«Победителей не судят»

Dj Tiesto vs. 30 Seconds To Mars – A Beautiful Lie 30 seconds to mars – The story 30 Seconds To Mars – Escape Enya – Boadicea (D&B Remix) Мозг человека уникален. Нейроны способны обрабатывать несколько терабайт информации в, так сказать, оперативной памяти. Воспринимать сразу пять потоков и сразу их идентифицировать. Конечно, ресурсы не безграничны, если отвлечься от пространных размышлений по поводу всего пяти от общей мощи используемых процентов. Два полушария, весящих около полутора килограммов, отвечают не только за наши органы чувств и моторику. Они обуславливают эмоциональные реакции и чувственное восприятие, впрыскивая в вены те или иные гормоны. Их можно перегрузить и даже перезагрузить, если хорошо постараться. Утопленное в естественной химии сознание отвлечь от тех или иных переживаний нелегко, но вполне реально. Занимаясь чем-то, нагружающим интрорецецию визуальными или аудиальными образами, можно заставить её обмануться. Попробовать восстановить разорванный шаблон, перехитрить возникший в результате каких-то событий когнитивный диссонанс. Убедить извилины, воплощающие личность, в том, что произошедшее в жизни поддается осмыслению. Внушить, что случившееся дерьмо преодолимо… «Спятивший ублюдок. Моральный урод, конченая сволочь. Долбаный извращенец! Подонок…» – по кругу. Одно и то же, вдалбливая эпитеты в суставы. Слова поднимаются откуда-то из глубин сердца, рвут его на части. Взор скользит по пейзажу за лобовым стеклом: деревья, встречные и впереди идущие автомобили, серое полотно асфальта, снова деревья. Образы захлестывают до макушки, и становится чуть легче. Но душу жжет, словно ее обмакнули в серную кислоту. В зеркале дальнего обзора отражаются полубезумные глаза цвета индиго, наполненные ужасом. Болью. Страхом. По телу то и дело проходит крупная конвульсивная дрожь. «Он очень щедрый». «Ключ от его сердца». «От человека, очень важного для меня». Сжатая в кулак ладонь с силой ударила по рулевому колесу, но не помогло. В ушах звучит вибрирующий, надломленный баритон. Всплывает в памяти затравленная, сквозящая отчаянием палая зелень. Взгляд, изливающий шквал непонятного и не содержащий того, что должно бы быть. В нем нет обиды. Нет гнева. Нет упрека. Есть печаль, горечь, серая тоска. Тревога, надежда, знание. Обреченность. И особенно изуверское – любовь. Ласкающая, умоляющая, рыдающая. Убивающая своим теплом. Разбитая, раздавленная, измученная. Искалеченная. Сильная. Святая… Длинный протяжный гудок клаксона. Он сосредотачивается на дороге, притапливает педаль тормоза в пол, резко сворачивает в сторону, уклоняясь от прущего на всех парах в лоб грузовика. Система ABC, заблокировав колеса справа, предотвратила занос, но водителя смачно приложило об руль во время остановки на обочине. Столкновения не произошло, поэтому грузовик, управляемый разъяренным водителем, умчался по 80-той трассе к Западному побережью. Мужчина вышел из салона, покачиваясь. Ноги подкашивались, и по телу, от пупка по конечностям, расползалась дикая слабость. В горле тошнота. Он оперся рукой на капот, стоял так, хватая воздух ртом. Потом его жестоко и долго рвало, выворачивая внутренности наизнанку. Пожалуй, он искренне жалел, что его внедорожник не затянуло под передний мост FredLine. Сейчас его маленький, его светлый мальчик уже был бы отомщен… И был бы свободен. — Джей, ты не видел Мишу? Парень повернулся, нахмуриваясь. Пристально посмотрел на Джа, словно не понимал, о чем идет речь. Вот-вот должна начаться панель Коллинза, он обычно выходил к кулисам несколько раньше и изучал зал. Считывал энергетику, пытался почувствовать зрителя. После того, как партнер снял с него ошейник, Дженсен очень хотел бросить микрофон на стул и догнать Мишу. Его пружинистая походка и лихорадочный шепот… пробудили в Эклзе ворочающуюся тревогу. Но он не мог. Они и так очень неосторожно себя повели, и, когда Дженс замолчал, глядя вслед брюнету, едва ли не убегающему со сцены с тяжелой полоской темной кожи в руках, в наушнике гарнитуры сразу же раздался властный окрик режиссера. Пришлось досиживать, тем более что оставалось от силы четверть часа. И вот теперь Дженс не сумел найти Коллинза в гримерке, у него не получилось дозвониться. И команда его разыскивает, в спешке носясь по аудиториям. — Нет, — насторожился Дженс. Он понял, что Коллинз уехал. Его не найдут в центре. Спустя минут десять выяснилось, что Миша действительно прошел через пост секьюрити и направился в сторону авеню. Его шею, словно в назидание, опоясывал черный ошейник, проклепанный сталью. — Джа, передай Кэссиди, что я уехал, — решительно припечатал Эклз и достал из кармана пузырек с викодином. Вкинув в себя таблетку, он собрался уже уйти, как Падалеки схватил его за плечо. — Погоди, — растерянно начал Джаред. — Куда ты собрался? — Извини, но это не твое дело, — огрызнулся Дженсен, стремительно закипая. Тревога перековалась в планомерно нарастающую панику, и любой, вставший на пути парня воспринимался им как угроза. — И отпусти меня, я тороплюсь! — Дженс, какого черта? Падалеки, которого друзья между собой называли «лось» или «лохматый», ошеломленно созерцал взбешенного друга. Совместная работа сроднила их, за последние шесть лет они стали действительно близки. Джаред видел, что опекающий младшего коллегу с рвением старшего брата, рассудительный и трезвомыслящий, славящийся своим благоразумием Дженсен изменился. Ощущал, что