, заставить Дженса воспитывать ублюдка. Сейчас – Миша знал от самой Дэннил – она подала на развод. Идеальное решение назревших, как гнойник, проблем, а мальчишка развел мелодраму. Не берет трубку, и, исходя из того, что сеть постоянно сообщает об отсутствии абонента в зоне доступа, внес его номер в черный список. Все номера! Пытается трепыхаться, выкручивает любовнику яйца, чего-то добиться хочет, черт его возьми! Коллинз злился на Дженса и едва прятал злость. Миша не меняется. Миша не ходит на поводу, в отличии Эклза. Миша не позволит манипулировать собой. Джей сам приползет. Он ведь принадлежит Мише. — Очнись, — окликнула Виктория. Мужчина услышал щелчок пальцев, понял, что завис в собственных мыслях. Выпил вина, глубоко вздохнул. — Ты ведь понимаешь, что меня интересует вовсе не дата твоего отлета, правда? — Коллинз кивнул, долил себе еще. — Что произошло? — С начала декабря мы не виделись, — уклончиво ответил он. Почему-то в эту минуту сердце как-то странно пропустило удар, а слова не шли. Миша понял, что не хочет ничего рассказывать жене. Не хочет, чтобы она осудила его. Мыслительный процесс цепочкой выстраивал логическое заключение, от которого у Миши вообще пропало желание что-либо обсуждать. Если Коллинза может осудить Викто, которая терпит его выходки десять лет, то значит… значит, он действительно… Нет! Ничего подобного. Миша прав, и ничего страшного не случилось. Нужно свободнее смотреть на ситуацию, а не заморачиваться сопливыми аспектами. Дженс просто ребенок, ведет себя, как оскорбленная женщина. Глупая женщина, причем! Вместо того, чтобы проявить понимание, взглянуть с другого угла, сказать спасибо за решение набившей оскомину брачной волокиты, он психанул. Посмел уехать, не брал трубку! Миша знал – в первую же встречу сорвется на Эклзе. Сорвет весь гнев и разочарование! — Уверена, причину подбросил ты сам, ага? — невинно поинтересовалась женщина. — Можно узнать, почему вдруг вы решили немного, — она показала пальцами кавычки, — «передохнуть друг от друга». Что, ты опять вытворил какую-то несусветную хрень, что довел по-щенячьи преданного… — Хрень вытворил Дженс! — вышел из себя Коллинз. Он долго сдерживал ярость, долго прессовал ее внутри, и сейчас эта куча разорвала к чертовой матери оболочку самообладания. — Он уехал! Пропал почти на два месяца, не соизволив даже трубку взять. Да у него мозгов не хватает осознать, что я сделал ему одолжение! — Уймись немедленно, — приказала Ванточ. — Подыши, — он ядовито ухмыльнулся, но замолчал. Отошел к окну, выпил содержимое бокала залпом, налил себе еще. Сел. — И, — прищурилась жена, — что такого прекрасного сделал ты Дженсену, что он сбежал? — Развод, — ехидно ответил Миша. В карей радужке Викто сверкнуло подозрение. Она хлебнула из своего бокала рубинового напитка, такого сухого, что порой слезы на глаза наворачивались. — Господи, Коллинз, — она нахмурилась, потом прикусила губу. — Скажи, что ты… — Я поимел его сучку, теперь она согласна от него отцепиться! — гневно прошипел Миша. — Какого хрена он не доволен?! Он сам, не умолкая, постоянно трещал о том, что его брак мешает нашим отношениям! Постоянно говорил, что ставит нас под удар. Ты! — он ткнул пальцев в Викто, — постоянно об этом говорила! — Он узнал?.. — Он увидел! — Виктория смерила его презрительным взглядом, долгим, с оттенком жалости. Несколько минут в гостиной стояла тишина, только из детской по интеркому доносилась мелодия погремушки. Потом Вик хмыкнула, резко встала с кресла. Подошла к мужу, размахнулась и влепила ему пощечину. — Проваливай, — бросила она Мише. Коллинз непонимающе таращился на нее. Ванточ, дело в чем, женщина другого склада. Она не ведет себя агрессивно. Она мягко подталкивает к верному решению. — Вик? — изумленно уронил он. — Проваливай в Канаду… — она мстительно прищурилась, — Типпенс. И