с ним происходит нечто глобальное. И в свете неуловимо свершающийся событий сегодняшний финт с Коллинзом, наверное, тянул бы на глупую шутку, если бы Миша не исчез, а Дженсен не собирался его сейчас искать. — Мы с Мишей вместе, — бросил Эклз и стряхнул с себя ладонь Падалеки. — Чего?! — обескураженно, с нотками непонимания переспросил Джа. Он на самом деле не мог взять в толк, о чем говорит Дженс. — Мы третий год встречаемся, — конкретизировал Эклз. — Он мой любовник. Я с ним сплю. Трахаюсь. Так достаточно ясно? — с сарказмом ухмыльнулся он. — Ты дашь мне, наконец, уйти? — Джа отступил на шаг назад. В глазах лохматого светилось, как неоновая вывеска, удивление. Ошарашенность. Потрясение. Падалеки сложил бровки домиком, помотал головой и растянул губы в скептической, укоряющей улыбке. — Классно сыграно, старик! — заржал он. — Я чуть не купился, — добавил лохматый, но осекся, заметив взгляд Дженса, пронизанный едва ли не жалостью. — Попроси Клиффа собрать мои шмотки, — отмахнулся тот. — С организаторами свяжется мой агент или студия. Когда вернусь – не знаю, — методично перечислял Эклз. Телохранителя он отпустил, перед фанатами извинится после. — Давай, — попрощался он и двинулся к двери. — Это!.. – отмер Джаред. — Постой! — Ну? — нетерпеливо зыркнул Джей. — Ты меня огорошил, конечно… — нерешительно протянул Падалеки. — Но я твой друг. Если что. — Спасибо, — проникновенно поблагодарил блондин. Задержался на мгновение, виновато глянул на Джа и скрылся из центра через черный ход. Второй представитель Джей-дуэта стоял, укладывая в голове полученную информацию. Все кусочки подозрительной мозаики, как по мановению волшебной палочки, встали на место. Сложились все элементы головоломки, вопросы – нашли ответы. Фансервис, который оказался лишь ширмой. Рваные касания, долгие взгляды, внезапный румянец. Полуулыбки, полунамеки. Громкий, задорный смех и закушенные губы. Разговоры, как бы издалека, которые невзначай пытался завести Дженсен. Пытался что-то сказать, чем-то поделиться… Вот, значит, чем. Не то, чтобы Джаред осуждал их, просто чувствовал некоторую досаду, возможно, обиду даже. Дженс сказал – три года. Они столько времени лгали ему, скрывались. С одной стороны, их поведение понятно. Эклз скрытный в принципе, опять же, нетрадиционные отношения часто являются причиной для нападок. С другой стороны, он задет их недоверием. Получается, они считали его таким же придурком, как те, что копаются в чужом грязном белье, выискивая там чужие сокровенные тайны?.. Признание товарища не вызвало отторжения, разве что ошеломленность, глубокое изумление. Факт, перед которым его поставил Эклз, Джареду еще только предстояло уложить и принять, привыкнуть смотреть на них, как на любовников. И в любом случае, он готов поддержать их. Пусть их отношения – легкая неожиданность… Хотя, какое там легкая – как пыльным мешком из-за угла!.. Но они взрослые люди. Вольны сами за себя решать, а Падалеки остается только смириться. Даже нет. Понять. И, по возможности, порадоваться. Спустя несколько минут после побега Дженса, Падалеки отдуплился, перестал строить из себя соляной столп и пошел к организаторам конференции – приносить извинения. С командой CW Дженс разберется сам, он очень трепетно относится к своим обязанностям. Если он ими пренебрег, значит, не мог поступить по-другому. По пути он прикидывал, не из-за Миши ли Джей развелся, параллельно ругая свое любопытство и попытки совать нос в дела, его не касающиеся. Как, например, детали проведенной Дженсом панели. Выход Миши. Странный ошейник. Какие-то короткие слова, услышанные лишь ими двумя. Чертовски верно – Джа их дела не касаются, но от того не становятся менее любопытными. Эклз, улизнув из развлекательного комплекса, забитого фанатами по самую крышу, первым делом замаскировался. Солнцезащитные очки в пол-лица, бейсболка с надвинутым на лоб козырьком, поднятый ворот рубашки. Фактически крадучись, актер проскользнул в сторону Ван Несс авеню, поймал такси и велел отвезти его в салон автопроката, как можно дальше от района Ноб Хилл. Водитель бесстрастно пожал плечами, крутнул баранку и рванул в Бэйвью. Ехали они минут сорок, время от времени застревая в пробках, которых, слава Богу, по пути оказалось немного. Жара стояла адская, настоящее пекло – зноем плавило асфальт, раскаленный воздух колыхался, тягучий, как нуга. Прошлым летом Эклз тосковал о потерянной любви. Нынешним летом он решил сберечь её, во что бы то ни стало. Многое изменилось с пресловутого благотворительного бала в Нью-Йорке. Дженсен познал концентрированную экзистенцию. Насыщенные чувства. Квинтэссенцию эмоций. Впитал ресноту, привнесенную в его убогое существование взбалмошным и сумасбродным мужчиной. И наплевать, что цена неимоверно высока. За истину он заплатил тоской, слезами и кровью. Честь по чести поставил подпись под дьявольским контрактом – и не сожалел ни секунды. Он готов принять в руку меч и ремнями срезать с себя плоть без анестезии, лишь бы успеть. Лишь бы не опоздать – теперь, когда бытность резонирует и трепещет. Он не вникал в причины. Не допытывался, отчего в солнечном сплетении свивается тугой пружиной стылый ужас. Почему он торопится, подгоняя урбан. Где-то глубоко, на дне сути, вибрировали инстинкты. Выли воем, предупреждая о нависшей опасности. И Дженсен верил, и потому лихорадочно прикидывал, куда в смятении и страхе мог направиться Коллинз. Его мобильный бесстрастно молчал, Дженс с маниакальным упорством, на упрямом реверсе набирал его номер, дожидался мертвого сообщения автоответчика и вновь набирал. Механический, потрескивающий статикой сети голос робота вместо упругого тенора Миши пробуждал в Джее животную панику. Никто не знал, что станет с Мишей без его маски. В автосалоне его водительские права пристально изучал консультант, попросил снять очки. Эклз снял, приготовившись к вопросам, однако паренек его, уже ощерившегося пиками, приятно удивил. Скрупулезно, но проворно оформил аренду, провел операцию оплаты через кредитку. Замялся на мгновение и очень тихо, скрытно поинтересовался, не даст ли мистер Эклз ему автограф. Дженсен с признательностью за тактичность улыбнулся и щедро расписался в блокноте. Тот вежливо поблагодарил, с нерешительностью протянул кисть. Общеустановленный деловой этикет, и робость его поначалу озадачила Дженса, но спустя миг в воспаленный рассудок вплыла мысль – он предлагает рукопожатие «великому и ужасному Дину Винчестеру» и бла-бла-бла, многие поклонники тушевались перед кумирами, словно перед хищными монстрами. Актер охотно ответил на жест и шагнул к авто, собираясь сесть за руль, как клерк произнес: «Ваш Пристли просто мировой чувак, мистер Эклз». Несмотря на то, что в зале они находились вдвоем, паренек назвал имя почти шепотом, Дженсен, скорее, прочел по губам, чем услышал. И немудрящая похвала, какие ему расточают буквально тоннами, уколола точно в центр комка мышц между третьим и пятым ребром, потому что Пристли Дженсену действительно нравился. Настроение у него не то чтобы ощутимо улучшилось, но бушующий в душе ураган чуть утих, словно учтивый молодой человек, мелькнувший в его жизни на микросекунду, расточительно поделился с ним своим позитивом. Спустя час после того, как неприметный Ford Focus покинул окрестности Фриско, Дженсен припарковался на обочине 580 шоссе и вышел из салона. В руке он покручивал мобильник, нервно вышагивал вдоль корпуса машины. Самостоятельно найти место, куда мог сбежать Коллинз, Дженс не сумел бы, а потому ему требовалась помощь. Сначала он позвонил в Ванкувер, мисс Мадаро, их приходящей горничной, и попросил немедленно сообщить, если Миша там объявится, но надежды на столь благополучный исход неприлично мало. Вряд ли Миша полетел бы в Канаду. Его сильно расшатало выступление Дженса, раз он переступил через свои страхи. Его чудовищно расплющило, раз он плюнул на общественность и вышел на сцену – снять ошейник. Его убивает чувством вины, раз он решился просить прощения. Эклз достиг цели, латы сброшены. Куда направился бы Коллинз, лишившийся защиты, в курсе лишь человек, знавший его до того, как тот спрятался от мира. Подходящая кандидатура одна – Виктория, но ей звонить Дженсен хотел меньше всего. Считал неуместным. Любовнику просить помощи у жены? Очень мило, а главное – неописуемо корректно. Однако и патовая ситуация, сложившаяся, как в дешевых мелодрамах, вокруг чертового любовного треугольника, неуместна. Ядовитый дьявольский купаж: ужас и отвага, страсть и страдание, терпение и усталость. Ненависть. Любовь. Приходится расставлять приоритеты, а приоритет у Дженсена неизменен – Миша. Важен он, и плевать на приличия, на максимы, догмы и морально-этические границы. Он нашел в телефонной памяти номер и нажал клавишу вызова. — Добрый день, миссис Коллинз… — поприветствовал парень, когда длинные гудки дозвона прервались тихим щелчком соединения. — Это Эклз. — Привет, Дженс, — поздоровалась Виктория. Глубокое контральто ревербировало напряжением, осязаемой нервозностью. У Дженса сложилось представление, что разговор пришелся не к месту или не вовремя. — Извините за беспокойство, но дело в том, что… — принялся объяснять он, но Ванточ его перебила. — Ты его ищешь? — в её голосе отчетливо слышалось раздражение, явственное недовольство. Джей в замешательстве нахмурился и не сразу нашелся с ответом. Дело в том, что за последние несколько месяцев они с Вик если не сдружились, то определенно нашли общий язык. Она с неизбывным сочувствием поддерживала Дженсена в минуты отчаяния, подсказывала оптимальный выход в невыносимо тяжелых эксцессах, советовала, как правильнее поступить. Исподволь снимала с его души камень кромешной депрессии. Незаметно, не уязвляя достоинства, утешала, и порой Дженс осознавал, что в течение долгой беседы жаловался ей на её мужа, только когда они собирались прощаться. — Да. Кое-что случилось, и Миша сорвался… — Прости, — твердо произнесла Виктория. — Я не знаю, где он, — отрезала она. Её тембр не изменился, и интонации ровные, но на актера накатил оглушительный, интенсивный инсайт, пронзивший мозг насквозь: она лжёт. Он не вникал в истоки, но на периферии осмысления догадывался, что в нем настойчиво шепчет интуиция. — Виктория… — Нет, Дженсен, — и динамик передал отбой. Поведение Ванточ ошарашило Эклза. Да, он ей не родственник и не старый приятель, чтобы с точностью определять её настроение и рамки нормы, но и полученного опыта общения достаточно для подозрений. У Виктории склад характера, не предполагающий вранья. Она не юлит и не изворачивается, прет в лоб и, как правило, достигает цели. Минус её прямолинейности – неумение филигранно обманывать. В разговоре она контролировала себя. Подавляла естественные реакции ради какой-то неведомой Дженсу цели. Она, несомненно, знала больше Эклза. Знала, что ему нужна информация, но скрывала. Странно. Вик