не возвращайся, пока не вымолишь у мальчика прощение. — Исключено, — жестко возразил мужчина. Она что, с луны упала? Чтобы он извинялся, не имеет значения перед кем? — Что на тебя нашло вообще? — Я не могу постоянно тебе помогать, Миша. Пришло время взрослеть и быть самостоятельным. Езжай в Ванкувер и постарайся не просрать единственного человека, который любит тебя, высокомерного подонка, со всеми заворотами, — выдала она. Потом подождала немного, но Коллинз, словно к полу прирос. — Вали, я сказала! Миша послушно свалил. Уехал в Ванкувер, две недели болтался без дела, злясь на весь мир. Конечно, как не злиться-то? Даже Виктория, мнение которой он уважал всегда, потому что оно всегда здраво, повела себя, как сентиментальная дурочка. Смехотворно! Он решил подождать. Дженс увидит его на площадке, а через два часа уже будет стонать в гримерке, елозя задницей по члену. Дженси любит его, действительно любит, а еще он принадлежит Мише. С первой минуты, как взгляд синих глаз упал на его фигуру, с первой искры, пролетевшей между ними, Эклз принадлежит Мише и наплевать на его мнение. Миша заставит его вспомнить каждую секунду в своих объятьях, заставит понять, что без Миши Дженс сойдет с ума от одиночества. Дженсен… открытый человек. На его эмоциях легко сыграть. О том, что Миша сам влюблен, в минуту разработки коварного плана покорения строптивого Эклза, он благополучно забыл. И поэтому в тот момент, когда он зашел на прогон сценария и увидел предмет своей страсти, сердце удивило обладателя суматошным ритмом, а все уловки повылетали к чертовой матери. Нахлынули эмоции. Тревога. Вожделение. Досада. Томление. Желание. И где-то далеко, в самом потаенном уголке, запела вина. А где-то рядом, словно за плечом, зашептала совесть. Выглядел Дженсен ужасно. Нет, он гладко выбрит и благоухал Minotaure – мужской, но чувственный аромат – однако в глазах… Как острой бритвой режет тоска, поселившаяся в самой их глубине. Тени залегли под нижними веками, и сразу ясно, что не от недосыпа. На лбу отпечаток тяжелых мыслей, и фигура, словно у человека, что тащит непосильную ношу. Когда Дженс порывистым движением поднял голову, отрываясь от пачки листов, испещренных поправками, Мише показалось, что он увидел активный всплеск ментального страдания, мощной сейшей разошедшейся от парня. Эклз несколько секунд смотрел на экс-бойфренда, уничтожая его невыносимо цветной бурей эмоций. Никакого презрения или отвращения. Он смотрел, изливая взглядом серую печаль, черную горечь. Интенсивные ощущения, Мише казалось, взгляд прикасается к нему, оставляя холодные отпечатки. Потом Дженсен снова вернулся к прочтению, не сказав ни слова. Да и что, Господи, он мог сказать? Коллинз неприятно поразился переменами в оптимистичном блондине. Голос его потускнел, энергетика погасла, вокруг материальным полем пульсировало одиночество. Говорят – свет не мил. Ему нестерпимо плохо. Невыносимо плохо! Из-за ерунды, из-за того, что не понимает мотивов поступка Коллинза. Нужно поговорить с ним. Попробовать втолковать, почему он так поступил. Нужно решить повисший дамокловым мечом вопрос немедленно. Откровенно говоря, наблюдать за Дженсеном в таком состоянии и знать, что пусть косвенно, но причастен к его мучениям, некомфортно. Черт возьми, тягостно! В конце концов, Миша помнил его совсем другим. Веселым, бодрым, беззаботным! «Наверное, он и был беззаботным, пока ты не добавил ему забот!» – прошептала совесть. Определенно, Эклз слишком близко к сердцу принял произошедшее недоразумение. Слишком бурно отреагировал. Слишком ярко переживает теперь! Еще больше Коллинза зацепил тот факт, что Дженсен почти не смотрит на него. Раньше они дырки друг на друге прожигали во время таких скучных разборов. Сейчас все иначе. Джей смотрит в пол. Не смеется. Почти не улыбается, а когда улыбается, больше похоже на гримасу страдания, чем на улыбку. Миша согласился, наконец. Он извинится перед ним. Да, признает, что не стоило таким образом срываться на Харрис. Объяснит, что не мог себя контролировать. Джей поймет, он же умный. Джей… «Миша. Миша. Ми-ша. Ми-ша» – пульс долбил столь быстро, так громко, что Дженс с трудом слышал, о чем вокруг галдит возбужденная толпа, почти не понимал смысла фраз и обсуждений. Он смотрел в пол, он боялся поднять взгляд. Знал – его снова предадут, на сей раз собственные чувства, собственное сердце. И так уже выламывает ребра изнутри. Ему захотелось вскрыть себе грудную клетку и вырвать трепещущий проклятой любовью кусок мяса. Отдать в руки тому, к кому оно так стремится. И жить без сердца, без чувств, без эмоций, без памяти, тепла и участия, без всего. Смотреть спокойно в темную и опасную бездну цвета индиго. Хищную. Алчную. Беспощадную. Смотреть и не видеть там… ничего. Особенно его, самого Мишу там не видеть, как не видел в тот вечер, в начале декабря. Тогда Эклз даже ударил его, хотя раньше и помыслить не мог бы о подобном. Тогда он хотел убить. Убить и умереть, чтобы не видеть обнаженный торс. Обрывки одежды. Прямой, нахальный и уверенный взгляд. Когда Миша только вошел в кабинет, Дженсен, хоть и читал сценарий и не видел, сразу понял, что появился Коллинз. По аромату Армани. По звуку шагов. По мерному шуму дыхания. Дженс влюблен, всеми микронами своего существа влюблен, и образ возлюбленного отпечатан в памяти до мелочей. Даже самому дотошному хирургу не вырезать. Даже самому Мише, насколько бы жесток он ни был с Дженсом, не заставить забыть. Даже сам Дженс, если бы и захотел, не смог бы. Похоже на зависимость. Коррелятивная привязанность. За то время, за два с половиной года Джей проникся и словно бы прикипел к Мише. Не мыслил своего существования без него. И поступок самого Коллинза – нож в спину и то более ожидаемое происшествие. Мотивы Миши… Дженсен разбирать не стремился. Важно ли, почему он трахался с Дэннил? Какая разница? Возможно, будь это другая женщина, Дженс и не отреагировал бы так остро? Ведь Коллинз никогда не признавался в любви, и тема верности не поднималась. Эклз просто считал, что верность – само собой разумеющийся факт… — Дженсен, — прилетело в спину. Парень зажмурился, как от удара хлыста. Не толпись вокруг столько народу, он бы вздрогнул от боли, которую ему причинил мелодичный, изученный до малейших обертонов тенор. Но он заставил себя. Повернулся и разогнал с лица гримасу. — Да? — пришлось приложить немало усилий, чтобы голос звучал, как обычно. Миша немного помолчал. — Я хочу поговорить. Немедленно, — непререкаемым тоном заявил он. — Идем, — Джей кивнул в сторону своего трейлера и пошел вперед. Он ясно дал понять, что в гримерку Миши идти не намерен. Там очень невыгодное для Эклза место. Очень живое, наполненное Мишей и их связью. Там каждый уголок – память. Они шли по павильону, Дженсен чуть впереди, Миша поодаль сзади. Раньше он шел бы и рассматривал плавные, гармоничные изгибы Дженса. Особенно, ту ее часть, что чуть пониже поясницы, а если попросту – пялился бы на его задницу. Сейчас почему-то желание любоваться упругими ягодицами отпало. Хотелось смотреть в глаза. Хотелось видеть там то, что было раньше. Нежность. Мягкий свет счастья. Уверенность и силу. И еще… Теплое такое, лучистое. Любовь, наверное? Кажется, именно она, только сейчас она какая-то другая. Какая-то… Не выразить в элементарных терминах, лишь интуитивно понимать. Нечто знакомое обосновалось в колдовской зелени. Нечто, что Миша неоднократно видел и не при самых приятных обстоятельствах. Нечто беспокоящее, вызывающее дурные ассоциации. Дженсен вошел в трейлер, придержал за собой дверь. Прислонился спиной к тонкой переборке между душем и комнатой, сложил руки на груди в замок и скрестил ноги. Он