изначально приняла сторону Дженсена, ни разу не упрекнула и не проявила ревности или гнева. Парадокс. Парень пару мгновений таращился на погасший экран сотового, сунул его в карман и открыл дверцу Ford-а. С неохотой посмотрел на водительское кресло, удрученно выдохнул, потоптался, переминаясь с ноги на ногу, и сел, скрипнув зубами от вспышки острого дискомфорта. Принятая два часа назад доза викодина пока отупляла организм, но к вечеру пытка вновь захватит истерзанные мускулы в полную власть. До Лос-Анджелеса около шести часов без остановок – возможно, быстрее по платному автобану. Арендованное авто, кстати, совсем свежее, ста семидесяти лошадей вполне достаточно для спешного путешествия. Дженс в курсе, что семейный особняк четы Коллинз находится в Санта Ане, пригороде Лос-Анджелеса. Знал конкретный адрес. И не намеревался отступать, невзирая на укоры совести. Он слишком многое прошел. Слишком многое отдал. Слишком многим пожертвовал. И, черт возьми, коверкал свою личность совершенно не для того, чтобы бездарно утратить того, кого едва успел обрести. Он выжимал из Focus-а максимум разрешенной скорости, высчитывая тлеющие мгновения по биению сердца. Постепенно набирала обороты, будто соревнуясь c движком, режущая боль. Заставляла Дженса, отвлекаясь от дороги, бросать малодушные взгляды на пузырек с анальгетиками. Он понятия не имел, что ждет его по приезде в Санта Ану. Возможно, придется бегать. Или скандалить. Или Миша вновь слетит с катушек и вновь дойдет до насилия. О последнем Джей принуждал себя забыть. Не думать о подобном исходе, ибо повторение единожды перенесенного, распробованного ужаса с металлическим холодком на языке, недвусмысленно засвидетельствует совершенную Дженсеном ошибку. Тотальное поражение. Катастрофический провал. Ему останется лишь крепко зажмуриться, прячась от реальности под слоями химер, раскинуть руки и падать в бездонную пропасть, переполненную отчаянием и безнадежностью. В Санта Ану Эклз въехал к полудню следующего дня – до рассвета останавливался в мотеле. Позволил измученному телу отдых, сочетая его с тактичностью. Естественно, он с ума сходил от тревоги за Мишу, но счел, что ввалиться к его супруге, воспитывающей маленького ребенка, среди ночи – вопиющая наглость и неуважение, в том числе и к Мише. Виктория в принципе не обязана ввязываться в их запутанные отношения. Внутреннее благородство Дженсена, его врожденная деликатность и душевная тонкость дружно рыдали, каждое в своем уголочке, выговаривая влюбленному сердцу за бессовестное и бесстыдное стремление… наплевать на мнение остальных. А Ford тем временем припарковался у дома Коллинза. Коттедж, окруженный широким ухоженным двором, высокий забор с литыми воротами, интерком. Дженс хлопнул дверцей автомобиля, доковылял до ворот. Прикоснулся к кнопке вызова и недолго подержал. Сняв солнцезащитные очки, посмотрел в глазок видеокамеры. Прошло минуты четыре или пять, прежде чем динамик ожил и передал голос хозяйки. — А ты упрямый, — отметила Викто, созерцая переданный интеркомом образ. — Да. Парень взмахнул ресницами, и, казалось, сквозь объектив, провода и стены смотрел Виктории прямо в глаза. Бред, естественно, но у Ванточ именно такое впечатление и сложилось. С громким щелчком магнитный замок на воротах открылся. Эклз обратил внимание на множество игрушек, разбросанных рядом с расстеленным на аккуратно подстриженном газоне пледом. Вик, очевидно, собиралась побыть с сынишкой на свежем воздухе, а Дженсен им помешал… Тяжелая створка распахнулась, пропуская визитера в холл, смежающийся с просторной гостиной и технологичной кухней. Минималистичный, спокойный, со вкусом интерьер. Дженс предпочитал умеренный и сдержанный стиль, в отличие от Дэннил, регулярно обновляющей, утяжеляющей и обогащающей обстановку разного рода мелочами и деталями, вызывавшими в Джее аллергическую почесуху. На уютном диване, уложив на стоящий рядом журнальный столик корзинку с вязанием, сидела Викто, в ногах которой на мягком ковролине копошился с игрушками светловолосый пацаненок. Крепыш Уэст. Точная копия отца. Похож, как две капли воды. — Извините, Виктория. Он не стал проходить дальше, хотя бы потому, что процесс хождения ему отнюдь не доставлял удовольствия. Дженс прислонился к косяку арки, с заметным любопытством рассматривая убранство – шесть или семь фотографий в рамке на полке камина. На стене – объемная живопись Джастина Геффри «Ромашки», акриловая краска. На фоне намеренно светлых панелей выглядело фантастично. Они молчали. Карапуз увлеченно терзал длинноухого зайца, Ванточ с преувеличенной сосредоточенностью накидывала петли. Джей, стиснув челюсти, терпел. В накаленном стрессе, поддавшись волнению, Эклз рванул в дом, не озаботившись принять болеутоляющее. Ночная доза стремительно сдавала позиции, отступая перед калечащей атакой изломанных нервных окончаний. Джей неосознанно провел ладонью по карману джинсов, выпуклому от втиснутого в плотные слои денима пузырька с викодином, с весомым запозданием сообразив, что стоило бы раньше озадачиваться комфортом. Светиться перед Викторией с кодеиновыми пилюлями он совершенно не желал. Как не желал слышать вопросов от умнейшей женщины. Она выведет его на чистую воду в три секунды. Дженс сложил руки на груди, обороняясь. — Извините, — повторил он. — Я знаю, что не лучшей моей идеей было вот так без приглашения к вам заявиться. И понимаю, что веду себя неподобающе. Мне