защищался от Миши. Он не мог тонуть в небесной сини. — Ты хотел поговорить. — Да, — Миша, наоборот, упал в кресло, устроил кисти на подлокотники. Он не испытывал сильного дискомфорта. — Уверен, существующая ситуация требует прояснения. — Возможно, — удивленно свел брови Эклз. — Ты думаешь, что она требует прояснения? — он покачал головой. — Думаешь, тут есть, что прояснять? — Думаю, — недовольно нахмурился Миша, — что ты драматизируешь. Не вижу повода вести себя как… Для истерики, — Дженс кисло усмехнулся, созерцая носки своих ботинок. — Ты мне скажи только, Коллинз, — в голосе его сквозило искреннее недоверие. — Ты что, реально считаешь, что ничего особенного не произошло? — Считаю, что трахнул шлюху, которая выпросила, — накалился Коллинз. Поднялся, отзеркалил позу Дженса. — Считаю, что ты разводишь гребаную трагедию как раз тогда, когда препятствия для наших отношений… — Наших отношений, — тихо повторил Дженсен, перебивая разгневанного брюнета. — У нас есть какие-то отношения? Я, кажется, отстал от жизни. Наши отношения, вроде как, закончились в тот момент, когда ты решил поиметь мою жену. — Джей, она просто подстилка! Ну, извини! Я был на взводе и слегка… перегнул палку. Ты же знаешь, что я нашел у нее! Как ты можешь защищать ее?! — А причем тут она? — вдруг спросил Эклз. — На Дэннил я клал с прибором, М… — он не стал договаривать имя. Оно жгло его. Причиняло боль. — Тогда какого хрена ты сучишь?! — сорвался мужчина. Он реально не понимал, что происходит. Дженсен только чуть нахмурился от его окрика. Он всегда болезненно воспринимал гнев Миши. — Уходи. Не вижу смысла… — договорить он не успел. Миша в два шага преодолел расстояние между ними и сжал шею Дженса пальцами, не давая ему закончить. — Не смей, — пригрозил он и усилил нажим. — Ты, — он приложил Джея спиной о пластик, — забыл, кажется. Ты принадлежишь мне! Со всеми потрохами, что у тебя есть, хочешь ты этого или нет, и мнение твое не учитывается. Я был добр, когда ты женился на этой шалаве, но будь я проклят, если допущу такую ошибку еще раз, мой Дженси. Все, что у тебя есть – мое! — Миша еще раз ударил парня о стенку. — Смирись и… Дженс лишь безропотно молчал и смотрел, утопая в драгоценной, щемяще-необходимой синеве. Самой… просто самой. Сложно найти эпитет к тому, прекраснее чего ты на свете не встречал. Миша смотрел на Дженса, и на него ударной волной распаленного цунами накатывало пронзительное осознание. В зелени Джея, в глубине затейливого оттенка, светилась, кричала и рыдала стылая обреченность. Такими глазами к нему взывали по необъятному миру – множество других людей. В глазах Дженса, живых, ведьмовских, не должно быть безнадежности и обреченности! Коллинз отстранился. Выдохнул рвано. — Мы еще побеседуем, — он ядовито ухмыльнулся. «Мне все равно. Все равно. Мне. Все. Равно» – повторял он по пути к себе. Когда переодевался. Когда ехал домой. Когда ложился спать. Повторял, что ему все равно, но все равно чувствовал, как по привычной маске, ставшей второй кожей, расходятся во все стороны трещины. У Дженса свой, индивидуальный ад. Он нуждался в прикосновениях Миши, даже если и таких. Противоречия. Парадоксы. Несовместимость желаний. Хотелось ударить и целовать ноги. Проклинать и признаваться в любви. Идти на край света и бросить в пустыне. Забыть. Помнить каждое мгновение. Принадлежать Мише – то, о чем он грезил долгие два года. Но не так, черт возьми… Эклз поражался слепоте возлюбленного, его еврейской логике. Если секс с другим человеком не измена, то что он вообще считает изменой, в противном случае? Его руки прикасались к чужому телу. И дело действительно не в том, что Миша трахался с Дэннил. Дело в том, что когда любят, берегут свое тело для любимого человека… Дженс так считал, во всяком случае. И поступал соответственно, потому, что иначе – плевок в сторону тех чувств, что испытываешь сам. Плевок в душу человеку, которому говоришь «люблю». Все верно. Миша не говорил. Для него это не измена даже с точки зрения самого Дженсена. Теперь Джей задумался, страдает он оттого, что Миша спал с кем-то еще… или оттого, что Миша не дорожит им. И что из этих двух причин болезненнее, гадать не нужно. Он сидел в трейлере. Сидел, пока за окном не сгустились сумерки. Эклз еще не нашел нормальную квартиру для аренды, а гостиницы, пусть и дорогие, не любил. Трейлер, как ни крути, свой уголок. В кармане светлых брюк завибрировал сотовый, номер на экране высветился длинный, с доменом Калифорнии. Сначала он не хотел поднимать трубку, справедливо полагая, что для рабочих звонков уже довольно поздно, а друзья и потерпят. Потом все-таки решился – вызов, возможно, от Дэннил. Хлопоты по бракоразводному процессу она взяла на себя. — Слушаю, — устало бросил он, ткнув в кнопку с изображением зеленой трубки. Откинулся на кресле – днем в нем сидел Миша. Темный мягкий велюр еще хранил аромат Армани и, хотя здравый смысл настойчиво подсказывал Дженсу сменить место, чтобы не травить и без того незаживающие раны, измотанное тоской и одиночеством сердце отвечало, что сегодня можно. Хотя бы сегодня. Пожалуйста… — Дженсен? — спросили его с того конца провода глубоким располагающим контральто. Он, помнится, как-то слышал этот тембр, совершенно непохожий на звонкое сопрано Дэннил. — Викто Ванточ, — да, теперь он вспомнил. Чуть подобрался, словно она могла его увидеть. — Слушаю, — повторил он. Викто, надо сказать, очень удивилась. Тот активный и молодой голос, так понравившийся ей в первую беседу – куда он делся? Насколько сильно надо тлеть душой, чтобы настолько измениться? — Я все знаю, — начала она, стараясь не проявлять сочувствия или сострадания. Мужчины не любят, когда их жалеют. — Не сомневаюсь. У вас, — о динамик чуть фонил выдох, отличающийся от обычного размеренного дыхания и, тем более, от рыданий. Методом исключения Вик вычислила, что таков ныне смех Эклза, и в груди разлилась язвительная злость на непутевого гордеца, оскорбившего преданного ему парня. — Поразительная способность знать всегда и все. — Дженсен, могу я говорить прямо? — поинтересовалась она для проформы. — Из того, что я о вас узнал, понятно одно – юлить, миссис Коллинз, не ваш стиль, — снова выдох, слабый, едва слышимый. — И лучше просто Дженс. — Отлично. И я предпочитаю Викто, — перешла в наступление женщина. — Сильно тебя прибило. Коллинз постарался? — Викто… — попытался съехать Дженсен, но она перебила. — По существу, Дженс. Я тебе не близкая подруга. Мы и знакомы только шапочно, а откровенничать ты не любишь, я в курсе. Твоя личная жизнь не мое дело, но Миши – именно мое. Так сложилось, что он нуждается в тебе, а ты в нем. Послушай внимательно – и я расскажу, как его приручать. — Миша – не животное, — чуть резковато возразил Эклз. — Оу, да тебе не по нраву сарказм в его адрес. Мне принести извинения? — уколола она. — Не стоит, — поспешно ответил Джей. — Позвольте вопрос. Вам-то наши отношения зачем? — Чтобы терпеть Мишу столько, сколько его терпишь ты, надо любить. Чтобы Коллинз перестал вести себя, как полный ублюдок, он должен любить. Поступил он, конечно, как скотина. И, уверена, чувствуешь ты себя так, словно тебя в грязи вываляли. Правда, тебе неизвестно, как он поступал со своими пассиями до тебя. Измена – не самое худшее, на что он способен. — Не думаю, что это меня касается, — вдруг сказал Дженсен. — Его похождения – его проблемы. — Да ты его защищаешь! — Вовсе нет! — возмутился Эклз, но получилось фальшиво. Он ощущал, как его способность притворяться и лгать растворяется перед Викторией – и понимал, почему Миша выбрал ее в жены. С ней легко откровенничать, доверяться. Она смотрит в корень, видит насквозь. Озвучивает