очень жаль, но больше обратиться не к кому. Вы одна можете помочь найти Мишу. — Ты… — изящные кисти отложили спицы. Виктория окинула его с ног до макушки изучающим взглядом. — Чаю выпьешь? — тот опустил голову, пряча горькую усмешку. Док, хлопотавший над Дженсом в ту проклятую ночь, строго-настрого запретил ему чай, кофе, алкоголь – вплоть до соков. Ничего, кроме негазированной воды. С едой и того хуже: за последние пятеро суток Джей успел возненавидеть супчики, насколько бы вкусными они не были. — Э-э-э… Нет. Спасибо, — отказался он. — Жарко, — фальшиво протянул Эклз, — сегодня. — Ага, — удовлетворенно кивнула Ванточ. — Вина, может? — в ее словах отчетливо слышалась неприкрытая ироничная провокация, смешанная со скепсисом. Дженсен слегка тушевался в беседе – словно его отчитывала строгая мать, а он на ходу придумывал отговорки и оправдания своим проказам. — Я за рулем. По крайней мере, на сей раз, он имел железный повод воздерживаться от радушного предложения. Сохранять вертикальное положение с каждой минутой становилось тяжелее и тяжелее. Он досадливо покривился, переступил с ноги на ногу, едва сдерживая порыв скрестить, обороняясь от неприветливой тишины, и нижние конечности. Он испытывал крайнее замешательство. Сложившаяся абсурдная, сюрреалистичная ситуация – ребенок любовника, жена любовника, поиски любовника – причиняла ментальное и физическое неудобство. Собственно, Дженс вряд ли вспомнит, если его спросить, когда он в последний раз чувствовал себя в своей тарелке. С того мгновения, как в экзистенцию Дженсена широкой поступью ворвался Миша, парень вычеркнул из списков знакомых понятий такой термин, как расслабленная утоленность. «Мне некомфортно рядом с ним» – всплыло в памяти, впрыснуло в вены отраву. Да уж. Некомфортно. — Присаживайся, — хозяйка показала на водруженное напротив кресло, габаритами напоминающее трон. Манящее и влекущее на вид, но опускаться в его роскошные объятия Джей, безусловно, не спешил. То, что двадцать минут назад называлось неприятными ощущениями, теперь преодолело дозу фармакологического наркотика и перевоплотилось в истерично-визгливую, как циркулярная пила, муку. — Виктория… — парень осекся, превозмогая особенно неистовые импульсы. Он попытался перевести разговор на другую, животрепещущую и более безопасную тему, но наткнулся на хлесткий, обжигающий неодобрением взгляд. Женщина смотрела на гостя, препарировала его, выворачивала наизнанку. Читала в душе то, что он желал бы утаить. Ставила его в известность: юлить априори бесплодная затея. — Именно поэтому, — прищурившись, начала Викто, — я не скажу, где наш очаровательный ублюдок, — она подчеркнула едкий эпитет голосом, сплюнула его с уст по слогам холодным и суровым тоном. — Почему ты ничего мне не рассказывал? — с горьким разочарованием нахмурилась Ванточ. — Какого черта ты позволял ему все это?! — её лоб поперек перерезала скорбная черточка, а из глубин карей радужки всплыла мимолетная тень вины. Она втянула Дженсена в столь самоубийственную затею. И она придушила бы мужа собственными руками. — Он вам звонил, — Дженс отвернулся и принялся сосредоточенно разглядывать нехитрый узор паркетных плиток, будто ничего интереснее никогда не видел. — Только от него вы могли… узнать о подробностях, — утвердительно продолжил он. На лбу его четко отпечатался протест. Легкое недовольство, что и не странно. Ничего приятного в обсуждении настолько интимных подробностей своей личной и, в первую очередь, сексуальной жизни, Дженс не находил. Для любого мужчины, если он не поклонник Опры Уинфри, обнажаться на толпу – неловко и скверно. Эклз ни за что не стал бы посвящать посторонних ни в положительные, ни в отрицательные детали их с Коллинзом отношений. Ни друзей, ни психолога, хоть порой и нуждался в поддержке и совете. Но он и наедине с самим собой отключался от той чудовищной, последней проведенной вместе с Мишей ночи. Он от многого отключался. С февраля и по сию пору каждый новый день нес новые выворачивающие индивидуальность наизнанку испытания, и Дженсен часто думал, что хуже просто не может быть. Притерпелся, в конце концов. Свыкся с тотальной физической и душевной наготой, с отсутствием персонального убежища, уголка, где получится спрятаться и отдышаться. С унизительным ощущением тупика, безвыходности, замыкающей кольцо вокруг них двоих. Миша стер для покорной игрушки принципы приличий и границы пристойности. Растоптал гордость и отнял стыд. Отнял такими способами, что Джею оставалось лишь смириться. — Звонил, — сквозь зубы уронила Ванточ. — Лопотал, как безумец, какой-то бред, что сломал тебя. Я и вообразить не могла, что дойдет до насилия! — пухлые губы Дженса тронула едкая усмешка. Вряд ли и Дженсен, и Виктория, и сам Миша предполагали, что ситуация стремительно вырвется из-под контроля и покатится в тартарары. Правда, что-то менять, заламывать руки и стенать категорически поздно. — Ты?.. — она хотела что-то сказать, но под чистым, щемяще-отрешенным взглядом гостя осеклась. — Я в норме. И не хотел бы поднимать эту тему, миссис Коллинз, — он помолчал немного. — Миша в порядке? — Думай о себе! — вспылила Викто. Уэст чуть вздрогнул и глянул на мать с осуждающим возмущением, от чего та отвернулась и накрыла рот ладонью. Встала, порывисто подошла к бару. Собиралась спросить у Дженса, выпьет ли он, но в негодовании скривилась и налила хереса в один стакан. Вкинула в горло почти