сложности, которые сам Эклз озвучить не осмелился бы. И ее поддержка дорогого стоила, пусть и припозднилась немного. — Ты меня останови, если я ошибусь, — поперла в лоб Викто. В конце концов, она поможет ему, научит, как себя вести, а использовать ее советы или нет – пусть решает сам. — Ты влюблен. Серьезно и по-взрослому. Ты настолько встрял, что порой, кажется, отнять конечность без наркоза – увеселительная прогулка, в сравнении с твоими чувствами. Пытаешься сдерживаться и тормозить, но не получается. Такое не проходит, если бороться. Дженс, если ты привязался к Мише, это навсегда. Один раз рассмотришь его душу, отказаться уже не сможешь. И чем больше бежишь – тем глубже падаешь, — закончила она. — Судя по тому, что ты молчишь, поспорить тебе не с чем? — Не с чем, — тихо ответил Джей. Слова Ванточ попадали по болевым точкам, в частности потому, что издевательски-правдивы. — Я понимаю, что ты в шоке и оскорблен. Но прятаться и отвергать его – не выход. Не предпримешь что-то первым – он добьется тебя, куда бы ты ни бежал, как бы ни сопротивлялся. Ты будешь с ним. И он сломает тебя, сотрет твою личность в порошок, твой характер изменит под свои стандарты, — холодно оповестила Виктория. Тон у нее предельно суров, будто она запугивала. Отчасти, так и есть. Она старалась донести истину то Эклза, потому что ему необходима истина. Как и Мише. — Хочешь остаться собой – приготовься к боли и запасись терпением. — Вы говорите так, словно он кровожадный хищник! — с досадой ответил Эклз – как бы там ни было, мало приятного слушать дурное о любимом человеке. Он имел причины отталкивать Мишу, но никогда не обсуждал бы его. А если бы и обсуждал – говорил исключительно хорошее. — Опомнись, — с иронией фыркнула Ванточ. — Он и есть хищник. А ты – его дичь, — «ты принадлежишь мне!» – припечатал сегодня Миша. Припечатал так, что у Дженса по спине мурашки побежали. — Ну, раз изменить я один черт ничего не могу, — усмехнулся Джей. — Смысл трепыхаться? Остается с музыкой рвануть в пропасть, — он рассмеялся, но смех сквозил горечью и отчаяньем. — Капитулируй, — неожиданно порекомендовала она. — Ты в курсе, как у акулы отнимают добычу? — Нет. — У них особенное строение челюстей и зубов. Добычу пропихивают в пасть, пока она не поперхнется, — ледяным, кровожадным тоном поделилась Вик. — Не сопротивляйся. Не борись. Не противоречь. Позволь ему думать, что он тебя перемолол. А когда ты проберешься достаточно глубоко, он не справится. И его злоба, не находя выхода, сожрет его притворство. И он будет весь твой, — вкрадчиво добавила Викто. — Настоящий. — Не совсем понимаю… — Ты видел его душу. Ты наверняка знаешь, что его сволочизм – иллюзия. — Конечно, — парень улыбнулся, на сей раз совершенно неподдельно. Да, ему повезло разглядеть лес за деревьями и любоваться Мишей, который не доступен никому, кроме посвященных. — Победит тот волк, которого кормишь. Помоги ему освободиться от маски, в ней он не более чем моральный калека. Он привык калечить все, к чему притрагивается. Запасись волей и исцели его. Пожалуйста, — попросила Виктория. Повисла долгая напряженная пауза. Динамик потрескивал помехами, вокруг кресла Джея сгустилась статика. Молчать – удобно. Он давно ни с кем не молчал так, чтобы после за это не оправдываться. — И потом, — добавила Ванточ спустя пару минут. — В процессе ты оторвешься за любой его фортель. — В смысле? — удивился Эклз. — Слышал анекдот? «Когда он понял, что новая игрушка не ломается, он переломал ею старые». Не сломайся, Дженсен – и отнимешь у него все, чем он защищается от мира и эмоций. — Вы говорите страшные вещи, — протянул Эклз. — Этот сукин сын – мой муж, — парировала она. — Рано или поздно перенимаешь повадки. Давай, — весело фыркнула она. — Еще созвонимся. — До свидания, — ответил Дженс. С той минуты Миша Коллинз был обречен.