залпом, пытаясь смыть старым крепленым вином хину, проедающую нёбо. Судя по мимике женщины, по зияющей пропасти в карей радужке, она не особенно преуспела. — Не могу, — с вытягивающей из суставов жилы непринужденностью ответил Эклз. — Вы мудры, Виктория. Но не понимаете, что больше я себе не принадлежу. Издержки процесса дрессировки, — пожал он плечами. Казалось, он едва держится. С трудом управляет собой. Титаническим усилием воли подавляет сочащийся из легких вопль. — Если вы отнимете у меня шанс ему помочь, все то, что я сделал с ним, все то, что он сделал со мной – обесценится. И станет намного отвратительнее и ужаснее, потому что будет напрасным. — Он права не имеет на помощь! — в ярости воскликнула Виктория. — При всем уважении, — он смотрел на неё в упор, откровенно и честно, не тая ни обид, ни застенчивости. Утратил способность скрывать то неуместное, что вертится на языке. И лишь выиграл от приобретенной, несвойственной его обходительности прямолинейности. — Решать не вам. Вас не было там. Вы ничего не знаете о нас. — Знаю, что он гнусный, злобный и кровожадный выродок, и этого достаточно! — Мне… — подчеркнул Дженс. — Достаточно знать, что я нужен ему. Скажите мне, где Миша. Я умоляю, — веско проронил он и бархатистый с надломом баритон переполнился просительными интонациями. Викто негромко, чтобы не слышал сын, но витиевато выругалась, чем немало шокировала Эклза, не встречавшего ранее некоторые употребленные ею идиомы и обороты. Женщина невероятно гневалась, как, пожалуй, никогда не гневалась за неполные сорок лет. Поверить не могла, что оказалась втянутой в такое безумие. Более того, где-то в ней шептала совесть – ведь именно Вик настояла на том, чтобы Дженсен вернулся к Мише после того, как тот устроил выверт с Дэннил. Наверное, стоило бы заставить Джея отречься от Коллинза, но заставлять надо было весной. Теперь его, изувеченного и израненного, от палача не оторвешь. Стокгольмский, мать его, синдром в миниатюре. — С точностью утверждать нельзя, — сдалась Ванточ. — Предполагаю, он едет в Северную Дакоту, если нигде не убился, — она виновато свела брови. Конечно, Виктория злилась на мужа. Злилась так сильно, что готова рвать и метать, что ей не свойственно. Злилась, как никогда еще не злилась, и исступленная ненависть обжигала ей сердце. Но Дженсен не при чем, и сливать на него негатив, полученный от Миши – недостойно. Видно – мысль о том, что с Мишей что-нибудь случится, причиняет ему боль. — Дженс, — мягко вымолвила Викто. — Он не отличается аккуратностью за рулем. Особенно, на взводе. Мало ли, что может произойти… — Нет, — коротко бросил он. — Ну, конечно, — с иронией кивнула женщина. — От столицы штата по 94 трассе доедешь до Джеймстауна, дальше свернешь налево, к Велли Сити, — объясняла она. — Шоссе до заказника Стони Слау Нэшнл. На шестой миле увидишь – если его еще не убрали – знак на поворот, гравийка, очень плохая. Советую поменять колеса. Не промахнешься. — Спасибо, — Дженс шагнул к выходу, ненамеренно провел ладонью по карману, замер. Повернулся и, заливаясь румянцем, спросил: — Разрешите мне… стакан воды? — Конечно, — Ванточ встала, налила в пузатую кружку из кувшина с фильтром и старалась не материться при ребенке и не таращиться на то, как парень вытряхивает из пузырька белую длинную таблетку. Темнота. Кромешная тьма – ничего не видно, кроме окна. Тишина. Гробовое безмолвие – ничего не слышно, кроме стука веток о стекло. В действительности, остальное тут чрезвычайно лишнее. Это очень маленький мирок, заключающий в себе лишь то, что первостепенно необходимо. Например, виски. Много виски. Чтобы пить, заглушая маслянистым жгучим вкусом голоса, эхом рикошетящие о кости черепа. Или водка. Много водки. Чтобы смешивать с виски в дьявольский коктейль, отгоняя фантомы, вырисовывающиеся в плотной черной материи. И текила, чтобы смиксовать её с водкой, виски, добавить абсента и, влив ядовитое зелье в желудок и проглотив подкатившуюся тошноту, успокоиться. Леденящие кровь в жилах кошмары и колышущиеся в закоулках рассудка тени развеются. Чувства притупятся. И придет он. Сядет рядом, поговорит. С пронзительной нежностью обнимет, может быть, устроится щекой на плече и будет щекотать выдохом ключицы. Идиллия, содержащая только один изъян: если его коснуться – он стремительно исчезает. Сию секунду рассыпается кровавыми ошметками. Умоляет больше не трогать. Стонет или, проворачивая суставы в пазах, кричит от остервенелой муки... Абсента мало. В бутылке осталось на два пальца и купить больше негде. Да и выход из очерченного границами помешательства измерения не предусмотрен. В подобные камеры садятся, чтобы остаться навечно. Чтобы никогда не выбраться. Чтобы запереть монстра, бездушного ублюдка, запереть в крепкой клетке небытия. Больше не слышать крик. Не вникать в смысл слов. Не видеть блеска и обреченности в глазах. Чтобы ничего больше не случалось. Постепенно, неторопливо, но верно отпускает. Если влить в глотку вволю виски, голова тяжелеет, и бесконечный адский калейдоскоп мельтешащих круговертью воспоминаний и идей замедляется. Появляется возможность поймать, как нить за кончик, одну из суетно мечущихся мыслей и разматывать. Освободить от нее наглухо законопаченное сознание. Если выпить много водки, начинает немилосердно мутить и после пробуждения голова трещит и раскалывается столь беспощадно, что не остается нейронных резервов, чтобы что-то вспоминать или придумывать. И появляется возможность передохнуть – мимолетная, краткая, украденная передышка, вырванная из цепких лап, острых когтей и хищных зубов. Если пить – появляется возможность быть. Но не появляется желания. На охоте, выстрелив в медведя, но не свалив его, готовься к тому, что тебя в ближайшие десять минут сожрут. Там стрелять жизненно необходимо на поражение. Как и здесь. Выследил зверя в лабиринтах извилин – уничтожь! Убей любой ценой. Защити от своего монстра других. Единственный раз поступи честно. «Когда?» «Позволь мне допить» «Ты многого мне не позволял, а теперь чего-то просишь у меня. Какая ирония, правда?» «Прости…» Переливающийся искренностью смех. «Удивительно. Да как ты смеешь говорить мне «прости»? Ты отнял у меня имя, гордость, волю. Ты пытал меня. Сломал меня. Лишил всего, что делало меня мной. Нет, я не замараюсь о твое припозднившееся сожаление. Я желаю искупления» «Да, я готов. И должен…» «И хочешь. Что тебе еще осталось? Ты потерял все, что имел. Меня. Себя. Покончи с этим сейчас, не затягивай агонию. Ты жалок, умирая» «Да. Но я все равно прошу у тебя прощения» «Не лицемерь. Ты чокнутый садист. Ты привык ступать по головам, не глядя под ноги. Тебе незнакомо понятие «вина» «Прости!» «Я ни-ко-гда тебя не прощу. Ты проклят мной. Проклят, моя любовь» Неровные, неловкие шаги по надсадно взвизгивающим половицам. За окном ночь, а на лилово-черном небе – желтый диск, огромное пятно света, словно смеющееся над мраком. Широкий подоконник давно прогнил, но на нем, шатком и неустойчивом, еще можно сидеть. Пить виски из горлышка. Смотреть, как от кедра тянутся хвойные лапы к мутному, залепленному грязью стеклу, скрипят по нему, скребутся тенью. Ждать, пока бутылки наконец опустеют. Неубедительное оправдание, но достаточное, чтобы чуть-чуть отстранить миг расплаты. Достаточное, чтобы вспыхнула смехотворная, патологичная надежда на то, что в вымоленные часы удастся, падая на деревянный, поеденный термитами пол коленями, кричать и получить снисхождение. Не заслужил, бесспорно. Грандиозные усилия приложил, чтобы лишиться и малейшего шанса. Убеждал себя, что не нуждается. Ныне с просверливающей точностью уяснил – ничего и никогда не было столь необходимо ему, как короткое согласие. Хотя бы царственный пренебрежительный кивок… Остаток времени он потратит, чтобы сидя на узкой доске, прижимаясь плечом к оконной раме, грезить. Разглядывая рисунок дождя на толстом слое пыли, находить знакомые черты. Без отчаяния, страданий и страха. В стылой апатии. Без волнения, ибо оно доступно тем, кто живет, а не просто последовательно переставляет ноги. Тем, кто громко и задорно хохочет, а не просто дышит. Тем, кто искренне и пылко любит, а не потребляет. В маленьком мирке чувства истреблены бесстрастной энтропией. И последняя, единственная искра жизни – черная жесткая полоска, опоясывающая шею. Натирает до кровавых мозолей, чуть душит, давит на кадык. Привносит манящую, хмельную иллюзию сияющего в грохочуще-поющем самадхи единения. Как когда-то давно, когда они испытывали изоморфные эмоции, делили их пополам… То блаженное время, слишком поздно оцененное им, без следа истлело. Не догнать. Не вернуть. Но можно добровольно обречь себя на то, на что без числа обрекал его. Хотя бы попытаться понять, насколько сильные страдания причинял. Преломить поровну пытку, раз не вышло преломить счастье. Смыкаются веки. Темные ресницы переплетаются в тончайшее кружево. Слипаются от едкой полынной соли. От виска к скуле и челюсти – прохладная влажная дорожка. Вторая. Кромешная, извращенная, населенная демонами бездна, обильно исторгает жгучие слезы, протравливающие на щеках глубокие шрамы. Глаза невероятной лазури безмолвно рыдают, стремясь убить свой блеск. Рыдает душа, вынужденно примеряя, что значит выплакать столько боли. Полупустая бутылка в липкой от пота ладони. Соломинка. И ободок ошейника. Жалкий атавизм здравого смысла. Эклз неоднократно мысленно поблагодарил Викторию за совет сменить хэтчбэк на внедорожник. Гравийное шоссе действительно не подходит для легкового привода. Заказник, густой лес. Пару раз Jeep-у белки дорогу перебегали. Как объяснила Ванточ, пункт назначения – старый домик, когда-то принадлежавший лесничеству. Миша выкупил его лет девять назад, хотел перестроить под коттедж. Грех упускать перспективу наслаждаться свежим воздухом и природой, не опасаясь лишнего внимания. После приоритеты изменились, навалилась масса работы, и планы строительства благополучно похоронились под горой других проектов. Нынешнее лето – первое за четыре года, когда Коллинз остался дома на хиатус и не сорвался в очередную банановую республику. Контраст личности Миши порой заставлял Дженса цепенеть от изумления. Коллинз иногда рассказывал о своих поездках – непередаваемо мало, но сам-то он не видел, насколько сильно изменялся в такие моменты. Не знал, что глаза и выражение лица выдают его истинную сущность. А потом, точно опомнившись, срывался на любовнике. Жестоко, яростно, люто. Как будто пытался причинять страдания себе, посредством истязаний другого. Прилагал максимум усилий, чтобы Дженс сходил с ума под его талантливыми – и в основном, психологическими – экзекуциями, но в реальности сам мучился лишь исступленнее. Дженсен знал. Видел. И потому непритворно обрадовался, когда старая, покосившаяся егерская хижина выросла, выхваченная светом фар, как из-под земли. Последнее убежище Коллинза, самого противоречивого человека на планете. Дженс толкнул висящую на проржавевших петлях створку, осторожно вошел в коридор. Паутина повсюду, запустение, затхлость. Воистину, нормально жить здесь – невыполнимая задача. Исключительно прятаться. В дверном проеме он наткнулся на валяющуюся бутылку из-под Jamison: этикетка яркая, совершенно свежая. На следующем шаге попалось еще несколько. Уже смелее, стремительно, молниеносно Дженсен преодолел расстояние до разграбленной гостиной, служившей в незапамятные времена и каминной, и спальней. Комната в крайнем запустении: крупные битые осколки, подсохшие, подозрительно-бурые пятна, куски декоративных панелей, штукатурки, обрывки обоев. Неправильно-овальные, с щербатыми краями выемки на стене, похожие на следы от осатанелых ударов кулаком. У окна, на подоконнике, опираясь плечом на раму, сидел Миша. Щеки у него заросли щетиной, одежда серая, покрыта густым налетом пыли. Обе кисти искалечены – опухшие, посиневшие, с растерзанными в клочья, ссаженными до суставов костяшками. На полу, вокруг ног, куча пустой тары из-под алкоголя разного вида. Текила, виски, водка. Рядом с бедром, бережно придерживаемая, стоит стеклянная пуля, дно которой окрашено запрещенным зеленым ядом классического чешского абсента. Чуть дальше – Джим Бим, тоже початая. Три пачки сигарет, одна вскрытая. Глаза закрыты, и грудь мерно вздымается, нагнетая и выпихивая кислород из легких. Он спит, кажется. Средний и указательный левой цеплялись за кромку черной кожи, проклепанной сталью, обвитой вокруг шеи. — Миш… — негромко окликнул Дженс. Он неописуемо радовался, что нашел партнера живым, и относительно здоровым. Параллельно с тем расстроился. Коллинз довел себя до состояния, вызывавшего в груди Эклза осязаемую волну ледяной тоски. — Эй, проснись, — повторил парень, медленно приближаясь к забывшемуся в беспробудном сне Мише. Он шел, едва ступая на продавленные, шаткие половицы, сам не осознав, что крадется, избегая наиболее ненадежные места, чтобы не скрипеть. Забота, въевшаяся в подкорку. — Миша… — ресницы нервно затрепетали. Медленно распахнулись веки. — Джей… Плачущий, загнанный всхлип. Миша не повернул головы на звук вибрирующего тревогой баритона. Он не понял, что в доме, на расстоянии вытянутой руки кто-то есть. Он смотрел пронзительно-ясным взглядом сквозь мутное, непрозрачное окно. Не видел затянутого потеками грязи стекла. Смотрел на что-то или кого-то, в ком до ломоты в костях нуждался. Неслышно, одними губами складывал имя. Судорожный выдох, долгий, рваный, веки вновь смыкаются, отгораживая рассудок от опостылевшего мира. Дженс, ошеломленный такой реакцией, а точнее – почти полным её отсутствием, приблизился к Мише вплотную и аккуратно, с нерешительностью опустил руку ему на плечо. — Повернись. Голос лился ровно и утешающе, хотя внутренне Эклз звенел от напряжения, чувствуя, как планомерно скатывается в панику. От хижины и её случайного жильца веяло концентрированной паранойей, фанатичным суицидом, оглушающим плачем. Балки и перекрытия, пороги, потолки, проемы – истекали густым негативом. Мучением, ввинчивающимся в затылок, как сверло озверевшей дрели, вскрывающим череп в отвратительной трепанации. Оно уничтожало волю. Испепеляло надежду. — Миш!.. — не вытерпел он и чуть встряхнул безучастного партнера, в попытке привлечь внимание. Коллинз повернулся. Его некогда сияющая радужка цвета берлинской лазури поблекла. Холодила… пустотой. — Моя Немезида, — по слогам, вкладывая в надтреснутый тенор патологично-чуждые оттенки удовлетворенности и едва ли не счастья, протянул он. — Хорошо, что ты опять пришел. Не уходи. Ты прав – мне нельзя тебя ни о чем просить. Но перед искуплением… Посиди со мной немного… — он вернулся серым взором к окну. Ронял с подбородка на пыльную ткань рубашки частую дробь слез. — Пожалуйста, — шепотом взмолился он. — Миша… Парень заставил ужас, протяжно воющий в солнечном сплетении, заткнуться и дать ему сообразить, что предпринять. На него накатывал маниакальный психоз и, свиваясь с испугом, создавал долбящуюся в каждой клетке организма истерику. Но Джей терпел. Принуждал себя терпеть. — Погляди на меня. Давай… Под бровями, в обрамлении слипшихся стрелочками ресниц – кромешный вакуум. Ни узнавания, ни лучистой приветливости, ни надменного, повелительного сарказма. Слепое искривленное зеркало, отражающее абсолютную, закрученную в лемнискату прострацию. — Миша… — с недоверчивой удрученностью проронил Дженсен. Обнял, накрепко прижимая к себе, похудевшее тело, поглаживал по спине, зарывшись носом в пропахшие табачным дымом, пылью и спиртным волосы. — Иди ко мне, — он попробовал снять любовника с облюбованного места, но тот вдруг заупрямился и молча, без единого писка вцепился в ручку на покрытой облупившейся краской раме. — Не бойся меня… Не надо бояться, — лихорадочно бормотал Эклз в отчаянии. Он проклинал свою медлительность, ругая последними оскорблениями мешкотню с мотелями по пути из Калифорнии до Северной Дакоты. Проклинал свою настойчивую беспечность, отшлифованную на Коллинзе – смотри, Фрейд недобитый, что ты наделал!.. Что ты сотворил с тем, кого любил. — Вставай. Пойдем со мной. Я за тобой приехал, и черта с два без тебя уеду. Пойдем. Пожалуйста! — воскликнул Дженс. — Ты Джей? — хрипло спросил Миша. И Эклз выдохнул, прильнув к нему всем собой. — Да. Я Джей, — кивнул он и зажмурился. Щипало глаза. — Ты больше не уйдешь? — Никогда.